Истории из школьной жизни мишки зарубина, троечник

               
Сайт автора http://skazki2.ucoz.ru/

                ИСТОРИИ ИЗ ШКОЛЬНОЙ ЖИЗНИ
                МИШКИ  ЗАРУБИНА,
                ТРОЕЧНИКА И ХУЛИГАНА

                ДОРОГИЕ   РЕБЯТА!

Часто вспоминая о своем детстве, я решил написать книжку. Шли 70-е годы, и многое тогда было иначе, чем сейчас. Но непоседливость мальчишек и девчонок тех лет наверняка передалась и вам, потому что дети одинаковы во все времена.

Мой друг Ленька, о котором я расскажу дальше, став взрослым, прочел эту повесть и одобрительно похлопал меня по плечу: «Правду написал… Молодец! Но ведь случалось у нас и кое-что поинтереснее, а, старик?»

Действительно, случалось. И я обязательно  напишу об этом, только в следующих книжках.

Если ваши папы и мамы захотят напомнить себе о счастливой поре их юности – пусть и они прочтут мои истории вместе с вами.
                Автор

                Велики, неисчислимы для мира
                были последствия этой ночи!
                Л. Соловьев. Повести о Ходже 
                Насреддине      
 
                1               
Я никогда не сомневался, что Ленька был самым умным среди нас – хотя бы потому, что все задачки по арифметике он решал очень быстро и, главное, без помощи родителей. Наша учительница однажды даже поставила мне его в пример. Но это было в конце года, когда она только пришла к нам, совсем нас не знала и думала, что я должен равняться на своего друга. Позже она этого уже не говорила, и все потому, что Ленька тоже был хулиганом. Несмотря на то, что он мог в уме перемножать двузначные числа и называл себя «мыслительным центром».

В нашем классе училось много толковых людей, но в основном среди мальчиков – к примеру, я или Степка Зазнайский. Только куда Степке было до моего друга, хотя оба они по математике считались отличниками, а по чистописанию Степка вообще заткнул всех ребят за пояс. Однако он никогда в жизни не выигрывал у Леньки в поддавки, а тем более не мог так же, как я, стрельнуть из рогатки по консервным банкам во дворе. У меня рука не дрогнула бы, если эту банку поставить Степке на голову, а вот сам Степка, думаю, ни за какие коврижки не согласился бы пальнуть в мою сторону. Он побоялся бы промахнуться, попасть мне в глаз и за это получить по шее от Леньки.

Ленька был мастером на разные выдумки. Однажды он усилием воли даже поднял у себя температуру на два градуса и после этого три дня не ходил в школу. Да что ему три дня – он мог три недели не заниматься и все равно оставался умнее Нинки Соколовой – круглой отличницы, которая только и умела, что острить карандаши точилкой да писать без помарок. А дай ей в руки сачок и скажи – поймай траурницу , у нее слезы на глаза накатывались. Вы думаете, ей было жалко бабочек? Как бы не так! Это она для вида плакала, потому что все равно не справилась бы: не приспособлена для охоты. Да и сказать правду – она вообще ревунья. Если у Нинки, к примеру, задачка не решалась, так она два часа со стула не вставала, слезами обливалась, а чтобы у родителей спросить – ни-ни! Я-то уж никогда не поступал, как дурак, и не терял день зазря. Если что-то не выходило -  сейчас же бегом к Леньке, и он давал мне свою тетрадь.       

Вы можете подумать, что я был последним лентяем и каждый день только и делал, что списывал домашние задания у друга или подсовывал их старшей сестре Лиле – она уже в седьмой класс перешла? Вовсе нет. Я очень любил упражнения по русскому языку, потому что умел писать  красиво и аккуратно. Только Нинка Соколова да Степка-Зазнайка могли со мной в этом потягаться. Правда, они не делали такой кучи ошибок в диктантах.

Мы с Ленькой почти никогда не дрались. По-настоящему, пожалуй, только один раз, когда он при всех обозвал меня «центром физического воздействия» и ничего не стал объяснять. По правде, мне было наплевать, как он меня назовет, потому что мы – друзья, но будь добр, если ты друг, скажи, что это такое?

В тот день мы не успели окончить занятия, и совсем ничего интересного не произошло – просто я немного поколотил Степку потому, что он жадина. Степка завопил, побежал жаловаться Нине Александровне и даже потерял половину яблока, которую прежде не захотел отдать мне – так торопился. Тут Ленька возьми и ляпни прямо в классе, что я, мол, тот самый центр. Разумеется, я на него не обиделся, а все девочки сразу замолчали от таких слов и принялись подслушивать наш разговор, хотя ни одна из них не подошла ближе и даже не повернула головы.

- Это почему же… воздействия? – спросил я.
- Так просто, - уклонился Ленька.
- Нет, ты скажи, - настаивал я.
- В другой раз…
Потом-то я понял, что он сам толком ничего не знал, а просто где-то услышал эти слова, оттого и не смог объяснить. Но когда девочки захихикали надо мной, я не утерпел и дал Леньке тумака со словами:
- А ну, говори!

И конечно, тотчас же получил сдачи, потому что Ленька и сам был завсегда не прочь поразмять кулаки. Вот мы и начали драться, а девочки с визгом побежали искать Нину Александровну. Учительница уже подходила к классу: ее вел Зазнайка, так что нас поймали в самый горячий момент. Не успели мы как следует наподдать друг другу, как оказались разведенными по разным углам, и находились там целых двадцать минут, сожалея о случившемся,  но при этом не подавая вида.

Когда наши физиономии наскучили ребятам, и они перестали подмигивать и насмехаться, стоять стало спокойнее, но тут-то нас и посадили на место. Мы подошли к своей парте хмурые и, стараясь проявить гордость, не разговаривали некоторое время - пока не смолкли смешки. А потом одновременно решили, что дуться  глупо, потому что виноватых в этой ссоре нет. Посудите сами: Ленька ничего не хотел мне объяснять, зато я первым ударил его, после чего мы стали квиты. Все еще хмурясь, друг мой протянул руку, и я под партой крепко пожал ее. Мы уже веселее посмотрели вокруг и, когда учительница повернулась к доске, надавали подзатыльников Паше и Маше Корольковым – близнецам, сидящим позади нас и хихикающих над нами громче всех.


                2

Если уж и был кто в нашем классе безобидным, так это Илья Синичкин. Он ужасно расстраивался из-за своего маленького роста, к тому же силенок у него недоставало даже на урок физкультуры, а гулять на улице ему запрещала мама. При этом он не был маменькиным сынком. Как только зоркий родительский глаз переставал за ним следить, он пыжился и лез из кожи, чтобы не отставать от других. Правда, у него ничего не получалось. Если мы прыгали в длину перед классной доской, Илья падал почти на линию, от которой отталкивался. Когда кто-нибудь приносил пробку от бутылки, и начиналась игра в футбол, Синичкина всегда ставили в ворота. И это единственное место, где он проявлял себя лучше других, за что мы с Ленькой и уважали его.

А вот Степка Зазнайский, к примеру, так совсем не играл с нами, а пятерку по физкультуре ему ставили потому, что у него все прочие отметки тоже были пятерками.

Нужно сказать, что в нашей школе имелась очень крепкая пионерская дружина. Ребята с третьего по седьмой класс состояли в ней и вели разнообразную общественную работу. Мою сестру Лилю, например,  выбрали в прошлом году ответственной за стенгазету, и она замучила всех домашних своими огромными листами, красками и карандашами.

Дружина состояла из отдельных пионерских отрядов. В каждый отряд входили ребята только одного класса, и сами отряды делились на звенья. Делалось это для того, чтобы можно было организовывать соревнования внутри класса и, на их основе - общешкольное. Соревновались пионеры и в учебе, и в общественной работе, и в спорте.

Большая часть класса у нас уже была принята в пионеры, и оставалось всего пять-шесть октябрят, которые ждали своей очереди. Степка Зазнайский однажды, стараясь досадить мне, сказал:

- Пионерам больше веры, а октябрята – глупые ребята!..
Я неплохо себя чувствовал и октябренком, но ведь обидно, если тебя за это обзывают.

В тот день, когда последние из нас – в их числе оказался и я – были торжественно приняты в пионеры, Нина Александровна сообщила:

- Сегодня состоится первое собрание нашего пионерского отряда. Выберем председателя, разобьемся на звенья и назначим звеньевых.

Как ни крепился я накануне, думая, что ничего особенного не произойдет, но, когда мне на шею повязали красный галстук, так разволновался, что почти ничего не слышал. «Ага! – думал я, раздуваясь от гордости. – Теперь-то уж Нинка Соколова не скажет мне, что это я тяну назад весь класс, потому что попробуй сейчас определи, кто тянет, а кто нет. У меня тоже галстук, и я такой же, как она…»

Я чувствовал, как поднялся не только в собственных глазах, но и в глазах ребят, и все прочие события того дня показались мне ничего не значащими.

Однако, когда мы приготовились после уроков к первому в истории нашего пионерского отряда собранию, мне пришла в голову мысль, что, чего доброго, меня могут выбрать в председатели. Ничего худшего я не представлял, а потому сразу обратился к Леньке:

- У меня сестра теперь в редколлегии – знаешь, как она занята! Уроки выучит, а после, вместо того, чтобы идти гулять, как мы, начинает рисовать стенгазету…

- Ну и что? – не совсем понял меня друг. – При чем ту Лилька?

- При том, что сейчас тебя или меня выберут в председатели – и тогда нам крышка!

Но он не успел ничего ответить, как вошла Нина Александровна, и собрание началось. Она долго говорила нам о том, что теперь мы – сила и должны эту силу расходовать с умом, то есть помогать товарищам и вообще всем нуждающимся в нашей помощи. Когда же пришло время выбирать председателя, Ленька вдруг пихнул меня в бок, да так сильно, что я даже вскрикнул:

- Ты чего?

Но он продолжал толкаться. Конечно, я больше ни о чем не стал спрашивать, а перво-наперво дал сдачи, после чего нас опять разняли, публично назвали хулиганами и поставили в разные углы.

- Ни Зарубин, ни Кравцов не достойны быть председателями, а потому их кандидатуры мы сразу исключаем, - сурово сказала Нина Александровна, и только тогда я понял, зачем Ленька затеял потасовку. Я показал ему большой палец на правой руке, и друг мой, очень довольный собой, гордо поднял голову.

Председателем выбрали Нинку Соколову. Она по-взрослому сердито посмотрела на класс поверх очков – точно как Нина Александровна – и произнесла:

- Не шумите!.. Сейчас нужно разбиться на три звена.

Соколову, конечно, никто не послушался, и поднялся такой гвалт, что мы с Ленькой даже не стали вмешиваться – и без нас хорошо. Когда делиться закончили, оказалось, что почти все хотят быть в первом звене, и там даже выбрали звеньевого – Зазнайского. Второе и третье звено остались пустыми, а нераспределенными -  всего четверо ребят: мы с Ленькой как благоразумно молчавшие, Илья Синичкин как самый робкий, и Ленка Малышева, которая была самой красивой девочкой в нашем классе и потому никогда не опасалась остаться одна. Степка Зазнайский, увидев это, тотчас отказался от своего звена и согласился идти во второе или третье – туда, где будет Малышева. Он уже целых полгода подлизывался к Ленке и кое-чего добился: она иногда улыбалась ему и позволяла нести свой портфель до дома, потому что жили они в одном дворе.

Мы с Ленькой часто смеялись по этому поводу над Степкой, но ему самому ничего не говорили, так как Ленька решил, что это будет не по-джентльменски. Лично мне было наплевать: Степку я терпеть не мог из-за его жадности, а Малышеву и все ее заскоки знал, как свои пять пальцев, еще с младшей группы детского сада.

Однажды мы повздорили со Степкой, и я назвал его лопухом, потому что уши у него действительно напоминали слоновьи, на что он мне ответил:
- Зато в меня влюбилась Ленка Малышева!

Вообще-то меня это нисколько не задело, но уж если разговор зашел о девчонках, подумал я, то пусть лучше Степка молчит, потому что он-то еще ни разу не целовался. Так я ему  и сказал, на что Зазнайский очень обиделся и принялся перечислять девочек, с которыми он целовался когда-то. По его списку выходило около десяти, так что рядом с ним я должен был чувствовать себя если не полнейшим профаном, то, во всяком случае, учеником. Этого я стерпеть не смог и уже размахнулся, было, чтобы ударить Степку, но потом передумал.

- Вот что, - говорю, - если ты такой смелый, пойдем и поцелуем по очереди Малышеву. Поглядим тогда, кого она по голове погладит, а кому по носу даст…

Разумеется, никто, кроме Леньки, не был посвящен в наши планы. Что до Леньки, так он слыл самым порядочным хулиганом в школе, поэтому Степка доверился ему полностью.

- Кто из вас начнет? – спросил строго секундант, и у него это прозвучало как: «Господа, приветствуйте друг друга и простите грехи, насколько сочтете возможным!»

В общем, все был по правилам, и ни я, ни Степка не могли предъявить ему никаких претензий. Когда мы замялись, в душе наперебой предлагая сопернику стать первым, Ленька вытащил из кармана копейку и, ткнув в мою сторону, произнес:

- Если орел – ты первый. – И кинул вверх. Выпала решка.

Я возликовал, потому что увидеть поверженного врага – это уже половина победы. Мы выбрали очень укромный уголок возле спортивного зала, где обычно старшеклассники курили на переменах, и остались со Степкой ждать, а Ленька пошел искать Малышеву.

Вскоре они оба появились, и было видно, что Ленка упирается, а мой друг тянет ее за рукав.

Он подтолкнул Ленку к нам, и ей ничего не оставалось делать, как стоять и ждать, что мы ей скажем. И она стояла, удивленная.

Степка же, едва только Малышева подошла, весь затрясся от волнения, и робость у меня, если она и была, как рукой сняло. И чего, в самом деле, бояться, коли Степка – трус, каких мало, маменькин сынок и вообще не знает, как с девчонками обращаться, хотя и воображает больше всех, особенно относительно Малышевой. Одним словом – лопух! Ленка почувствовала, что сейчас что-то случится, и испуганно смотрела то на меня, то назад – на Леньку, словно догадывалась, кто здесь главные действующие лица. Ее-то опасаться не приходилось вовсе, потому что я в любой момент мог дать ей затрещину, и она не побежала бы жаловаться ни родителям, ни Нине Александровне... Правда, у нее иногда тоже бывали странности, но у кого их нет?

Степка, не переставая трястись, поднял глаза от своих ботинок на Малышеву и побледнел, как тетрадный лист.

- Ну, - сказал я, чтобы дать ему понять, что мне некогда возиться, и я мог бы сделать свое дело первым и спокойно уйти победителем. По мере того, как Степка пугался все больше, Ленка постепенно оправилась и уже пыталась догадаться, зачем мы ее тут держим. Наконец, она не выдержала:

- Ну, я пошла.

- Подожди, - строго остановил я, а Ленька встал сзади, готовый в любой момент ухватить ее за локти. Я обернулся к Степке:

- Ну-у!..

И тот решился. Весь зеленый и покрывшийся потом от натуги, он наклонился к Ленке и быстро тюкнул ее в щеку. Она несколько секунд изумленно смотрела на него, на меня, после чего неуверенно подняла руку и хлопнула Степку по лицу.

- Я пойду. – И двинулась, было, но Ленька удержал:

- Постой. Еще не все.

Она опять обернулась к нам, я шагнул ближе, взял за запястье и громко – чтобы слышал Зазнайский! – поцеловал, как это делают в кино. Малышева ничего не могла понять, но я сразу догадался, что у нее даже не мелькнуло мысли замахнуться на меня. Степка еще сильнее напрягся, но вместо пощечины Ленка немного кокетливо спросила:

- Это вы чего? – Конечно, любой девчонке приятно, когда ею так интересуются ребята. – Даже не предупредили…

- Обойдешься, - ответил я. – Все, иди.

Она встряхнула косами, словно чуть обидевшись, и повернулась.

- Еще секунду, - произнес Ленька, подскочил к ней и повторил в точности все мои движения. – Вот, теперь иди…

Малышева совсем ничего не поняла и в растерянности ушла, а мы обратились к Степке, который понуро стоял в полутьме коридорчика.

- Понял, Зазнайка! – сказал я ему, и после Степка никогда больше не спорил со мной по поводу девочек, признав в этом вопросе мое над ним превосходство. Немного погодя он даже пришел ко мне посоветоваться, что подарить Ленке на день рождения, и я, вспомнив об ее увлечении насекомыми, предложил:

- Что-нибудь о тараканах или жуках. Марки или открытки – ей все равно, лишь бы не живых: она их боится.

Никто в классе не знал так хорошо мира насекомых, как мы с Ленькой. Летом мы целыми днями проводили в лесу или в лугах, где ловили бабочек, кузнечиков и прочую живность и всегда могли отличить шершня от шмеля или осы . Ленка же была знакома лишь с изображениями или описанием в книжках, а не с повадками, что никакой практической пользы не давало. Я прекрасно знал, где у бабочки находится голова, когда хотел оторвать ее.

Словом, Степка послушался совета и подарил ей книжку о кузнечиках. Малышева пришла в восторг и сразу же простила  ему хулиганскую выходку с поцелуем.

Но вернусь к рассказу о собрании. Когда новый председатель сказала, что нельзя всем идти в одно звено, а два других оставлять пустыми, мы не выдержали и в один голос с Ленькой завопили:

- Можно! Мы будем вдвоем в третьем звене!

Нас, конечно, не послушали, а Нина Александровна строго произнесла:
- Не кричите!.. В звене нужен звеньевой, а вы оба плохо ведете себя и учитесь неважно.

- Так дайте нам Илью! – заголосили мы опять. Эта мысль так понравилась всем, что Синичкина тотчас же выбрали звеньевым, но к нам в звено по-прежнему никто не стремился. Все – начиная от отличников, хорошистов и кончая троечниками и двоечниками – хотели быть в первом звене, и сколько Нинка Соколова не надрывалась, ей ничто не помогло убедить класс. Тогда учительница взяла власть в свои руки, и через пять минут в нашем звене были еще Маша и Паша Корольковы, Петька Заборов – лучший бегун в классе, Санька Кикиморов по прозвищу Кикимора и Наташа Зотова – хорошистка первой гильдии, то есть имеющая всего одну четверку – по арифметике. За исключением Зотовой остальные ребята учились посредственно, и, едва только огласили списки звеньев, как все одновременно подумал: «А вот и те, кто всегда будут отстающими!» Это про нас, потому что действительно соревноваться в учебе можно было только первым двум звеньям, а нам оставалось плестись у них в хвосте…


                3

Дом, в котором мы жили, стоял в сотне шагов от школы, и рядом находились еще два точно таких же дома: один был выстроен напротив, а другой – чуть в стороне. Тем не менее, в нашем дворе собирались ребята из всех трех домов, и до самого глубокого вечера можно было слышать их голоса.

Отчего-то получалось так, что после уроков наши с Ленькой одноклассники редко встречались вместе. Мы гуляли всегда только с другом, и иной раз к этим похождениям примыкал Петька Заборов. Родители определили его в спортивную школу, и после уроков Петька отправлялся на тренировку. Ему завидовали многие мальчишки, в том числе старшеклассники - особенно после того, как однажды Заборов удрал от двух парней, живущих на соседней улице и затеявших в нашем дворе драку.

Что касается самих старшеклассников, то они почти все вечера напролет проводили на веранде. Когда-то ее построили для игры в шахматы и шашки, но со временем игроки перебрались к подъездам и сражались прямо на лавках, а верандой завладели ребята. Они собирались там группой человек по семь-десять и болтали с девчонками, которые тоже были среди них. Мы не только знали в лицо всех этих девчонок и парней, но с некоторыми обменивались приветствиями, хотя им исполнилось по четырнадцать-пятнадцать, а нам шел всего десятый.

Авторитет наш держался главным образом на независимости и еще на удивительном умении Леньки петь хулиганские песни. Друг мой обладал таким чистым и приятным голосом, что мне иногда думалось, будто поет не он, а какой-то заслуженный артист. Слова песен волновали нас гораздо реже, но слушатели часто хлопали в ладоши и просили повторить тот или иной куплет по два раза. Несколько раз мама Леньки ругала его за пение во дворе и запрещала гулять там, где собираются старшие ребята, но папа решительно отменял приказание и говорил:

- Вспомни, какие песни пели мы!.. А он поет Высоцкого…

Конечно, это не убеждало Ленькину маму, и она грозила не пускать сына вообще никуда, но все оставалось по-прежнему: мы ходили, когда и где хотели, и старшеклассники иной раз здоровались с нами даже в школе, чем очень удивляли Нину Александровну. Учительница качала головой, но молчала.

Однажды мы повздорили с девчонками с веранды и два дня там не появлялись. Но в перерыве между уроками я вдруг увидел, как Леньку схватила за плечо незнакомая девочка и потащила за собой на школьный двор. Мне показалось это подозрительным, и я бросил играть с Петькой Заборовым на щелчки и вышел на улицу. По правде говоря, настроение у меня было не самым лучшим, потому что двойка за диктант здорово его подпортила. Во двор показываться не хотелось вовсе: там на большой перемене обязательно гуляли наши отличницы, чинно, как в детском саду, держась за руки.

Я едва успел заметить, что девочка повела Леньку за сарай. Старшеклассники чувствовали себя здесь очень свободно, и лишь немногие из младших решались сюда заглядывать. В одну минуту догнав уходящих и притаившись, я увидел, что на площадке между сараями уже поджидали две девчонки – Лидка и Любка из соседнего дома, которые были на пару лет старше моей сестры.

- Эй, ты, молокосос! – грубо сказала одна из них Леньке. – Иди сюда, сейчас по шее получишь.

«Дело плохо!» - сразу подумал я, вспомнив, что именно с ними мы чуть не подрались накануне на веранде. Друг, не подозревавший, что помощь совсем рядом, приуныл, но старался не подавать вида и отвечал так, словно это он собирался через минуту отделать всех трех хулиганок. За свою храбрость ему пришлось бы поплатиться, если бы я не нашел отличного выхода из положения.

Коробки сараев стояли так, что к довольно обширной площадке имелся только один проход, да и тот очень узкий – для худенького человека. Если бы я показался в нем, меня сразу увидели бы. Поэтому я сообразил, что будет лучше забраться на крыши. Это не составляло особого труда, и я влез туда в одну минуту. Когда же подходил к краю, с  которого все было отлично видно, разговор внизу только начался.

- Повтори, как ты меня назвал, - злилась Лидка, готовая размахнуться для оплеухи. Некоторые девчонки из старшеклассниц дрались не хуже мальчишек, и в том, что часто их собственные проблемы решались кулаками, не было для нас ничего удивительного. Но уже тогда, на крыше, я подумал: «Хоть мы с Ленькой и меньше их ростом, а нас двоих им ни за что не одолеть…»

Ленька, до того упорно молчавший, вдруг выкрикнул: «Выдра полосатая!» - и изо всех сил ударил девочку в лицо. Я еще ни разу не видел друга таким злым: развернувшись, он безмолвно принялся дубасить Лидкиных подружек. Сама Лидка не удержалась на ногах и лежала прямо подо мной, пытаясь понять, что же произошло. Если бы она встала, нам пришлось бы худо, но я прыгнул прямо ей на плечи с высоты двух метров и опять повалил на золу старого костра. Ленька завопил от восторга, и девчонки после нескольких секунд сопротивления бросились бежать в единственный проход между сараями, бросив подругу. Та вовсю ревела, размазывая сажу и песок по щекам.

- Айда! – подтолкнул я друга, и мы поспешили оттуда убраться, потому девчонки наверняка уже позвали на помощь своих ребят.

Мы не пошли на последний урок, а, взяв портфели, потихоньку исчезли из школы, каждую минуту заново переживая картину боя и хвастаясь своими подвигами. Сказать по правде, я нанес только один хороший удар, но потом, встречая тех девчонок на улице, еще долго любовался на его последствия.

Из-за этой истории отношение к нам на веранде стало совсем иным: даже те, кто раньше считал нас «молокососами», теперь со смехом протягивали руку  и интересовались, кого мы думаем «отделать в следующий раз».



                4


Саньку Кикиморова по прозвищу Кикимора любили почти все в классе. Нельзя сказать, что он был примерным учеником, но ведь хороший человек – необязательно отличник и наоборот. Домашние задания Санька списывал обычно в последнюю минуту перед занятиями и никогда не обижался, если ему списать не давали. Я, к слову, не удержался бы и стукнул Степку-Зазнайку по лбу, если бы он отказал мне со своей противной усмешкой, а вот Санька – нет. Отходит от Степки и идет дальше по классу – авось кто из девочек удружит. У нас с Ленькой он брал только арифметику, да и то нечасто, хотя я не чувствовал никаких приступов жадности, предлагая свою тетрадь.

С той самой поры, как класс разделился на звенья, всех словно подменили. Если вдруг по какой-то причине не успел решить дома задачки, лучше не приставай к ребятам из других звеньев, потому что они начнут хмыкать, будто говоря: «Вот еще один лазутчик в наш лагерь!», а потом к тому же доложат потихоньку  о тебе Нине Александровне. Со мной такое случалось дважды,  и только во второй раз я смог узнать виновную: ведь учительница этого не говорила. Первый раз она подозвала меня после уроков и сказала:

- Сегодня, Миша, ты не выполнил домашнего задания. Почему?

