Эх, если бы... xi-xiii

Похожая история возможно могла произойти в реальной жизни, но любое совпадение имен, событий и ситуаций - случайность...

Часть одиннадцатая

Графова восстановила в памяти все события последнего месяца, картинка сложилась, и центральным пазлом оказался прыщавый молодой человек. Почему-то именно он, вернее его лицо, вспоминалось труднее всего. А когда вспомнилось, память тут же вывалила и все остальное, связанное с приходом в дом непрошенного гостя. Именно после его, так называемой, консультации начались временные провалы в памяти, потом отнялась речь, затем руки, ноги, стала появляться рвущая на части головная боль. «Лекарства я принимаю  старые, которые сто лет назад выписала участковый врач. Он ничего не колол, это точно. Или колол? Но не шприцем. А чем? Руку точно обожгло. Я тогда еще засыпать начала, удивилась этому, помню. А почему спать захотелось? Молоко. Гулька спросила доктора, чем лечить кашель, врач велел молока согреть.  Кислое оно было, противное на вкус, мне не понравилось. Так Машка чуть ли не силой заставила выпить. Приговаривала: «Все для вашей пользы». Для пользы, для пользы, для чьей?..»

Старуха разволновалась, участился пульс, в сердце загрохотали барабаны,  невидимые «лучники» натянули стрелы и синхронно пустили их внутри головы. «Сссссссссссссссссс…» – боль набирала обороты, достигла кульминации и взорвалась  оглушающей тишиной. В тумане очередного провала памяти возник силуэт мужчины в темно-коричневом костюме. Незнакомец что-то писал, сидя в кресле. К нему подошла женщина, очень похожая на Гульку. Что-то в ухо зашипела. Шипение… Конечно, Гулька, больше некому. И еще Антонина Ивановна чувствовала влажное тепло чьей-то руки на своей правой руке, на тыльной стороне. Эта стояла рядом. Значит, ее рука… Туман сгущался, различить действия мужчины, Гулизар и  крысёныша становилось все труднее и труднее, долетел обрывок фразы, сказанный тихим мужским голосом: «…вот и хорошо, вот и замечательно, и… последний завиточек…»

Навстречу Графовой в облаке из еле видной дымки шел ее собственный сын, живой и здоровый. Владислав удивленно вскинул брови:

– Мама? Заждался я тебя. Хочу попросить прощения.

– Разве есть за что? Скорее, мне нужно вымаливать твое прощение. А если ты о том, что я ругалась, когда за тобой ухаживала, так забудь. Устала я тогда сильно. Ты заболел, после операции вставать уж больше не мог, ничего не мог самостоятельно делать. А у меня силы кончились в тот момент, старость и вправду – не радость. Но все равно сволочью последней оказалась – и для себя, и для тебя, денег на сиделку пожалела. Не так все должно было сложиться, не должен был ты умереть, не хоронят матери детей, противоестественно это и страшно. Я его, страху, натерпелась, пока ты лежал два года, наелась его досыта. Особенно, когда ты кричал на меня от болей, требовал эвтаназию сделать. Как же можно, Владюшка? Убить свое дитя? Ни одна мать на такое не способна. Я и не смогла, крепилась до самой твоей кончины. Ты прости меня, сынок, грешна я перед тобой, перед Богом грешна. Скажи, как искупить вину – все сделаю.

Антонина Ивановна с обожанием смотрела на сына, радовалась ему, помолодевшему, красивому. Владя на секунду задумался.

– Я виноват не меньше тебя. Но исправить уже ничего не могу. А ты можешь. У тебя есть внук, родной и единственный. Не обижай его. Попроси у него прощения сама, и от моего имени попроси. Сделай это, пока еще есть время. Ты должна успеть.

Дымка сгустилась, сын пропал из виду, старуха открыла глаза и увидела, что все еще находится дома. «Так это был сон... давно мне Владька не снился. Нужно выполнить его последнюю волю. Сейчас, сейчас… Где-то телефон записан. Ой, я ведь даже не знаю, как внука зовут… Интересно, она мне его приведет?  И завещание срочно переписать. Да, обязательно. Владькину квартиру – на внука. Мою – на племян… Нет, к лешему родственников. Все имущество внуку отписать. Единственному. Родному. Больше некому. Надо успеть, надо успеть, надо успеть…»

– Машка! Гулька! – крикнула Графова, и не услышала собственного голоса. Она пыталась издавать звуки снова и снова, но на свободу рвалось тупое мычание. И тогда старуха что есть мочи стала колотить тростью по тумбочке, круша стоящую на ней  посуду, лекарства.

