Легкая Рука

Клиффорд Саймак
Легкая Рука

Я уже вернулся с обеда и остался в офисе за дежурного, отпустив Милли перекусить. Удобно устроившись в кресле и взгромоздив ноги на рабочий стол, я стал размышлять, как мне перехитрить собаку, повадившуюся ночью таскать пищевые отходы из моего мусорного бачка. Вот уже несколько месяцев я вел с ней войну и был готов на самые крайние меры.
Один раз я обложил бачок кусками бетона, чтобы пес не смог его опрокинуть, но это была большая собака. Встав на задние лапы, она преспокойно выгребла весь мусор наружу и разбросала по двору. В другой раз я прижал крышку бака тяжелым камнем, но он ухитрился спихнуть его к краю и опрокинув крышку, принялся за свое мародерство. Однажды я застал его на месте преступления и, схватив первое, что попалось под руку, бросил в него, но, поскольку он уже, видимо, не раз сталкивался с такой тактикой, его это ничуть не испугало и, переждав положенные полчаса, он снова вернулся к баку.
Я подумывал о том, чтобы поставить на куче с мусором небольшой капкан, вроде тех, что мы ставим на ондатру, чтобы он, сунувшись мордой в бачок, прищемил себе нос, что послужило бы ему хорошим уроком. Единственное, чего я боялся, так это, что я забуду убрать капкан утром в один из вторников, когда приезжает мусорщик, и тот, сунув руку в бачок, попадется в него вместо пса. Одно время я собирался обнести бачок оголенным проводом и пустить электричество, так чтобы собаку ударило током, как только она туда сунется, но я не знал, как это практически осуществить, не убив ее при этом. Но убивать пса мне не хотелось: я хотел его просто попугать.
Понимаете, я вообще-то люблю собак. Но это совсем не означает, что я должен любить их всех подряд. А когда за этой скотиной приходится каждой утро убирать разбросанный по всему двору мусор, то о какой любви может идти речь?
Пока я размышлял, что бы мне такое положить в бачок вместе с мусором, что ему наверняка понравится, и от чего его потом, как следует, прочистит, но при этом так, чтобы он остался живым, позвонил телефон.
Это был старина Пит Скиннер с Желудевого Склона.
- Ты не мог бы ко мне подъехать, - спросил он.
- Может, и мог бы, - сказал я, - а что у тебя?
- Да у меня на сороковом километре к северу какая-то яма образовалась.
- Что, просела порода?
- Да нет, выглядит так, как будто кто-то ее специально вырыл и куда-то унес всю землю.
- Кто бы это мог сделать, Пит?
- А я откуда знаю? Но это еще не все. Они оставили целую кучу песка рядом с ямой.
- Может, это песок из ямы?
- Да откуда ему быть на моем участке, - сказал Пит. – Ты же знаешь, что у меня нет песчаника. Сплошная глина. Ты же сам здесь все объездил.
- Ну, хорошо, я скоро буду, - сказал я ему.
Окружному консультанту по сельскому хозяйству звонят по самым разным вопросам, но этот звонок по своей нелепости превзошел все мои ожидания. Свиная чума, кукурузный мотылек, фруктовая тля, надои молока в районе — все эти вопросы были бы по моей части. Но какая-то яма на сороковом километре к северу?
Тем не менее, то, что Пит обратился с этим вопросом ко мне, можно было считать комплиментом в мой адрес. Я уже пятнадцать лет здесь вкалываю окружным консультантом, и конечно, многие фермеры знают меня в лицо и прислушиваются к моим советам, а некоторые, как, например, Пит, уверены, что я могу решить любую проблему. Я, как и любой нормальный человек, люблю внимание, но когда вместе с комплиментами тебе еще навешивают проблемы, это не очень воодушевляет.
Когда Милли вернулась, я отправился к Питу, тем более, что его ферма всего в четырех милях от города.
Жена Пита сказала мне, что он еще не вернулся с сорокового километра, поэтому я махнул прямо туда и нашел там не только Пита, но и некоторых из его соседей. Все они с интересом разглядывали эту яму и при этом оживленно переговаривались. Никогда до сих пор мне не приходилось видеть такой озадаченной толпы.
Яма была около тридцати футов в диаметре и тридцати футов глубиной. По виду это был почти идеальный конус. Было ясно, что такую яму не выроешь, орудуя киркой и лопатой. Земля по краям была срезана так аккуратно, словно машиной, но при этом почва оставалась мягкой и не вмятой в стены ямы, как это бывает, когда работают механизмы.
Куча песка лежала неподалеку от ямы. Разглядывая ее, я вдруг поймал себя на странной мысли, что если этим песком засыпать яму, его количества хватит, чтобы заполнить ее до краев. Это был самый белый песок, который мне когда-либо доводилось видеть. Когда я подошел к куче и взял пригоршню песка в руку, я увидел, что он был удивительно чистым. Не просто чистым, а абсолютно чистым, словно каждая песчинка была тщательно промыта водой.
Я постоял некоторое время вместе с остальными, разглядывая эту яму и кучу песка и не  видя никакого объяснения этому явлению. Мне просто ничего на ум не приходило. Была яма и куча песка. И все. Трава в этом месте несколько пожухла и приникла к земле, и по идее здесь должны быть какие-то следы от колес. Но их не было.
Я сказал Питу, что может быть ему лучше огородить это место, на всякий случай, если приедет шериф или кто-нибудь из начальства, или если этим заинтересуются ребята из университета. Пит согласился, что это надо сделать, не откладывая дело в долгий ящик.
Я вернулся на ферму Пита и попросил его жену, миссис Скиннер, одолжить мне парочку пустых  банок из-под варенья. Одну из них я заполнил песком, а другую землей из ямы, стараясь, по возможности, не повредить поверхность откосов. К этому времени Пит и пара его соседей подвезли к месту целую телегу столбов и проволоки для ограждения. Я помог им разгрузиться, а затем поехал назад, в офис, в душе позавидовав Питу. Его дело — поставить ограду, а все остальное мне нужно было решать самому.
В офисе меня уже ждали. Я отдал Милли банки и попросил ее немедленно переслать их в лабораторию почвоведения при университете. Затем я приступил к своим непосредственным обязанностям.