- А откуда вы знаете, Нина Александровна? – выпалил я, не задумавшись над тем, что поступал очень невоспитанно. Но действительно, откуда? В тетрадь ко мне она не заглядывала – в этом я был уверен.

- Мне сообщили…

- Интересно, кто это? – пробурчал я про себя, хотя и понимал, что выгляжу глупо.

- Тебе это знать необязательно, - она строго посмотрела поверх очков. – Домашнее задание надо делать всегда!

И сколько я ни старался узнать имя предателя, ничего не получилось. Нина Александровна и сама почувствовала, что совершает неблаговидный поступок, покрывая ябеду, поэтому в другой раз, едва до нее дошел новый слух, она подняла меня прямо во время урока и сообщила:

- Миша Зарубин, встань, пожалуйста. А сегодня ты выполнил то, что я задавала на дом?

Весь класс знал про мой конфуз, но в последний момент я успел-таки переписать кое-что у Леньки, а потому ответил:

- Конечно!… Вот! Почти все.

Учительница посмотрела в мою тетрадь и подняла голову.

- Да, - произнесла она немного задумчиво. – Ябедничать нехорошо, а уж врать, подводя при этом товарища…

Она покачала головой и бросила укоризненный взгляд на Юльку Кулигину, сидящую на первой парте. Я тотчас же догадался, что передает учительнице все подробности.

Услышав про Кулигину, Ленька махнул рукой, словно говоря: ну, вот еще, с девчонками связываться – была охота!

- Спасибо Кикиморе, - шепнул он мне после. Действительно, задание Ленька списал у Саньки, когда тот, в свою очередь, содрал его у кого-то из отличников. За прошлые услуги Санька платил нам той же монетой.

Вообще он был очень спокойный и всегда находил, о чем поговорить – хотя бы об огороде своей бабушки. Жил он без родителей в частном деревянном доме и целыми днями – особенно в сентябре – проводил за работой, потому что сама бабушка многого не успевала по своей старости. Оттого и учеба у него постоянно хромала, но Нина Александровна никогда не придиралась к нему за ошибки в диктантах, а иной раз и на пропуски уроков смотрела сквозь пальцы. Да и жаловаться было некому, если говорить честно. Бабушка у Саньки почти ничего не слышала, а где отец с матерью, она сказать не могла, потому что не знала.

Поговаривали еще, что Кикиморову очень тяжело учиться «среди нормальных детей», оттого и не может он подтянуться к остальным. Но, если разобраться до конца, то Санька был даже более нормальным, чем Степка Зазнайский, потому что с ним легко можно было найти общий язык. Степка же старался схитрить и из всего получить какую-то выгоду.

Во всяком случае, если была необходимость, мы с Ленькой завсегда после школы шли с Санькой к нему домой и до самого вечера вкалывали в огороде, а один раз даже продавали картошку вместе с бабушкой, потому что Саньке нашлась другая работа. И никогда не требовали за это у Кикиморы ни денег на мороженое, потому что их у него самого не водилось, ни конфет. Степка же ни одного раза не давал списывать «за просто так». Как-то я пристыдил его, но услышал в ответ:

- Я тоже вечерами работаю – уроки делаю…

После таких слов мы перестали с Зазнайским здороваться и почувствовать себя героями. Саньке же частенько приносили из дома конфеты, чтобы он мог хотя бы списывать без помех.

Однажды вечером Нина Александровна попросила нас с Ленькой остаться после уроков и, когда все вышли, задумчиво произнесла:

- Мальчики, вы дружите с Саней Кикиморовым?

- Конечно, - ответил за двоих Ленька.

- А какой он? – Она немного помедлила и потом добавила: - Вот раньше… да и сейчас существует выражение: «Пойти с кем-нибудь в разведку». Вы знаете, что оно означает?

Если говорить начистоту, в то время я не особенно это представлял, но начитанный Ленька толкнул меня локтем, и я подтвердил его ответ:

- Да, конечно, знаем!

- Тогда подумайте, можно ли так сказать о Сане?  - Нина Александровна испытующе посмотрела на нас, и я неожиданно смутился под ее взглядом – но не оттого, что где-то соврал или собирался соврать.

- Можно, - решительно произнес мой друг. Ему подумалось, что, отвечая на такие вопросы, нужно быть воплощением твердости. Я кивнул.

- А какой человек Саня? – снова спросила она, предполагая, очевидно, что и на этот раз вопрос не покажется нам очень трудным. Когда-нибудь позже я говорил бы в подобной ситуации, крепко взвешивая слова, но в тот момент все действительно виделось нам проще.

- Он не такой, как Зазнайка и Нинка Соколова, - выпалил я скороговоркой. – Если у него есть конфета, он отдаст ее, только попроси…

- А еще он здорово умеет работать!
- И рисует хорошо!
- И никогда не задается!
- И бить его не хочется – не за что…
- А еще…
- И он…
Нина Александровна слушала нас и улыбалась как-то по-особому.
- Еще он очень вас уважает и боится огорчить, - сказал вдруг Ленька, и мы замолчали на мгновение, потому что, наговорив всякого разного, едва не забыли о самом главном.
- Правда? – Учительница вдруг посмотрела на нас внимательнее.

- Да, поэтому он и списывает домашние задания каждый день, - сконфузившись, промямлил Ленька, и мы почувствовали себя немножко в роли предателей. Но, кажется, это было не так.

- У кого же он списывает? У вас?

- Нет, - еще более хмуро ответил Ленька. - Это мы – у него, а он у Нинки или Зазнайки… за конфетку.

- За конфетку? – учительница тоже нахмурилась. – Но почему? Разве они не могут попросту объяснить ему все – без всякой платы?

- Не могут, - произнес я за друга. – Они ведь в другом звене.

- В другом звене?.. Ах, вот в чем дело! – покачала головой Нина Александровна.

И тут мы рассказали ей про то, какая тихая война началась в нашем классе после его деления на звенья.

- Вот оно как! – снова протянула учительница. – Я об этом очень серьезно подумаю… Обязательно подумаю. Ведь я и не догадывалась!

Она еще несколько минут размышляла про себя. Мы с Ленькой решили, что больше не нужны, но когда Нина Александровна заговорила, то, оказалось, она прекрасно помнила, что беседа не закончена.

- Ладно, с эти потом… Сначала – о Кикиморове. Как вы думаете, ребята, сможет он учиться в вашем классе до конца или … или ему уйти в другую школу… где учиться легче?

Мы, конечно, совсем не догадывались, что она говорит о школе для отстающих в развитии детей, но сам факт того, что Саньку куда-то хотят перевести, нас сразу возмутил:

- Зачем ему уходить, Нина Александровна? Он и здесь сможет! Вот увидите! Сейчас у него работы много, но мы ему поможет, а там он и сам втянется.

Мы изо всех сил старались убедить учительницу, и та рада была поверить.

- Хорошо, - произнесла она, наконец. – Я так и передам: он сумеет, а вы ему поможете. Верно?

- Конечно, - заверили мы ее вполне чистосердечно.

Нина Александровна отпустила нас уже почти спокойная, а уходя, я спросил, почему она не торопится домой.

- Сейчас иду. – И мы умчались.

Вскоре нам стало известно, что дома Нину Александровну никто не ждал: у нее никого не было…

 
                5

На другой день Санька не пришел на занятия, и мы сразу же после уроков отправились вдвоем к нему. Оказалось, что бабушки нет: она заболела и лежит в больнице, а нас встретил сам Санька – вполне здоровый и уже работающий сегодня с самого рассвета. Он зверски хотел есть, но, поскольку не сделал положенного на первую половину дня, то за стол не садился. Мы пришли очень кстати и сразу принялись за работу вместо него. Он вышел к нам в огород через пятнадцать минут и, не отдыхая, взялся за лопату.

- Нина Александровна беспокоилась? – спросил Санька немного хриплым голосом, и мне даже почудилось, что говорил какой-то взрослый дядька – так он простыл.

- Да нет, - отмахнулся я, не заметив, как он тотчас же погрустнел. – Тебе бы чаю попить, Кикимора…

Он никогда не обижался на это прозвище, и мы с Ленькой одни из всего класса так его называли – по-дружески.

- Вечерком уж, - ответил Санька.

Мы измазались в земле как настоящие землепашцы, и когда кончили работу после захода солнца, пошли чиститься в дом. Отмывшись и приведя в порядок костюмы, вернулись в комнату за своими сумками, и хозяин встретил нас чаем.

- Вот только конфет нет, один сахар, - извинился он и кивнул по сторонам. Его дом был в точности таким, каким показывают деревенские дома в кино: старый комод у стены, огромное зеркало за ним, треснутое пополам, дубовый стол с резными массивными ножками, три стула, потертых от времени, печь в углу, рядом с ней – горка дров, а чуть в стороне – самый настоящий сундук. На полу лежало два худых половичка, которые вот уже с месяц не выбивали. Старый пол страшно скрипел, когда по нему ходили, словно сердился за нарушенный покой. Он беззлобно выносил только кота Ваську, с важным видом разгуливавшего по всей комнате.

- Да не надо никаких конфет, - ответил Ленька, и я почувствовал, что согласен с ним: мы так устали в этот день, что совсем не хотелось сладкого - только бы добраться до кровати.

После чая нас разморило, и мы решили было идти домой, когда, обернувшись, увидели, что Санька спит прямо за столом. Он дышал ровно, но временами вздыхал и хмурил брови.

Посовещавшись немного, мы подняли спящего на руки и дотащили до дивана, а он даже не пошевелился – так намаялся.

- Слушай, давай сделаем за него домашнее задание, - предложил вдруг я, и Ленька, которому тоже стало неохота уходить отсюда, быстро согласился. Мы отыскали Санькины тетради и записали в них прошлые и сегодняшние задания. Только после этого погасили свет и ушли.

Другой день начался с того, что Нинка Соколова прозвонила всем уши:

- Сегодня – пионерское собрание. Явка обязательна!

Класс завопил, что не надо никакого собрания – и без того дела имеются. Особенно надрывались мы с Ленькой, но как потом оказалось, напрасно – оно все-таки состоялось.

Нинка посмотрела на нас сердито, словно пытаясь выглядеть взрослой, и заметила строго:

- А вам, между прочим, полагается быть в полном составе, потому что вы – отстающие.

Она умела испортить настроение, эта Нинка!

Правда, если стараться не обращать на нее особого внимания, то и с нею жить было можно. А потому, когда собрание началось, мы с Ленькой уединились на заднюю парту и принялись готовить уроки – впрок, чтобы после просто дать переписать Саньке. В тот день мы запаслись не только конфетами к чаю: моя мама, узнав о болезни Санькиной бабушки, послала ей со мной целую посылку; как потом оказалось, друг тоже был не с пустыми руками.

Когда мы решили задачки – делал это Ленька, а я у него списывал и попутно выполнял упражнения по русскому языку, прошло около получаса. Нинка все время говорила, но мы ничего не слышали, пока она не заметила отсутствующие выражения на наших лицах.

- Ага, чем-то посторонним занимаетесь? И как вам не стыдно! – спросила она, громко фыркнув – совсем как Мэри Поппинс. – Нина Александровна, посмотрите-ка на них! Они вчера с субботника сбежали – и сегодня не принимают участия! Встаньте, встаньте, когда с вами разговаривают!

Соколова очень быстро вошла в новую роль.

Мы с Ленькой многозначительно переглянулись и поднялись. Председатель все горячилась и бросалась обвинениями, отчего нам было очень не по себе. Но случайно я увидел лицо учительницы  - и оторопел: она повернула его куда-то в сторону и слабо улыбалась. Мне даже показалось, что ни одно Нинкино слово не дошло до нее.

- Ну, чего ты орешь? – тогда спросил я. – Веди свое собрание, мы тебе не мешаем!

Нинка была потрясена, всю ее взрослость как рукой сняло, и она вот-вот готова был расплакаться  - так ей стало обидно.

- В самом деле, чего кричать? – Ленька поднял тетрадь. – Вот, мы домашку делаем… А вчера не смогли прийти, потому что были заняты. Понятно?

Нинка все-таки не разревелась, но говорить не смогла, а потому села на первую парту и поджала губы. Зато вскочил Степка-Зазнайка:

- Это нечестно! Мы всем звеном вышли на субботник, а из вашего звена были только двое: Зотова и Синичкин. А где остальные? Почему мы должны работать, а вы – нет? Между прочим, Кикиморова вчера и в школе-то не было. И сегодня нет.

- Может быть, он умер? – язвительно произнес Ленька. – А ты орешь! Как вот дам по лбу!..

Угроза не подействовала, потому что рядом сидела учительница, и Зазнайка продолжал:

- Если умер, нам бы сказали.

- У него бабушка в больницу попала – кто тебе сказал? – ответил я. – Дудишь, как паровоз, только проку от тебя нет.

- А ты взял бы и сходил к нему! – обиделся Степка. – Самому-то, небось, лень…

Я хотел обругать его покрепче, но не успел: Нина Александровна встала, и все разом успокоились.

- Слушала я вас очень внимательно, - произнесла она негромко и взглянула почему-то на нас с Ленькой, - и вот теперь хочу говорить сама. Начну с того, что вы неправильно понимаете наше разделение на звенья. Мы разделились не для того, чтобы спорить друг с другом, помыкать друг дружкой, злиться и сваливать свою работу на чужие плечи. А у нас что получается? Как третье звено было отстающим, так оно и поныне ходит, да и звена-то, по большому счету, нет. Есть только три человека, хорошо понимающие товарищей и помогающие во всем, а прочие только прикрепились к ним, как вьюн, и тянутся за сильными…

- Вот так вот, Зарубин, - показала мне язык Нинка. – Вы с Кравцовым – паразиты, хи-хи-хи…

Она смеялась впервые за все собрание, и в этот момент мне ужасно захотелось треснуть ей.

- Ты ошибаешься, Нина, - спокойно ответила за меня учительница. – Кравцов и Зарубин – это те, кто составляет звено. С ними еще Саня Кикиморов. Они – настоящие пионеры и друзья.

В классе воцарила тишина, и все с изумлением смотрели то на нас, то на Нину Александровну – не шутит ли она. И лишь мы с Ленькой знали наверняка – нет, не шутит.

  Она еще долго говорила о том, что настоящие пионеры – это не обязательно те, кто хорошо учится, но в первую очередь те, кто совершает хорошие поступки. А если он к тому же и отличник  - так это только к лучшему. И она во второй раз поставила в пример – теперь всему классу! – Леньку и в первый раз – меня. Мы по ее просьбе рассказали о том, что Санька попал в нелегкое положение, когда остался один на один с целым огородом, который нужно обязательно перерыть – кровь из носа, а надо. Нам представлялось, что мы говорили суровую правду, и чтобы не было причины усомниться в ней, подыскивали слова «скупые и мужественные», и видели, как ребята, раскрыв рты от удивления и смущения, слушали нас. Описание злосчастного участка поразило класс: почти никто не бывал у Саньки дома, и им, конечно же, рисовалось бескрайнее поле, заросшее сорняками, и весь взмыленный Санька, иступлено махающий лопатой.

После этого я поднял портфель и показал собранию конфеты для чая и гостинцы для бабушки. Ленька вытащил свои и тоже положил на стол. И тут случилось неожиданное: Нина Александровна достала из сумочки еще один кулек с конфетами и мешочек с виноградом и положила, улыбаясь сквозь слезы, рядом с нашими подарками.

Что тут началось! Ребята залезли в парты и принялись выуживать оттуда кучи припасов. Кто-то нахваливал большой апельсин, хвастаясь своей добротой, кто-то сожалел о съеденной только что шоколадке, но, тем не менее, гора на столе росла.  Когда шум утих, мы ахнули: такую кучу не запихнешь ни в один портфель.

Собрание кончилось без всякого сигнала. Просто я предложил:

- Кто хочет помочь Саньке – айда с нами!

И мы пошли. Все!


                6

Уличную манеру драться мы постигали с Ленькой очень старательно, зная, что она еще не раз нам пригодится. Однажды меня побили из-за Ленки Малышевой двое пятиклассников, и я сказал, что с этого дня не буду больше гулять с ней по улице.

- Бери своего Степку – и получайте, сколько хотите, - закончил я и пошел к Леньке: он целую неделю кашлял и сидел дома. Увидев мой разбитый нос и синяк под правым глазом, приятель моментально сообразил, что я сталкивался со старшеклассниками, и даже определил, чьих это рук дело.

- Пятый класс?
- Ага.
- Пятый «Б»?
- Угу.
- Генка Распутин?
- Он самый.
- Да, - вздохнул мой друг. – С ним лучше не связываться: у него удар с правой ого-го какой!
Меня взяла злость, и я ответил:
- А  у меня с левой тоже ого-го…

Поэтому так и вышло, что на другой день, получив от мамы взбучку за драку и строгий наказ «обходить хулиганов стороной», я сам отыскал Генку и, ни слова не говоря, ударил в подбородок. Нас тотчас разняли его товарищи, потому что из-за угла появились прогуливающиеся на перемене учителя, и все на этом кончилось.

Удивительное дело: Генка больше не придирался ко мне ни из-за Ленки, ни по другому поводу, а я во второй раз в жизни ощутил себя настоящим мужчиной – пусть маленьким, но все-таки настоящим.

Малышева, узнав о моем поступке, надавала Степке пощечин и больше с ним за парту не садилась, и я каждый день встречал ее у Леньки дома. Она приносила конфеты и яблоки, и мы втроем поедали их, радуясь, что у нас еще имеются счастливые минуты.

- Когда я вырасту, - мечтала Ленка, блаженно опустив веки, потому что у нее была одна фотография с запрокинутым назад лицом и прикрытыми глазами, которая всем без исключения нравилась, - я стану стюардессой. Они знаешь, какие красивые! – И многозначительно смотрела при этом на меня. Будто я ни разу в жизни не видел их по телевизору. Тоже мне!

- Они длинноногие, - отвечал Ленька.

- Балда! – обижалась Малышева и отворачивалась. – Не длинноногие, а стройные – так все говорят.

- Как ни назови, а все одно – жерди, - добавлял я, и Ленка опять надувалась. Она очень много думала о своей красоте – наверно, ей об этом каждый день твердили дома, потому что из нашего класса лишь я один, да и то всего однажды назвал ее самой красивой.

- А Ирка Кораблева? – покраснев от удовольствия, спросила тогда Малышева. На что я без тени сомнения ответил:

- У Кораблевой слишком острые коленки, и болтает она больше тебя. – И это была правда…

Мы любили наблюдать за самым хитрым и ленивым котом нашего двора  - Тимофеем. Он жил у Леньки и служил постоянным объектом для наших насмешек. Один раз его потрепал рыжий кот тети Моти из соседнего подъезда, и с тех пор у Тимофея с рыжим никогда не прекращалась война. Они громко выли по ночам, и нужно было вылить полведра воды, чтобы заставить их разбежаться или спуститься в подвал, откуда звуки почти не доносились. Там борьба продолжалась, и Тимофей очень часто приходил домой драный и целыми днями зализывал свои царапины. Рыжему тоже доставалось изрядно, потому что тетя Мотя неоднократно жаловалась Ленькиной маме.

Однажды я проходил мимо палисадника, куда только что забрался рыжий, и, заметив крадущегося следом Тимофея, позвал: «Кис-кис-с!» На зов обернулись оба кота, и рыжий, увидев совсем рядом притаившегося врага, зашипел от злости. Этот палисадник принадлежал ему, и Тимофею пришлось поспешно убираться, но, уходя, он так укоризненно посмотрел на меня, что мне стало неловко. После этого я две недели кормил его сырой рыбой, прежде, чем снова расположил к себе.

В свободные от боевых походов дни Тимофей любил валяться на Ленькиной кровати и мирно мурлыкал или же гонял на подоконнике блох.

Мы были чем-то похожи на этого кота. Подравшись крепко, получали хороший урок и долго его переваривали, пока новые обстоятельства не вынуждали нас вновь показывать… кулаки.


7

Петька Заборов был страшный хвастун. Это я знал давно, но вот когда стал сравнивать его с Ленькой, то оказалось, что Петька перещеголял и моего друга.

Например, если Ленька при всех в классе заявлял, что вчера своими руками починил телевизор, и только папа из всех домашних немного помогал ему, то для Петьки это служило сигналом, и он начинал выдумывать всякие небылицы, от которых неправдой за версту веяло. Оказывалось, что сегодня ночью ему пришлось съездить в Африку, а там водились белые медведи и шимпанзе. Зотова, хорошистка первой гильдии, никогда не терпела такого открытого вранья и сразу заявляла, что белых медведей в Африке нет, а только черные, потому что в Африке все черное: обезьяны, негры, люди…

Мы смеялись над Наташкой, так как знали из газет, что «люди» и «негры»  - это одно и то же. Зотова же, кроме «Родной речи», ничего не читала.

В другой раз Петька заявил, что всю ночь провел на крыше и видел оттуда, как все мы спим по своим домам. Дело было в октябре, и поэтому никто ему не поверил: ночами слишком холодно.

Но сказать по правде, Петька Заборов умел рассказывать  и – главное – замечал и не забывал подробности, на которые другие ребята вовсе не обратили бы внимания. Он слышал, как говорят между собой звезды, а чем воркуют голуби – и передавал это нам так интересно, что вначале мы его дослушивали до конца, а уж только потом обзывали вруном и сочинителем.

На самом деле Петька был просто хорошим пересказчиком и незадолго до Нового Года самолично дал мне книгу, в которой находил для нас очередную сказку.

Занятие спортом отнимало у него много времени, но, несмотря на это, учился он на четверки, лишь изредка получая оценки ниже. А бегал действительно замечательно и вскоре уже собирался сдавать на разряд.

Жил Петька в одном подъезде с Нинкой Соколовой и потому терпеть ее не мог: родители целыми днями ставили ему в пример нашу главную отличницу, хотя она была пухленькая и легкой атлетикой совсем не занималась. Тем не менее, по воскресеньям они семьями отправлялись на дачи, где тоже соседствовали,  поэтому волей-неволей Петьке приходилось сдерживаться в разговоре с Нинкой. А наш председатель считала его своим лучшим другом и всем знакомым заявляла об этом. Когда мы услышали первый раз, конечно же, рассмеялись и после неоднократно поддевали Нинку ее собственными словами.

Наверно, нам следовало не потешаться, а пожалеть Соколову, потому что, несмотря на серьезность, которую она пыталась выказать, Нинка была просто девчонкой и не могла знать, что такое настоящая дружба. У девчонок вообще никогда не бывает подобного. Если они и ходят до поры до времени вместе, то это вовсе не означает, что они подруги до гроба. Обязательно наступит день, когда они так повздорят, что всей их дружбе враз придет конец.

Взять, к примеру, Ленку Малышеву и Ирку Кораблеву. Ирка тоже была недурна собой, и некоторым мальчишкам она нравилась больше, чем Ленка - наверно, потому что научилась курить. Особенно за ней увиливали ребята из пятого класса, а она вела себя с ними как взрослая и иногда даже целовалась на переменах.

Всего полгода назад этих двух девчонок трудно было разлить водой, они вместе делали уроки и играли в свои куклы, пока однажды не заспорили, кто же из них красивее. Кончилось тем, что они стали наскакивать друг на друга и поцарапались до самой крови, а уж рев стоял – на весь двор! С тех пор они почти не разговаривали, и сидели на разных партах – вот вам и дружба!

Мы с Ленькой, хоть и не дрались по-настоящему, но ругались довольно часто и поэтому каждый раз мирились – и уже привыкли к тому, что за всякой перебранкой наступает согласие.

Нинка Соколова же вообще не могла ничего знать про дружбу, потому что в первом классе родители не выпускали ее на улицу целый год, а потом она и сама не захотела выходить. Днями напролет зубрила уроки или сидела за пианино, раздражая котов во дворе. Над ее музыкой смеялись все ребята – наверно, потому что восторгались взрослые. Играла она, правда, ничего себе – мотив разобрать было можно, но всегда исполняла мелодии, от которых хотелось бросать в окно камни.

Ленька – а мы с ним еще заглядывали на веранду – в неделю выучился бренчать на гитаре, и теперь пацаны слушали только его. Мне это тоже было приятно: я начал подпевать в нескольких песнях, и вдвоем мы закатывали концерты на весь двор – даже собаки переставали лаять от удивления. Ленькина мама уже привыкла к нашим «репетициям», потому что мы иногда от избытка чувств орали прямо у них дома, вместо барабанов выстукивая ритм на пустых кастрюлях, а его папа в таком случае приглушал звук телевизора и мечтательно говорил:

- Когда-нибудь я куплю тебе настоящую гитару – вот еще подрастешь немного…

Однажды мы сказали Нинке, чтобы она сыграла нам что-нибудь поинтереснее, а не симфонии и менуэты, но Соколова только передернула плечами: наверно, этого они не проходили. Зачем же тогда столько тренькала?