– Ну, хватит, хватит, успокойся, – запричитала Гуля. – Что случилось? Что ты, как рыба, ртом воздух хватаешь?  Не можешь говорить? Маша, прибери тут и принеси ручку с бумагой, Тоня что-то сказать хочет.

Кое-как старуху устроили на диване в полувертикальном положении, положили перед ней бумагу, в руку сунули ручку. Рука на слушалась, выводила чудные каракули, постепенно каракули стали напоминать буквы и, приспособившись, старуха наконец-то написала: «завещание, внук, надо срочно». Она не замечала, как побелела Гулизар, как удивленно раскрылись Машкины глаза, пыхтя, продолжала водить ручкой по бумаге – «цацки раздели… себе… Свете – соседке… Машке не вздумай…».

– Тонюшка, ты запамятовала? Вчера был нотариус, ты сама попросила пригласить. – Графова притихла, внимательно слушая подругу. ¬ – Как велела, так и сделали – все на внучка твоего переписали. Не переживай. Лекарство прими и – спать. Спать, спать, спать.

Старуха облегченно вздохнула, послушно проглотила таблетки и стала погружаться в сон: «Вчера... Вот и хорошо, волю Владюшкину выполнила... На внука… На внука?.. Не помню… Я же не знаю его имени… Как же тогда?...   Гуля, наверно… Она – молодец, она сделала… Для меня… подруга… Гуля…»      

Часть двенадцатая

Как же Ольга не любила материны причуды. При каждом удобном случае старалась увильнуть от поручений, навязываемых доброй мамочкой. Больше всего ей не нравились поездки по родственникам и, в первую очередь, к тетке Тоне.

– Тетка совсем из ума выжила, – жаловалась Ольга подруге. – Особенно в последнее время, когда стала почти лежачей. Был у нее какой-то перелом, и не то срослось что-то неправильно, не то бабка решила симулировать, но она не встает со своего продавленного дивана. Сидит целыми днями на нем, лохматая, неприбранная, в дырявой ночнушке, пультом от телевизора щелкает, газеты читает. Теперь уже с трудом верится, что тетя Тоня когда-то слыла красоткой, но я хорошо помню. Как она одевалась! А как ходила! А как жила! Королева! Но сейчас точно  бомж последний. Властные царские замашки лишь и остались. Ведь нашу семью она не любит, из всех только со мной может общаться, но недолго, минут десять, не больше.  Приедешь, а тетка орет из комнаты: «Ну-ка быстро говори, кого там леший принес!»  Дверь ее днем открыта, Маша, уборщица только на ночь запирает, от общего холла ключ соседка дала – хорошая женщина, добрая, раньше всегда с теткой Тоней помогала, а потом меж ними кошка пробежала, и появилась  Маша. Неприятная личность, глазками своими поросячьими стреляет из стороны в сторону, никогда не смотрит в глаза собеседнику, алкоголем иногда от нее попахивает. С консьержкой в теткином подъезде разговорилась, так такого узнала про Машу, что до сих пор не верится. Особенно про ее любвеобильность, про неразборчивость в связях. Ну, разве может здоровый человек крутить роман с грязным бомжом? А про Машу говорят – крутит, да еще и не с одним, и, не отходя от рабочего места, от мусорокамеры. Бррр!  Как представлю – мурашки по коже.

Сегодня матушка снова командировала  Ольгу к тетке Антонине:

– Вторую неделю не могу до нее дозвониться, так что съезди, проведай. Скоро годовщина смерти Владислава, может, Антонина согласится съездить на кладбище, Иосиф  обещал машину с водителем.

Ольга стояла перед дверью тети и уже минут пятнадцать безрезультатно жала на звонок. Дверь оказалась запертой, а соседей никого не было дома. Она собралась было уходить, но услышала шум остановившегося лифта. В дверях показалась Светлана Тихоновна: 

– Олечка, добрый вечер. Что-то давненько я вас не видела.

– Добрый и вам. А мы стали реже бывать из-за вконец испортившегося характера тети. Вбила себе в голову, что мы к ней ездим из-за наследства и ничем переубедить уже невозможно.