Народ все время подходил, и я освободился только после обеда. Я позвонил в лабораторию и сказал, что мне нужно провести анализ содержимого этих двух банок. Я вкратце рассказал им, что произошло, хотя и не все, потому что, когда потребовалось описать все подробно, я не нашел нужных слов: уж больно странно все это выглядело.
- Звонил банкир Стивенс. Спрашивал, не могли бы вы заехать к нему по пути домой, - сказала Милли.
- А что ему нужно, - спросил я. – Он, ведь, не фермер. Да и денег я у него не держу.
- Он выращивает всякие необычные цветы, - сказала Милли.
- Я знаю. Он же мой сосед. Живет на той же улице.
- Насколько я могу судить по его словам, там у них что-то произошло. Какая-то неприятность. У него был такой расстроенный голос.
Поэтому, по пути домой я остановился у дома Стивенсов. Банкир ждал меня во дворе. Вид у него, и вправду, был убитый. Он провел меня через двор в сад к своей большой цветочной клумбе. Знаете, я в жизни не видел такого варварского истребления цветов. На всем пространстве не осталось ни одного живого растения. Все цветы были помяты, порушены, и лежали на земле, словно погибшие воины на поле боя.
- Кто это мог сделать, Джо? – спросил Стивенс с такой мукой в голосе, что мне стало его жалко. Ведь, цветы так много значили в его жизни. Он специально выписывал откуда-то какие-то необыкновенные семена и выращивал и ухаживал за ними, как за своими собственными детьми. Для человека, отдавшего цветам полжизни, это был тяжелый удар.
- Похоже, кто-то распылил какую-то жидкость на них, - сказал я. – Я думаю, любой спрей, если его не разбавлять, может их прикончить.
Но когда я более внимательно присмотрелся к увядшим цветам, я понял, что это не  распылитель: на них не было следов ожогов от химикатов. Потом я увидел ямки — сначала всего парочку, а затем, по мере того, как я продвигался вглубь сада,  десятки идентичных ямок. Они были разбросаны по всему саду — примерно, дюйм в диаметре, — словно какая-то ведьма проскакала по саду на метле. Я присел на корточки и, приглядевшись, увидел, что все они уходят на конус. Так бывает, когда с корнем выдираешь из земли сорняки.
- Ты, что выдираешь все сорняки? – спросил я Стивенса.
- Нет, большие я не трогаю, - ответил банкир. - Я так ухаживал за этими цветами, Джо. Ты же знаешь. Я и сорняки оставлял столько времени, сколько надо, и поливал, и культивировал, и опылял. Все сам делал. И всегда клал то количество удобрения в почву, которое указано на пакете. У меня земля всегда была плодородной.
- Лучше удобряй навозом. Он лучше, чем любое химическое удобрение.
- Ну, вот тут я с тобой не согласен. Как показали исследования…
Это был наш старый спор, который мы ведем с ним каждый год. Я дал ему возможность выговориться, только в пол уха слушая его. Подобрав с земли несколько комочков почвы, я размял их в пальцах. Это была мертвая почва. Я почувствовал это пальцами. Она крошилась при малейшем нажатии, словно кукурузные хлопья, и была совершенно сухой даже на глубине одного фута от поверхности.
- Ты этот участок давно поливал? – спросил я его.
- Вчера вечером, - сказал Стивенс.
-  И когда ты обнаружил, что цветы погибли?
- Сегодня утром. Вчера вечером ими можно было любоваться. А теперь, вот, - и он растерянно заморгал глазами. Я попросил у него пустую банку для варенья и заполнил ее образцами почвы.
- Я это отошлю в лабораторию, и мы узнаем, в чем дело. Может быть, с почвой что-то не так, - сказал я.
Подъезжая к дому, я услышал громкий лай собак. Целая свора их собралась у моей изгороди и все они отчаянно облаивали кого-то. Некоторым псам покоя не дают соседские кошки. Я припарковал машину и, взяв валявшийся черенок от старой мотыги, отправился на выручку бедняги, которого они, по-видимому, загнали в угол.
Увидев меня, собаки разбежались, а я принялся за поиски кота в зарослях живой изгороди. Но кота там не оказалось, что разожгло мое любопытство. Мне было интересно узнать, что привлекло их внимание. И я стал обследовать местность.
И нашел это.
Оно лежало на земле, забившись в самую гущу кустов, куда заползло для защиты. Наклонившись, я вытащил его на свет Божий. Это был какой-то незнакомый мне сорняк, около пяти футов длиной, с очень странной корневой системой. У него было восемь корней, каждый из которых был около дюйма в диаметре у начала растения и сужался до четверти дюйма к концу корневища. Они не были перепутаны, как обычно, а росли двумя ровными рядами, по четыре штуки в каждом ряду. Я осмотрел корни и заметил, что их концы не оторваны, как это бывает у вытащенных из земли растений, а заканчиваются крепкими, несколько притупленными к концу отростками.
Стебель у основания был толщиной примерно с кулак. От него отходили четыре основные ветки, покрытые густой мясистой листвой, Но концы веток, приблизительно на целый фут были начисто лишены листвы. На них красовались семенные мешочки, самый большой из которых был размером со старомодную кофейную кружку.
Некоторое время я сидел на корточках, не в силах оторвать глаз от этого диковинного растения. Чем дольше я глядел на него, тем больше оно меня озадачивало. Будучи консультантом по вопросам сельского хозяйства, я, как вы сами понимаете, обязан разбираться  в ботанике, а это растение просто поставило меня в тупик.
Я протащил его через лужайку к гаражу и оставил  в пристройке, где я храню инструменты, решив, что я зайду туда после ужина и более внимательно осмотрю его. Потом я прошел в дом и занялся готовкой ужина. Я решил поджарить стейк и нарезать миску салата.
Многие в городе удивляются, что я продолжаю жить в своем старом доме, где нет особых удобств, но я привык к нему и не имею желания переезжать куда-либо, поскольку он мне ничего не стоит, кроме налогов и расходов на его поддержание в порядке. Последние несколько лет мать чувствовала себя очень плохо, и мне приходилось заниматься всем понемножку — и уборкой, и готовкой — поэтому я со всем справляюсь.