                8

Перед Новым годом было вдруг предложено встретить праздник у кого-нибудь дома, и мы целую неделю живо обсуждали, чьи же родители захотят впустить такую толпу к себе домой. Отличники наши почему-то вообще не желали обсуждать этот вопрос – наверно, привыкли встречать в домашнем кругу.

Мы так ничего бы и не решили, если бы на последнем собрании, посвященным итогам второй четверти, Санька Кикиморов не предложил:

- Я говорил бабушке, и она согласилась, что вместе будет веселее. Приходите к нам…

Все несказанно обрадовались, особенно мы с Ленькой, потому что уже недели две не заходили к Саньке и не видели его добрую глуховатую бабушку. Правда, после болезни она приобрела специальный слуховой аппарат, но все равно требовалось говорить очень громко, чтобы старушка что-нибудь разобрала.

Нина Александровна, узнав о Санькином предложении, тоже обрадовалась и сразу сообщила, что через день будет родительское собрание, и тогда она обо всем поговорит с нашими папами и мамами. Так и постановили.

В этот раз итоги четверти подводили совсем по-другому. Прежде мы оказывались самыми отстающими, и даже хорошистка первой гильдии Зотова не спасала нас от позора. Вообще-то мне думалось, что быть отстающим не так уж плохо, по крайней мере, не заставляют рисовать всякие плакаты и ухаживать за живым уголком. А что до неважных отметок, то я относился к ним как к вынужденной неприятности – у кого не бывает! Отец, заглядывая в мой дневник, хмурился и говорил: «Балбес растет!» Я махал рукой: еще столько лет учиться – наверстаю. Сейчас и без того дел хватает. Но когда у родителей кончалось терпение, и они брались за меня всерьез, волей-неволей приходилось садиться за учебники – чтобы через пару дней, исправив двойки, успокоиться и лоботрясничать в ожидании очередной грозы.

Я упомянул о живом уголке. Особой гордости он не вызывал: в нем ничего, кроме маленького хомячка, не содержалось. Правда, позднее Малышева принесла несколько сушеных жучков, но даже их оленьи рога не спасли коллекцию от насмешек старших ребят. Хомячок прожил в трехлитровой банке около двух месяцев, пока однажды не опрокинулся вместе со стеклянным домиком и не исчез, оставив на полу только кровавые отпечатки своих лапок. Девчонки ревели тогда громче моего магнитофона, думая, что хомячок уполз умирать. Но Нина Александровна разъяснила, что обитатель живого уголка был практически домашней крысой, а их так легко не убьешь.

Вернусь к собранию. Положение третьего звена казалось самым безнадежным, и над нами опять начали посмеиваться отличники. Однако учительница сообщила, что на этот раз многое будет иначе: она выставила оценки за вторую четверть, и мы всем классом принялись их сравнивать с прошлыми. Если отметка стала лучше – ученику писался балл, если хуже – балл вычитался. В результате выяснилось, что у нас только Кикиморов улучшил показателя по трем предметам, в прочих же звеньях таких ударников не нашлось, и мы, сами о том не думая, выбились вдруг в лучшие из класса. Нам немедленно присвоили порядковый номер один, и опозоренными оказались Степка Зазнайский и его приятель Дима Петухов – два звеньевых отстающих звеньев.

Мы расходились героями, и дома нас долго поздравляли с заслуженной победой – ведь это мы натаскали Саньку по арифметике и русскому языку.

На родительском собрании все было улажено, и многие родители сами изъявили желание участвовать в подготовке и проведении праздника. В тот же день Нина Александровна отвела специально созданный комитет к Саньке домой, и они осмотрелись на месте. После распределили, кто из родителей что будет доставать, и накануне Нового года у Саньки имелось все, начиная от ярко наряженной елки и кончая двумя магнитофонами с разнообразной музыкой. Принесли даже гитару – петь пионерские песни, которые мы специально для такого случая разучили.

В ночь под Новый год уже в девять часов мы с Ленькой были у Кикиморова и вместе с двумя-тремя мамами помогали подготавливаться к встрече.

Но все началось так неожиданно, что никто не успел даже вскрикнуть. Внезапно погас свет, и тотчас во всех углах большой комнаты загорелись свечи. Дом виделся уже не таким огромным и холодным, как в сентябре. Сейчас в нем находился целый класс, печь была жарко натоплена, работал телевизор, звучала музыка, и двигались тени. Все ждали какого-то небывалого чуда, и когда Санькина бабушка одним взмахом руки зажгла новогоднюю елку, никто не удивился, но вовсе не оттого, что понимали: накануне хорошо потрудился над электропроводкой Ленькин папа, а оттого, что в новогоднюю ночь всегда должно происходить чудо.

Мы здорово веселились, пили лимонад, съели горы пирожков и пирожных, смотрели «Голубой огонек», хором исполняли песни, перекрикивая магнитофон, а когда Ленька вдруг изъявил желание спеть один, все засмеялись, потому что никто из наших ребят еще не слышал его. Оказалось, что одна из мам умеет хорошо играть на гитаре и даже выступает аккомпаниатором в самодеятельности.

- Что ты будешь петь? – спросила она, улыбаясь. На что мой друг живо ответил:

- То, что вам удобнее.
- Ого! – засмеялась мама и предложила: - «Взвейтесь, кострами…»
- Нет, - отказался Ленька. – Лучше «Во французской стороне…»

Все разом удивились, а я-то знал, что эта песня у нас с ним выходила лучше других, и хотя я подпевал лишь временами, в повторах, но почувствовал немалую гордость от своего участия.

- Запевай, - сказала «чья-то» мама, - а я подыграю.

И мы запели. Черт возьми, как здорово получались в тот вечер выкрутасы с голосами! Мне даже показалось на мгновение, что выступление происходит на настоящей сцене – так хорошо подыгрывала гитара. Да, «чья-то мама» ловко уловила тональность!

Нам хлопали и ребята, и взрослые, а Нина Александровна громко произнесла:

- А кто из вас знал, что Леня с Мишей так замечательно поют, признайтесь?

Конечно, никто не знал. Да мы, откровенно говоря, и сами никому до поры до времени не хотели говорить. Еще засмеют!

- А теперь что? – спросила, улыбаясь, гитаристка.

- Я сам хочу, - ответил Ленька и протянул руку за инструментом.

- Ого! – вконец удивилась «чья-то мама». – Ты еще и играешь?

Ленька брякнул по струнам и запел нам дворовую песню о пиратах – «Ах, ночь, голубая ночь…» Потом он исполнял Высоцкого и Окуджаву, так что многие из нас – я имею в виду одноклассников – не всегда понимали смысл. Зато мамы часто смущались, а Ленькин папа хлопал в ладоши и изумленно качал головой, словно говоря: «Ну, дает, паршивец!»

Уставшего Леньку наконец оторвали от гитары, и вслед затем заиграла другая музыка.

- Давайте танцевать! – предложил кто-то, и ребята вскочили со своих мест. Мы водили хоровод, вспоминали разные известные с детского сада танцы, а когда папа Ленькин вдруг произнес: «Белый танец!», все остановились в недоумении. Почему белый? А перед этим были черные или разноцветные?

- Девочки приглашают мальчиков, - пояснили нам, и мы опять развеселились.

Все это время Санька находился вместе с другими, лишь иногда подбегая со счастливым лицом к бабушке и Нине Александровне и что-то говорил им. И мы с Ленькой были страшно рады за него.

Взрослые нам совсем не докучали: они только изредка вмешивались в течение праздника, чтобы повернуть его в нужном направлении. Бабушка Саньки всем своим видом показывала, что понимает все, что творится вокруг, но, как с горечью сообщил мне сам Санька, «батарейки в аппарате сели, и она почти ничего не слышит». Впрочем, она не скучала, потому что Нина Александровна не отходила от нее, и я видел, как они вдруг о чем-то серьезно заговорили, после чего обе удалились в соседнюю комнатушку и пробыли там наедине с полчаса. Вернулись оттуда сильно взволнованные, и бабушка несколько раз тайком крестила Нину Александровну и ребят… А может быть, Саньку, находящегося среди них?

Когда во второй раз объявили белый танец, Ленка Малышева все-таки пригласила меня. За два дня до Нового года мы поругались с ней из-за каких-то пустяков, и с тех пор не разговаривали. Что до меня, то я даже старался не смотреть в ее сторону, чтобы она не воображала, будто я хочу первым помириться. Степка Зазнайский ужасно радовался нашей ссоре и сразу же снова прицепился к Ленке. А мне-то что? Если хочет – пусть цепляется.

Но уж, коли она не выдержала, то значит, ей действительно скучно со Степкой. Он ведь был тюфяк, как ни пыжился, и танцевать не умел ничего, кроме хоровода. А у меня сестра Лиля ходила в танцевальный кружок и дома вечерами часто стояла у зеркала в разных позах. Конечно, она мешала целиться из самострела, потому что мишень тоже висела в прихожей. Но зато я кое-чему у нее научился. И в новогоднюю ночь это здорово пригодилось!

Мы чинно ходили по комнате, и свечи освещали множество других пар вокруг. Даже Ленькиного папу пригласила «чья-то мама», и вот они-то танцевали по-настоящему – вальсировали что надо! Ленка попробовала подражать им, но это оказалось так сложно, что, в конце концов, она бросила, и мы просто топтались на месте, изредка делая повороты. Зато во время танца очень хорошо было говорить.

- Миша, - спросила она, - а почему ты больше не целуешь меня? Как в тот раз – помнишь?

- Помню, - ответил я.
- Ты ведь целовался не из-за спора со Степкой, правда?

Наверно, я целовался именно из-за этого, но, если Ленке приятно услышать что-то другое – разве мне жалко?

- Да, правда.
- А почему же ты с тех пор этого не делаешь?
- Если хочешь – пожалуйста, - ответил я.
- Хочу, - сказала Ленка и подставила лицо.

Она уже тогда сильно мне нравилась, поэтому я мог с нею и целоваться, и ссориться. И если так было нужно…

Я коснулся ее щеки, Ленка сразу успокоилась и потом весь праздник была очень весела…

Расходиться по домам начали поздно – около пяти часов утра. Родители брали по три-четыре человека и разводили их, а потом возвращались за остальными. Мы с Ленькой отправились последними, потому что с нами был его папа, и перед расставанием подошли к Саньке Кикиморову.

- Ну, как, Кикимора?

- Знаете, ребята, - сказал он нам чуть задумчиво и грустно, - у меня это в жизни первый настоящий Новый год… с елкой…

Нина Александровна осталась у них – наверно, ей не хотелось идти домой в одиночестве.

 
                9

Во дворе нас по-прежнему называли хулиганами, особенно тетя Мотя, на глазах у которой мы с Ленькой с двух бросков разбили лампочку возле подъезда. Вначале кинул мой друг, но снежок оказался рассыпчатым и развалился, ударившись о стекло плафона. Тогда я обкатал в сугробе поднятый с земли камень и залепил им точно в фонарь. Тот со звоном разлетелся на мельчайшие кусочки, которые обсыпали рыжего кота тети Моти, а мы сиганули прочь – только нас там и видели. Но оказалось, что тебя Мотя спускалась за своим котом и, выйдя из подъезда, узнала наши пятки.

Нам здорово попало от родителей, но безделье от этого стало намного красочней. Впрочем, зимние каникулы – это не просто бесполезный досуг, но и собирание сил для будущей учебы, как сообщил, оправдывая наш поступок, Ленькин папа.

- Они, видимо, уже накопили достаточно, - резко возразила его мама. – Пора бы начать учиться. И почему эти каникулы такие длинные – столько возни с мальчишками!

Мы были совсем другого мнения, потому что каждый день к вечеру уставали так, словно таскали кирпичи за спиной и ходили в железных сапогах, и где уж тут было думать о накоплении!

Вначале нам пришла  мысль сделать во дворе две снежные крепости, но, провозившись полдня с не очень липким снегом, мы, в конце концов, бросили это занятие и пошли «за дом».

В наших устах «я – за дом» звучало как «я – на Северный полюс, через недельку вернусь». Это значило, что мы направились на обширный пустырь, начинающийся сразу же за домом и растянутый метров на двести. На нем имелась парочка полуразрушенные построек  и глубокий котлован, на дне которого по весне образовывалась огромная лужа. На этом пустыре всегда, особенно летом, в высокой и густой траве, замечательно было играть в разные игры –  в индейцев, войну, да и просто пожечь костер считалось удовольствием. Не говоря уже о картошке! Зимой дело обстояло иначе, потому что не особенно-то разбегаешься по полю, где снега почти по пояс. Но и тогда находилось занятие.

Котлован заносило до самого верха, и, спускаясь, приходилось хорошо утрамбовывать дорожку. Мы рыли огромные норы в снежных наносах и устраивали целые пещеры, воображая себя разбойниками, ожидающими, когда наверху поедет караван, чтобы неожиданно выскочить и разметать по ветру его богатства.

На самом деле нашей добычей стала только Ленка Малышева, да и та пришла сообщить, что моя мама велела мне прийти домой не позднее, чем через полчаса. Ленка опасалась влезать внутрь, потому что проход, хоть и достаточно широкий, вел вниз, и она боялась не выбраться назад.

Мы с Ленькой принялись заманивать ее к себе, но она все отказывалась, пока, наконец, я не вылез и не сделал ей подножку. Малышева с визгом съехала по ступеням и долго нас ругала, называя медведями.

- Смотри, как здесь здорово! – сказал мой друг, но Ленке было не до красы, и она сравнила пещеру с конурой. Тут уж обиделись мы и принялись выталкивать гостью назад. На этот раз Ленка не захотела выходить.

В конце концов, она успокоилась, признав, что у нас с Ленькой действительно золотые руки. Странные эти девчонки!

Мы болтали и не замечали, как летит время. Никто не знал, где мы находимся, и представлялось, что вокруг настоящая тайга или другая планета. Можно было орать песни – и ни один взрослый не помешал бы нам «репетировать». И с Ленкой было хорошо: хоть она и не умела курить, как Ирка Кораблева, но, если ей дать по шее, то она ни за что на свете не побежала бы жаловаться родителям. Она знала нас, а мы знали ее – и она была надежной…

- А потолок не обвалится? – каждые пять минут спрашивала Малышева – девчонка всегда остается девчонкой, и мы терпеливо отвечали ей, что «все сделано на века» и «бетон замешан на яичном желтке».

Ленка успокаивалась, рассказывала нам какие-нибудь новости или выспрашивала о Ленькином коте Тимофее – она почему-то полюбила его до жути, но через несколько минут бралась за свое:

- Ребята, а потолок не обвалится?

Мы говорили о Саньке Кикиморова по прозвищу Кикимора, и Малышева похвасталась перед нами, что первый новогодний танец она танцевала с ним. Наверно, Ленка ждала, что я начну злиться и ругать ее за это, но мне почему-то, наоборот, захотелось похвалить, и она долго после соображала – не вру ли я.

Вообще в тот день мы впервые посмотрели на себя со стороны, если такое возможно. И взгляды наши, наверно, стали чуть взрослее, потому что мне уже расхотелось давать Ленке тумака, когда она вспомнила, что думала сегодня еще зайти к Степке за задачками, заданными нам на каникулы. Видно, она все-таки хотела меня разозлить, но у нее ничего не вышло.

- Надо бы к Кикиморе сходить, - подумал я вслух, и разговор опять переключился на Саньку.

- Жалко его, - согласилась со мной Малышева. – И бабушка у него хорошая… Только больная очень.

В тот день мы еще ничего не знали…

А потолок все-таки обвалился. Неизвестно отчего – оттого ли, что я слишком сильно чихнул, оттого ли, что на него прыгнула какая-нибудь птица,  но пласт снега с хрустом тяжело скользнул вниз и окончательно разбился, уже ударившись о наши головы. По счастью, толщина «крыши» была всего несколько сантиметров, и, вероятно, она просто подтаяла от усиленного дыхания.

Мы со смехом и охами сожаления выбрались из-под обломков и стали карабкаться наверх котлована. Ступени присыпало, и сделать это оказалось не так уж легко, но когда мы очутились над развалинами, радости нашей не было предела.



                10

Это был замечательно – после каникул снова собраться всем вместе и галдеть, наперебой рассказывая о своих приключениях. Несмотря на то, что все жили в одном районе города, мы за десять дней без учебы встречались только с ребятами из нашего двора, да и то не с каждым.

- Я видел настоящего негра! – вопил громче других Петька Заборов, но хотя он даже облил себе всю руку чернилами, чтобы показать, какой негр был черный, ему мало кто поверил.

- А я летала на самолете, - сообщила Ирка Кораблева, действительно вернувшаяся откуда-то из Сибири. – И, между прочим, видела стюардесс…

Это относилось уже к Ленке Малышевой, которая, как потом выяснилось, хотя и хвасталась, что облетела всю землю, но самом деле ни одного раза не видела самолет вблизи. Ее бывшая подруга-то знала правду!

Девочки наперебой стали расспрашивать Ирку, какая стюардесса была на вид, во что одета и как себя вела – все, разумеется, за исключением Малышевой.

- Ну, девочки, это просто ужас! – Ирка всплескивала руками и закатывала глаза, словно в изнеможении. После она начинала плести такие небылицы, что мы с Ленькой затыкали уши.

Мы пришли за час до начала уроков, чтобы успеть наговориться  о своих делах и еще до занятий посмотреть на Нину Александровну, по которой за десять дней очень соскучились. Она была какой-то особенной, наша учительница, потому что всего за полгода сумела привязать к себе целый класс. Мы тянулись к ее доброму сердцу и были рады даже наказанию, и я не помню ни одного случая, чтобы когда-нибудь на нее обиделся.

Каково же было наше удивление, когда вместо Нины Александровны появилась другая женщина и сообщила:

- Я – ваша новая учительница. Меня зовут Вера Ивановна…

Мы молчали сначала немного удивленно, а потом – угрюмо, пока учительница знакомилась с нами. И потому все облегченно вздохнули, когда Ленька поднял руку и, получив разрешение говорить, спросил:

- А где Нина Александровна?

Пришел черед удивляться Вере Ивановне, но та старалась не подавать вида и просто ответила:

- Она перешла на работу в другую школу.

В тот день среди нас не было и Саньки Кикиморова…

И только через месяц, после родительского собрания, когда все папы и мамы в один голос стали расспрашивать о Нине Александровне, все прояснилось.

Сразу после Нового года Санькиной бабушке стало много хуже, и она умерла, когда в самом разгаре были школьные каникулы. У Саньки не осталось никого родных, но Нина Александровна помогла ему с похоронами, а потом и вовсе взяла к себе жить. Старый дом они продавать не захотели, и он еще долго привлекал наше внимание своей пустотой и унылостью. Иногда мы забирались туда через чердак, но какие-то хулиганы уже похозяйничали внутри, и большинство вещей было либо украдено вовсе, либо поломано.

Нина Александровна усыновила Саньку, и теперь он имел другую фамилию, но для нас навсегда остался прежним Кикиморой. Чтобы избежать всяких кривотолков и печальных воспоминаний, учительница перешла работать в другую школу и перевела Саньку туда.

Нам его здорово не хватало, потому что только он один из всего класса мог решать наши споры так, чтобы никому не было обидно. В его присутствии мы чувствовали себя немножко другими. Да и что там говорить – он был единственным, кто имел право делать взрослую физиономию, но никогда этим не хвалился. Может быть, ему хотелось еще немного почувствовать себя ребенком?




                ЧАСТЬ 2


                1


Нам очень здорово не везло с учителями: Вера Ивановна продержалась чуть больше месяца и ушла из школы. Мы толком даже не успели изучить ее характер. Однажды утром директор с улыбкой представила классу Веронику Григорьевну, и многие ребята махнули рукой – будь, что будет, а подделываться под нового учителя уже нет сил. Мы с Ленькой так старались выделиться на общем фоне, что целых четыре недели согласно пословице про одежку и ум делали домашнее задание, а когда узнали, что все напрасно, тоже решили, что больше не пошевелим пальцем.

Такое настроение, конечно, не коснулось закоренелых отличников. В первый же день актив класса в составе Наташи Зотовой, Степки Зазнайского, Нинки Соколовой и Ленки Малышевой собрался после уроков и принялся обсуждать положение дел и намечать планы на будущее. На другое утро Ленька, подозрительно взглянув на Малышеву, спросил:

- А ты-то чего осталась?

- Так просто, - ответили Ленка. – Интересно было… А что?

- Ничего, - отрубил я за Леньку, и Малышева подробно рассказала, что происходило на заседании актива.

Оказалось, что новая учительница только на первый взгляд кажется придирой, но на самом деле она совсем другая.

- Степке она даже понравилась, - вставила Ленка, после чего я хмыкнул – нашла авторитета! – Да-да… Потом Вероника Григорьевна стала расспрашивать о нашей учебе и общественных поручениях…

- Чего? – не понял Ленька.

- Это когда обязанности распределяются между всеми, - пояснила Ленка. – Скоро у нас будет собрание, и мы выберем себе ответственных за газету, за кружки, за живой уголок…

Она еще долго и увлеченно говорила, но мы с Ленькой молчали, а потом так и ушли, ничего не ответив – пусть догадается, почему! А когда достаточно отдалились,  мой друг хмуро произнес:

- Что-то она мне не нравится…

Это получилось не совсем понятно, потому что речь могла идти как о новой учительнице, так и о Ленке Малышевой. Но поразмыслив, я решил, что лично мне сегодня одинаково не понравились они обе, а потому просто кивнул.

Зимой темнело быстро, на улице долго не гулялось, поэтому длинными вечерами мы сидели дома – то у Леньки, то у меня, играли в шахматы, стреляли из духового ружья, мастерили самострелы. На подготовку уроков обычно оставалось не более получаса, но мы делали их вдвоем, и этого времени хватало за глаза. Иной раз, если папа был сильно занят в гараже, я просил помочь сестру Лилю. Она ворчала, как мама, но не отказывала.

Когда на другой день после появления новой учительницы мы собрались классом, все были напряжены. Наконец, появился Зазнайка и сразу принялся выступать:

- Вы, наверно, знаете, что скоро наша страна будет отмечать всеобщий праздник…

«Тоже мне командир нашелся! Как на демонстрации с трибуны!» - подумал я, а его сообщение пропустил мимо ушей. Оказалось, что и Ленька проболтал с Петькой Заборовым, и оба они ничего не слышали.

- А-а, - махнул рукой Петька. – Потом разберемся… Ну его, этого Зазнайку!

Заборов за последние месяцы как-то вытянулся и стал немного прямее. Раньше, бывало, он даже на беговой дорожке держался сутуло, будто сыч. Кроме того, он больше не дружил с Нинкой Соколовой – нашей круглой отличницей, потому что ее родители переехали на соседнюю улицу. Петька очень радовался этому: ведь Нинка перестала мучить его по вечерам разговорами о музыке и книгах.

- Читай не читай, а прыти в ногах не прибавится, - повторял он слова своего тренера, и тихонько смеялся от свалившегося счастья. В первом порыве Заборов даже захотел завести дружбу с Иркой Кораблевой, но, когда мы рассказали о ее старших дружках, передумал:

- Хлопот не оберешься!

Однако слух о его нерешительности каким-то образом распространился в классе, и Ирка на перемене сама подошла к Заборову:

- Можно тебя на минуточку…

- Сейчас он придет, - ответил за Петьку Ленька, и, когда девочка отошла, хлопнул товарища по плечу:

- Молодец, Забор, валяй дальше! Если кто-нибудь из старших даст по шее – не бойся, говори нам. Мы за своих крови не пожалеем.

- Ага, - ответил озадаченный Петька и ушел.

Вернулись они со звонком, оба довольные, а на лице Ирки было написано что-то вроде смущения. Да, Заборов парень не промах!

Не успели мы с Ленькой обменяться мыслями по этому поводу, как вошла Вероника Григорьевна.

Это была очень сухая и высокая женщина с лицом, которое сразу действительно казалось неприятным. Однако, по мере того, как полилась ее речь – спокойная и плавная, будто журчание воды на пляже – мы, сами того не замечая, перестали обращать внимание на внешность.

- Спрашиваю заданный урок я немного иначе, чем другие учителя, - сказала Вероника Григорьевна. – Я буду вызывать вас к доске с тетрадью, но тетрадь вы отдадите мне, а по учебнику напишите два-три предложения и выполните с ними, что требуется. Потом сравним, и если все совпадет, то значит, домашнее задание вы сделали сами. А если нет… Завуч говорила мне, что в прошлой четверти от вас поступили сигналы о списывании друг у друга. Сейчас вы просто не сможете ответить правильно, если не позанимаетесь самостоятельно…

И, разумеется, в журнале не нашлось никакой другой фамилии, которая бы так бросалась в глаза, как Зарубин. Не успел я толком испугаться, как уже отдал тетрадь Веронике Григорьевне и, мучительно вспоминая правила, принялся выводить каракули на доске. Ленька сзади что-то отчаянно подсказывал, но я не слышал его. Тогда им была запущена в ход шпаргалка, а я все еще старательно и медленно дописывал последнее слово, страшно надеясь на эту помощь. Но надежды сорвались, упершись в Юльку Кулигину, сидящую на передней парте и принявшую вид неподкупной честности.

