Запасной вариант. Глава 20. Якутск Мирный

Глава 20. Якутск — Мирный

Это, конечно, не копи Голконды. До квартиры Геолога в Мирном я добрался, проклиная конспираторов теневого бизнеса, якутские морозы и волокиту с оформлением въездной визы в эту Тьмутаракань на алмазных россыпях. Теперь я приближался к самому дну преступного мира, процветающего на незаконном обороте краденых алмазов, и у меня было такое ощущение, словно я спускался всё ниже и ниже по виткам кимберлитовой разработки. Это что-то вроде глубин подсознания, по Фрейду. Рудник, где добывают кимберлит, из которого затем извлекают алмазы, — это такая дырка в земле, повторяющая геометрию Дантова ада. Но там, в отличие от либидо, нет умопомрачительных голых задниц, титек и склонных к минету блондинок. Ведь пока самолёт падал из воздушной ямы на подушки облаков, а я проваливался из сна в сон, соседка по креслу овладела моей ширинкой и присосалась. Я кончал ей в малиновый ротик воздушными змеями счастливого пионерского детства. Ответив ей взаимностью, я запустил руку под юбку, преодолел все резинки — и массировал её глубины с энтузиазмом геологоразведчика, пока она не начала постанывать и не кончила со словами гимна Советского Союза на устах.

Но в кимберлитовой трубке нет ни обритых лобков, ни легко возбудимых клиторов. Круговые уступы уходят вниз, подобно серпантину горной дороги; эта перевёрнутая вверх тормашками «гора» создана пустотой, оставшейся после того, как вынули алмазоносный грунт. На дне котлована вытаявшими из вечной мерзлоты доисторическими монстрами рычат и точат клыки о камни шагающие экскаваторы. Вниз-вверх тарахтят многотонные самосвалы, тоже похожие на каких-то чудищ мезозоя. Всего этого я, правда, не увидел. На руднике охрана, а самолётик, доставивший меня из Якутска на аэродромчик Мирного, подлетал к режимному городу, пробиваясь сквозь пелену снежной облачности. Так что если бы я был агентом 007 Джеймсом Бондом, то мне бы не удалось, прильнув к иллюминатору, щёлкнуть фотоаппаратиком, запрятанным в запонке рубашки, чтобы потом передать микроплёнку со снимком кимберлитовой дыры куда надо. Впрочем, такие объекты хорошо просматриваются со спутников слежения, которыми ЦРУ «прощупывает» все эрогенные зоны нашей территории: где там военный заводик по изготовлению танков под Нижним Тагилом, напоминающий поговорку про мудилу с Нижнего Тагила, где ракетная база — родимым пятнышком холодной войны. А где лагерная вышка с охранником, которую, как пережиток сталинизма, можно тиснуть на первой полосе «Таймса», а то и в «Плейбое», если, конечно, украсить эту Голгофу голым обложечным телом в распахнутой телогреечке.
Четвёртый этаж хрущобы встретил запахом прокисших щей, настоянном на вони давно нестиранных носков. Лестничная площадка, куда я поднялся в кромешной темноте, так как был уже вечер, а лампочки и в Мирном в подъездах выкручивают, как и везде в России, встретила зловещей тишиной. Всё это отнюдь не напоминало не только роскоши восточных дворцов, но и разительно отличалось от загородной резиденции снарядившего меня в секретную экспедицию босса. Поднимаясь по лестнице, я смеялся сам над собой относительно моих конспиративных петляний по улочкам рабочего посёлка, который, несмотря на все судьбоносные решения, не превратился в якутскую Пальмиру.

«Да и кому надо следить за тобой, Корнеев? Шпионы стоят нынче недёшево! — язвил засевший во мне. — Лучше уж так, на халяву, надеясь на русский авось, послать курьера за камешками: привезет — так привезёт, смоется вместе с сокровищем — так и хрен с ним!»

Нашарив сбоку от косяка округлую пластмассу, я надавил на кнопку звонка. Дребезжащий звук породил в воображении образ лязгающего позвонками скелета. Не снимая цепочки, двери отворил узник грошового уюта.
— Случайно не вы давали объявление в газете по поводу пропавшей болонки? — этот совершенно дурацкий пароль слово в слово я должен был произнести по наущению президента СП «Трувор».
— Да ладно тебе! Вижу, что от него. Заходи. Какие тут у нас болонки! Скоро сами, как собачонки, затявкаем, — спустил двери с цепи обладатель юрких пальцев пенсионного возраста и, как только я пересёк демаркационную черту, отделяющую подпольного миллионера от живущего на скромную зарплату остального мира, вернул никелированную цепочку в исходное положение, предварительно заперев замок.