Помыв посуду после ужина, я просмотрел вечернюю газету — там ничего особенного не было — а затем достал старый учебник по ботанике, надеясь найти там нужную информацию. Ничего полезного там для меня не оказалось, и перед тем, как лечь спать, я взял фонарь и вышел на улицу еще раз поглядеть на него. Я полагаю, мне тогда пришла мысль, что при более внимательном осмотре я смогу подобрать к нему ключи.
Я открыл дверь пристройки и посветил фонариком в то место, где я оставил этот сорняк на полу. Вначале я его не заметил, а потом, услышав что-то похожее на шелест листьев, идущий из одного угла, посветил в этом направлении.
Оказывается, оно уже переползло в этот угол и в данный момент изгибалось вверх, подобно выгнувшему спину человеку, упрямо цепляясь ветками за стену. Я стоял, наблюдая за его конвульсиями с широко открытым ртом и чувствуя, как в душу заползает страх и ужас. Потом я кинулся к ближайшему к двери углу, где у меня был топор.
Я бы наверно разрубил его на мелкие кусочки, если бы ему удалось выпрямиться во весь рост. Но глядя на него, я понял, что этой твари не удастся встать на корни. Я не удивился, увидев, что она снова повалилась на пол.
Мое следующее действие было таким же непоследовательным и безотчетным, как и бросок за топором. Я нашел старое корыто и наполнил его наполовину водой. потом я поднял растение с земли, при этом оно шевелилось под рукой, как червяк, и сунул его корнями в воду, а корыто пододвинул вплотную к стене, чтобы дать ему возможность подняться. Затем я вернулся в дом и там, порывшись в шкафах, отыскал лампу солнечного света, которую я приобрел пару лет назад, когда меня прихватил приступ артрита. Я закрепил лампу так, чтобы ее свет падал на растение, но не очень близко к нему. Потом я набрал полную лопату земли и бросил землю в корыто.
В общем, решил я про себя, это все, что я могу сделать для него в данный момент. У него есть вода, питательная среда и искусственное освещение. Думаю, что я тогда побоялся, что, начав экспериментировать, я могу погубить его, потому что совершенно не представлял, что ему было нужно для выживания.
Но, по-видимому, я все сделал правильно. Растение стояло прямо и следило за каждым моим шагом, поворачивая в мою сторону свою кофейную чашку-почку. Я понаблюдал за ним некоторое время и, отодвинув лампу на безопасное расстояние, чтобы часом не опалить его плодоножку, отправился назад, домой.
И вот в доме-то на меня и нашел приступ безотчетного страха. Я, конечно, был напуган и в пристройке, но это был своего рода шок, а дома, размышляя над случившимся, я понял, что это — не просто растение. И хотя я не решился произнести эти слова вслух, но в душе я не сомневался, что мой гость — космический пришелец.
Некоторое время ушло на размышление о том, каким образом он попал сюда и были ли ямки в саду банкира Стивенса тоже его рук делом, а также был ли он причастен к огромной воронке на сороковом километре к северу от фермы Пита Скиннера.
Мне захотелось еще раз увидеть своими глазами изувеченную цветочную клумбу банкира, и я сидел, взвешивая все за и против, потому что было три часа ночи и в это время мое появление там могло показаться более, чем подозрительным. Но мне важно было убедиться в своей правоте.
Я прошел задами к дому Стивенса и тихонько пробрался к нему в сад. Прикрывая фонарик шляпой, я еще раз осмотрел ямки его поруганной клумбы. Меня не удивило, когда я обнаружил, что ямки шли рядами из восьми углублений — по четыре с каждой стороны: именно такие следы мог оставить мой пришелец, когда он вонзал свои корневища в землю. 
Я насчитал по меньшей мере семь таких наборов отпечатков и был уверен, что больше их не  найду. Поэтому я не стал там долго задерживаться, боясь, что банкир проснется и, увидев меня здесь, начнет задавать неприятные вопросы. Поэтому я вернулся тем же путем домой как раз в тот момент, когда мой воришка-пес увлеченно инспектировал содержимое моего мусорного бака. Он так глубоко засунул морду в бак, что я смог подобраться к нему вплотную. Почуяв мое присутствие, он судорожно заскреб лапами по стенкам бака, пытаясь выбраться, но застрял там, и я не упустил шанса дать ему хорошего пинка по заду и он вылетел со двора с рекордной для своих возможностей скоростью. Я прошел к пристройке и открыл дверь. Корыто, наполовину заполненное грязной водой, стояло на месте и лампа солнечного света ярко горела, но растение исчезло.  Я обошел всю кладовку, но его там не было. Поэтому я выключил лампу и отправился домой.
По правде говоря, я даже немного обрадовался, что растение куда-то делось. Но когда я подошел к дому, я увидел, что оно все еще здесь. Оно уже нашло себе место в цветочном ящике, и кусты герани, которые я заботливо выращивал всю весну, свисали безжизненными плетьми по его сторонам.
Я стоял и смотрел на него, как на нашкодившую собаку, и у меня было чувство, что оно на меня тоже смотрит. Я вдруг осознал, что ему не только пришлось проделать путь от пристройки к дому и вскарабкаться в цветочный ящик, но открыть дверь подсобки и снова закрыть ее.
Растение стояло в ящике, крепкое и прямое, и по-видимому, чувствовало себя прекрасно. Здесь ему явно было не место, словно кто-то воткнул в ящик стебель зрелой кукурузы. Хотя и на кукурузу оно тоже не очень походило. Я взял ведро воды и вылил в цветочный ящик. Пока я делал это, я вдруг почувствовал чье-то прикосновение к голове, как будто кто-то погладил  меня по макушке. Подняв глаза, я увидел, что растение склонилось надо мной и опустило на голову одну из своих веток. Его лист на конце растянулся в ширину и стал похож на руку с растопыренными пальцами.
Я прошел в дом и поднялся в спальню, успокаивая себя мыслью о том, что если оно станет ко мне приставать или поведет себя агрессивно, все, что мне нужно будет сделать, это подмешать мышьяк, или какой-нибудь другой яд,  в удобрение и полить его этой смесью.
С этой мыслью я и заснул.