- А теперь, Зарубин, сам прочти свою тетрадь и исправь ошибки, если они есть, - произнесла учительница, и я обреченно принялся сравнивать.

К моему удивлению, ошибок нашлось только две, и обе в одном слове.

- Слово трудное, - пробормотал я уныло, и Вероника Григорьевна согласилась:

- Да, очень, но нужно быть и внимательнее…

Тон ее казался обнадеживающим, и в итоге в журнале ярко засверкала спасительная тройка.

На перемене я громко хвастался своими подвигом и знаниями,  и ребята, кроме Зазнайки, были согласны со мной. Степка же ответил:

- В трех словах сделать две ошибки – за это Нина Александровна ставила двойку!

Его никто не слушал, потому что предложение было действительно не из легких: «Я надел полушубок»…

               
     2

- А Петька с Иркой вчера ходили в кино, - как бы между прочим сообщила нам Малышева.

- Ну и что?

- На вечерний сеанс.

- Поду-умаешь, - протянул Ленька, а я дал Ленке затрещину. Она очень удивилась:

- За что это?

- Поменьше разбалтывай, кого и где видела, - посоветовал я, намекая: подарок сделан ей впрок – для скорейшего выздоровления. Ленка слегка обиделась и, взмахнув косичками, ушла к подругам.

- Сплетничать любит, - благодушно заметил Ленька. – Ох, уж эти девчонки! Дай им волю, они бы три урока подряд о Заборове трепались.

Как потом оказалось, все было не так просто. На другой день после школы мы с Ленькой отправились на каток поиграть в хоккей, но едва вышли из подъезда, как столкнулись с Ленкой Малышевой, которая шла рядом с Ильей Синичкиным и хитровато посматривала на нас.

- Куда намылились? – спросил я просто, торопясь погонять шайбу.

- В кино, - выразительно отозвалась Ленка. – Там сегодня про индейцев будет.

- Ну, пока! Привет Чингачгуку ! – крикнули мы уже на ходу и умчались на соседний двор, где совсем недавно была построена отличная коробка для игры в хоккей и футбол.

Здесь собирались ребята из нескольких домов, чтобы, образовав команды, вести друг с другом настоящие баталии. Нас считали еще маленькими, и когда обоих принимали в игру, соперникам разрешалось брать одного шестиклассника.

Генка Распутин – вреднейший хулиган на всей улице - тоже был любителем побегать с клюшкой, и на этой почве мы одно время даже подружились, пока случайно, играя за противников, я не засветил ему локтем в глаз. Удар был настолько силен, что Генка не смог подняться сам, и приятели увели его домой под руки. Вскоре дело прояснилось: он просто сильно хлопнулся головой об лед, но ничего страшного не произошло. И с этих самых пор Генка и его лучший «кореш» Женька Самсонов стали открыто враждовать с нами.

Если мы поодиночке встречали их двоих, то всегда приходилось быть настороже: не в пример Распутину Женька слыл в школе человеком мстительным и изобретательным. Осенью они с Генкой заманили двух насоливших им девочек в колодец теплотрассы и там закрыли крышкой. Пленницы проревели целых пять часов, прежде чем обеспокоенные родители не разузнали об этой выходке. Генке влетело довольно здорово, а отец с матерью его друга уехали работать за границу, и бабушка, с которой он жил, не могла с ним справиться. Наверно, поэтому Самсонов постоянно отличался с плохой стороны и в учебе особенно не блистал.

На катке Женька с Генкой всегда старались играть против нас, чтобы была возможность прижать к борту посильнее или взять в «коробочку» на середине площадки. Ленька, державшийся на коньках увереннее, чем я, не оставался в долгу, и всякий раз вспыхивали потасовки, впрочем, быстро прекращавшиеся.

В тот день Генка явился не с Женькой, а с Лидкой Семеновой – девочкой из нашего класса и лучшей подругой Юльки Кулигиной. Лидка была глупой и плаксивой, отчего ни капельки не нравилась нам с Ленькой. Никто из мальчиков нашего класса не обращал на нее внимания, и даже Илья Синичкин – самый маленький из ребят – сказал однажды про нее:

- Мелко плавает…

О том, что Лидка от обиды начала гулять со старшеклассниками, мы слышали давно, но сами убедились впервые. Честно говоря, со стороны они выглядели не очень-то подходящей парой – грузный кавалер и тощая дама.

- Ты чего тут? – спросил ее Ленька из вежливости.

- Пришла посмотреть, - увильнула от прямого ответа Лидка. Нам бы она могла и не врать. О ее увлечениях мы знали не с чужих слов.

Нужно сказать, что еще одной отличительной чертой Семеновой была влюбчивость.

В прошлом году предметом Лидкиных воздыханий поочередно становилась половина мальчиков нашего класса, но так как ни один из них не ответил взаимностью, то в этом году Лидка взялась за вторую половину. Слава Богу, что мы одолели испытание в самом начале!

У нее даже были составлены списки, тайной которых она иной раз делилась с «обещавшей молчать» лучшей подругой. Кулигина же никогда не отличалась скрытностью, если дело касалось чужих интересов, и вскоре все в классе узнавали, что на сегодняшний день в тройку лидеров «выбились», к примеру, Степка Зазнайский, Паша Корольков и Петя Заборов. Это означало, что первого Лидка любила особенно сильно, второго – поменьше, третьего – еще меньше. Враги и недоброжелатели сюда не входили.

Мы с Ленькой располагались ближе к концу списка, а отставание с нами делил чаще всего Илья Синичкин.

Может быть, объекты такой любви проявляли бы больше радости, если бы сами получали от нее хоть что-нибудь. Обычно же любовь выражалась в немом обожании при соблюдении нескольких обязательных условий: чтобы «предмет» делал за нее уроки, таскал портфель, водил в кино, гулял по улице, не смотрел на других девочек и так далее и тому подобное. Пунктов около пятидесяти.

Этих-то глупостей, в основном, и не соблюдали ребята, не исключая Степку Зазнайского, который пробыл в роли возлюбленного только две недели, после чего один раз был уличен в тайном разговоре с Ленкой Малышевой и с позором вычеркнут из списка.

Перебрав постепенно каждого мальчика, Лидка неожиданно для многих остановилась на Илье Синичкине, чьи шансы за последний месяц резко возросли. Испуганный до икоты, Илья два дня пропускал уроки без уважительной причины, затем явился-таки, но сидел на занятиях красный как рак и ничего не слушал. За одну неделю он нахватал столько двоек, что все, начиная родителями и кончая учителем, забеспокоились о его самочувствии.

Видя, что он еще не готов к ответному чувству, Лидка сбавила нажим и дала возможность Илье прийти в себя. Последнее время Синичкин наслаждался свободой и старательно учил домашние задания, наверстывая упущенное.

- Смотри, а то зашибут шайбой, - сказал я Семеновой, и она немного отодвинулась от ворот.

В этот раз Генка особенно не задирался, наверно, потому, что был без приятеля, а через пару часов и вовсе ушел вместе с Лидкой.

Мы поиграли еще немного, после чего нас отвлекла от игры прибежавшая с раскрасневшимся лицом Ленка Малышева.

- Ой, там Ильюшу бьют! – затараторила она так быстро, что вначале мы с Ленькой ничего не могли понять. А когда сообразили, то помчались за ней прямо на коньках по глубокому снегу. Малышева торопилась и не стала даже огибать сугробы. Два раза она упала по этой причине и стала похожа на снеговика – только морковки не хватало.

- Мы уже подходили к нашему дому! – говорила она, задыхаясь, а тут Самсонов с каким-то парнем выходят с веранды – и к нам… Ух!.. Мы ничего не подозревали… особенно Илья… а они… ух!.. – Тут она не выдержала и остановилась, но поскольку сказать нужно было еще многое, то прочее скороговоркой выкрикнула нам вслед: - Самый злой – Самсонов!.. Он больно дерется!.. Илья не успел даже слова сказать, как Самсонов стукнул его!

Мы уже почти ничего не слышали из ее криков, когда увидели впереди сидящего на снегу и ревущего Илью Синичкина. Шапка его валялась в стороне, а из носа тонкой струйкой стекала кровь.

- Где они? – завопил издалека Ленька, но пострадавший лишь замотал головой и разревелся еще сильнее. Пришлось нам поднимать его и вести домой, где выслушать охи и ахи Синичкиной мамы.

- Какие хулиганы! – покачала головой тетя Мотя, смотревшая из окна и вышедшая узнать о случившемся. После этого мы с Ленькой почувствовали, что сами-то не такие уж и плохие: нам было бы стыдно колотить кого-нибудь вдвоем, а что до разбитых фонарей в подъезде – так это не хулиганство вовсе, а только шалости.

Вдохновленные такой мыслью, мы разошлись по домам, не дожидаясь появления Малышевой, так как знали, что услышать от нее правду сегодня не удастся: она была слишком взволнована.


3

Илья Синичкин, до недавнего времени находившийся как-то в тени, все чаще привлекал к себе внимание. Началось с того, что он взялся за чтение литературы, еще не рекомендуемой нам Вероникой Григорьевной. Забросив учебник «Родной речи», Илья принялся глотать многотомное собрание сочинений А.Дюма. Периодически он знакомил нас с прочитанным, пересказывая как понял сам, частенько забывая настоящие имена героев и называя их поэтому проще: «дурак», «балбес», «длинный», «с зелеными глазами» и так далее. Ребятам рассказы нравились, и случалось, целые перемены напролет мы посвящали им. В такие дни ни шума, ни гама не было, и Вероника Григорьевна с удивлением качала головой, не догадываясь о настоящей причине тишины.

Одолев Дюма с его мушкетерами и гвардейцами, Синичкин переключился на индейцев и пиратов, что нам еще больше пришлось по вкусу.

Вскоре в классе стали появляться небольшие эпиграммы – очень едкие и меткие, критикующие кого-то из учеников или описывающие известные всем события. Когда Борька Касаткин не явился на сбор макулатуры, на другой день все, смеясь, читали вслух:

Касаткин Боря наш не промах:
Все спины гнут, он – дрыхнет дома.

Борька обиделся, а ребята принялись гадать, кто мог придумать такую остроумную шутку. Через несколько недель, когда набрались с десяток новых эпиграмм, автора разоблачили, и им оказался Синичкин. Может быть, именно после этого кандидатура Ильи прыгнула вверх в тайном списке Лидки Семеновой.

По натуре своей очень беззлобный и застенчивый, Синичкин превратился в общего любимца, и даже девочки брались опекать его, изображая из себя старших сестер. Такое отношение никогда не задевало Илью, и он терпеливо сносил их заботы. Иной раз доходило до того, что ему завязывали шарф, собираясь домой, и вообще сюсюкались безбожно.

Поэтому, когда на другой день после избиения он явился в школу с синяками, вокруг сразу собралась толпа, и все наперебой расспрашивали, насколько больно его вчера побили. Узнав, что кровь из носа капала на снег, девочки всплескивали руками, будто настоящие барышни, и вздыхали. Казалось, еще мгновение – и прозвучит:

- Вот какая молодежь пошла нынче!

Нам сделалось ясно, что первой новость сообщила никто иная, как Малышева.

- Иди-ка сюда, - сурово сказал Ленька Ленке и отвел ее в сторону. Там мы взяли Малышеву под руки, чтобы она не могла царапаться, и надавали ей горячих щелчков. И все это в полнейшем молчании, потому что провинившаяся даже и не думала оправдываться. Лишь через минуту она жалобно пропищала: «Ой, больно!» – и после этого была отпущено на свободу с предупреждением:

- Еще раз станешь болтать – словишь в ухо, усекла?

Ленка отбежала в сторону, и только тогда закричала обиженно:

- Ну, и не буду, очень надо было! Я, между прочим, для него же старалась! Вот вы ничего не знаете, а деретесь…

Я заинтересовался, чего мы не знаем, и Малышева выдала нам следующее.

Оказывается, в кино ее пригласил вчера сам Илья, хотя мы с Ленькой почему-то думали иначе. Синичкин никогда, может быть, и не решился бы на такой поступок, если бы не обстоятельства. Накануне вечером  к нему подошли Женька Самсонов с Генкой Распутиным и, затащив за сарай, сказали:

- С завтрашнего дня ты должен дружить с Лидкой Семеновой, понял? И попробуй только отказаться – схлопочешь!

- А почему опять я? – испуганно спросил Илья.

- Ты ей нравишься, - ответил один из хулиганов, а второй уточнил:

- Она в тебя влюбилась…


Только дома подавленный Синичкин смог придумать план: показаться «неверным» возлюбленным, после чего Лидка вычеркнет его, как прежде многих, из своего списка и оставит в покое. Все это он выложил Малышевой, которая пришла к нему домой вечером с мамой: их родители были хорошими знакомыми. Ленка посочувствовала товарищу и, так как сама недолюбливала Семенову, то согласилась помочь в щепетильном деле.

Услышав такую историю, мы с Ленькой присвистнули. Это вам не просто: «Дай три копейки! Ах, нету, тогда получай!», что происходило у нас довольно часто. В другую перемену отозвав Илью, узнали у него, что вчера напоследок хулиганы опять предупредили:

- Если не будешь дружить – побьем еще раз!

- Не расстраивайся, - успокоил Ленька. – Теперь мы станем провожать тебя до дома, а потом что-нибудь сообразим…

Синичкин не стал ныть и вообще держался молодцом, за что заслужил наше уважение.

После окончания уроков вскочила Нинка Соколова и закричала:

- Вероника Григорьевна, скажите, чтобы никто не расходился! – А когда поднялся дружный ропот, добавила: - Ведь договаривались же провести сегодня выставку, посвященную 23 февраля!

Тут уже возмутились мы с Ленькой.

- Кто это договаривался? – завопили мы в один голос. – Покажите-ка таких! И почему нам никогда не сообщают? Что это за безобразие!

- А вы, Кравцов и Зарубин, в тот день болтали, - сурово заметил Степка Зазнайский. – Где вам  было слышать!

Мы сконфуженно замолчали, а когда все ребята стали вынимать из своих сумок кто книгу о войне, кто фотографии военной техники, кто ловко сделанные модели танков – тут нам и вовсе стало стыдно.

- Так, - произнесла учительница, – чье звено самое активное?

- У нас, Вероника Григорьевна, четырнадцать экспонатов, - гордо заявил Степка. – Мы самые активные!

- Как бы не так! – высказался Боря Касаткин – первый помощник Юльки Кулигиной и Димы Петухова во втором звене. – У нас, к вашему сведению, пятнадцать…

- Да вот! – подтвердила язвительно Юлька. – Я еще фантик с пушкой принесла – от шоколадки!

Мы подумали, что, наверно, наше-то звено по всегдашнему обычаю будет плестись в хвосте, но здорово постаралась Наташа Зотова – ответственная звеньевая, и число наваленных в кучу экспонатов достигло тринадцати.

- Эх! – вздохнула Маша Королькова и обратилась к брату: - Я говорила тебе, чтобы взял с собой какую-нибудь игрушку.

- Ха! – закричал тогда я и вытащил из кармана пару пистолетов, хлопающих пистонами, а потом еще извлек из сумки самострел и бросил в общую груду. Ленька последовал моему примеру, приложив ко всему отличную рогатку, и важность Степки и солидность Нинки Соколовой как рукой сняло. Они дружно затараторили:

- Это нечестно! Мы не договаривались на игрушки!

- Игрушки? – переспросил Ленька, взял свой незаряженный самострел и прицелился Нинке в глаз. Та с визгом убежала, а Вероника Григорьевна поругала меня и друга – но не сильно, только для приличия, после чего исключила с выставки-конкурса опасное оружие, оставив  прочее. Но наша победа была полной!


4

Борька Касаткин мне не нравился. Может быть, оттого, что он был самым высоким в классе и при этом очень несообразительным. Ребята называли его «длинным», и крикливая бабушка Касаткина знала в лицо каждого обидчика ее внука. На родительских собраниях после слов учительницы: «Ну, кто из вас еще хотел бы выступить?», бабушка выходила к доске и выговаривала папам и мамам про обзывательства их детей.

- Разве нельзя обращаться к нему как-нибудь иначе? – спросила меня однажды мама. – Ну, хотя бы по фамилии, а?

Я пожал плечами и на другой день назвал Борьку «жердью», на что он вообще разобиделся. Обидчивость была основной и не самой лучшей его чертой.

С детского сада он дружил с Юлькой Кулигиной, и дружба их была своеобразной. Они оба были любителями подслушать, подсмотреть и старались друг друга в этом перещеголять. У них, к примеру, считалось за удачу, если о каком-то проступке наших ребят учительница первой узнает с их слов. Кроме того, они жаловались родителям «товарища» о его или ее промахах.

Мы точно знали, что ни Борька,  ни Юлька не дадут списать «просто так», как ни проси, а если треснуть им по голове, то к вечеру об этом узнает вся школа. Такого мнения хватало, чтобы учиться с человеком три года и ни разу в нем не обмануться.

Как-то раз мы всем классом пошли на экскурсию в лес, чтобы понаблюдать за миром птиц и насобирать листьев для гербария. Обратно большинство ребят возвращались с опозданием и уже одни: учительница вместе с девочками ушли раньше. Возле железной дороги мы остановились, потому что кому-то пришла в голову мысль покидать камнями в проходящий поезд. На наше счастье, первым оказался товарный состав, и брошенные «галыши» особых бед не наделали. В ту же минуту, словно из-под земли, вырос мужчина в форме милиционера и ухватил за рукав ближайшего к нему «хулигана». Им оказался Борька Касаткин.

Тем временем остальные мальчишки сиганули за деревья и потом разбежались по домам. Я сразу же предположил, что Борька не будет никого покрывать. Так оно и вышло. После этого предательства нас затаскали к участковому милиционеру и даже поставили на учет, чем вызвали восхищение и робость у младших товарищей по школе.

Я уже говорил, что Ленька был очень изобретательным. И именно он предложил однажды отучить Касаткина от привычки ябедничать. Мой друг серьезно взялся за разработку плана, два дня рассматривал разные варианты, пока не остановился на одном -  самом, на его взгляд, действенном:

- Давай побьем его  !

Такое решение Ленька принимал часто, что ко всему прочему выдавало в нем человека прямолинейного.

- Ага! – ответил я иронично. – А потом нам влетит от родителей…

- Так мы им ничего не скажем.

- Борька сам все выложит!

- А мы еще раз побьем!

- Ну, уж нет! – не согласился я. – Знаешь, как мой папа может выдрать?

Леньку никогда не пороли, и ему трудно было понять такие простые вещи  .

Приятель принялся думать во второй раз и уже через четверть часа заявил, что «все детали отшлифованы», осталось только уговорить Ленку Малышеву. План оказался прост и гениален. Мы через Ленку должны были передать Борьке записку, в которой просили бы Касаткина прийти в старый дом Саньки Кикиморова и взять в чулане какую-нибудь вещь. Зайдя в чулан, Борька, разумеется, оттуда не выйдет, потому что мы закроем его там до вечера.

Ленька радовался своей находчивости, а я, взвесив «за» и «против», поставил перед ним несколько вопросов, ответить на которые он сразу не сумел:

- А почему Борька должен туда пойти? Он струсит, это ясно… И еще: как его убедить, что идти нужно обязательно одному?

Короче говоря, вскоре мы поняли, что без помощи Ленки Малышевой действительно ничего не сделать, и придется посвятить ее в свою затею. Связывались с девчонками мы обычно очень неохотно, а если уж приходилось, то выбирали самых надежных.

Ленка оказалась обеими руками «за» и тут же сочинила превосходную историю о хулиганском поступке кого-нибудь из знакомых:

- Я скажу, что у меня отняли портфель и передали записку: будто бы кинули его в этом старом доме. А мне идти туда одной страшно…

Мы похвалили ее за сообразительность и, не откладывая в долгий ящик, составили такое послание:

«Малышева! Свой портфель найдешь в чулане дома на пустыре. Торопись, скоро стемнеет, а там водятся привидения!»

Ленка захихикала от удовольствия и отправилась разыскивать Касаткина, а мы пошли прямой дорогой подготавливать западню.

Пустой дом давно стал одним из любимых мест нашего времяпровождения, и зимними вечерами мы частенько забегали туда погреться. Кто-то сломал замок, дверь постоянно оставалась открытой, и теперь не было необходимости влезать через окна. С течением времени мы настолько обжились там, что устроили на чердаке настоящую комнату с диваном. Кроме него, наверху имелись старая керосиновая лампа, самодельный стол из куска фанеры, несколько кирпичей и досок, заменяющих скамьи, а возле уходящей наверх печной трубы был оборудован очаг для костра.

Конечно, мы бывали там не единственными гостями, и ребята постарше внесли свой вклад в уют: стену и трубу давно уже покрывали наклеенные на них неприличные рисунки и фотографии из журналов. Временами в доме появлялись и нескромные девицы с нашего двора –  курили, пили вино и горланили песни.

На «первом» этаже в дальнем его конце имелся чулан, о котором и шла речь в записке. Остаться здесь в одиночестве даже час было бы неприятно и жутковато. А уж  если знать, что тебя не найдут до утра!.. Замысел казался нам великолепным!

Забравшись на чердак, мы продумали все оставшиеся мелочи и принялись ждать.

- Наверно, он сдрейфит, - предположил Ленька вскоре, и я уже готов был согласиться, но вдруг увидел в оконце приближающихся Малышеву и Борьку.

- Идут!

- Тише! Айда! – И мы сиганули по лестнице так быстро, что почти не ступали на нее ногами. Внизу, заняв заранее выбранные позиции, затаились.

У входной двери послышался шум, а потом из сеней донеслись осторожные шаги.

- А здесь никого нет? – Голос Борьки чуть дрогнул от волнения.

- Не знаю…- прошептала в ответ Ленка так таинственно, что даже нам стало не по себе. Каково же было несчастному Касаткину!

- Может, они пошутили? – предположил тот, продолжая ранее начатый разговор.

- А кто они? – спросила в ответ Малышева также тихо. – Если бы я наверняка знала, кто написал – точно сказала бы, шутка это или нет. Может, Илья ради смеха сочинил…

- Да! – воодушевляясь, промолвил Борька.

- А может, Генка Распутин? – завершила свою мысль Ленка, и ее спутник разом скис.

- Илью побили, а мне решили портфель спрятать!

Объяснение выглядела логично, и Касаткин не нашелся, чем возразить, но, поскольку дальше идти ему не хотелось, то все равно недовольно буркнул:

- А почему ты пришла ко мне? Просила бы Зарубина или Кравцова: они здесь целыми днями гуляют. И еще себя смелыми считают! – Он презрительно фыркнул. – Если нужно, то их никогда не найдешь!

- Я искала, но они уехали с Лилькой на лыжах, - ловко соврала Ленка, приплетая мою старшую сестру. – А Илья боится выходить на улицу: вдруг снова поколотят!

- Да, а если они захотят после этого меня избить? – вдруг нашелся Борька, и его стало нестерпимо тянуть домой. – Я пойду, пожалуй…

- Ну, Боречка! – взмолилась Малышева. – Ну, пожалуйста!.. Мне так страшно самой туда идти… А ты ведь мужчина!

- Да-а вот! – протянул снова Борька с таким сомнением, что мы с Ленькой едва не прыснули от смеха в своих укрытиях. - А если там нет ничего?

- Посмотри, ну что тебе стоит!.. Если нет, значит, они обманули меня.

- Наверно, там ничего нет! – снова взбодрился Борька.

- Но ведь ты еще не смотрел…

На минуту воцарила тишина, лишь издалека доносились шум машин и редкие ребячьи крики.

Все еще раз обдумав, Касаткин заговорил:

- Ладно. Я посмотрю, только ты должна поцеловать меня… один раз.

- Ой, даже два! – радостно воскликнула Малышева, и стало слышно, как она звонко чмокнула Борьку в щеку.

- Ладно, - опять промямлил Борька. – Пойду я… Только ты никуда не уходи!

- Конечно-конечно! Я туточки буду стоять! – Ленка в спешке немного переигрывала, но ее спутник ничего не замечал. Он был весь увлечен поединком с самим собой.

- Тогда я пошел?

- Иди, Боречка!

- Угу…

Осторожно двигаясь вперед, Касаткин выбрался на такое место комнаты, где нам уже было видно его, и принялся медленно пробираться дальше. Он ежесекундно оглядывался, проверяя, нет ли кого-нибудь вокруг, и не убежала ли Ленка. А та с широко раскрытыми глазами, выдающими ее испуг, стояла чуть поодаль. Может быть, ей, в самом деле, стало страшно, а может, талант артистки проявлял себя – кто же разберет! – но у нее получилось здорово.

Борька, наконец, достиг чулана, и, остановившись, прислушался. Через минуту он слегка толкнул дверь и отскочил, ожидая нападения, но так как ничего не произошло, последний раз обернулся к Малышевой и затем, весь во внимании, перешагнул через порог.

Как ни старался он все видеть и слышать, а заметить, кто захлопнул за ним ловушку, наверняка не мог. Вслед за нашим неожиданным появлением раздался визг Ленки – все по сценарию, а потом еще крики:

- Пустите меня!.. Куда вы меня тащите?.. Ай!..Ой-ой!..