В шпионских романах, там как? Шеф разламывает расчёску на две половинки, и когда агенты встречаются, они должны эти половинки соединить. Не дай Бог, если края не сойдутся! Плохо будет кому-то из агентов. Так как наломать расчёсок может каждый. А чтоб совпало — это уж, извините! Где-то в каком-то романе или кино двое с половинками расчёсок — муж и жена. Он чекист. Она агент Антанты. Оба в кожаных тужурках. Он работает на красных. Она — на белых. Они встречаются. И понятно, что у неё нет нужной половинки расчёски, и она подсовывает обломок дарёного им ей когда-то на именины гребешка. В ответ на этот жест он выхватывает из деревянной кобуры маузер с дулом, похожим на хобот мамонтёнка, и стреляет, стреляет, стреляет, обливаясь при этом слезами. По Фрейду это называется каким-то там комплексом. В общем, чувство удовлетворения полное, потому что в подсознании женщины маузер отождествляется с мужскими половыми органами. В данной ситуации пули — это свинцовые сперматозоиды. Смерть — Антижизнь, зачатая соединением плюмбума с живым, дышащим, пульсирующим.
Флегматично прошаркав шлёпками в комнату, где над продавленным диваном нависала книжная полка со стихами поэтов начала века, гитара на гвозде, а на подоконнике зашторенного тяжёлыми портьерами окна стояла клетка с волнистыми попугаями, Геолог произнёс, наконец:
— Я давал объявление. Но только не в газету, а на телевидение. И не по поводу болонки... Овчарка у нас пропала... Немецкая... Тьфу ты! Век свободы не видать...
Края обломков нашей расчёски соединились тютелька в тютельку. Пароль склеротический дедуля помнил чётко. Вот только про свободу добавил в сердцах после небольшой паузы...
— Вы раздевайтесь, раздевайтесь, сбросьте свой пуховичок-то! — сутулясь, словно бугрясь за спиною, всё ещё тянул плечи рюкзак с геологическими образцами, указал дед на вешалку из лосиных рогов в прихожей. И я невольно обратил внимание на венозную ладонь с выколотой на тыльной стороне этой загребастой лопаты синей русалкой. — Щас чайком побалуемся. Вареньем черничным вас угощу. Нынче урожай на чернику-то... А я эти места ещё по молодости пешочком исходил, когда только-только первые экспедиции сюда засылались... Вы не поверите, молодой человек, ведь под обычным черничником, подо мхом, кимберлит на одном из впадавших в Далдын притоков нашли... Я вот этими руками и сделал ту самую закапушку. А теперь...

Он махнул досадливо рукой и прошаркал на кухню.

Дед оказался словоохотливым. За чаем, за вареньем, которое он выковыривал из банальной стеклянной банки обычной алюминиевой ложкой, всю свою жизнь рассказал. И про то, как юнцом ещё работал в экспедиции светила геологической разведки Попугаевой. Слушая про эту богиню-геологиню, я поглядывал на попугайчика в клетке и невольно думал о переселении душ. А ещё о том, что моя версия насчёт ограночной мастерской в недрах зоомагазина — вполне даже ничего. Романтик так расчувствовался, что я грешным делом ожидал — вот-вот снимет с гвоздя крутобёдрую-черногрифую и, засунув пальцы в струны, как похотливый старый козёл — трясущуюся лапищу в трусики молодухе, запоёт: «Крепись геолог, держись геолог…» Не оттого ли, что в жизни его не было ничего, кроме походной сумки, а в ней спички да табак, Тихонов, Сельвинский, Пастернак не удержался? И неожиданно для самого себя стал помаленьку припрятывать камушки в рюкзачишко, а когда начались разработки промышленным способом, тоже по камушку, по камушку копил на чёрный день, хотя и ходил в передовиках производства. В газетах местных о нём писали. В самодеятельности выступал со стихами, бардом заделался. Пел на стихи Анненского, Цветаевой и Бориса Леонидовича, ну и на свои тоже. И всё припрятывал камушки.

Как знал, что на старости лет пригодятся. Теперь вот на сердце тяжесть и холодно в груди. Где те Атланты, что держали небо на каменных руках? Где пеплом подёрнутые угли костра? Где ручей у янтарной сосны? Жена умерла. Сын семьей обзавелся. Внук... Вот внуку-то теперь и пересылает деньжата. Молодой он. Во Владивостоке. Там японская аппаратура, иномарки. Есть во что вложить капитал. А ему, старому, на что они, эти чемоданы, набитые купюрами? Когда хреново становится — возьмет гитару, побренчит, достанет чекушку из холодильника, остограммится — и легше…
— В общем-то, я хоть внуку на жизнь заработать успел. Сын этих денег не примет. Идейный шипко. Образованный. Тоже геолог. Иркутский университет закончил. Што толку...
Шевеля кустистыми бровями, дед пересчитывал пачки, сидя на продавленном диване под гитарой и посвечивающими позолотой корешками «Библиотеки поэта».
— Это вам не копи Голконды! — словно читая мои мысли, разорвал он одну пачку и стал просматривать пятидесятитысячные купюры на просвет. — Это там рабы носили землю ведрами. И им ничё не надо было, кроме похлёбки. А мы — не рабы! Какой-нибудь экскаваторщик на руднике... Да што там! Алмазы хорошо к салу прилипают, вот ведь какое дело! Знаете, как поступил Одиссей, обнаружив на Итаке змеиную яму, дно которой было усыпано алмазами? Он приказал накидать в яму свинины. И когда свинина начала протухать, грифы, которым змеи нипочем, хватали куски мяса и выносили их в когтях наверх. Вот тут-то воины хитроумного Улисса и пронзали их стрелами... А там только знай выковыривай камушки из сала... Знаете ли, в геологических экспедициях по разведке кимберлитовых трубок очень уважают сало... Ну а уж чтоб к рукам не прилипало — это извините…
Он болтал, этот геологоразведчик, не зная, бедный, что имеет дело тоже с разведчиком, но только не «геолого». Его голос, отдаваясь, блуждал в недрах гитары, струны ознобно подрагивали, пытаясь вспомнить забытую мелодию, но не могли…