На следующее утро мне пришла в голову идея починить старый парник, посадить туда моего визитера и держать его там под замком. Похоже, что пока что он был настроен дружелюбно, но как долго это продлится, я сказать не мог.
После завтрака я вышел во двор, решив, что в течение дня его надо держать в гараже, но в ящике его уже не было. Не было его и во дворе. Поскольку день был субботний, когда в город приезжает много фермеров и некоторые из них наверняка заглянут ко мне, я не хотел опаздывать на работу.
Весь день я был чем-то занят и у меня не было времени ни на размышления, ни на беспокойство по поводу растения. Заворачивая в бумагу банки с образцами почв из сада банкира, которые я намеревался отослать в лабораторию, я подумал, что там  наверняка найдется специалист, с которым я мог бы поговорить. Я также решил, что надо будет связаться с кем-нибудь из Вашингтона, правда я не имел представления с кем и в какой департамент звонить.
Вернувшись домой вечером, я обнаружил, что растение нашло себе прибежище в саду, на грядке, где у меня были посажены редиска и салат. Несколько пучков салата выглядели совсем увядшими, но все остальное было в порядке. Я внимательно посмотрел на растение, которое приветственно помахало мне ветками. В том, что это было адресовано мне, я был совершенно уверен, потому что в воздухе стоял полный штиль. Оно также кивнуло мне своей чашкой-почкой, как бы давая знать, что  признает меня. Так оно и было.
После ужина я обследовал изгородь перед домом и обнаружил еще два экземпляра растения. Оба были мертвы. Мои соседи ушли в кино, и я осмотрел и их участок тоже и обнаружил там еще четыре растения под кустами и в дальнем углу огорода, куда они заползли перед тем, как издохнуть. По моим подсчетам, семь этих тварей выбрали клумбу банкира Стивенса для утоления голода и химическое удобрение, которое он подкладывал в почву, убило их всех, кроме одного. Этот единственный оставшийся в живых экземпляр сейчас находился у меня в саду, истребляя мои овощи на грядках. Интересно было выяснить; почему салат, герань и цветы на клумбе Стивенса  так отреагировали на их вторжение. Возможно, эти пришельцы вырабатывали какой-нибудь яд, который они пускали в почву, огораживая себе территорию. Это было не так уж и фантастично. На Земле есть масса растений и деревьев, которые делают то же самое, используя разные методы. Или, может, они просто высасывали из почвы все, что можно — всю влагу и питательные вещества — так что остальные растения просто погибали от голода.
Я стал думать о том, зачем вообще они попали на Землю и почему некоторые из них остались на ней. Они должно быть прилетели на космическом корабле: яма на сороковом километре была местом, где они приземлились, чтобы пополнить запасы продовольствия, оставив отходы переработки в виде кучи песка.
Но как быть с семью экземплярами, которые я насчитал? Может, они просто сбежали с корабля? Или пошли в увольнение на берег и попали в беду, как это бывает с матросами судов, заходящих в большие порты?
Может быть, корабль искал пропавших членов экспедиции и, не найдя их здесь, отправился дальше? В этом случае, мое растение оказалось в положении человека, высаженного на необитаемом острове. Или, может быть, они охотились за кем-то?
Устав от бесплодных размышлений, я решил лечь спать пораньше, но долго не мог заснуть. Наконец, уже засыпая, я услышал, как в моем мусорном бачке снова роется собака. Учитывая то, что с ним произошло накануне, я подивился его наглости. Он гремел бачком на всю улицу, пытаясь его опрокинуть. Я схватил сковородку с плиты и открыл заднюю дверь. Я хорошо прицелился, но все равно промахнулся — она пролетела в трех метрах от него. Я так разозлился, что даже не пошел за сковородкой, а снова лег спать. Я не знаю, сколько часов я проспал, но проснулся я от страшного собачьего визга. Я вскочил с кровати и подбежал к окну. В небе светила яркая луна и я увидел, что пес несется по гаревой дорожке так, словно за ним сам черт гонится. А на хвосте у него сидит растение. Зацепившись веткой за его хвост, оно буквально летело за ним по воздуху. При этом оно нещадно хлестало его по спине остальными ветвями.
Они выскочили на улицу и пропали из виду, но еще некоторое время после того, как они исчезли, слышался истошный визг собаки. Спустя десять минут я увидел, как по гаревой дорожке возвращается растение, передвигаясь на своих восьми корневищах, как на паучьих лапках. Свернув с дорожки, оно преспокойно уселось рядом с кустом сирени, как бы устраиваясь на ночь, а я решил, что если даже оно ни на что другое не годится, сторож из него получился бы неплохой. Теперь я мог быть спокоен за мусорный бачок. Если собака вздумает еще раз появиться, она получит хорошую взбучку.
Я еще долго не мог заснуть, размышляя о том, как растению удалось узнать о том, что я терпеть не могу этого пса. Наверно, оно видело (если так можно сказать по отношению к растению), как я гонялся за ним по двору. Наконец, я заснул с приятным чувством, что мы с растением хоть в чем-то хорошо понимаем друг друга.
Следующий день был воскресение, и я начал его с ремонта парника, приводя все в порядок, чтобы можно было поместить туда растение. Между тем, оно уже облюбовало себе солнечный уголок в саду и устроилось там, совсем как огромный уродливый сорняк, который я по своей лени не удосужился до сих пор вырвать.
Мой сосед, увидев меня за работой, подошел, чтобы дать пару дельных советов, но я заметил, что он стоял, смущенно переминаясь с ноги на ногу, словно хотел сказать мне что-то, но не решался.
Наконец, он не выдержал.
- Странная вещь, - сказал он, - Дженни клянется, что видела на днях, как у тебя по саду разгуливает большое растение. И парнишка мой тоже видел, и он утверждает, что оно за ним погналось. – Явно сконфуженный своими словами, он глупо ухмыльнулся. – Ты же знаешь, дети такое могут выдумать.
- Конечно, - сказал я.
Он постоял еще некоторое время, дал мне еще пару советов, а затем ретировался к себе домой. По правде говоря, его слова меня очень обеспокоили. Если за растением действительно водится такой грех — гоняться за детьми — то это мне дорого обойдется.