Потом Ленька аккуратно зажал ей рот варежкой, два-три раза топнул по полу ногой, издав при этом гулкие, точно в бочке, звуки, а под занавес еще хлопнул входной дверью, изображая побег злоумышленников.

Далее следовало вести себя очень тихо, и мы, довольные собой, осторожно вышли в другую комнату. Здесь можно было вздохнуть чуть свободнее и немного переждать, чтобы узнать, как поведет себя пленник.

Борька не заставил себя упрашивать. Поняв, что дверь крепко закрыта, он завыл не своим голосом, стараясь привлечь к себе внимание детей, которые могли гулять поблизости, а заодно и испугать нападавших. Рев оказался таким громким, что мы им воспользовались и поднялись по скрипучей лестнице на чердак.

Я первым прокрался в угол, разгреб опилки на полу, отыскал небольшую щель между досками и принялся наслаждаться позором Касаткина. Наверно, это было не очень-то благородно, потому что в нашей среде бытовало правило «лежачего не бьют», а мы, по сути дела, как раз этим и хотели заняться.

Товарищи последовали моему примеру. Малышева, правда, совсем не радовалась, потому что представила себя сидящей там, в темноте, как зверь в клетке, и ей стало страшно.

Впрочем, наша радость длилась недолго, потому что через несколько секунд подгнившие доски потолка не выдержали, и мы втроем полетели вниз в целом облаке опилок и пыли.

Ленке повезло: она свалилась прямо на спину согнувшемуся от испуга Касаткину, издав при этом такой жуткий визг, что у нас с Ленькой заложило уши еще в воздухе. Борька не удержался и грохнулся на пол, став для Малышевой мягкой подушкой.

Ленька, падая вниз головой, умудрился извернуться как акробат и приземлился на колени, но поставил правую ногу очень неудачно и вывихнул ее. Мне повезло еще меньше: я наткнулся на торчащую палку и, изодрав штаны, поранил бедро.

Едва только пыль осела, Борька рассмотрел нас, и с ним случилась истерика. Он принялся вопить, словно его собирались резать. Наверно, после того, что Касаткин пережил в заточении, ему требовалась разрядка.

Зато Ленка оказалась молодцом: вскочив на ноги, она сразу спросила:
- Мальчики, вы не ушиблись?

Ленька в ответ только простонал, но подняться не смог, а я через минуту уже почувствовал, как теплая струйка крови стекает по ноге в ботинок.

- Ой! – узнав об этом, всплеснула руками Малышева, и, разрываясь между нами, со слезами на глазах спрашивала:

- Леня, тебя очень больно?.. Миша, ты потерпишь?..

В конце концов, я помог ей усадить друга на несколько досок и выяснить, что идти сам он не может.

- Как же теперь? – охала Ленка, но не забывала при это то поправлять Ленькину ногу, то потрогать красное пятно на моей штанине.

- Перевяжи! – проскрипел, сморщив страдальческую физиономию, Ленька. – Истечешь…

Я кивнул и стал обдумывать, чем это сделать. Рана была нанесена очень высоко, и, не сняв брюк, я не смог бы добраться до нее. Присутствие же Малышевой меня смущало и останавливало. Впрочем, Ленка сама все поняла и сказала:

- Я отвернусь.

Быстро спустив брюки до колен, я сорвал с шеи шарф и принялся заматывать кровоточащую ссадину. Малышева, украдкой взглянув на это, вдруг повернулась, сняла свой тонкий платок, обмотанный вокруг горла, и отпихнула мои руки:

- Дай, я сама…

У нее действительно все получилось ловчее.

Борька тем временем пришел в себя и наблюдал за нами. Когда перевязка была закончена, он стал ругаться таким плаксивым голосом, что я не выдержал и сказал:

- Катись отсюда, а то получишь!

- Ну, и пойду! – заявил Борька, ткнулся в дверь, но она оказалась закрыта снаружи: ведь прежде, чем упасть, мы не позаботились отодвинуть засов. Поняв, что ему все-таки придется сидеть с нами, Касаткин снова завыл и уже не прекращал всхлипываний до глубокой ночи.

А находились мы там действительно долго. Холод постепенно начал донимать нас, а Ленька все жаловался на распухающую ногу, так что время мы провели невесело. Найдя в углу куски органического стекла, я поджег их и разложил небольшой костерчик из обломков упавших досок, это как-то помогло нам скоротать время. Еще часть его мы потратили на разговор с Борькой, пригрозив ему в случае разоблачения большими неприятностями. Может быть, это не исправило его окончательно, но правда о том злополучном происшествие так и осталось тайной для учительницы и товарищей по школе.

- А нас будут искать? – жалобно спрашивала Ленка, поднимая на меня свои большие глаза. – Я уже проголодалась…

- Будут, - уверенно отвечал я.

Нашли нас около двенадцати ночи, когда все родители объединили усилия в поисках. Очень осторожно несли Леньку и меня на руках наши папы, а Ленка бежала следом и громко расписывала мужество, с которым мы выдержали ужасные лишения и тяготы.

На другой день ни Ленька, ни я в школу не пошли, а вечером вместе с Малышевой собрались на квартире у друга  (я приковылял после разрешения врача), и Ленка рассказала нам, какими героями она обрисовала нас в классе.

- Все девочки влюбились в вас сегодня, - заключила она.

- Эх, ты, - добродушно произнес я. – А вспомни, как ты говорил: «Есть хочется!», «Спать хочется!»…

- Так ведь я для того говорила, - усмехнулась Ленка, - чтобы рядом со мной вы почувствовали себя мужчинами!

Что тут было ответить?


5

Вскоре после этого Ленка как-то осторожно спросила меня:

- Миш, а ты не очень обиделся, когда я целовала Касаткина?

Нога у меня уже подживала, кроме того, я не ходил несколько дней в школу, хорошо отдохнул, а потому ответил:

- Нет, не обиделся. Ты ведь для дела, а не потому, что он тебе нравится…

- Ага! – обрадовалась Малышева.- Борька мне нисколько не нравится. Он вообще тюфяк и ябеда!

- Если он попросит еще раз – скажи мне, - добавил я солидно, словно самый главный специалист по ухажерам. – Он у нас получит!

- Обязательно скажу, - обещала Ленка, а потом, помедлив, спросила еще более осторожно: - Миша, а я тебе нравлюсь?

Я посмотрел на нее внимательно, взвесил все «за» и «против», вспомнил, как старательно перевязывала мне Малышева ногу, и ответил:

- А что, ты нормальная девчонка… Только когда начинаешь визжать – хоть уши затыкай!

В этом отношении Ленька выгодно отличался от Ленки, а потому я нисколько не покривил душой, и Малышева удовлетворенно кивнула и успокоилась.

Через неделю я уже вовсю ходил по улице, вернулся в школу, а Ленька отлеживался дома: врач не разрешил ему гулять еще дня два-три. Видимо, от тоски друг мой принялся обдумывать положение, в которое попал Илья Синичкин, а Ленка и я постоянно снабжали его новыми сведениями. И ко дню выздоровления оказался готов довольно приличный план – менее авантюрный, чем в истории с Борькой Касаткиным, но зато более хитроумный.

Самым большим хулиганом в районе считался Ляляка  . Скорее, он был даже шпаной, потому что в семнадцать лет имел на своей совести множество запрещенных законом «подвигов», лет около шести состоял на учете в милиции и полтора года провел в детской колонии. Его боялись все наши ребята, особенно те, кто учился в пятых-седьмых классах: к ним Ляляка придирался чаще всего. Мелюзгу этот хулиган просто не замечал, и нам с Ленькой еще не доводилось иметь с ним дело.

Временами Ляляка исчезал и отсутствовал когда неделю, когда месяц, и поговаривали, будто он где-то набедокурил и попал в милицию, либо ушел добывать деньги в другие районы города. Иной раз он не утруждал себя даже этим и занимался «заработками» прямо рядом со своим домом. А делал это просто: взломав чей-нибудь сарай, дочиста его обворовывал, потом продавал добытое, напивался и шатался с пьяными песнями и обязательным мордобоем по улице, дожидаясь, когда его заберут очередной раз в медвытрезвитель.

Некоторые ребята, знающие его поближе и чуть менее «шпанистые», считали Ляляку суперменом и старались в спокойные дни завести с ним тесное знакомство, для остальных же имя хулигана служило сигналом к бегству.

К числу последних относился и Генка Распутин. Один раз Ляляка сильно треснул Генку по голове из-за крошечного окурка, который тот решил отобрать у «малявки», и с тех пор Распутин панически его боялся.

К слову сказать, были у этого хулигана и положительные качества, но походили они скорее на недостаток, чем на достоинство. Иногда после набегов на наши дворы ребят с других улиц обиженные шли с жалобами к Ляляке, и тот, будучи рыцарем своего района, направлялся к обидчикам и тоже их лупил. Потом он раздобывал деньги на вино, напивался и в который раз, перепутав своих с чужими, дубасил всех, не взирая на лица и место жительства.

После этого слава героя переплетала со славой разбойника, и страх вместе с восхищением окутывали странную личность Ляляки.

На скандальном имени хулигана и решил сыграть новую партию Ленька.

В нашем дворе жила Оля Самарина – девица лет пятнадцати с лицом недурным, но немного отталкивающим из-за зеленоватого оттенка щек. Училась она в шестом классе, потому что дважды оставалась на второй год, и посещала школу только «по большим праздникам», как говорила ее распутная мать. Ольга в свои годы уже умела пить, в открытую курила с ребятами на веранде, и ее желтыми зубами учителя пугали подростков, когда рассказывали им о вреде сигарет. Пацаны постарше относились к Самариной как к своей приятельнице, с которой можно говорить как угодно и о чем угодно, и частенько от нее самой мы слышали крепкий мат.

Девочки во дворе очень не любили Ольгу за заносчивость. Почему она считала себя лучше других, неизвестно, но мы прекрасно понимали, что гордиться Самариной нечем. Разве что она носила очень короткую юбку и имела красивые длинные ноги.

Учителя уже не знали, что с нею делать, и ставили тройки только затем, чтобы поскорее выпустить никудышную ученицу из школы.

Ольга Самарина была подругой Ляляки и должна была оказаться одной из главных лиц в задуманном Ленькой плане.

- Ну, нет! – замахал руками я, едва только узнал, в чем суть, потому что в это самый момент увидел в окне Ольгу, грызущую семечки у подъезда. Ее лица никто не назвал бы милым; а мрачноватая усмешка, иногда появляющаяся на нем, мне очень не нравилась.

- Чего ты? – удивился друг, посмотрел в окно, все понял и принялся доказывать, что «она ничего не узнает».

- А  как мы передадим записку? – не сдавался я.

- Через Андрюшку-соседа! – парировал Ленька, и после раздумий я признал: это действительно почти безопасно. Маленький Андрюшка сделает все и никому ничего не расскажет: он парень проверенный. К тому же, стоит ему запудрить мозги покрепче, он и сам поверит тому, что наврет. Короче, дело было решено.

На рваном и мятом клочке бумаги мы написали большими печатными буквами:

«СЛЫШЬ, ЧУВАК! МНЕ НАДО СЛИНЯТЬ НА МЕСЯЦ, А ТЫ ПОКА РАЗВЛЕКИ РЫЖУЮ. КАЖДЫЙ ДЕНЬ ДАРИ ЕЙ ЦВЕТЫ ПО ДВА БУКЕТА, ХОДИ В КИНО ИЛИ КУДА ПОПРОСИТ. ЕСЛИ ЧЕГО НЕ ТАК – ГЛАЗ ВЫШИБУ! УСЕК?

РАДУЙСЯ, МУДИЛО, ТЫ ЕЙ НРАВИШЬСЯ.

                ЛЯЛЯКА»

В хулиганской среде Самарину все назвали Рыжей за челку, выкрашенную с помощью каких-то осветлителей, что придавало Ольге немного клоунский вид.

Настоящее имя Ляляки было Женя, но мы решили, что подписываться кличкой логичнее и внушительнее. Прочитав еще раз свое послание, поздравили друг друга и сразу же отправились искать соседского Андрюшку, чтобы действовать по плану.

- Вот здорово будет! – радовался Ленька, потирая руки. – Узнает, гад, как заставлять Илью гулять с этой дурой Семеновой!

Андрюшка, едва услышал магическое слово «Ляляка», испугался и захотел поскорее убежать. Мы сразу же показали ему направление и научили, что говорить. Тот помчался выполнять поручение и сделал все на совесть.

К сожалению, в душу к Генке мы забраться не могли, но зато имели возможность следить за ним издалека. Вначале Генка пошел за своим приятелем Женькой Самсоновым, не дожидаясь, когда тот сам выйдет на улицу, после чего они завернули за дом и принялись обсуждать наше послание.

Это продолжалось так долго, что мы уже начали сомневаться, выйдет ли что-нибудь из нашей затеи. Но вот Женька встал и вытащил из кармана всю мелочь, какая у него завалялась. «На кино!»- восторженно шепнул мне Ленька, и мы мысленно принялись подпрыгивать от радости. Очевидно, Распутин выдержал тяжелую борьбу с самим собой, прежде чем решился выполнить требование записки. Он попал в очень неловкое положение: не поверив, что письмо настоящее, рисковал навлечь на себя немилость Ляляки, а, поверив – угодить на чужую удочку. Но в том-то все и дело, что спросить и убедиться – такой возможности мы ему не оставили.

Посудите сами: у кого Генка мог бы узнать правду? Андрюшка убежал домой смотреть мультики; а подойти прямиком к Ольге с таким глупым вопросом значило вляпаться в неловкое и даже смешное положение. К тому же, это послужило бы поводом для выполнения угрозы, о которой упоминалось в послании. Мысль же о том, чтобы расспросить самого Ляляку, Генке даже не могла прийти в голову.

Мы осторожно, чтобы не выдать себя, следовали за несчастным Распутиным до тех самых пор, пока он не направился в старые дома, где любители выращивали в подогреваемых теплицах цветы. Проводив его на «дело», мы с Ленькой уселись у одного из подъездов и принялись наблюдать за Самариной – сделать это было легче, потому что она находилась на веранде в окружении двух-трех парней и никуда не собиралась уходить.

- Слушай, может, слетаем за Ильюхой? – спросил вдруг Ленька, и мы быстро поднялись за товарищем. Когда ситуация в двух словах была ему описана, Синичкин в восторге побежал с нами, даже забыв надеть шапку.

Генка вернулся с букетом. Странно выглядела фигура мальчишки, бредущего по белому снегу с желтыми хризантемами. Взрослые недоуменно оглядывались, некоторые улыбались, другие интересовались, где зимой растут такие отличные цветы, хотя ответ напрашивался сам собой.

Генка никому ничего не говорил, а шел, набычившись, и, видимо, представлял про себя дурацкую сцену с подарком. Когда же он увидел, что Самарина сидит не одна, то в нерешительности остановился и, наверно, все-таки убежал бы домой, отложив дело до более удобного момента, но, на наше счастье, его заметили с веранды.

Удивительно: цветы, которых летом в каждом огороде растет видимо-невидимо, никого тогда не привлекают; зимой же и мальчишки норовят потрогать их руками. Один из приятелей Ольги, заметив букет, призывно махнул, и Генка истолковал это как приказ действовать.

Он направился к веранде, а мы торопливо двинулись туда другой дорогой, стараясь успеть чуть раньше, чтобы ничего не пропустить.

Компания даже перестала обсуждать свои дела и с интересом разглядывала Распутина..

- Смотри, что чувак спер! – сказал один из них, и остальные дружно кивнули.

Генка, наконец, подошел и, чуть помедлив, поднялся по ступеням. Ох, как мы ему не завидовали в ту минуту!

- Дай-ка понюхать! – опять произнес тот же парень.

Вместо ответа Распутин приблизился вплотную к Ольге, ткнул букетом ей в лицо и пробубнил, опустив глаза в пол:

- Это тебе… подарок…Как договаривались… Вечером еще принесу… А в кино мне сегодня некогда… Честно говорю!.. Спроси Самсонова, если не веришь! – Тут он чуть осмелел, взглянул на девочку и уже бойчее докончил: - В кино мы сходим в воскресенье, ладно? Там в «России» будет фильм идти – во!.. «Большие гонки»… Со смеха помрешь! Давай в воскресенье, а?

И тут, увидев изумленный взгляд Самариной, снова замялся:

- Мне до тех пор нельзя… Не вру!

Она перевела взгляд на своих приятелей, как-то растерянно хмыкнула - у нее это получилось будто кривая усмешка - и ответила:

- Ты чего? Прикалываешься?

Наверно, на свою беду Генка истолковал это как желание пойти в кино обязательно сегодня, поэтому взялся убеждать Ольгу снова:

- Мне мама сейчас денег не даст! Вот спроси Женьку Самсонова – он докажет!.. Она только по воскресеньям дает пятьдесят копеек. А еще пятьдесят я накоплю на завтраках! Как раз к воскресенью будет рубль – мы и сходим… Нет, точно говорю!

Самарина опять громко хмыкнула:

- Ты откуда притопал? – Она, наверно, намекала, что у Генки не все в порядке с головой, и прийти он мог только из «Ляхова» - так у нас называлась городская больница для душевнобольных. Только Распутин этого не понял.

- Я за цветами ходил, Оль!.. Они сейчас только в одном месте растут, - принялся оправдываться он.

- Катись опять туда! – хохотнул говорливый. Они с приятелями тоже не могли взять в толк, что происходит, но разговор все равно выглядел комичным.

- Это далеко! – заныл Генка.  – И я там уже разбил стекло в теплице… Меня засекли!

- Ты чего пургу гонишь? – Ольга ничего не понимала. Она покачала головой и повернулась за поддержкой к приятелям: – Ну, кино, пацаны!

- Ничего не гоню! Сами проверьте, если хотите, - уже плаксиво засопел Распутин.

- Ты не из Ляхова сбежал, чувак? – наконец, заржав, как лошадь, произнес еще один парень. – Порешь тут желтуху!.. Чего ты вообще сюда приперся?

- Звали ведь! – ответил обиженно Генка.

- Ну, давай цветы-то, а сам катись, чтоб больше тебя здесь не видели!

- Можно идти? – радостно встрепенулся Распутин.

- Катись!

- И Ляляке так сказать?

- Скажешь… через год, - хмуро отрезала Ольга, и на другой день мы узнали, что знаменитого в нашем районе хулигана посадили на год в исправительно-трудовую колонию за пьяную драку возле винного магазина.

- Ну, я тогда пошел?..

- Вали, а вот тебе для скорости! – И говорливый дал Генке крепкого пинка, после чего униженный герой помчался к своему подъезду, не чуя под собой земли. Мы были так довольны, что не могли уйти от веранды, даже когда компания разошлась по домам, и все смаковали, изображая на разные лады местную королеву и ее «верного слугу».

Радость наша была заслуженной, потому что победа оказалась  результатом работы мозгов и умения фантазировать. И пусть, наверно, мы применили свои способности не в достойном пионеров направлении, тем не менее никогда не пожалели об этом.

Или Генка сделал правильный вывод из всей этой истории, или же у него появились другие заботы – во всяком случае, он оставил Илью в покое…


                6

В конце марта солнце пригрело, и ручьи бежали переполненные, да так шибко, что наши кораблики вместо того, чтобы чинно и мирно плыть к огромным лужам в низине, бились о «рифы» и переворачивались. Из-за риска промочить ноги добираться до школы стало непросто - и в то же время весело, потому что каждый малюсенький ручеек искрился хорошим настроением и приближающимся летом. Хитрый Ленька вовремя почувствовал новую возможность отлынить от учебы, и раза два мы специально подставляли себя под брызги автобуса, после чего добегали до школы, показывались учительнице и, получив разрешение, уходили домой переодеваться. Конечно, родителей там не оказывалось, а на этот случай мы имели наказ не возвращаться на занятия и сушиться самим.

Та весна вообще подействовала на нас как-то странно. Один раз я даже пригласил Малышеву в детский театр, и после мы в лицах повторили все перед Ленькой, а тот хохотал до упада, особенно над Ленкой, потому что она играла замечательно.

Ребята во дворе снова стали выносить гитары на улицу, и все в один голос просили моего друга спеть что-нибудь про любовь. Даже тебя Мотя, как нам показалось, смотрела на нас приветливее и не грозилась вечером прогнать веником со скамейки у подъезда.

Обычно мы собирались вчетвером: вместе с Ленкой выходил гулять и Илья Синичкин. Он избавился от боязни улицы и убедил свою маму, что от нас набраться плохого не может. Сказать честно, она до конца ему не поверила, и каждый вечер Илью ожидал допрос, но, несмотря на такие мелочи, мы жили здорово.

Однажды Вероника Григорьевна принесла с собой десяток книжек и сказала:

- Сегодняшний урок мы посвятим чтению. Вначале я хочу спросить вас, слышал ли кто-нибудь о Леониде Викторовиче Сорокине?

- Я! – подняла руку круглая отличница Нинка Соколова. – Это детский писатель, и я читала его книгу.

- Какую же, Нина? – спросила снова учительница, и, так как наш председатель смутилась, добавила: - Да, ты правильно сказала – это детский писатель, и написал он множество разных книжек. Какую же из них ты читала?

- Про… пионеров, - замявшись, отозвалась покрасневшая вдруг Нинка.

- Она позабыла, Вероника Григорьевна! - пришла на помощь Маша Королькова. Это была очень сердобольная девочка. Если кто-нибудь, стоя у доски, не знал ответа, Маша обязательно подсказывала со своей парты. Но вместе со своим братом они могли противно посмеяться над любым, кто оговаривался и произносил неверное слово.

- Ну, что же, не страшно, - поддержала учительница запнувшуюся отличницу. – Главное, Нина вспомнила, кто это человек. Вот такое знание называется эрудицией, ребята. И если вы хотите стать эрудированными людьми, с которыми интересно будет общаться на работе, дома и просто где-нибудь в дороге, вы должны много читать. Еще для этого полезно поразмышлять над прочитанным, сделать какие-то выводы, подумать, почему одни герои являются плохими, а другие – хорошими. Понятно?

- Угу, - ответил за всех Петька Заборов. – Еще как понятно!

- Я сегодня принесла вам из библиотеки несколько книжек Леонида Сорокина. Это не значит, что за оставшееся время вы обязательно должны прочесть все, но хотя бы начать, чтобы затем довершить дома, вы сможете. И еще. Почему я выбрала именно этого писателя?

- Он детский! – предположил Зазнайка.

- Правильно, но не все. Дело в том, что он живет в нашем городе и через три дня по приглашению директора школы посетит один из уроков нашего класса. Леонид Викторович расскажет о своей жизни и о творчестве.

- Значит, мы его увидим живьем? – переспросил Илья Синичкин.

- Конечно.

- Илья думал, что все писатели давно умерли! – хохотнул Петька, и Маша с Пашей Корольковы поддержали его дружным хихиканьем.

- Нет-нет, он жив и здоров, потому что еще молод для известного писателя: ему около тридцати пяти лет. В четверг он обещал зайти, а чтобы вы могли говорить с ним о его произведениях – почитайте! Кроме того, все эти книжки еще и просто интересны. Вы, я уверена, получите удовольствие, а некоторые – будут и такие! – узнают в героях писателя самих себя. Внимательно присмотритесь в таком случае к этим героям, какие они – положительные или же не очень.

После все мы взяли одну книжку на двоих и сразу же, пока не остыло любопытство, принялись читать.

Повесть, которая досталась нам с Ленькой, называлась «Лесной дух», и описывала каникулы двух мальчиков-друзей, проведенные ими в лесу у деда-лесника. Главными героями оказались еще девочка по имени Марина – хорошая знакомая деда, малыш Вовка – брат одного из мальчиков и даже кот Ванька, игравший во всей книге роль козла отпущения. Он падал с крыши, его таскал за хвост Вовка, и угодить в капкан на лисицу тоже посчастливилось ему.

За те полчаса, что остались для чтения на уроке, мы здорово увлеклись и, не успев дочитать до конца, заявили, что наши герои как два капли воды подходят на нас:

- Их и зовут так же – Мишка и Ленька!

- Да? Очень хорошо, - ответила, улыбаясь, Вероника Григорьевна, словно специально подобрала нам эту книга. – А чем же они еще похожи?

- Да почти всем! – закричал Ленька, махнув для убедительности рукой.

- Такие же хулиганы, наверно, - пробубнила Нинка Соколова так, чтобы мы ее расслышали.

- А вот и нет! – возмутился я. – Они молодцы! Один играет на гитаре и поет, совсем как Ленька, только вот зовут его почему-то Мишка… - и я сконфузился, сказав такой каламбур, а  Паша и Маша тут как тут – принялись хихикать, после чего и получили от моего друга по затрещине.

- Вы, ребята, еще не все прочитали?  - спросила вслед за тем учительница, и когда оказалось, что никто не добрался до конца, продолжила: - Я так и думала. Сделаем вот что: за оставшиеся три дня до встречи вы обязательно дочитаете каждый свою книгу, а если кто захочет и успеет – возьмет еще одну, и подготовьте, пожалуйста, по два-три вопроса писателю. Человек он очень интересный и веселый. Вы и сами, наверно, об этом догадались, поэтому постарайтесь, чтобы и вопросы ваши были необычными. Хорошо?

