Почти Чехов

        Тут как-то письмо прочитал Антона Павловича Чехова. Нет, не мне. Кому-то другому. Так он в том письме пишет, что его жена – это медицина. А литература – любовница.
       Ну, совсем как у меня! Почти. Правда, я не доктор. Я на одной фирме в  отделе перебивки срока годности импортных продуктов работаю. И еще, оказывается, что Антон Павлович, занимаясь врачеванием, никогда не брал оплату со своих пациентов. А  жил исключительно за счет писательского труда.
        Вот тут я решил, что если у нас так много общего, то надо это общее до конечной похожести довести. Тут же, не теряя времени, пошел к директору фирмы  Шустрякову и говорю ему: так мол и так. За свою работу денег брать не буду, все равно зарплата маленькая, почти что нету её. И как с жены, с работы значит, брать? А жить буду за счет писательства. Я тут как раз в нашей стенгазете заметку поместил.
         Шустряков  как это услышал, со стула упал: сознание потерял. Ни нашатырь, ни клей «Момент»  ни что не помогало его в чувства вернуть. Едва водкой отпоили. Как потом оказалось, он всегда, с детства, еще когда пионером был, мечтал о таком и думал, что такое никогда не сможет случиться. Ошибся. Оказалось - может.
       Ну, Шустряков в углу своего кабинета на полу сидит, водку пьет, клеем закусывает и плачет, почему-то. Я в отделе сижу, гонорар жду, за заметку в стенгазете. Я  в той заметке описал,  как мы всей фирмой на нашу степную природу выезжали. Как хорошо нам там было. Как весело. Как потом нас, всем миром, по всему району искали и нашли, через неделю. Почти всех. Кроме вахтера Кузьмича. Долго его искали. Разыскали, только когда на работу вернулись. Вернулись и видим, что Кузьмич сидит на своей вахте и одновременно делает то, что и полагается делать вахтеру:  пьет чай, покуривает, решает кроссворд, бдит. У всех от сердца отлегло и возрадовались мы, что Кузьмич нашелся. А он, что нас, наконец-таки! нашли. 
      Но время к обеду, а гонорара нет. Народ на обед ушел и с обеда вернулся. Нет гонорара. Ладно, думаю, не будем торопить события. Но и просто так сидеть, тоже  не годится. Надо работать, творить. Пошел к соседям, в другую фирму. Спрашиваю у них: - Не надо ли им, в их стенгазету, написать чего-нибудь? А то я могу. И много не возьму.                - Куда там, - отвечают они, - у нас писателей сейчас, благодаря кризису, столько, что даже рекламное объявление дали: «продаем и сдаем в аренду авторов в розницу и оптом». Работы нет, так теперь все пишут, во всех жанрах кипит творчество.
      Делать нечего, пошел я назад. Возвращаюсь и, сам как Шустряков, чуть в обморок не грохаюсь. Картина! У стенгазеты столпотворение. Со всех отделов сбежались. Каждый норовит свою писанину пришпандорить. Гвалт стоит как в курятнике. Я и протиснутся не смог, что бы посмотреть: висит ли ещё моя заметка? Не дали черти. 
        Шатаясь на ослабевших ногах, побрел  к себе в отдел. У меня  где-то в столе пакетик с сухарями припрятан был. Как знал, что пригодится он для поддержания  тления творческого огонька и писательского зуда.
       Но к вечеру, сухари не помогли, как не помог и раскопанный в недрах стола кусок сургуча, в голову полезли капитулянтские  мысли. Пожалуй, поторопился и не правильно назначил  жену и любовницу. Так и ноги протянешь, перед этим положив аккуратно на полочку  последние, не доставшиеся стоматологам, зубы. Тут без других женщин не обойтись. До зарезу нужны хотя бы еще одна жена и любовница.               
        А и та и другая есть. И не просто есть. А даже были. Жена, Юдифь Петровна, бригадир забойщиков нашего мясокомбината. Хорошая, вот уже тридцать лет, жена. И шесть соток приусадебного участка. Которые, если  на них хорошенько, с ласковой любовью, попотеть, то радости и удовольствия дадут не меньше чем литература. 
    Которую Антон Павлович Чехов называл своей любовницей.