– Знакомо, ¬– рассмеялась соседка. – Вы же слышали про завещание, в котором Антонина отписала свою квартиру мне, и которое я потом порвала.

– Ой, да не берите в голову. Тетя свои завещания как перчатки меняет. Только на мое имя она писала их раз пять или шесть. Вы, кстати, не в курсе, дома ли тетя, а то я звоню, звоню?.. И к телефону почти две недели не подходит.

– Вы проходите ко мне, чайком побалуемся, я вкусные конфеты купила. Заодно и поговорим. – Предложила Светлана Тихоновна.

Ольгу не нужно было приглашать дважды, в обед перекусить не удалось, желудок подавал позывные громким урчанием.

– Сдается мне, что ваша тетя в больнице. Примерно неделю назад я услышала разговоры в коридоре, вышла, а там бригада скорой помощи.  Они как раз в квартиру к Антонине заходили. Я минут двадцать маялась, что-то на сердце скверно стало, заныло оно, я выпила таблетки, несколько раз выглянула, прислушивалась, а потом не выдержала и пошла к вашей тете. Дверь ведь обычно открыта. Она и была не заперта. Но стоило мне войти, из комнаты выбежала Леночка, Машина дочь и, можно сказать, вытеснила меня грудью. А на мои расспросы твердила одну фразу: «Все в порядке, идите, идите…»  За ее спиной я успела заметить Машу. Знаете, они обе были раскрасневшиеся,  какие-то взъерошенные. Думаю, следует позвонить Маше и подробно расспросить о состоянии здоровья Антонины Ивановны. У вас ее телефон имеется?

– Да, конечно. ¬Сейчас чай допью и позвоню. А вы не могли бы мне пока рассказать о ссоре между вами и тетей Тоней? Простите, любопытно ведь, чем вы ей так насолили. Зная вас, как-то не верится…

– Не стоит продолжать, – остановила Светлана Тихоновна. –  Охотно расскажу, и, если возможно, в обмен на информацию с вашей стороны.

– ??

– Я давно хочу разобраться в причинах ненависти Антонины к вашей семье. Кто знает, вдруг это поможет нормализовать отношения. Не только ваши, но и мои с ней. Понимаю, просьба бестактна, отдает бабскими сплетнями, потому настаивать не смею.

Ольга согласилась на бартер, и пока Светлана коротко излагала историю годовой давности, пила чай, изредка вставляя удивленные реплики.

– Вы не поверите! – воскликнула Ольга, когда профессор закончила свой рассказ. ¬– Мы тоже в глазах тети Тони всегда были ворами, жуликами и пройдохами. Только к деду Семену тетя относилась хорошо, и еще почему-то меня более-менее нормально воспринимает. А история охлаждения отношений между тетей Тоней и всеми остальными родственниками давняя. То ли перед Павловской реформой все началось, то ли как раз после нее, но точно, что до августовского путча 1991-го, хотя ведь и реформа была в том же году. В принципе дата не имеет значения.  Тетю Тоню арестовали за спекуляцию и валютные махинации. За несколько лет до этого она ушла на пенсию, но своими темными делами заниматься продолжала. Родители мои предполагали нечто в таком роде, но тетя в подробности своей жизни никогда никого не посвящала. То есть у нас, кроме догадок, никакой информации не было. А она, кстати, арест предвидела.  Накануне неожиданно приехала с мешком, набитым деньгами, драгоценностями и попросила временно взять его на хранение. Мама не смогла отказать в просьбе и очень переживала – ведь неизвестно, откуда такое богатство у сестры, вдруг ворованное, а тетя Тоня и в тот день ничего объяснять не стала. Когда ее посадили, нашу квартиру ограбили. Как назло. Добра пропало много, но и тетин мешок тоже. А тут она звонит из следственного изолятора. Мама с папой, конечно же, пошли на свидание. Тетя Тоня попросила их найти хорошего адвоката, намекала на то, что деньги нужно взять из того злополучного мешка. А в тюремных стенах всего не объяснишь толком, хотя мама пыталась. В опасные игры втягивала тетка. Тот адвокат, которого выделило государство бесплатно, не был заинтересован в смягчении наказания, тетке «светил»  очень большой срок, а денег на платного защитника у нас не было. Кража сильно подкосила семью, свободные средства в тот момент были вложены в начатое папой собственное дело. В итоге, помочь тетке мы не смогли, как ни старались. Видит Бог – это чистая правда. Помогла ее давняя и единственная приятельница – Шомаева. Это она нашла деньги на адвоката. Благодаря ему, может, еще и пенсионному возрасту, тетя Тоня получила очень маленький срок, сидела она всего год. А когда вышла на свободу, и пошло-поехало, скандалы, обвинения черт знает в чем. Она не поверила в кражу, в то, что ее мешок пропал с нашими вещами. Помню как она орала на маму, впервые тогда услышала из ее уст мат. Вот, с тех пор и… Мы ведь лет пятнадцать или больше не общались. А потом она позвонила. Когда умер мой двоюродный брат.