Мы пообещали, а вечером, одолев повесть, принялись составлять вопросы. Только как ни старались, они получались слишком заурядными. Меня обязательно сносило в сторону юности писателя, а это неинтересно, потому что те же Маша и Паша наверняка спросят: «А вас пороли родители, когда вы были маленьким?» К чему спрашивать, если и так ясно, что пороли, иначе не вышло бы из него хорошего писателя?

Ленька вначале решил выспросить писателя об увлечении шахматами, а потом узнать, помогает ли оно в нелегком писательском труде.

- А может, он вовсе и не умеет играть?  - предположил я.

- Как же не умеет, если его Мишка в книжке сам с собой играл да еще задачки разгадывал! – возмутился мой друг.

Это походило на правду, но, в конце концов, вопрос мы сняли как не оригинальный. Потеряв два часа, решили отложить дело до завтра:

- На уроке сообразим!

На другой день действительно принялись сочинять прямо на уроках, но получили замечание за невнимательность, а ничего путного так и не надумали.

Поэтому на встречу с писателем мы принесли только книжку и очень сожалели, что не подготовились основательнее: ведь другие ребята, правда,  не без помощи родителей сочинили по десятку разных вопросов.

- Ладно, - махнул рукой Ленька. – Выкрутимся как-нибудь. Может, на нас и времени не хватит: вон, сколько Зазнайский написал! Его одного придется половину урока слушать…

Едва прозвенел звонок, и все расселись, как дверь открылась, и вошли трое. Вначале мы увидели Веронику Григорьевну – очень оживленную и улыбающуюся, затем появился мужчина, совсем еще не старый, а скорее, «в самом расцвете сил». Его лицо сразу произвело благоприятное впечатление, и напряжение, царившее в классе, в тот же миг стало исчезать.

Вслед за этими двумя вошла девочка наших лет, причем так безбоязненно, что стало ясно: она в гостях вместе с известным писателем.

- Вот так пры-ынцесса! – свистнул под общий шумок Петька Заборов, а друг мой неожиданно изменился в лице и, когда все сели, остался стоять.

- Ты чего? – удивился я и толкнул его.

- А?.. Ничего, - ответил Ленька. Но меня-то он мог не обманывать!

- Чего ты уставился на нее, – продолжал удивляться я, – будто она шоколадная!

- А?.. Ага! – невпопад отозвался приятель, потом, спохватившись, склонился ко мне и зашептал: - Представляешь, Мишка, я с ней в одном лагере был в прошлом году и даже в одном отряде! Вот дела, да? Я не думал, что она дочка писательская! Маринкой зовут… Откуда мне было знать, что папа у нее такой известный…

- Да ну? – удивился я. – Врешь!

- Точно! – кивнул Ленька, чтобы развеять мои сомнения. – Мы с ней подружились. Она нормальная девчонка, только любит попадать в неприятности, всегда приходилось ее выручать.

- А по виду не скажешь…

Я не покривил душой: красивое лицо гостьи обрамляли светлые вьющиеся волосы, а взгляд был таким невинным, что никто не заподозрил бы в ней непоседу.

Учительница вкратце сообщила о том, что мы уже знали и, не тратя времени попусту, предоставила слово гостю.

Писатель с дочкой сидели на первой парте, и, когда он встал, место осталось никем не занятым, потому что Вероника Григорьевна подсела к Нинке Соколовой и Лидке Семеновой.

- Здравствуйте, ребята, - начал Леонид Викторович. – Я очень часто посещаю школы, встречаясь учениками, и потому знаю, что все вы любите задавать вопросы. Но вначале, чтобы предупредить некоторые из них и немного познакомиться, расскажу о себе. Потом обещаю выслушать вас и ответить, как положено.

И он кратко пересказал свою довольно интересную биографию. Мы узнали, что писателем он стал не стразу, а после того, как отработал лет пять инженером на заводе и немного узнал жизнь.

- Она очень сложная штука, ребята, и вот, чтобы как-то подготовить вас к тому новому, которое встретит вас в будущем, я и решил писать книжки для детей. Ну, конечно, еще и для того, чтобы рассказать вам, какими непоседливыми были в свое время ваши папы и мамы. Наверно, вы часто слышите от них: «Вот, мол, прежде дети росли другими…» Не верьте им! Дети во все времена одинаково шаловливы и любознательны. Это уж потом, вырастая, они понемногу забывают о своем детстве, и  им начинает казаться, что окружающие их дети становятся хуже и беспокойнее. А вы вот спросите бабушек! Они расскажут вам, что раньше не было игрушек, некуда было пойти истратить родительские денежки, да и денег-то порой недоставало. Время было совсем другим! Однако, гуляя с вами, они все узнают себя во внучках…

Еще немного потолковав об этом, Леонид Викторович попросил задавать ему вопросы, и тут такое началось! Все ребята вскочили с мест, стараясь перекричать друг друга, - наш класс никогда не отличался дисциплинированностью, - а Ленька неожиданно полез под парту. Потом продвижение его стало заметно по тому, как испуганно вздрагивали впереди сидевшие. Окончилось оно возле первой парты, где находилась Маринка Сорокина, не очень внимательно слушавшая отца.

Когда Ленькина голова, словно по волшебству, возникла рядом, девочка расплылась в широкой улыбке, и тут я окончательно поверил своему приятелю, что он не обознался. А Ленька, как ни в чем ни бывало, вылез наверх и сел возле гостьи. Они сразу принялись оживленно болтать – наверно, вспоминали свои прошлые приключения. О них Ленька здорово рассказывал по приезде из лагеря, и я даже пожалел, что не поехал в тот год по путевке, а остался в городе.

Между тем Вероника Григорьевна навела порядок, и ребята стали по очереди задавать свои вопросы. Ответы на них были правдивыми и очень веселыми. Иногда мы хлопали в ладоши, и тогда писатель улыбался сам.

- Как вы относитесь к проблеме посылания детей в космос? – спросил Степка Зазнайский, и все затихли, но не потому, что ожидали услышать от гостя что-то сверхъестественное, а потому, что стали поспешно вспоминать, где и когда они слышали о такой проблеме. Может быть, кто-то и вспомнил, но лично я подумал: «Зазнайка, кажется, загнул…»

Впрочем, Леонид Викторович ответил довольно серьезно:

- Эта проблема на данном этапе волнует, к сожалению, только писателей-фантастов – может быть, потому, что современная наука еще не в состоянии научить детей за короткий, отведенный для детства, срок  всем знаниям и навыкам, необходимым настоящему пилоту космического корабля. Ведь даже вместе со взрослыми юный звездоплаватель должен на крайний случай – случай аварии, например – уметь самостоятельно запустить двигатель корабля и управлять им… К слову сказать, мне очень интересна тема, предложенная вами, и я намереваюсь в скором будущем написать об этом приключенческо-фантастическую повесть…

- У вас есть дети? – спросила затем еле слышно Маша Королькова.

- Да, и вот моя дочь сегодня пришла со мной к вам в гости. Ее зовут Марина.

- Помогает ли она вам в работе? К примеру, переписать рукопись? – поднялся Паша Корольков.

- У нее, как и у вас, множество своих неотложных дел, поэтому писать и переписывать рукописи она мне помочь просто не успевает, - ответил, улыбаясь, Леонид Викторович. – Но у Марины есть одна очень важная особенность, необходимая для дочери детского писателя: она часто попадает в разные истории – смешные и не очень, а порой такие запутанные и интригующие, будто в настоящем детективном романе… Когда она рассказывает эти истории, я всегда удивляюсь, и мне остается только записывать их своими словами и нести в редакцию. К примеру, недавно вышла моя новая книжка «Каникулы в «Зеленом городе», где я описал, как Марина провела лето в пионерском лагере. Если кто-нибудь из вас там бывал, многое из этой книги ему будет знакомо.

- Кто, ребята, читал эту книгу? – спросила Вероника Григорьевна, и поднялось пять-шесть рук.

- Ого! – удивился гость. – Значит, меня здесь неплохо знают…

- Папа! – раздался вдруг звонкий голос, и его дочь встала со своего места. – А ты знаешь, мальчик,  про которого я тебе рассказывала, и о котором ты написал в книжке, здесь!

- Здесь?! – изумились все.

- Да. Вот он! – И Марина указала на сидящего рядом с ней Леньку.

- Так это тот самый мальчик, который выручил тебя на необитаемом острове, снял с темного чердака и помог управлять угнанным плотом?

- Да, его зовут Леня.

- Вот так дела! – лишь развели руками гость и Вероника Григорьевна. А что началось в классе! Ребята повскакали со своих мест, окружили Леньку с Маринкой, и принялись расспрашивать их, а некоторые просто трогали, как экспонаты на выставке. По окончании уроков никто не собирался расходиться, и разговор продолжался. Это было здорово: все три главных героя – герои книги и ее автор – оказались у нас перед глазами. Пришлось Маринке и Леньке самим рассказывать о своих приключениях, и мой друг сделал это, конечно, безбожно привирая, потому что сам был мастером по этой части. Во время выступления он несколько раз подмигивал Маринке, чтобы не выдавала.

Мимоходом Леонид Викторович посетовал на то, что его дочь в свое время упустила из виду кучу любопытных подробностей, от которых книга только выиграла бы. Сама Маринка порой тоже вставляла два-три предложения, но Ленька постоянно с ней не соглашался,  и пока они приходили к одному мнению, пролетало минут пять-десять в шуме и криках.

И когда, наконец, воспоминания были закончены, и все принялись дружно аплодировать, не исключая обоих гостей и Вероники Григорьевны, Ленька скромно повертел носком ботинка и добавил в секунду затишья:

- Это еще что! У нас с Мишкой и не такое бывало!..

И он был прав, черт возьми!

Почти уже вечером, когда ребята разошлись по домам, Ленька познакомил с Маринкой Сорокиной меня и Ленку Малышеву, и мы вместе пошли провожать гостей. Как оказалось, жили они в пятнадцати минутах ходьбы от школы, и при прощании Леонид Викторович предложил:

- В воскресенье обязательно приходите к нам! Только не забудьте: у меня, кроме всего прочего, будет к вам дело…

Мы, конечно, обещали и вернулись очень довольные. Даже Ленка заметила:

- Маринка, вроде, не такая, как Ирка Кораблева!

Это в ее устах звучало комплиментом, на что мой друг уверенно кивнул:

- Еще бы!.. Уж я-то знаю…


7

…Дав Зазнайке сгоряча,
Петя, громко хохоча,
Быстро задал стрекоча…

Такого типа записки стали часто бродить по классу, и ребята уже не сомневались, что их автором является Илья Синичкин. Кто бы мог подумать, что всего два-три месяца назад  влившись в нашу компанию, Илья окрепнет настолько, что однажды на глазах у девочек даст хорошего подзатыльника Степке Зазнайскому, а когда тот обиженно заикнется о несправедливости, сурово оборвет его:

- Молчи, Зазнайка, а не то еще получишь!

За один месяц весны, когда пацаны во дворе вернулись к турнику, Синичкин научился подтягиваться раз восемь-десять, стал играть в догонялки вокруг трансформаторной будки и футбол. Как следствие, авторитет его среди ребят резко возрос, а девочки даже находили, что Илья сделался заметно выше и смотрится ничуть не хуже меня или Леньки. Мы служили эталонами, потому что выглядели спортивно и были постоянно готовы к подвижным играм.

Однажды подобная записка попала в руки учительницы. Та почему-то не рассердилась, а вместо этого прямо на уроке заявила:

- Читала я произведение одного из наших учеников. Не буду допытываться, кто автор, но предполагаю, что среди вас найдется немало дарований. Им необходимо раскрыться. Может быть, кто-то ощущает в себе потребность высказаться стихами, другие даже не подозревают, что в них дремлют будущие поэты и писатели. Я хочу предложить провести у нас в классе конкурс на лучшее стихотворение, а для кого задание покажется слишком сложным – на лучший рассказ о весне. Ведь каждый из вас с радостью ожидает это время года, правильно?

- Угу! – отозвался бойкий на язык Петька Заборов.- Скоро весенние каникулы!

- А я больше люблю зиму, - сказала Ирка Кораблева: она обычно старалась выделиться – все равно чем.

- Тогда ты об этом и скажи – стихами или прозой, - посоветовала учительница. – Ну, как, согласны?

- Мы попробуем, - сказал кто-то из ребят, и остальным пришлось кивнуть.
- В таком случае в понедельник принесите то, что у вас выйдет. Когда выберем лучшие работы, я обещаю отнести их Леониду Викторовичу. Не возражаете?

- Нет! – в один голос ответили мы. И дело было сделано.

На другой день с утра я пошел в Леньке. Его родители ушли в гости, поэтому мы расположились со всеми удобствами и взялись за сочинительство.

- Давай попробуем так: я говорю первую строчку, ты вторую. Когда закончим, получится твое стихотворение, потом поменяемся и состряпаем стишок мне.

Ленька согласился, и я начал:

- На столбе сидела воровка…

- Кто? – удивился мой друг.

- Как кто? Сорока-воровка!

- Так и скажи об этом прямо, - посоветовал он.

- Нет, - покачал я головой. – Лиля мне вчера объяснила, что в хороших стихах всегда не договаривают. А делают это для того, чтобы было о чем подумать читателю. Посуди сам, что хорошего, если все дается тебе разжеванным – только глотай? Нужно скрыть какую-то мысль – и тогда читатель покумекает сначала, найдет ее и скажет: какой я умный! И ему приятно, и тебе тоже.

Ленька вынужден был согласиться и принять строчку без изменения. Через минуту он, как Цветик, взмахнул рукой и добавил:

- Я подбил ее камнем ловко!

Удивившись быстрому и точному ответу друга, я продолжил:

- Кот Тимофей ее слопал…

- Облизнулся и утопал, - парировал Ленька.

- Здорово! – изумился я.- А теперь давай что-нибудь про весну.

- Валяй! – разрешил он.

- Но весною дворник злее…

- Он ударил Тимофея!..

- Не твое, мол, не бери…

- Черным пухом не сори!

Мы в восторге записали все, что у нас получилось, и довольные собой, хотели взяться за второе творение. Но тут Ленька проявил чудесное чувство стиля, которое взрослые любят называть вкусом:

- Здесь чего-то не хватает.

- Чего? – не понял я.

- Концовки. Как-то неполно получается!  - Он чуть подумал, потом оживился и сказал мне: - Записывай! – И продиктовал еще две строчки:

- Кто же в этом виноват?

Да конечно дворник, гад!

Это нас так рассмешило, что целых полчаса мы умирали от хохота, держась за животы, а когда пришло время сочинять дальше, выяснилось, что стих грозился получиться очень мирным:

- Грязные текут ручьи!..
- В них марались воробьи…
- Галка на помойке ищет…
- Воробьев она не чище…
- А большущий старый кот…
- В луже намочил живот…
- Пес с сосулькой из хвоста…
- Где же нынче чистота?
- За зимой ушла она…
- Так да здравствует весна!

- Вот это действительно весеннее стихотворение, - согласился Ленька, когда я в очередной раз выразил восторг. А чтобы никому не было обидно, мы на обоих листах поставили две фамилии – пусть что хотят, то и думают, но мы и здесь будем вместе.

В понедельник весь класс тщательно охранял свои произведения, чтобы не допустить списывания, а после занятий никто не торопился домой – таков был интерес к конкурсу.

- У меня плохо получилось, - пожаловалась Ленка Малышева. – Видно, нет никакого таланта…

- Ну-ка, покажи, - сказал я и прочитал:

За окном опять весна,
Все нагрелось докрасна.
Даже мутная луна
Будто бы не так бледна.
Так да здравствует страна,
Где так буйствует весна!

Ленка явно набивалась на комплимент, но я важно заметил:

- Некоторые находки у тебя есть… Но нужно еще много работать. Очень много.

Малышева надулась и ушла за похвалой к Илье Синичкину. Но, если тот и доставил ей это удовольствие, то лишь только по доброте душевной, потому что у него-то должно было выйти самое лучшее стихотворение в классе.

Паша и Маша Корольковы вообще не хотели участвовать: на двоих у них придумалось всего две строчки, а остальные они, по выражению Леньки, «выбросили в творческую корзину». Но изучив их работу, мы посоветовали попытать счастья.

- Не так уж и плохо, - успокоил я брата с сестрой и продекламировал вслух:

                Испаряются лужи, бегут облака…
                Ну, почему же весна так коротка?

- Знаете что? – вдруг оживился Ленька. – Я вам тоже две строчки сочинил. Четыре на двоих –  уже стихотворение!

Паша и Маша так обрадовались, что даже не стали за ним редактировать:

                Мне песней хотелось весь двор оглушать,               
                Где собрались побренчать кореша…

За исключением еще Петьки Заборова, остальные скрывали свои стихи до последнего момента: наверно, надеялись поразить ими всех разом. Петька, увлеченный обычно не тем, чем нужно, взялся за работу, засучив рукава. Только характер подвел его, и в результате получилось стихотворение вовсе не о весне.

- Какая-то собачья песня! - развел он руками, но мы прочли и успокоили: при желании и это можно подогнать под тему весны.

- Назови его «Весенняя собачья песня», - посоветовал мой друг и прочитал все строки заново:


Коль дождливая погода,
Я на улицу бегу.
Захожу поглубже в воду –
Наплескаться не могу.
Гром гремит как лай собачий,
Молнии ему под стать.
  Тонет в грязной луже мячик.
Может, мне его достать?
Девочка стоит и плачет:
                Ей по луже не пройти.
                Я смогу, а это значит,
Должен я его спасти.

- В общем-то, подходит, - сделал вывод Ленька и отдал стих автору.

Вот так, дорабатывая чужие вещи, мы совсем забыли про свои. Когда же вернулись за парту, то сразу поняли, что оба наших вчерашних творения отстают от всего, что мы прочли сегодня. Я схватился за голову, Ленька впал в уныние, а тут еще дверь класса открылась, и на  пороге вместе с Вероникой Григорьевной появился Леонид Викторович Сорокин. Это было страшным ударом по нашему самолюбию. Нам очень не хотелось выглядеть перед писателем оболтусами и бездарями. Поэтому, откуда ни возьмись, появились творческие силы, и уже почти ничего, что происходило в классе, мы не слышали. Иной раз только, подняв голову в поисках ускользающей рифмы, все же видели, что очередь читающих свои работы ребят постепенно сокращалась. Мы писали, как могли, быстро, черкая и выбрасывая целые куски уже готовых стихов, потому что или мне, или моему другу они не нравились, и продолжали искать нужные слова. И когда, наконец, работа была окончена, выяснилось, что не выступили только пятеро: Илья Синичкин, Паша и Маша Корольковы и мы.

Близнецы читали первыми. Так как стих у них вышел коротким, то большую часть выступления они посвятили оправданию этого, хотя в классе прекрасно знали, что всему виною лень. В конце концов, слушатели недовольно погудели, но простили брата с сестрой, и те счастливые плюхнулись на свои места. Настроение изменилось, когда к доске направился Илья Синичкин.

- Илья является автором многочисленных эпиграмм, - пояснила Вероника Григорьевна главному члену жюри – приглашенному ей гостю, - и многие из них очень метки и остроумны. Я думаю, все ребята это подтвердят…

Разумеется, все подтвердили, и Илья начал:

- Мое стихотворение без строгого ритма, как написаны некоторые лирические баллады. И оно – как будто размышление на тему о весне… В общем, слушайте.

Кто мне скажет, какая она – весна?
Прилетят грачи, кричи не кричи…
Люди снимут пальто – ну и что?
Разве такая она  - весна?
Позабудет о драках своих шпана – весна!
Среди кошек начнется война: весна!
Ветераны наденут на грудь ордена,
И на них будет смотреть страна…
Только разве и это – весна?
После февральских вьюг и стуж
Захочется мерить глубины луж,
А соседка ворчливая и ее муж,
Который в погоне так неуклюж,
Не будут думать с утра: кому же
Крепкой рукою намылить уши.
Может, такая она  - весна?

Синичкин окончил читать, и все ребята принялись хлопать! Леонид Викторович широко заулыбался, что-то сказал учительнице и тоже зааплодировал. Мы с Ленькой одобрительно пихнули Илье в спину, когда он сел на место, и только Лидка Семенова не принимала участие в поздравлении: она в этот день, чуть приоткрыв рот, смотрела на Петьку Заборова. Наверно, ее очаровало стихотворение про собак.

Синичкин чуть покраснел от смущения и удовольствия – все-таки приятно быть признанным еще при жизни, а Вероника Григорьевна  подала сигнал нам.

Мы вышли оба, и, когда установилась тишина, я произнес:

- У нас получилось только одно стихотворение на двоих, но оно длинное. А больше сочинить не хватило времени…

- Ничего, Миша, продолжайте! – поддержала нас учительница. – Кто из вас будет читать?

- Я буду, - снова сказал я и добавил: - Переписать мы тоже не успели, Вероника Григорьевна, и может так получиться, что я собьюсь…

- Принимается, - вставил гость. – Творческий процесс – это всегда беспорядок.

- Стихотворение посвящается двум девочкам, - выступил чуть вперед Ленька.

- Ого! – удивился писатель. – А почему же одно на двоих? Так, вроде бы, не принято…

Мы чуть смутились, но Леонид Викторович сразу исправил свою оплошность:

- Впрочем, это новое слово в литературе. Может быть, в скором времени не только вы, но и другие, более мастистые поэты, станут пользоваться вашим примером. Скажу честно: очень оригинально, очень! Но – прошу, я постоянно вас перебиваю. Извините… Итак?

- Оно посвящается Лене Малышевой и Марине Сорокиной! – продолжил успокоившийся Ленька, и я принялся читать, не заметив, как гордо оглядывала Ленка девочек в классе.

- Стихотворение называется «Солнечный луч», и оно говорится от лица этого самого луча  - главного героя…

День начинается. Жизнь потекла –
Хрупкая, словно мосток из стекла:
Стоит ударить по ней молотком –
Рушится жизнь, замирает кругом.
Словно в отместку за лета цветы
В холод зима свои строит мосты.
И только я знаю, что он тоже прост -
Этот зимы неподатливый мост.
Пусть мои стрелы непрочны, как нить, -
Смогут они этот лед растопить.
Я ими ловко умею стрелять –
Даже под снегом проснулась земля!
Грустно лишь: доля добра и тепла
В стрелах моих все же очень мала,
И будет, наверное, жаль одного:
Я умираю, не сделав всего.
Впрочем, какая же в этом печаль?
Если бы пропал зря – вот этого жаль.
После меня другой кто-то придет,
Более жгучий – ему повезет.
И он узнает, как трудно дались
Росткам их мечты быть чуть выше земли.
Что ж, я пускаю последний свой луч…
Только бы он прошел мимо туч!

Я окончил читать, и тут такое началось!

Илья Синичкин вскочил, чтобы быть выше всех, и орал так громко, что даже известный наш крикун Петька Заборов не смог бы его затмить.

- Здорово! – вопил Илья, а его соседка, тихая Люба Яшина, разрывалась между Синичкиным и нами. Ей хотелось и поаплодировать вместе со всеми, и утихомирить Илью. Даже Степка Зазнайский, что-то говоря Ирке Кораблевой, с которой он с недавнего времени стал садиться за одну парту, несколько раз ударил рука об руку. Он тоже старался не выделяться своим непониманием поэзии.

Словом, это был триумф!

Приятно, конечно, когда тебя хвалят, а тем более такие авторитеты для нас, как учительница и детский писатель. Но еще приятнее было получить записку без подписи, в которой, однако, имелось все необходимое для отгадывания автора:

«Спасибо за посвящение!»

А Леонид Викторович еще долго говорил о том, что в каждом из нас скрыты поистине удивительные таланты, и вот проведение таких конкурсов хотя бы среди своих же ребят позволяет выявить немалое их число.

- Сегодня многие из вас показали себя как думающие поэты, которым, правда, не всегда хватало художественных средств, а проще – мастерства, для самовыражения. Но нет нужды доказывать, насколько интересно самому попробовать что-то сочинить. У одних это получится удачнее, у других – похуже, но, возможно, кто-то вдруг почувствует вкус к сочинительству и это увлечение пронесет через всю жизнь. И когда-нибудь вы встретитесь снова всем классом – известные стране инженеры, физики, химики, среди вас, я уверен, непременно окажется один-два человека, посвятившие себя нелегкому труду писателя или поэта. А то, насколько он сложен, вы уже убедились. Но ведь я прав: это еще и удовольствие – говорить людям то, что думаешь!..

В общем, день закончился весело. При прощании с гостем мы подошли к нему как старые знакомые, так как неоднократно бывали у него дома, и Ленька, протянув переписанное начисто стихотворение, попросил:

- Передайте, пожалуйста, Марине.

- А ты не хочешь сделать это сам? – улыбаясь, спросил Леонид Викторович. Но что мой друг честно ответил:

- У меня на этой неделе совсем не будет времени, чтобы забежать.

- Когда же вы зайдете?

- В следующий понедельник, - ответил за Леньку я, поскольку знал все его планы.

- Ладно, буду ждать. А стихотворение обязательно передам.