Я весь день проработал в парнике, потому что он уже десять лет не использовался и был очень запущен и к вечеру я был совершенно измотан.
После ужина я вышел на заднее крыльцо и, сев на ступеньки, стал смотреть на ночное небо. Оно было сплошь усеяно звездами и их свет действовал успокаивающе. Не прошло и пятнадцати минут, как я вдруг услышал  легкий шелест. Я посмотрел по сторонам и увидел, что ко мне из сада направляется растение, неловко переваливаясь на своих восьми корнях.
Он как бы притулился рядом и так сидели вдвоем, глядя на звезды. Или, по крайней  мере, я смотрел на них. Я не могу сказать, что видело в небе растение и вообще, могло ли оно что-либо видеть. Но даже если оно и не видело ничего, в нем было что-то, какое-то свойство его растительной натуры, которое было не хуже, чем зрение. Мы просто сидели с ним вместе.
Потом растение протянуло одну из своих веток в мою сторону и обхватило мою руку своим похожим на ладонь листом. Я немного напрягся, но прикосновение было мягким и нежным, и я продолжал сидеть, не двигаясь, понимая, что если мы хотим наладить отношения, то это надо начинать, не дергаясь друг от друга.
Затем, совершенно непонятным образом, я вдруг почувствовал, что от растения идет какая-то волна благодарности, что ли, как будто оно за что-то благодарит меня. Я повернулся к нему, чтобы увидеть, как ему это удается, но оно ничего не делало — просто сидело рядом, а его "рука" лежала на моей руке. Однако, каким-то, одним ему присущим образом растение пыталось дать мне понять, что оно признательно мне за то, что я спас ему жизнь.
Как вы понимаете, не было сказано ни одного слова. Кроме шелеста, издаваемого его листьями, оно не произносило ни звука. Однако, я понял, что оно обладает какой-то особой системой коммуникации и передает свои ощущения ни словами, ни мыслями, а эмоциями. Эмоциональными образами — глубокими, ясными и абсолютно искренними.
В конце концов, этот непрерывный поток благодарности меня несколько смутил, и я решил положить ему конец.
- Да, ничего, все нормально, - сказал я. – Ты бы то же самое для меня сделал.
Каким-то образом растение, должно быть, поняло, что его благодарность принята, потому что это ощущение постепенно сошло на нет и на его место пришло другое — ощущение покоя и тишины. Растение поднялось и заковыляло назад, в сад, а я крикнул ему вослед:
- Эй, растение, погоди минутку!
Оно, по-видимому, поняло, что я его зову и обернулось. Я подошел к нему, взял его за ветку и повел вдоль границ моего хозяйства. Если система связи налажена, думал я, то она должна передавать и другие чувства, а не только ощущение благодарности, покоя и тишины. Поэтому, идя с ним вдоль изгороди, я напряженно думал об одном — что он не должен заходить за пределы этого пространства. К концу этой прогулки, от усилий сосредоточиться  я был весь, как выжатый лимон, но, по-видимому, до него дошло, потому что я чувствовал, что оно как бы со мной соглашается. Потом я нарисовал в воображении образ растения, преследующего ребенка, и запретил ему делать это. Я помню, что даже мысленно погрозил ему пальцем. Растение опять согласилось. Я попытался внушить ему,  чтобы он не ходил по двору средь бела дня, когда его могли заметить люди. Это оказалось намного  сложнее. То ли сама идея была ему непонятна, то ли я уже порядком подустал, но, когда он, наконец, выразил свое согласие, мы оба еле на ногах держались от усталости.
Лежа в постели в ту ночь, я много думал о проблеме коммуникации. Это была, конечно, не телепатия, но, скорее, наша способность оперировать мысленными образами и эмоциями. Я понял, что это мой единственный шанс. Если бы я научился общаться с ним — не важно как — и растение смогло бы передавать более конкретные образы, то оно бы нам рассказало много интересного. Тогда бы его все приняли, в него бы поверили и власти признали бы в нем разумное существо. Я решил,  что прежде всего его надо познакомить с нашим образом жизни, довести до его сознания, почему мы живем таким образом. И поскольку я не мог вывести его за пределы своего двора, мне видимо придется у себя дома.
Помню, как меня позабавила в ту ночь мысль о том, что мой дом и двор станут классом для пришельца из космоса.
На следующий день мне позвонили из лаборатории почвоведения при университете.
- Что это вещество вы нам прислали? – возмущенно спросил меня работник.
- Просто образец почвы, которую я собрал, - ответил я. – А что, что-нибудь не так?
- Образец Один —  с ним все в порядке. Это — обычная почва, типичная для нашего района. А вот, Образец Два, этот песок, это — черт знает что такое! В нем и частички золота, и серебра, и меди! Все в микроскопических количествах, конечно, но, если, как вы говорите, у вашего фермера там его целая куча, то он богач.
- Я думаю, там у него не меньше двадцати-пяти – тридцати грузовиков наберется.
- Откуда он взял его? Откуда оно взялось?
Я сделал глубокий вздох и выложил ему все, что мне было известно об инциденте на сороковом километре участка Пита.  Он сказал, что срочно выезжает на это место и прежде чем он повесил трубку, я успел спросить его о третьем образце.
- А что он выращивал на этом участке? – спросил меня лаборант озадаченно. – Я не помню, что б какое-нибудь растение могло так начисто высосать все питательные вещества из почвы! Вы ему скажите, чтобы он внес побольше органических удобрений, извести и все, что необходимо для обогащения почвы. Иначе там ничего не вырастет.
Работники лаборатории приехали на участок Пита, захватив с собой других сотрудников университета. Позднее на той же неделе, после того, как известие о загадочной яме появилось во всех газетах под крупными заголовками, на участке объявилась пара специалистов из Вашингтона. Но поскольку никто им ничего толком не смог объяснить, они так и уехали, не солоно хлебавши. Газеты еще пару дней помусолили эту тему; но в отсутствие научной информации интерес к ней упал.
Все это время многочисленные зеваки и искатели острых ощущений  толпами слонялись по участку Пита, глазея на яму и кучу песка. Они растащили больше половины кучи на сувениры и Пит был вне себя от ярости.