Часть тринадцатая

Женщина взгрустнули. Тема смерти всегда вызывает грусть. А Владислава обе помнили хорошо. Поговорили о нем, о его неудавшейся жизни, о раннем уходе из жизни, о его ребенке, которого бабка отказалась признать. Даже выработали некий план по восстановлению добрососедских и доброродственных отношений. И только после этого Ольга набрала номер уборщицы.

Светлана Тихоновна чуть не выронила чашку из рук, когда Оля вскрикнула сиплым голосом:

– Что?!.. Когда?.. А почему вы нам не позвонили?.. Как кто? Племянница. Как это… – связь оборвалась, Ольга сидела, в недоумении уставившись на телефонную трубку. – Она сказала, что тетя Тоня умерла.

– Так, девочка. В первую очередь успокойтесь. Водички выпейте и подробно расскажите о вашей беседе. Что еще сообщила Маша?

– Умерла… Позавчера… вроде, я не расслышала толком. Спросила кто я такая... Еще про то, что у тети Тони нет никаких родственников. Всё. Она не дослушала и бросила трубку. Но ведь мы знакомы, она меня много раз встречала у тети… Что же делать-то?... Тетю Тоню ведь нужно похоронить… Ой… похоронить… – Ольга уткнулась в ладони и разревелась.

Светлана Тихоновна взяла инициативу в свои руки, стала названивать уборщице – из трубки доносилось «абонент недоступен» – Маша, по всей видимости, отключила телефон. Потом Светлана догадалась позвонить квартирантам из второй Антонининой квартиры – вдруг тем что-то известно. Но Наташа с мужем изумились новости не менее и, конечно, расстроились, ведь придется съезжать, искать новую жилплощадь. Ольга сообщила печальное известие материи и родной тетке Эле и уже все вместе стали думать, что и как делать.

В первую очередь обратились в милицию. Бюрократическая машина доблестных внутренних органов без осечки выдала: утром доказательства родства – вечером запрашиваемые сведения, собирать которые предстояло не только в столице, но и в Новосибирске. Телефон Маши по-прежнему долдонил о недоступности абонента. Подруга Графовой – Шомаева, тоже не брала трубку. А вечером следующего дня к Светлане Тихоновне прибежала взволнованная квартирантка Наташа.

– Извините, что я именно к вам пришла, но у меня нет связи с родственниками Антонины Ивановны. А дело не терпит отлагательства. И хоть у нас с покойной были  чисто деловые отношения, я, в первую очередь, человек разумный, и то, что расскажу вам сейчас, меня не просто потрясло – ошарашило. Думаю, и вас потрясет.

Оказалось, что Наташе полчаса назад позвонила Маша, сообщила о смерти Графовой и разрешила проживать в квартире и дальше.

– Причем, царский жест был сделан уборщицей, вы не поверите – на правах наследницы. Но самое главное и печальное – Антонину Ивановну уже похоронили. Сегодня.

– Как сегодня? – опешила Светлана. – Этого не может быть. Мне Оля звонила, они еще не утрясли формальности с милицией.

– Так хоронили и не родственники вовсе, а Маша с дочкой и еще какая-то женщина с труднопроизносимым именем и отчеством, я не разобрала. – Наташа увидела, как вытянулось лицо, округлились глаза у собеседницы, и поспешно закончила. – Маша завтра зайдет к нам и покажет моему мужу завещание, он на всякий случай попросил.

Утро принесло очередной сюрприз. Звонок в квартире профессора не умолкал, кто-то настойчиво жал на кнопку. Накануне она поздно легла спать: экстренно вызванный мастер долго возился с замком общей двери в холле (соседи единогласно решили поменять «личинку»), долгие разговоры с Ольгой, с ее матерью вымотали Светлану окончательно.