Может быть, в нас действительно дремали разные таланты, но вместо сочинительства стихов мы предпочитали практиковаться в стрельбе из рогатки и кидании камней, беге и плавании, изготовлении ловушек для птиц и ловле бабочек…


8

В следующий понедельник Ленька пришел в школу какой-то хмурый и не выспавшийся.

- Зуб болел, - пожаловался он, а когда Петька Заборов взялся рассказывать об удивительном сне, который ему якобы довелось посмотреть нынче ночью, друг мой стал внимательно слушать.

- Прихожу, значит, я в далекую страну, а там живут великаны, - вдохновенно сочинял Петька. – Один увидел меня и говорит: «Будешь работать зубочисткой!» Я удивился: «Как это?» - «А так, - говорит. – Будешь по вечерам у меня из зубов куски мяса выковыривать… Если сделаешь больно – тут и придет тебе конец, так что поосторожнее!»

- А какие у него зубы? – спросила ни с того ни с сего Лидка Семенова, которая, как мне показалась, уже давно только и делала, что смотрела ему в рот.

- Ух, и зубищи у него! Я карабкался по ним как по огромным валунам, а когда находил куски мяса, застрявшие в дуплах, то еле мог приподнять их. Каждое размером с маленького слоненка!

- Да ну! – удивлялись все, а Степка-Зазнайка недоверчиво проговорил:

- Маленького слоненка ты не поднимешь: он все равно очень большой, хоть и маленький.

- Поднимал я только самые маленькие, - не моргнув глазом, перестроился Петька. – Остальные приходилось катить, как снежные комы зимой – ох,  работенка! Я на тренировках не так устаю, как вспотел там… А вот рту у него еще очень жарко: он же, гад, огнем дышит!

- Почему? – испугано спросила Люба Яшина.

- Потому что у великанов температура больше нашей в десять раз! – пояснил Заборов. – Они же выше нас ровно в десять раз, вот и температура тоже высокая.

- Как же ты не сварился? – допытывался снова дотошный Зазнайка.

- Сам не знаю, - честно признался Петька. – Только вот когда наружу выбрался, два часа лежал и не мог надышаться свежим воздухом.

- Бедненький! – вставила слова Лидка Семенова.

- Еще какой! – гордо ответил рассказчик. – Меня даже мама пожалела, когда узнала об этом.

- А мне сегодня приснилось, будто я – персидская принцесса, - мечтательно произнесла Ирка Кораблева, закатив глаза к потолку. – И мой будущий муж хотел подарить мне драгоценное ожерелье из алмазов…

- Счастливая! – позавидовала Маша Королькова. – Вот бы мне подарили!..

- Ага! – кивнула Ирка, что относилось только к первой части Машиного замечания. – Он поклонился и сказал на французском языке…

- Как же ты поняла? – удивился Зазнайский.

- Очень просто, - томно ответила Ирка – она всегда говорила так, когда мечтала. – Если речь идет о любви, все ясно без перевода…

Это она явно где-то услышала, потому что придумать самой ей было бы не под силу.

- А дальше? – попросила Маша. – Он лез целоваться?

- Лез! – презрительно фыркнула Кораблева. – Он был принцем, а все принцы такие галантные, что не станут целовать девушку без ее разрешения.

- А как же? – удивилась Маша. – Ты ему разрешила?

- Конечно, - снисходительно кивнула рассказчица. – И даже два раза: один за ожерелье, а другой – когда он уезжал на войну.

- Ой! – всплеснула руками Королькова. – А его там не убьют?

- Нет, - уверенно ответила Ирка. – Он очень хорошо ездит на коне и стреляет из ружья…

- Тебе было бы лучше, если бы его убили, - мрачно заметил Ленька, а когда все изумленно уставились на него, пояснил: - Почитайте «Тысячу и одну ночь». У них у каждого завалявшегося принца по сотне жен, а если принц классный – тогда еще больше. Откуда ты знаешь, что будешь любимой? А нелюбимых там, на Востоке, заставляют стряпать и таскать кирпичи…

Ирке с ее самомнением ничего не стоило заявить, что она уверена в себе и своих достоинствах, но… прозвенел звонок, и урок начался.

Сидеть было скучно: всех опрашивали заданное на дом стихотворение, и дело двигалось так медленно, что Ленька принялся клевать носом, пока совсем не положил голову на парту и не засопел ровно и сладко.

- Кравцов! – недовольно повысила голос Вероника Григорьевна, а Ленька спросонок едва не подскочил, но я его вовремя примял вниз.

- У него ночью зуб болел, он не выспался! – объяснил я поведение товарища.

- Зачем же он пришел? – спросила учительница уже спокойнее.

- Мама послала, - ответил сам Ленька.

- Ну, ладно, - кивнула Вероника Григорьевна и, не обращая больше внимания на нас, обернулась к отвечающей Соколовой: - Продолжай, Нина.

Ленька опять решил, было, вздремнуть, но сон как рукой сняло, и, повозившись немного, он зашептал:

- Знаешь, что мне сегодня приснилось?

- Про Африку, наверно, - предположил я просто так: ведь попасть в точку невозможно.

- Точно – про крокодила! – оживился мой сосед. – Я недавно слышал рассказ о фильме ужасов, как в канализационной трубе поселился крокодил, и как он стал пожирать людей – вот это да! А тут не сплю ночью, думаю, когда же проклятый зуб перестанет ныть… Пока думал – незаметно уснул, а голова-то все работает! И тут такое началось! Мне кажется, что это наяву, а на самом-то деле снится…

- Что же началось? – не вытерпел я.
- Слушай вот! Поднимаюсь я на кровати с распухшей щекой и перевязкой через ухо, а тут телефонный звонок. Знаешь, кто звонит?

- Не-а…
- Леонид Викторович!
- Да ну?!

- Ага. Звонит и говорит: «Слушай, Леня, выручай!» Я ему: «Чего, мол, случилось?» Он в ответ: «Марина пропала! Вся милиция с ног сбилась, а найти не может. Выручай! Ты же всегда знаешь, где она и что с ней, да и много раз уже спасал ее…» Я подумал чуток, потом отвечаю: «Ладно, мол, не волнуйтесь, все будет хорошо, потому что я, кажется, догадываюсь, где Маринка находится…Вот только взрослый туда не пролезет – узко очень». Он говорит: «Что тебе нужно, только скажи – все будет… можно и танк!»

- Так уж и танк? – не поверил я, хотя знал, что мне Ленька врать не станет, и, если сказал танк, значит, так и есть.

- Ага, - ответил мой друг. – Так и предложил. Я, конечно, начал отказываться от танка, а сам все время соображаю, как Маринка сумела забраться в трубу, если отверстие такое маленькое, что взрослый человек не протиснется…

- Ну и как?

- Ничего я не придумал, а поэтому бросил эти мысли и принялся прикидывать, что мне лучше с собой взять, чтобы бороться с чудовищем, которое там живет.

- Ты же говорил – крокодил?

- То-то и оно, что крокодил? Ты думаешь, что он красавец? Пасть как у акулы, глаза огромные и красные – вот такие! – и Ленька показал два своих кулака, после чего дал комментарий: - Это только зрачки, а сами глазищи еще больше!

- Что же ты взял? – сдался, наконец, я.

- Пушка там не прошла бы, - уверенно ответил мой друг. – Разве что пулемет…

- Вот это да!
- Ага. Но я решил: не надо его.
- Почему?

- Кто знает, может, там придется схватиться врукопашную? С пулеметом не очень-то подерешься.
- Конечно!

- Я и говорю Леониду Викторовичу: «Давайте мне автомат, маузер и кортик подлиннее …»

- А он?

- Отвечает: сейчас все будет. И точно, только сказал, а я уже стою в подвале с оружием и фонариками.

- А как ты узнал, где вход?

- Вот этого я до сих пор понять не могу, - честно признался Ленька. – И вспомнить – тоже никак… Понимаешь, - предположил он, - наверно, это потому, что я всегда чувствую, что с Маринкой что-то нехорошее твориться. В голове вроде ничего нет, а вот все-таки чувствую – и все тут! Летом как было: не знаю, куда пойти, а мыслишка кольнула – ступай, мол, на реку, не ошибешься. Иду – и успеваю вовремя, чтобы она не уплыла ниже по течению на своем плоту. Может быть, во сне такое же случилось, а?

- Похоже на то, - согласился я. – Валяй дальше…

- Так вот, попал я туда, а там – тьма-тьмущая! Крикнул, и в ответ слабенький голосок Маринки: «Спасите-помогите, погибаю!» Я – вперед, а там вода, и уже глубоко. Плыву, а тяжело, черт возьми эти пистолеты-автоматы! Свечу фонариком под водой – ничего не вижу из-за мути и грязи. Вдруг слышу – уже где-то рядом кричит! Я шустрей гребу, труба стала шире и перешла в небольшой бассейн с железными стенками. На одной стене и ступеньки есть, а на них висит перепуганная Маринка с фонарем…

- А внизу?

- Внизу это самое страшилище. Оно хочет повыше подпрыгнуть, да не может, потому что Маринка на самый верх забралась и там скорчилась. Ну, думаю, этак ей долго не удержаться! Вытащил из-за спины автомат и хотел пальнуть по крокодилу, да только патроны отсырели и никак не стреляют…

- А маузер? – с тревогой подсказал я.

- Он тоже весь промок!

- Что же ты делал?
- Схватил кортик – и вперед!
- Ну?

- Эх, мы и кувыркались! – покачал головой Ленька. – Эта гадина оказалась сильной – раза в три сильнее Генки Распутина.

- Вот это да! – искренне восхитился я.

- Ага. Но я все равно вспорол ей брюхо… И знаешь, что там находилось?

- Что?

- Человеческие кости. Он глотал людей целиком.

- Вот это да!.. А Маринка?

- Она упала в обморок, лишь только увидела крокодила мертвым, и чуть не захлебнулась в грязной луже.

- Молодец, - похвалил я друга.

- Жалко, что это только сон, - ответил Ленька, и тотчас прозвенел звонок на перемену.

После уроков, как было уговорено заранее, мы втроем – еще увязалась Ленка Малышева – отправились в гости к Маринке Сорокиной. Дверь открыла ее бабушка, уже хорошо нас знавшая, а поэтому ответившая очень приветливо:

- Заходите, подождите Мариночку дома, она еще из школы не пришла, - и провела всех в комнату внучки. Здесь мы чувствовали себя свободно, и занялись кто чем: Ленка сразу ухватилась за журналы о моде, Ленька взялся рассматривать библиотеку детских книг, не последнее место в которой занимали книжки Леонида Викторовича, а я просто сел и стал слушать магнитофон.

Мы прождали целых два часа, но Маринка так и не явилась.

- Вот негодница! – сетовала бабушка. – Ведь обещала же вернуться к двенадцати! Почему она задерживается, ума не приложу?

- Двойку, наверно, получила, - предположил Леонид Викторович, вышедший к нам передохнуть из своего кабинета, где работал над новой книгой. – Она всегда так делает, - пояснил он нам. – Получит, а потом гуляет до вечера, чтобы отложить наказание.

- А вы ее строго наказываете? – поежившись, спросила Ленка: ее тоже иногда пороли за двойки.

- Очень строго, - улыбнулся писатель. – Мы лишаем ее сладкого…
Я даже присвистнул от удивления. Стало понятным, почему Маринка всегда попадает в разные истории, а неприятности так и сыплются на нее. Если за каждое из таких приключений она получала хотя бы по две-три оплеухи, через пару месяцев ей просто на захотелось бы лишний раз выходить на улицу.

Прошел еще час, тогда мы собрались и вместе с Маринкиной бабушкой отправились в школу, чтобы вытащить, наконец-то, внучку оттуда. Однако, как и следовало ожидать, школа давно уже была закрыта на замок, а сторож очень любезно нам ответил, что никаких непутевых девочек внутри не видел.

- И мальчиков тоже, - добавил он, видимо, опасаясь наших дальнейших расспросов.

Мы попрощались с бабушкой, пообещали зайти на другой день и двинулись домой, строя догадки относительно Маринки. Точнее, делала это Ленка, которая каждые две минуты спрашивала:

- А может, она пошла купаться и утонула, а? Как вы думаете?

- Холодно еще, чтобы купаться, - сквозь зубы отвечал Ленька, потому что болтовня мешала ему сосредоточиться на своих мыслях.

- Слу-ушайте! – говорила Малышева немного погодя таким голосом, будто теперь-то все знает наверняка, и делала при этом огромные глаза. – Она ведь могла попасть под машину, а?

- Могла, - соглашался я. – А могла и не попасть…

Ленка тут же успокаивалась, а через минуту выдумывала очередную смерть для своей новой подруги. В конце концов, она принялась изобретать такое, что нам с Ленькой стало невмоготу, и мы сказали ей, чтобы она замолчала.

Малышева в самом деле затихла, но не долго, потому что перед самым домом как-то жалобно произнесла:

- Миша, вы позвоните ей, хорошо?

- Ладно, иди спи! – пообещал я, тем более, что на дворе было уже темно. – Мы еще погуляем, а когда домой придем – сразу и позвоним.

Ленка ушла, а мы отправились на веранду, где вечером всегда собирались ребята. Нас там приветствовали, как своих, и тут же втянули в разговор, начатый ранее:

- Вы ничего не слышали?

- Нет, а что?

- На Тринаге кассу взяли!

Тринага – это был район в городе совсем недалеко от нашей улицы и постоянно с нами враждовавший. Пойти туда без родителей означало рискнуть быть избитым без всякой причины. И хотя война то разгоралась, то затухала, мы всегда опасались появляться там в одиночку.

- Говорят, инкассатора убили!
- А я слышал, что только подстрелили, но он жив!..
- Может быть, но все равно здорово, а?
- Ага! Настоящее ограбление…
- А слышали, сколько утягали-то?
- Нет! Сколько?
- Мне брат говорил, что целых пять тысяч!
- Ого! Мне бы такие деньги!
- Да, с ними жить можно…
- Таких даже у Ляляки никогда не было…
- Были бы, так он не воровал бы по сараям!
- А куда они смылись-то?

- Брат говорит, у них машина была приготовлена. Стояла за углом; а когда инкассатор вышел из сберкассы, тут они и подъехали. Один прямо из окна «Волги» стрельнул, попал в грудь, а другой в это время выскочил из задней дверцы, схватил сумку с деньгами, прыгнул опять в машину – и они дали газу!

- Ловко! – позавидовали некоторые.

- А люди что в это время делали? – удивился Лопух – пятиклассник с большими ушами и рыжим от веснушек лицом.

- Попробуй-ка сделать что-нибудь, когда вокруг палят, - отозвался рассказчик. – Да они к тому же все очень быстро совершили, никто и пошелохнуться не успел.

- А брат у тебя где был?

- Он получал рубль по спортивной лотерее…

Известие нас немного взбодрило, но настроение все равно оставалось неважным.

- Пойдем куда-нибудь, - предложил Ленька, и я согласился: неплохо было бы посидеть где-нибудь без этой говорливой компании. Мы простились и вскоре отошли достаточно далеко от веранды.

- Еще петь попросят, - хмуро сказал мой друг, и стало ясно, что даже петь ему нынче не хочется.

- Зуб болит? – посочувствовал я.

- Да не очень… Ноет только.

Мы остановились возле нашего подъезда, и Ленька предложил:

- Пойдем в дом к Кикиморе сходим… Костерчик попалим.

- Айда! – согласился я опять.

Дом стоял одиноко посреди огромного пустыря, образовавшегося на месте квартала таких же домиков. Сами дома после переезда их хозяев были разрушены, а сады, оставленные без присмотра, разрослись и одичали. Теперь, чтобы пройти туда, нужно было знать тропинку, ведущую через заросли малины, смородины и высоких сорных трав вроде репейника и полыни.

- Может, картошечки возьмем? – предложил я.

- Времени уже много! Пока углей нажжешь, возвращаться пора будет.

И мы направились туда сразу, о чем позже сильно пожалели.


9

Здорово стемнело. Было около восьми часов вечера, когда мы, изредка переговариваясь, нашли тропинку. Того, кто не знал этого пути через пустырь, подстерегали разные неприятности: здесь имелись скрытые под травой ямы с нечистотами, мусором и просто погребки, в которые по неосторожности – особенно зимой – уже проваливались ребята с нашего двора.

Весной, когда снег почти сошел, а кусты еще не покрылись зеленью, обнаружить опасность стало проще, но в темноте мы с Ленькой все равно не рискнули идти напрямую. Тропинка, замысловато петляющая по пустырю, тоже вела к дому Кикиморы, и мы отправились по ней.

- Чувствуешь? – вдруг, остановившись, спросил мой друг.

- Чего? – не понял я.

Потом принюхался и действительно почувствовал легкий запах дыма.

- Ага. Ну, и что?

- В доме жгут, - пояснил Ленька.

- Откуда ты знаешь? – удивился я.

- А где еще? Больше костров не видно.

В самом деле, мрак уже сгустился, и огоньков нигде не было.

- А чего же будем делать? – вслух подумал я. - Раз занято, может, домой пойдем?

- Давай поглядим сначала, кто там, - пожал плечами друг. – Может быть, соседский Андрюшка  с мелюзгой? Тогда мы их прогоним, а сами посидим и погреемся.

И мы пошли дальше.

- Попробуем их напугать, - предложил я. – Он, знаешь, как любит, когда тетя Мотя страшные сказки рассказывает! Если ему привидение изобразить, вообще завизжит от радости!

Мы сразу же раздумали входить через дверь, а направились к окну в самую маленькую комнату дома, стекла в котором уже давно высадили из рогаток.

- Подкрадемся – кричи громче и страшнее! – прошептал Ленька, и мы, думая немного поразвлечься, проникли внутрь.

Удивительное дело: сверху до нас донеслись совсем не детские голоса, звучащие приглушенно. Из-за этого нельзя было разобрать, о чем шла речь, и кто именно говорил. Мы в нерешительности остановились, сомневаясь, не убираться ли нам отсюда подобру-поздорову, но промедлили. Кажется, в этом был виноват мой друг, зацепивший в темноте за табурет и успевший поймать его до падения. Когда с великими предосторожностями табурет был отодвинут в сторону, на чердаке послышался шум, и чей-то голос громко произнес:

- Петруха, иди выпей!.. Да черт с ней, с этой дверью! Никто ее не тронет. Брось ствол там, чего ты с ним потащился! Не лень тебе, лешему…

- А если кто залезет? – раздался голос в соседней комнате, но мне показалось – так близко, что я даже вздрогнул. Мы застыли, и у меня мелькнула глупая мысль: «Чур, нас не видно!».

- Ладно, ладно, - примирительно отозвались сверху. – Ты у нас самый осторожный, это верно… Скажи-ка тогда, как нам от девчонки отделаться? Убивать жалко, вроде хорошая девчушка, а уж болтливая – это наверняка. Поэтому и отпускать нельзя.

- Конечно! – несколько сварливо произнес в ответ Петруха, тяжело поднимаясь по скрипучей лестнице. – О ней подумал, а о нас пусть ее папа думает - так, что ли?

Слова стали глуше, но среди них очень звонко прозвучал знакомый голос:

- Дяденьки, я често-пречестно никому ничего не расскажу, вот увидите! Отпустите, а?

- Нет, стрекоза, не просись, сегодня домой не пойдешь!

- А я домой и не хочу!  - весело отозвался тот же голос. Ленька в темноте схватил меня за руку и прошептал:

- Слушай, это же Маринка!

- Кажется… она, - едва слышно ответил я, потому что сейчас лишь до меня дошло, куда мы попали. Это были не просто взрослые пацаны, а настоящие мужчины, и заняты они были вовсе не тем, о чем мы подумали поначалу. Не картошка в углях привела их поздним вечером на чердак опустевшего дома. Просто здесь оказалось подходящее  место – тихое и безлюдное, а незнакомцы скрывались, ведя себя крайне осторожно. Теперь нечего было и думать убраться отсюда: наверху находилась захваченная в плен девчонка.

Но в тот момент опасность не показалась нам смертельной. Мы будто затеяли новую игру – в следопытов, преследующих краснокожих бандитов. Нам нужно было освободить из их коварных рук дочку коменданта крепости, а самих негодяев проучить.

Обменявшись знаками, мы медленно подкрались к двери, ведущей в другую комнату. Отсюда можно было добраться до чулана, сеней и лестницы на чердак. Здесь все, что происходило наверху, слышалось довольно отчетливо, поэтому в первую же минуту мы убедились в присутствии девочки и в том, что это Маринка. К нашему удивлению, дочка писателя вела себя безбоязненно и даже не очень скромно, словно говорила с собственной бабушкой.

Мужчины посмеивались в ответ, шутки их, правда, иной раз носили мрачноватый характер. Так, один раз человек, которого мы услышали в этом доме первым, спросил:

- Ну, как ты хочешь умереть?

От такого вопроса я, наверно, смутился бы, но девочка отвечала задорно:

- Нет, меня нельзя убивать. Мне нужно дожить до старости и воспитать троих мальчиков…

- Ого! – удивился ее собеседник. – Что ж так много?

- Хочу столько! – сказала Маринка.

- Уже имеешь в виду кого-нибудь? – спросил другой мужчина, которого мы вовсе сегодня не слышали, так что стало ясно: наверху находятся по меньшей мере четверо.

- Ага! – бойко отозвалась девочка. – Правда, он еще глупенький…

- Ох, ты! – засмеялся первый. – Слышал, Петро, у такой сопливицы пацан глупенький! С ума можно сойти…

- Он в другой школе учится, - продолжала разглагольствовать пленница. – Мы с ним летом познакомились. В лагере. Знаете, - с гордостью добавила она, - он меня три раза уже спасал!

- Откуда?

- Один раз я на плоту уплыла, а плавать-то не могу! Другой раз…

- Да ты сорвиголова!..

- Ага! – Маринка после этого как-то успокоилась.

- Слушай, сорвиголова, - первый голос, принадлежащий старшему  из мужчин,  стал вкрадчивым. – А ты правда никому не расскажешь, если мы тебя не зарежем?

- Честно пионерское! – ответила та.

- Уж больно девчонка ты красивая, - продолжал все тот же бандит. – Жаль твоего глупенького: где ему еще такую боевую найти?

- Ага, - ответила Маринка.

- Гриш, а мы не рискуем с ней? – спросил Петруха осторожно. – Бабам ведь нельзя верить, а?

- Нет, мы ее свяжем и оставим здесь, - ответил Гриша. – А сами уйдем по-тихому. До утра будем уже далеко, а ее, - он сделал паузу, наверно, кивнув на незадачливую пленницу, - потом отыщет кто-нибудь…

- А если не найдут? – вдруг жалобно протянула Маринка.

- Значит, умереть тебе голодной смертью! – засмеялся главарь. – Да ты не бойся: смотри, как здесь все ухожено! Наше счастье, что сегодня никто не завалился, потому что, видать, гостей тут хватает… Не помрешь, одним словом. А чтобы не замерзнуть – ешь плотнее давай! Чем больше смолотишь – тем теплее будет…

Маринка, судя по звяканью банок, навалилась на предложенный ужин. Глядя на нее, кто-то из злодеев произнес:

- Ну, и аппетит!

- Ведь я с утра ничегошеньки не ела, - ответила их собеседница с полным ртом.

Далее разговор перешел на подробности предстоящего побега из города. Мы узнали, что в дом Кикиморы бандиты попали случайно: сломался автомобиль, на котором они уже собирались уезжать. Оказавшись перед выбором – либо возвращаться на квартиру одного из товарищей, где они жили прежде и которая находилась на другом конце города, либо положиться на везение и найти приют до ночи в одиноком старом доме – негодяи выбрали второе. Потом мы уже плохо их слушали, потому что, забравшись в маленькую комнату, сами принялись обсуждать, как нам быть дальше.

- Давай позовем родителей, - предложил я малодушно, на что мой друг ответил категорично:

- Улизнут! Надо самим!..

Подразумевалось, что нам самим нужно было «брать» преступников, во всяком случае, не дать им уйти до прихода милиции. Я представил себя увенчанным лаврами героем в обществе улыбающихся Маринки с Ленькой, как нас подбрасывает в воздух толпа -  и не мог оторваться от такой картины.

- Давай! – горячо поддержал я друга. – А как?

- Пока не знаю, - честно признался тот.

А меня просто осенило:

- Чулан! – зашептал я, едва сдерживаясь, чтобы от восторга не выкрикнуть во весь голос.

- Что? – сразу не понял Ленька.

- Помнишь, как мы поймали там Борьку?.. И он просидел до самой ночи? – От возбуждения я забыл даже уточнить, что тот вечер мы провели вместе с Касаткиным. Впрочем, этого и не требовалось: Ленькина нога еще давала о себе знать при быстрой ходьбе. Мой же план оказался простым: завлечь бандитов (одного или всех сразу) в чулан, а потом повторить наш трюк с закрыванием. Если же не получится запереть троих, то остальных можно будет задержать, повалив лестницу, ведущую на чердак. Дело в том, что нижние концы лестницы упирались в два углубления на полу, не дающие ей скользнуть по полу. При желании она легко приподнималась, освобождалась из опоры и под собственной тяжестью падала вниз. И пока бандиты будут придумывать другой способ спуститься, мы помчимся что есть духу  к домам и попросим кого-нибудь из взрослых вызвать милицию.