- Я вот что решил, - сказал он мне при встрече, - возьму и завалю эту яму оставшимся песком, и делу конец.
Так он и сделал.
Между тем, дома ситуация тоже не стояла на месте. Растение отлично усвоило все, что я сказал ему по поводу передвижений по двору в дневное время и в отношении к детям. Днем оно добросовестно изображало из  себя сорняк, оставаясь на месте и сохраняя спокойствие, так что никаких жалоб больше не поступало. Большой радостью было также то, что пес, лазавший в мой бачок, больше сюда носа не показывал.
Несколько раз во время всей этой заварушки вокруг кучи песка на участке Пита у меня возникало желание рассказать кому-нибудь из университетских товарищей о моем Растении. И каждый раз меня что-то удерживало: просто не клеился разговор, и все тут.
А так, все было в порядке.
Я позволил Растению наблюдать за тем, как я разбираю и собираю электромотор, но не был уверен, что оно что-либо поняло из моих объяснений. Я показал ему, как он работает. Я объяснил ему, в двух словах, закон сохранения и превращения энергии и показал его действие на примере работы электромотора, но когда дело дошло до электричества, в котором я и сам-то не очень разбираюсь, я "забуксовал" и, в конце концов, бросил это занятие. Честно говоря, я не уверен, что Растение что-нибудь поняло.
С двигателем автомобиля мне повезло больше. Мы потратили все воскресение, разбирая и собирая его вместе. Растение наблюдало за моими действиями с большим интересом. Конечно, все это приходилось делать в гараже при закрытых дверях, а день, как назло, было очень жаркий. Было бы гораздо приятнее провести его на рыбалке, чем возиться с этим мотором. Я на раз спрашивал себя, стоит ли вообще это делать. Наверняка, можно было бы объяснить все это более доступными способом, нужно было только его найти.
Я настолько устал от всех этих занятий, что на следующее утро не услышал будильника и проснулся на час позже обычного. Я быстро оделся и побежал в гараж. Открыл дверь и смотрю: там мое Растение.  Оно разбросало все детали двигателя по полу и в упоении собирало их. У меня было желание взять топор и расправиться с ним на месте, но я вовремя остановился. Я закрыл за собой дверь гаража и отправился пешком на работу.
Весь день я размышлял над тем, как Растению удалось проникнуть в гараж. Мог или он незаметно проскочить туда, пока я возился с мотором или, все-таки, ему удалось самому открыть замок?  Я также думал о том, в каком состоянии я найду машину, когда вернусь домой. Я был почти уверен, что придется полночи потратить, собирая ее по частям.
В этот день я ушел с работы раньше. Если мне придется заниматься машиной, то надо будет начать пораньше, чтобы успеть до ночи.
Когда пришел домой, я увидел, что двигатель собран, а Растение стоит себе преспокойно в саду, изображая из себя гадкий сорняк. Увидев его там, я понял, что ему ничего не стоит открыть замок, потому что я закрыл его на ключ, уходя на работу утром.
Я сел в машину и повернул ключ зажигания, уверяя себя на спор, что она не заведется. Но она завелась. Я прокатился по городу, чтобы проверить, все ли в порядке, но мотор работал как часы.
Для своего следующего занятия я решил взять что-нибудь попроще. Я достал свой плотницкий инструмент, показал Растению и дал ему понаблюдать, как я делаю скворечник. Не то, чтобы мне нужен был еще один скворечник — их здесь предостаточно — просто, так мне было удобнее всего показать Растению, как мы работаем с древесиной.
Оно внимательно наблюдало  за моими действиями, и по-видимому, поняло основную идею, но я почувствовал, что его охватила какая-то печаль, которая тут же передалась мне. Я положил ему руку на ветку и мысленно спросил его, в чем дело.
Его реакция была очень грустной, словно речь шла о чьих-то похоронах. Это меня озадачило. Почему Растению так понравилось возиться с мотором, но оно так загрустило, увидев, как я делаю скворечник? Разобраться в этом мне удалось только через несколько дней, когда Растение наблюдало; как я рву цветы, собирая букет для кухонного стола.
Вот тут-то до меня и дошло. Мое Растение принадлежало тому же миру, что и цветы, и древесина, которая тоже, когда-то была растением. Я стоял с букетом в руках, словно пригвожденный к месту пристальным вниманием Растения, и думал обо всех неприятных сюрпризах, уготованных Ему, когда выяснится, как бесчеловечно мы относимся к его подобным: вырубаем леса, используем растения для приготовления еды и шитья одежды, выжимаем или вывариваем их для изготовления лекарств.
Точно так же, наверно, реагировало бы и человеческое существо, попавшее на другую планету, узнав, что ее обитатели выращивают людей для питания. Растение не возненавидело меня и не отшатнулось в ужасе, как от зачумленного. Но было видно, что это его сильно расстроило. А когда Оно было расстроено, это было совершенно непередаваемое зрелище. Охотничья собака, страдающая головной болью, наверно выглядела бы олицетворением радости по сравнению с Ним.
Если бы мы когда-нибудь дошли до общения с помощью слов и могли говорить о таких сложных вещах, как этика или философия, я наверно бы узнал, что Оно думает о нашей цивилизации, использующей растения в утилитарных целях. Я уверен, что Оно пыталось довести до меня свои соображения, но, увы,  дальше эмоций, у нас с Ним общения не получалось.
Однажды ночью мы, как повелось, сидели с Ним на ступеньках крыльца, глядя на звезды, и, мне кажется, Растение пыталось показать мне свою родную планету или, может быть, некоторые из планет, на которых Оно побывало. Я не знаю. У меня в голове возникали смутные картины: то какое-то место, которое было жарким и красным, то другое — холодное и голубое. Было также какое-то место, которое переливалось всеми цветами радуги, и от него исходило ощущение прохлады и покоя: я чувствовал дуновение нежного ветерка, вокруг журчали невидимые фонтаны и в сумерках слышалось пение птиц. Мы просидели так некоторое время, а потом он, положив мне на руку свою зеленую ладошку, заставил меня представить образ растения. Он должно быть вложил в это немало сил, потому что картинка была четкой и ясной. Это был чахлый, почти совсем увядший цветок, который выглядел еще более жалким, чем само Растение, когда ему было грустно, если такое вообще возможно. Когда я его пожалел, Растение навело меня на мысль о доброте, а когда его охватывали чувства доброты, печали, благодарности и счастья, моим эмоциям не было конца и края.
