Вечер. Оттенки. Красный. Марго Степ, Умбра Торн

Она уронила пальто в пороге. Это привычка и усталость. Сегодня оно бежевое, интересно, каким оно станет завтра? Может, красным? Ей идет красное. …Жаль, она редко одевается в красное. Правда, если бы она одевалась в красное чаще, это бы убивало наповал. «А и без того слишком многое убивает наповал» - это стандартное возражение.
Жест, с помощью которого она поправляет волосы – я бы продала его на аукционе, я бы заломила цену. За эту кривую, мягко прочерченную в воздухе локтем… Жаль, никто не купит.
Если нечто делает тебя слабовольным, ты ведь полагаешь, что волю теряют все. И каждый раз по-новому удивляешься тому, что это все еще не так.
Она говорит о разбитом сердце, и зачем-то ломает пальцы. Такие пальцы не сломаешь, они слишком мягкие. Я знаю, что в суставах они гнутся в обе стороны…
Женщина, которая плачет задолго до того, как влага станет видимой и сделает кожу вокруг глаз блестящей.
Я протягиваю ей один из стаканов, в стакане зима и забвение. Что еще я могу сделать? Сказать «ты - всё»? Или «у тебя уже всё есть, поэтому плакать не о чем»? – она мне все равно не поверит, потому что я не люблю повторяться.
Она жалуется, а я целую ей руку. Сначала запястье. Всегда кажется, что внутри запястья – дополнительное сердце, трепетное и обнаженное. Значит, я целую ее в сердце. Я меряю пульс. Считаю губами: он чаще, чем следует. Рука вздрагивает, но не отдергивается.
Я знаю, почему она плачет. Я не знаю, почему она плачет.
Я бы хотела сказать о красоте. О том, что у дамы всегда ошибочное представление о том, что же делает ее красивой. Горячий изменчивый мир, похожий на обжитое море, гостеприимное и пугающее, а если ты наденешь красное пальто – это же только символ, пометка на карте, оповещающая о, возможно, зарытом здесь кладе. Ты этого не знаешь, и традиционно волнуешься о морщинах, кругах под глазами, увлажняющей помаде, водостойкой туши, а красота… Это другое.
Вместо этого я говорю: «В этой проблеме нет ничего особенного, потому что с ней сталкиваются многие».
Она говорит о том, что не хочет злиться. Она просит не мешать ей позлиться как следует.
Я наполняю ее волосами полную пригоршню и, кажется, начинаю слышать сбивчивый ход ее мыслей. Он отличен от того, что она произносит вслух. Я пытаюсь разгладить эти шершавости, сгладить прорехи между мыслями и словами, и я глажу ей плечи, они нешуточно напряжены.
Она говорит о презрении. Я хочу продолжать говорить о красоте, но говорю только: «Не волнуйтесь, я аккуратно». На левом сапоге строптивая застежка. Сегодня ее сапоги бежевые, какими они станут завтра? Неважно. Всё, что она делает, окрашено алым. Если  и встречаются другие цвета – это вежливость или прикрытие. Если поцеловать ее колено с внутренней стороны, она вздрогнет. Она вздрагивает.
…Она шепчет что-то о неоправданной трате сил. Шепот горячий и глухой (женщина, чье отчаянье – тайна для нее самой?) Все равно, она обнимает меня, продолжая шептать что-то горячо и безудержно, и она вздрагивает все чаще, и, наконец, внутреннее рыдание воплощается вовне. Она обнимает меня совсем судорожно, и это значит, что я могу быть спокойна, и я просто глажу ее по спине. Я говорю: «Просто забудьте, ведь сейчас и здесь важно не… »
Она сидит, не двигаясь, замерев, опираясь подбородком о мое плечо.
Она говорит, что я не все поняла верно. Я сдаюсь. Все всегда неверно, и никак иначе. Поэтому я целую ее кожу. Там, где она поблескивает, около глаз. Я чувствую соленый привкус.