Мой приятель восхищенно закивал головой, и мы двинулись к чулану, тихонько сетуя, что Петруха полез наверх «со стволом», а то у нас оказалось бы оружие. Пару рогаток, что мы имели при себе, сейчас назвать оружием можно было только с натяжкой.

До конца мы ничего не продумали, потому что на это не оставалось времени, к тому же «настоящая опасность» вскружила нам головы. Но то, что вышло, превысило самые смелые наши ожидания.

Очень медленно, озираясь и прислушиваясь, подкрались мы к двери. Ленька сразу нащупал жердину и поднял ее. Между тем я сунул голову в чулан и принялся издавать звуки, очень похожие на шипение ужа. Через минуту сменил шипение на жалобное мяуканье, а тут еще мой друг мастерски тявкнул пару раз, так что получилось что-то странное.

Издав вой приготовившегося к бою матерого кота, я услышал голос сверху:

- Чего там такое? Целый зоопарк...

Шаги медленно приблизились к краю отверстия в потолке, а вслед за этим страшный треск и вопль падающего человека дали нам понять, что план немного изменен, но все-таки действует. Быстро и по возможности бесшумно закрыли мы дверь снаружи; да пострадавшему, думается, было не до звуков: он не мог подняться и звал на помощь товарищей.

- Что там у тебя, Витек? – спросили его, и пойманный злодей жалобно ответил:

- Я, кажется, расшиб ногу, Гриш... Не могу встать... И больно, будто огнем жжет...

- Дьявол! – закричал сверху главарь. – Зачем тебя потащило к этой дыре? «Зоопарк!» - передразнил он. – Наплевать на все! Нам через час уже уходить, а у тебя нога, может быть, сломана...

- Да помогите мне!.. Спуститесь сюда... Я подняться не могу!

Кто-то с проклятиями направился к лестнице, а нам с Ленькой одновременно пришла в голову счастливая мысль. Мы в темноте кинулись к жердине, тихо сорвали ее с двери и нырнули в маленькую комнату, ожидая появления второго злоумышленника.

- Ничего не видно... Спички забыл! – ворчал он, ощупью продвигаясь к чулану. – Эй, Витек, у тебя огонь есть?

- Да, зажигалка. Только бензин кончается...

- Все один к одному!

Дверь открылась, потом блеснул отсвет пламени, дрогнул и потух.

- Кончился!  - с сожалением произнес пострадавший. – Петруха, кинь спички!

- Как я подойду к дыре? – заворчал наверху третий бандит. – Нет уж!

- Кинь издалека! Я найду!

- Ладно, лови!

Тем временем дверь медленно и со скрипом сама собой прикрылась, и нам ничего не оставалось, как подкрасться ближе и вновь запереть ее.

Внутри начались поиски спички, сопровождающиеся руганью. Они ничем не закончились, потому что на полу валялось много всякого хлама, а рыться в нем – дело неблагодарное.

- Давайте я подойду к краю, - вызвалась вдруг Маринка. – Я легкая и не провалюсь...

- Все равно больше спичек нет, - продолжал гудеть Петруха. Судя по его голосу, ему действительно следовало опасаться гнилых потолков, потому что размеры он должен был иметь внушительные.

- Ну, что у вас там, черт возьми?

Из чулана донеслось пыхтение, потом с натугой ответил голос главаря
- Он тяжелый, как боров!

- Ох, и больно! – простонал Витек. – Петруха, спустись-ка, помоги, а?

- Не надо, карауль девчонку! – зло оборвал его товарищ. – Сам дотащу...

Стало слышно, как доковыляли они до двери, ткнулись в нее раза три-четыре, после чего снова донеслись их голоса:

- Что за чертовщина?.. Закрыто!

- Наверно, захлопнулось на щеколду, когда ты входил, - предположил пострадавший.

- Наверно... Петруха, спускайся-ка! Все равно без тебя нам не подняться... А тут еще дверь закрылась, мать ее!..

- Вечно вы не как люди! – проговорил бандит наверху. – А куда я девчонку дену? Удерет ведь... Она шустрая!..

- Вяжи – и дело с концом!

- Ой, дяденька, не надо меня связывать! – заверещала Маринка. – Я и так не сбегу... Я очень темноты боюсь! От костра отойти страшно... И мыши там...

- Знаю я таких, - не слушая этих причитаний, Петруха делал свое дело, да так усердно, что Маринка взвизгивала:

- Ой, дяденька, больно!

- Ничего, терпи.

Вслед за этим не лестнице раздались шаги, и он направился к чулану, бурча под нос, что ни зги не видно, а спутники его – ослы, потому что не смогли сделать ничего лучшего, чем сломать  ногу и залезть в капкан.

Только он отошел от лестницы, я ухватил Леньку за рукав и потянул за собой. Мне хотелось быстрее забраться наверх и там уже сориентироваться.

Лестница предательски заскрипела, но голос громилы заглушил звук, и голова моя первой появилась на чердаке. Маринка так широко раскрыла глаза, что в них можно было прыгнуть, и прежде чем я сказал: «Тс-с!», она взвизгнула: «Ой!» Впрочем, у преступников и так хлопот хватало, и они не обратили на это внимания.

Когда же мы очутились перед Маринкой оба, та не упала только потому, что уже лежала на старом матраце, связанная по рукам и ногам. Голоса бандитов здесь звучали так явственно, что я понял: нас им тоже прекрасно слышно.

- Бежим! – зашептал Ленька. Он  направился к пленнице, чтобы ее освободить, но сделал это неловко, и потолок под его ногами забухал.

- Тихо! – сразу донеслось снизу. – Кто там ходит? Девчонка-то связана...

Тягостная минута заставила нас поволноваться – я даже испугался, а Ленька, не будь дураком, обрезал Маринкины веревки перочинным ножиком, но, на этот раз, соблюдая тишину.

- Пойду погляжу, - произнес в чулане Петруха. – Сдается мне, что мы здесь не одни... Дверь тоже... будто ее специально закрыли... Проклятие! Фонарь бы сюда!

Он, спотыкаясь, пошел искать обратную дорогу, а мы, не сговариваясь, кинулись к лазу и сделали то, что делали много раз прежде – вытянули лестницу наверх и с шумом бросили ее себе под ноги.

- Там кто-то есть! – уже громко крикнул Петруха. – Лестницу убрали! Слышите?.. Эй, там, кончайте шутить! Нам нужно подняться!..

- Где ствол? – завопил вдруг главарь. – Ты его оставил?

- Да! – зло ответил виноватый. – Откуда же я знал, черт их возьми!

- Сматываемся! Кто бы это ни был, они видели и слышали нас...

Мы ликовали! А тут еще Маринка светящимися от счастья глазами указала на обрез, лежащий возле печной трубы. Мы кинулись к нему одновременно, но первым успел Ленька. Он сразу же движением, виденным неоднократно в кино, дослал патрон в патронник, поднял обрез над головой, зажмурил глаза и спустил курок  .

Выстрел прогремел так громко, что мы все вздрогнули. Не сомневаюсь – бандиты тоже, потому что это был для них сигнал к бегству. Они бросились к выходу, осыпая нас проклятиями и оставив на чердаке оружие и еще какие-то вещи, сваленные в кучу: им стало не до того – спасти бы шкуру. Ленька протянул обрез мне, и я в точности повторил его движения – и грянул еще один выстрел. С крыши посыпались осколки шифера и щепки от досок

- Дайте мне! – попросила Маринка. – Только зарядите...

Я передернул затвор, протянул ей оружие, но она не успела даже взять его толком, когда с улицы донесся раздирающий душу вопль:

- Не надо-о!!! – И вслед за этим два выстрела гулко разрезали тишину. Мы бросились к печной трубе, думая, что стрелять могут и в нашу сторону; Маринка, конечно же, уронила обрез под ноги, и совсем рядом от нас в дерево впилась пуля: оружие выстрелило само собой, от удара.

Целую минуту мы сидели бледные от только что пережитого страха, пока, наконец, Ленька не протянул чуть дрогнувшим голосом:

- Они... э-э... уже ушли?

- Наверно, - отозвался я, и от собственных голосов нам стало немного спокойнее. Мы опять прислушались, но только где-то вдалеке уловили вой милицейских машин. Других звуков снаружи не доносилось.

- Даже если они еще не удрали, то теперь-то наверняка почешут как миленькие! – Маринка была на удивление спокойна, будто всего полчаса назад не подвергалась смертельной опасности, общаясь с убийцами.

- Как вы думаете, нас отсюда скоро снимут? – спросила она. – Папа не знает, что я здесь.

- Твой папа весь извелся уже, - ответил я. – Мы недавно были у тебя дома.

- Нет, - покачала головой Маринка. – Это бабушка только изводится, а папа молодец... Он всегда спрашивает после таких вот приключений: «Ну, что новенького ты мне сегодня расскажешь?»

В маленьком оконце чердака было видно, как целая группа машин с зажженными фарами подкатила к самому краю пустыря, и стали слышны вой сирены и лай собак.

Через десять минут мы все трое мчались в милицейском «уазике» по ночному городу, и, несмотря на радость,  страшно хотели спать. Но уснуть нам позволили только под утро, после того, как мы провели опознание преступников. В помещении дежурного были введены двое  мужчин, и мы, даже забыв о сне, во все глаза смотрели на них.

Один из них – довольно худой и низкорослый по сравнению со своим товарищем – имел кровоточащую рану на лбу и подбитый глаз; второй же – массивный и бородатый – казалось, не пострадал вовсе, если не считать унылого лица и потухших глаз.

- Вы узнал их, ребята? – спросил милиционер.

- Да! – быстро отозвалась Маринка. – Этого вот звать дядя Петя, а этого – дядя Гриша.

- А вы, мальчики?

Мы с большим смущением должны были признаться, что никого не разглядели из-за темноты, а вот голоса слышали очень отчетливо. Пойманным дали прочитать газету, и мы тотчас заявили:

- Ага, они самые!

Нас снова посадили в машину – и через полчаса я уже спал сладким сном, а возле кровати до самого утра находилась заплаканная мама.

Лишь на другой день мы узнали, что в спешке грабители оставили деньги на чердаке среди прочих вещей, а выстрелы, которые донеслись с улицы, оказались роковыми: главарь Гриша застрелил из нагана своего пострадавшего при падении товарища, чтобы тот не был им обузой при побеге.


10


После этого случая мы с Ленькой прославились на весь город и могли приходить к Маринке Сорокиной в школу, не опасаясь кулаков местных мальчишек. Они останавливали нас и вместо вопроса, откуда мы и что тут делаем, спрашивали совсем о другом:

- Здорово палить из обреза, а?.. А почему вы промахнулись в остальных бандюг? Ведь стреляли-то три раза!

Мы солидно объясняли им, что первый раз стреляла девчонка, а вот вторая пуля едва не угодила в голову главарю. Пацаны понимающе кивали, пожимали нам руки и пропускали.

Весна уже полностью вступила в свои права, и прошло время сладкого березового сока, который мы пили бутылками. Распустившаяся листва открывала новый период - когда на деревьях начинают летать майские жуки.

Вообще весь год был разделен у нас на своеобразные календы – отрезки времени, которые не отмечены в общепринятом календаре, но известны каждому мальчишке. Еще не выучив, как следует, названия месяцев, я уже знал, что существует время таяния сосулек, когда можно было пускать кораблики на ручьях; время схода последнего снега - в эти дни девчонки расчерчивали асфальт различными играми, а мальчишки гоняли мяч до посинения; в то же время появлялись подснежники, и мы ходили за ними в лес, попутно набирая березового сока, сморчков и т.д.

В первые же дни появления жуков мы с Ленькой отправились в луга, расположенные вдоль железной дороги, где росли низкорослые березки. Там без особого труда натрясли с сотню насекомых, распихали по бутылкам и, конечно же, притащили в школу.

Ребята, увидев столько жуков, обалдели от счастья и принялись их у нас выпрашивать, а мы всех и раздали. Спичечных коробков ни у кого не оказалось, и добычу засунули кто куда. А на уроке арифметики жуки как по команде стали вылезать из парт, портфелей, карманов и разлетаться по классу. Визг установился жуткий, потому что терять их никому не хотелось.

Вероника Григорьевна в отчаянии поставила в угол Петьку Заборова и Пашу Королькова, который от жадности взял у нас больше всех жуков, а потом во время урока надумал ползать за ними под партой. Там он каким-то образом проявил нескромность в отношении юбки Юльки Кулигиной, и наша штатная ябеда подняла тревогу. Пашу вытащили на свет Божий, и когда объявили его проступок, сестра Маша так громко захихикала, что рассерженная учительница записала ей в дневник: «Смеялась над наказанием брата, за что сама получила замечание».

- Раньше за это пороли!  - назидательно произнес Степка Зазнайский, а Нинка Соколова, наш бессменный председатель, совсем уж солидно заметила:

- До революции... Кнутом.

- Ха-ха! – ответил из угла Петька Заборов, воспользовавшись тем, что Вероника Григорьевна замолчала на минутку, чтобы передохнуть. – Сама ты «кнутом»!.. Плеткой лупили и еще розгами!.. Так это не страшно – не то, что железной линейкой!

Что могла возразить Соколова?  Все знали, что родители Заборова иной раз прохаживались пониже его спины складным метром. Это было очень больно, но заставляло Петьку собираться с духом для учебы и быстро исправлять двойки. К слову сказать, его спортивные результаты их волновали намного меньше. За них Заборова не наказывали.

После майских праздников, когда школьные дружины провели ежегодные мероприятия по сбору металлолома и макулатуры, а работы на школьном участке закончились, настала очередь подготовки к встрече Дня пионерии.

- Ребята! – Учительница казалась озабоченной. – Нам нужно подготовить программу. Состоится смотр каждого класса, и лучшие отряды будут направлены на общегородской слет во Дворец Пионеров.

Тотчас Нинка Соколова подняла руку и попросила слова:

- Вероника Григорьевна, можно я скажу? – и, получив разрешение, затараторила: - Надо очень многое успеть сделать, ребята. Я думаю, будет неплохо, если весь класс выучит одну строевую песню и одну речевку. Мы научимся хорошо ходить... то есть, маршировать, а потом подготовим еще несколько номеров... Кравцов, Зарубин и Синичкин могут написать стихотворение, посвященное празднику, девочки разучат танцы, кто-нибудь отрепетирует смешные сценки – и у нас выйдет целый спектакль...

За прошедший год весь класс сильно изменился: мы стали более спокойными и сдержанными. Прежде я, Ленька или Петька Заборов обязательно замахали бы руками и закричали, что нас это не касается, и пусть маршируют только старшеклассники. А теперь мы только возразили, что речевку можно не репетировать, потому что нас все равно не пустят во Дворец пионеров: ростом не вышли. Да и песню нечего разучивать, а для ритмичности такт отбивать на барабане. Выйдет проще. Но оказалось, что и песня и речевка - элементы обязательные, и без них не обойтись.

Тогда все набросились на культурно-развлекательную часть программы и раскритиковали все председательские задумки. К сожалению, на помощь Соколовой пришла учительница, и мы отступили. Сразу же были распределены обязанности, и их утвердили общим голосованием. Нам с Ленькой, помимо стихотворения, поручили подыскать  хорошую песню и выучить ее на два голоса с тем, чтобы кто-нибудь из девочек потом мог бы подыграть на пианино и подпеть.

- Споем «Крейсер «Аврору», - небрежно махнул рукой Ленька, когда мы остались вдвоем, и все решилось. Сочинительство доверили Илье Синичкину, и тот не возразил.

Едва мы вышли из школы, как увидели любопытную картину: по дорожкам стадиона, что было духу, неслась Маринка Сорокина. Она изредка оглядывалась назад и после этого прибавляла скорости, а за ней на расстоянии пяти шагов мчался раскрасневшийся Генка Распутин и пыхтел как паровоз.

Заметив нас, Маринка развернулась и припустилась в нашу сторону.

- Чего это она? – не понял Ленька. Я уже почувствовал, что сейчас придется помахать кулаками, и бросил портфель прямо на землю. Однако, подбежав, девочка остановилась и очень миролюбиво принялась рассматривать подходящего следом Генку.

- Ну и сильна ты на ноги! – восхищенно признался тот.

- Ага, - ответила Маринка и после этого обратилась к нам: - Привет, мальчики!

Мы поздоровались с ними обоими, и Ленька поинтересовался, чего это они неслись, как угорелые.

- Гена спросил меня, как я оказалась вместе с бандитами и где увидела их первый раз. А мне было скучно, и я предложила: «Догонишь – расскажу!»

- И не догнал! – в недоумении развел руками здоровяк Распутин. – Эх, ты и бегать!..

- Ладно уж, расскажу! – смилостивилась Маринка и в двух словах описала ему то, что мы уже прекрасно знали. Она шаталась как раз возле кассы, когда подъехали бандиты и стали стрелять в инкассатора. Рядом находились еще две женщины, но они от испуга бросились бежать, а Маринка, наоборот, во все глаза смотрела и запоминала. И будто сфотографировала и фигуры нападающих, и их автомобиль без  номера.

Позже, гуляя по переулку, граничащему  с пустырем, она увидела во дворе похожую машину, из которой вылезали та самая троица, но уже без масок на лицах. Интуиция девочки подсказала ей, что здесь нечисто и нужно разобраться до конца. Поэтому она и проникла в дом Кикиморы. А там ее поймал стоящий на охране бандит и затащил на чердак – к своим подельщикам.

Генка успокоился и отцепился от нас, а Маринка, сразу потеряв к нему интерес, сообщила:

- Я не пошла сегодня в музыкалку. Сходим на речку?

И мы, дождавшись Ленку Малышеву, направились к реке.

Солнце уже чуть припекало, вода немного прогрелась, и рыбаки заходили в нее по колено.

Огромный пляж был почти полностью залит: вода не сошла после ледохода, а кое-где образовывались заводи, постепенно высыхающие и превращающиеся в обыкновенные лужи. В них частенько помимо мальков оставались рыбешки покрупнее, не успевшие вовремя вернуться в большую воду. Нам, мальчишкам, не было ничего веселее и интереснее вылавливать эту мелочь при помощи различных ухищрений – запруд, корзин, а то и кусков марли.

В последние дни весны лужи эти привлекали нас еще тем, что вода в них прогревалась быстрее, чем в реке, и можно было ползать там раздетыми. Пойманных рыбешек мы затем отпускали, швыряя подальше от берега и наблюдая, как взлетают фонтанчики в месте их падения. Иной раз, правда, осматривая добычу, Ленька говорил чуть с сомнением:

- Кажется, Тимофей от нее не отказался бы...

Я представлял хитрого кота, пожирающего такую маленькую рыбку, и возражал:

- Ему будет мало. Он прожорливый...

Иногда мы отправлялись к рыбакам и выпрашивали у них мелочь, и вечер заканчивался для Тимофея грандиозным праздником.

В тот день мы пришли очень удачно. Двое рыбаков, забросив «закидушки», занимались приготовлением ухи, а, увидев нас, замахали руками, приглашая к костру.

- Что, пострелята, есть будете? - спросил басом один из них – бородач с добрыми глазами и большими руками. Он обращался с ложкой так осторожно, что, казалось, забудь на секунду о своей силе – и та обязательно сломается.

- У вас уха? – поинтересовалась Маринка.

- Самая настоящая!

- Тогда будем, - ответил за всех Ленька. – Я вообще голодный, как черт!

- Ого! – отозвался на это второй рыбак – парень лет двадцати, очень подвижный и ловкий – судя по тому, как он резал хлеб и открывал консервы одним и тем же ножом. – Небось, с уроков сбежали, а?

- Нет, - ответил я. – Мы отсидели, что положено, а там еще собрание – скукотища!..

- Это ты, брат, зря так, - усмехнулся бородач. – Привыкай понемногу. Без собраний никак нельзя. Даже у нас – в обществе охотников и рыболовов – есть свои собрания, понял?

- Так то совсем другое дело! – вступил в спор Ленька.- На такое и я пошел бы! А вы просидите хоть час, если председательница каждую секунду учит, как нужно готовиться к празднику пионеров? Что, мы сами дураки, что ли? И зачем нужны эти песенки со стишками, как на уроке чтения? Давайте лучше голубятню построим и назовем ее именем Дня пионерии!

- Эк, ты загнул! – удивился бородач. – А девочки поспокойнее или такие же хулиганки?

- Это наши друзья! – немного с вызовом ответила за нас Маринка.

- Все ясно! – захохотал бородач. – Одна компания! Ну, ладно, кончай спорить, я вижу, что вы народ горячий... Садись есть!

Мы не заставили себя ждать, весело рассевшись вокруг ароматно пахнущего котелка. Нет ничего вкуснее такой вот ухи, когда рыба из реки попадает сразу на огонь! Удовольствие неповторимое!

За разговором оказалось, что бородач работает инженером на заводе, сейчас в отпуске, а летом собирается устроиться заведующим пионерлагеря «Чайка». Этот лагерь располагался недалеко от города на берегу Оки. Его спутник приходился ему племянником и заканчивал в этом году третий курс института. Пока что он сдавал экзамены, но после них хотел те же три месяца работать вожатым в лагере дяди.

- Вот это здорово! – обрадовалась Маринка. – А я тоже поеду в «Чайку»!

- И я, - добавил Ленька.

- Действительно замечательно, - ответил бородач – Иван Петрович, как он сам себя назвал. – Веселенькая команда собирается, а, Дмитрий?

Его племянник широко улыбнулся и кивнул согласно.

- А вы что, не хотите к нам? – спросил затем Иван Петрович у нас с Ленкой.

- Поживем – увидим, - ответил я словами моей мамы.

- Может, поедем, - пожала плечами Малышева. – Нужно будет сказать папе.

- Если и не попадем по путевке, то все равно приедем на денек-другой, - размышляя, добавил я. – Где находится «Чайка», мы знаем.

- Милости просим, - согласился Иван Петрович. – Специально для вас оставлю свободные койки.

- Не надо, мы привычные к половикам, - ответил я, и все засмеялись шутке.

Это знакомство напомнило нам о том, что совсем скоро наступит лето, которого мы – что ни говорите о красоте и прелестях зимы! – ждали целый год. Когда еще, скажите, можно три месяца подряд не думать об уроках, а  делать все, что подсказывает фантазия? Лето обещало нам столько увлекательных занятий, что на их фоне меркли хоккей и катание на лыжах.

- Эх, скорее бы купаться! – выразив общие мысли, произнес со вздохом Ленька по дороге домой.

В тот вечер, когда, проводив Маринку и Леньку, мы вместе с Малышевой сидели возле подъезда, она сказала мне:

- Если я не поеду в лагерь с вами, ты расскажешь обо всем потом, ладно?

- Ага, - кивнул я. – Если сам поеду.

- А знаешь, как мне хочется туда? – мечтательно вздохнула Ленка. – Так хочется!..

- Почему?

- Потому что я обязательно что-нибудь выдумаю и потеряюсь, все будут очень волноваться, а ты догадаешься, где я нахожусь, и спасешь меня!.. Правда, спасешь? Как Ленька Маринку!..

- Угу, - ответил я сдержанно. – Спасу... Еще лучше и быстрее.

Ленка в такие минуты доверчиво опускала голову мне на плечо и затихала, думая о чем-то своем, а я в подробностях вспоминал Ленькины рассказы о лагере и соображал, что действительно неплохо было бы на все лето уехать жить возле реки вместе с Ленкой, Маринкой и моим другом…

А пионерский праздник мы тоже встретили весело! После демонстрации строевого шага и песни все отправились в актовый зал, где уже собрались родители, и шумно расселись на оставшиеся места. Культурная программа праздника состояла из концерта художественной самодеятельности, перерыва и танцев в вестибюле для всех желающих.

В Ленке Малышевой уже тогда росло желание заниматься танцами, но пока верх брало увлечение нашими хулиганскими выходками. К концерту она разучила целых три танца вместе с другими девочками, и они произвели очень неплохое впечатление на учителей и родителей – им здорово хлопали. Львиная доля аплодисментов досталась Ленке, так как она постоянно была на переднем плане и изгибалась, как настоящая танцовщица.

Когда мы с Ленькой вышли на сцену, а за рояль села Маринка Сорокина, ребята из класса принялись восторженно кричать, взбудоражив зал. Песня об «Авроре» была хорошо знакома, и к концу выступления все подпевали нам, после чего проводили такими хлопками, что, казалось, потолок обрушится!

Здорово встретили и Илью Синичкина, прочитавшего свои стихи очень смело и выразительно. А когда начались танцы, Ленка первым делом замучила меня: она была такая вертлявая, эта Малышева! После того, как я сказал ей: баста! – она направилась к Илье и довела до истощения и его. Выстоять сумел лишь только Петька Заборов, чьи ноги выдерживали марафон.

По дороге домой Ленку пришлось почти все время нести на себе, потому что сил у нее осталось только на то, чтобы слабо улыбаться нам и изредка кивать в знак согласия или мотать головой при несогласии.

Так кончился праздник. А с его завершением еще на один день ближе стало время, говорить о котором нужно отдельно – в другой книжке.   

       

                КОНЕЦ