Все эти благородные ощущения так переполняли меня, что я думал я расплачусь. Я сидел, думая о цветке и, о чудо, он, вдруг, стал возрождаться прямо у меня на глазах. Он выпрямился и расцвел, превратившись в растение необыкновенной красоты.  Я увидел, как образовалась завязь, как созрели его плоды, и как они упали в землю и из них выросли новые растения. И эти растения тоже были здоровыми и необыкновенно красивыми на вид.
Несколько дней образ возрожденного к жизни растения преследовал меня и днем и ночью, он был до того навязчивым, что мне стало казаться, что я схожу с ума. Я пытался забыть о нем, и не мог. Вконец измучившись, я решил, что единственным способом  избавиться от этого видения будет попытаться претворить его в жизнь.   
У меня во дворе за пристройкой для инструментов росла самая, наверно неказистая роза во всем нашем городе. Как ей удавалось выжить из года в год, я представить себе не мог. Я помнил этот куст с детства. Я давно собирался вырыть и выбросить его, и только то, что это место никак не использовалось, спасало его все эти годы. И тут мне пришло в голову, что именно эта бедная чайная роза и нуждается в  моей помощи. 
Поэтому я тихонько, стараясь быть не замеченным Растением, пробрался на клочок земли за пристройкой, где оно обитало, и застыл перед розой. Я стал думать о ней только самое хорошее, что давалось нелегко — уж больно жалкий у нее был вид. Стоя перед кустом с остановившимся взглядом, я чувствовал себя полным идиотом и надеялся только, что никто из соседей не засечет меня за этим глупым занятием. Ничего особенного не происходило, но я не отступался, и потом снова  приходил на это место изо дня в день. За неделю я так "вошел в роль", что уже жить не мог без этой розы.
Первые изменения произошли спустя несколько дней. В конце второй недели цветок как-то вдруг распрямился,  превратившись из пожухлого, придорожного кустика в растение, которое могло бы составить предмет гордости любого садовода. Оно сбросило свою обглоданную жуками листву и обзавелось новыми, блестящими, словно навощенными, листьями. Затем появились крупные почки, которые в одно мгновение, распустились целой охапкой нежно-желтых бутонов.
Я не мог поверить своим глазам. В глубине души я был уверен, что это дело рук моего Растения, которое незаметно для меня помогает чайной розе. Я решил, что этот эксперимент надо повторить там, где Оно не могло в него вмешаться.
Милли вот уже пару лет безуспешно пыталась вырастить в горшке махровую фиалку у нас в офисе. В последнее время даже она была вынуждена признать свое поражение в битве за цветок. Я часто отпускал по поводу ее питомца едкие шутки,  вызывая ее недовольство. Как и мою чайную розу, это растение преследовали сплошные неудачи. То ее листья поела тля, то Милли забывала поливать ее, то кто-нибудь сталкивал горшок с растением на пол. Некоторые использовали его вместо пепельницы.
Естественно, что я не мог уделить этой фиалке столько внимания, сколько моей чайной розе, но я взял за правило каждый день несколько минут стоять перед растением, думая о нем только самое хорошее. Через пару недель цветок буквально воскрес из мертвых, а к концу месяца она уже зацвела, впервые в ее короткой, растительной жизни.
Между тем, обучение Растения шло своим ходом. Вначале Оно противилось моим призывам войти в дом, но потом, проникшись ко мне доверием, все-таки вошло в него. Правда, оно пробыло в доме недолго, ибо все в нем напоминало о нашем утилитарном отношении к растениям. Мебель, одежда, крупы, используемые в пище, бумага — даже сам дом — служили тому подтверждением. Я нашел старую деревянную бочку из-под масла и, наполнив ее землей, поставил в углу столовой, чтобы Оно могло, при желании, подпитывать себя в доме. Но я не помню, чтобы Оно хоть раз захотело воспользоваться ею.
Хотя мне самому не хотелось признаваться в этом, но  и я, и Растение поняли, что наш обучающий эксперимент не удался. Возможно, кто-нибудь и смог бы довести его до конца, я не знаю. Подозреваю, что многим бы это удалось. Если бы я знал, к кому обратиться, с кем поговорить об этом? Но я боялся, что надо мной станут смеяться. Ужасная это вещь в нас, людях, — боязнь стать посмешищем в глазах других.
Кроме того, мне нужно было и о Растении подумать. Я не знал, как Оно отнесется к смене хозяина. Пока что у меня не хватало мужества предпринять что-либо в этом направлении. Да и Растение, тоже, мне ни чем не мешало. Обычно Оно выходило из сада ближе к вечеру. Выйдет, подойдет к дому и сядет на крыльцо, и мы начинаем наш молчаливый разговор: ни о чем конкретном, конечно, но так, в общем,  — о счастье и печали, о братстве, — и моя решимость расстаться с ним сама собой исчезает и мне снова приходится начинать все с начала.
Мы были, словно двое брошенных всеми ребят — два странных подростка, воспитанные в различных мирах и волею случая оказавшиеся вместе. Мы бы с радостью играли друг с другом, но к несчастью ни он, ни я не знали правил игр друг друга и не могли объяснить их на своем языке.
Да, конечно, я знаю, что вы скажите. Вы скажите, что все препятствия можно преодолеть. Например, по логике вещей, всегда можно начать  с математики. Ты показываешь своему гостю из космоса, что дважды два — четыре. Затем рисуешь схему солнечной системы, показываешь а ней солнце, а потом указываешь на солнце в небе, показываешь планету Земля на схеме и обводишь руками вокруг, как бы говоря: вот это и есть Земля. Так ты открываешь Ему свое знание солнечной системы и космоса в целом и т.д. и т.п.
А затем передаешь Ему бумагу и карандаш.
Ну, а что, если он не знает математики в нашем представлении, что, если аксиома "дважды-два-четыре" ему ни о чем не говорит? Что, если Он вообще никогда не видел рисунка? Или, что он рисовать не умеет, или видеть, слышать, чувствовать и думать так, как мы?