«Началось…» – подумала она и оказалась права. Через окно входной двери взору предстала троица: двух женщин Светлана Тихоновна узнала сразу – уборщица и подруга покойной соседки стояли поодаль, а дверной звонок терзала худая, нервная незнакомка средних лет.

– Вам кого? – не открывая двери, вопросила Светлана.

– Дверь откройте! – вместо приветствия выкрикнула незнакомая тетка визгливым голосом.

– Простите, а на каком основании? Вы, собственно, кто?

– Представитель управляющей компании я. И пришла вселять законных наследников. А не откроете, будем ломать дверь. – Она воинственно насупилась.

– А! Я поняла, вы – наш техник-смотритель. Но с каких это пор, позвольте узнать, управляющим компаниям предоставили полномочия судебных приставов? До сегодняшнего дня изменений  по институту приставов вроде не было. Или я не владею информацией?

Своими познаниями в юриспруденции Светлана смутила посетительниц, они ретировались к окну и стали совещаться. А она тем временем вызвала милицию. На шум очень кстати вышли две соседки-пенсионерки, готовые держать оборону.

Как ни странно, троица дождалась приезда правоохранительных органов, были предъявлены документы, в том числе, и завещание. Старший по наряду внимательно выслушал обе стороны и вынес вердикт:

– Насколько мне известно, дом этот кооперативный, на самоуправлении, так что ваши слова, – он обратился к технику-смотрителю, – я расцениваю, как ложь и попытку незаконного проникновения на территорию чужой собственности. С этим мы разберемся дополнительно. Кто-нибудь пусть вызовет коменданта дома и сантехника. Мы зайдем в квартиру, вызволим кота, который орет под дверью, перекроем воду, выключим свет и опечатаем ее ровно на шесть месяцев. Вот так, дорогие наследницы и госпожа нарушитель спокойствия граждан.

Пока ждали коменданта и водопроводчика, милиционер попросил Светлану Тихоновну о любезности, так как увидел в приоткрытую дверь ее квартиры ксерокс:

– Если не затруднит, снимите для акта копию с завещания?

Предусмотрительная Светлана с молчаливого согласия старшего лейтенанта сделала дополнительные копии для себя.

– От всей этой вашей истории за версту смердит криминалом. – Шепнул ей на ухо, прощаясь,  милиционер. И как только за ним закрылась дверь, Светлана с комендантом уткнулись в добытые документы:

«…все имущество Графовой Антонины Ивановны, определенное на момент ее смерти, движимое и недвижимое,  за исключением квартиры, находящейся по адресу…. завещаю Шомаевой Гулизар Надировне… Квартиру по адресу… завещаю гражданке Молдовы Крайну Марии…»

– Эх, если бы я в тот день, когда приезжала скорая, прорвалась к Антонине…

– Теперь-то что об этом сожалеть? Был человек, и нет человека. А вы пощадите, свои нервы, Светлана Тихоновна, знаю я вас, начнете теперь себя винить во всем. – Комендант горестно вздохнула и засобиралась.

– В том-то и дело: был человек, и вдруг не стало. И все тайком. Теперь картина ясна. А я всю прошлую неделю недоумевала: если Антонина в больнице, почему Маша, ее дочь и Гуля снуют туда-сюда, и все с сумками, с пакетами. Три дня назад видела, уборщица пылесос тащила. Обчистили квартиру. Но даже это не главное, черт с ними, с вещами. Ведь до сих пор неизвестно  как именно похоронена моя соседка. У нее пунктик имелся, похороны свои как по нотам расписала, заблаговременно, много лет назад. Показывала мне. Больше всего она боялась быть сожженной или похороненной не по русским обычаям.  Как-то не верится, что Маша с Гулей соблюли традиции, куда проще сжечь тело, а урну с прахом на полку поставить. Хотя… могли и в могилу Владислава подхоронить. Было ли отпевание? Неизвестно. А поминки? Это ж святое! Варвары какие-то. Монстры. Не дать родственникам проводить в последний путь человека. Что же творится на свете? Куда мы катимся? Эх, если бы я знала, если бы…


От автора:
 
До написания рассказа я изредка баловалась картами – пасьянс разложить на сбыточность желаний, подружке погадать на будущее. После истории с Антониной Ивановной  прикасаться к картам больше нет никакого желания. Страшно заглянуть в свое или чужое будущее, в настоящем куда комфортнее.