Имея дело с Пришельцем, надо начинать с самых простых вещей. И возможно, математика — совсем не такая уж простая штука. Да и схемы — тоже. В этом случае, надо искать какие-то другие точки соприкосновения. И начинать с каких-то универсальных истин.
Я думаю, я знаю, что ими является. Именно этому, если и ничему другому, я научился у Растения.
По-моему, одна из таких истин — счастье. И печаль — тоже. А также чувство благодарности, хотя, может, и в меньшей степени. Как и доброта. Возможно, отчасти, и ненависть, хотя мы с Растением никогда не испытывали этого чувства.
Может быть, всеобщее братство. В интересах всего человечества. Так мне кажется. Однако, доброта, счастье и братство — слишком грубые орудия, с помощью которых можно прийти к конкретному взаимопониманию, хотя в мире Растения это может быть и не так.
Время шло к осени и я стал задумываться, что мне делать с Растением, когда наступят холода. Я бы с радостью поместил его в доме, но Оно почему-то очень противилось этому. И вот, однажды вечером мы сидели с Ним, как обычно, на ступеньках крыльца, прислушиваясь к стрекотанию первых сверчков сезона.
Космический корабль спустился вниз в полной тишине. Я его не видел до тех пор, пока он не оказался на уровне верхушек деревьев. Он проплыл плавно вниз и приземлился прямо на огороде. Я испугался всего на мгновение и даже не то, чтобы испугался, а просто вздрогнул от неожиданности, хотя в глубине души я может и ждал этого момента. Где-то в подсознании я был убежден, что дружки моего Растения в один прекрасный миг найдут его.
Летающая тарелка выглядела так, как ее обычно описывают очевидцы. Она вся светилась призрачным светом, как будто она была сделана из какого-то текучего материала. Я заметил, что она висит на расстоянии фута над травой, не касаясь земли. Из нее выступили три других Растения, причем я не заметил, чтобы они вышли откуда-то: в корпусе не было никаких дверей. Они просто материализовались снаружи корабля, обшивка которого оставалась такой же непроницаемой.
Растение  положило свой лист мне на руку и слегка потянуло за собой, как бы давая мне понять, что хочет, чтобы я пошел к кораблю вместе с Ним. Оно старалось мысленно меня успокоить, посылая мне ободряющие сигналы. И пока все это происходило, я чувствовал, как между моим Растением и его товарищами идет непрерывный процесс коммуникации — нечто вроде беседы, непостижимой для моего сознания.
А потом, пока Растение стояло рядом со мной, держа меня за руку, другие растения тоже подошли ко мне. Один за другим, они прикасались к моей другой руке листьями и на несколько секунд застывали передо мной в неподвижности, и я чувствовал, как они посылают мне сигналы благодарности и счастья.
Мое Растение еще раз, в последний раз, сказало  мне то же самое, и затем все четверо направились в сторону корабля и в одно мгновение исчезли в нем. Я стоял и смотрел, как корабль взмыл в вышину и растворился в темноте ночного неба, и я уже больше не видел его. Я простоял так еще некоторое время, уставившись взглядом в ночное небо и чувствуя, как тают в душе ощущения благодарности и счастья и на их место в нее проникает чувство одиночества.
Я знал, что где-то там, наверху, находился еще больший корабль, в котором было много других Растений, одно из которых прожило со мной почти полгода, а другие, попав к нам на Землю, погибли и я нашел их трупы под изгородью соседа. Я знал также, что тот большой корабль приземлялся на участке Пита Скиннера, зачерпнув некоторое количество почвы для питания членов его экипажа.
В конце концов мне надоело смотреть в небо и оглянувшись вокруг, я заметил белое облачко соцветий моей чайной розы, выглядывающей из-за подсобки с инструментами. Это навело меня на мысли об универсальных истинах.
Мне пришло на ум, что, может быть, понятия счастья и доброты, а может, еще более сложные эмоции, о которых мы, Земляне, и понятия не имеем, используются в мире Растений точно так же, как мы используем научные истины.
Вот, ведь, расцвел же куст полуувядшей розы, когда я стал думать о ней только хорошее. И махровая фиалка тоже возродилась к жизни в ауре доброты, идущей от человека.
Быть может это покажется кому-то странным и даже глупым, но я уверен, что среди нас это тоже не такое уж редкое явление. У некоторых людей есть особый дар: в их саду все всегда цветет и прекрасно родит. Про таких людей говорят, что у них "легкая рука".
Возможно, это свойство "легкой руки" связано не столько с большим умением, сколько с добротой и душевностью человека, занимающегося своим делом.
Многие миллионы лет растительность нашей планеты считалась чем-то самим собой разумеющимся. Она всегда была с нами. Люди к  растениям относились, по большому счету, без особой любви. Их сажали или сеяли. Они вырастали. Когда подходило время, урожаи собирали. Видя, как голод сжимает свою костлявую хватку на горле нашей кишащей людьми планеты, я иногда спрашиваю себя, не подошло ли время разгадать секрет "легкой руки".
Если доброта и сочувствие помогают растению пышно цвести и плодиться, почему бы нам не взять их на вооружение в борьбе с надвигающимся голодом? Насколько больше мог бы фермер произвести, если бы он с любовью выращивал свою пшеницу?
Нет, говорю я себе, это — глупость, это принцип, который никогда не найдет себе применения. Безусловно, у нас он не сработает — ведь, мы же используем растения в сугубо практических целях. Ибо как можно убедить растение в своей особой доброте к нему, когда из года в год ты доказываешь только одно: что твой единственный интерес в нем это — съесть его, использовать в производстве одежды, или просто порубить его на дрова.
Я вышел на двор из подсобки и остановился около куста чайной розы, мысленно спрашивая у нее ответ. Куст слегка затрепетал листьями на ветру, словно девушка, которая видит, что ею восхищаются, но от него мне не передалось никакого ощущения.
Ощущения благодарности и счастья куда-то ушли. Ничего не осталось в душе, кроме чувства одиночества.
Черт бы взял этих растительных пришельцев — разбередят человеку душу, да так, что ему каша в глотку не лезет!