И ещё чего-то хотелось... рассказ-агитка, 2001

Сидючи в своём министерстве, Михаил Иванович часто думал о будущем. Думал и оглядывал исподтишка это самое будущее – расположившихся поодаль от двери, в укромных уголках комнаты Игоря Сергеевича, Валентина Захаровича и Ольгу Яновну. Собственно, Михаил Иванович тогда ещё не был Михаилом Ивановичем, а был Мишей-Мишаней,  вчерашним выпускником института, довольно случайно попавшим в министерство, не имея для такого престижного распределения ни законного основания в виде "красного" диплома, ни надлежащего родственного блата. Однако, будучи парнем неглупым и ответственным, Мишаня оказался замечен во время преддипломной практики начальником отдела, Петром Алексеевичем, чем, конечно же, не преминул воспользоваться. Нет, Мишаня не был ушлым пронырой, и гордость не позволяла ему просить о чём-то даже отчасти покровительствовавшего ему Петра Алексеевича – тот сам предложил ему остаться работать, если только он, Мишаня, сумеет обойти все бюрократические препоны, заботливо воздвигнутые министерскими кадровиками и родным деканатом на пути студента-середнячка к уважаемой обеспеченной жизни.

Не был Мишаня также и провидцем: после многомесячных суетливых хождений-объяснений попав-таки на вожделенное место, он долго считал это главным своим достижением, не помышлял ни о чём другом и не видел угроз собственному безбедному существованию ни в набиравших силу демократических веяниях, ни в начавшихся перестройках-реорганизациях. Спокойная и благополучная судьба его, казалось, была предрешена на десятилетия вперёд, и лишь небольшие временные отклонения на стандартном маршруте добавляли в неё некоторую живость и интригу.

Так, не в пример парочке однокашников, тоже сумевших просочиться в министерство, он быстро преодолел первую ступень местной иерархии – "Мишаня, сбегай-распечатай-отвези", – и буквально через год стал уже "Миша, пиши "рыбу". Окрылённый столь явным успехом, Миша писал "рыбы" ведомственных инструкций и постановлений истово, и "рыбы" у него получались такие правильные да ладные, что отчётливые их следы просматривались аж в итоговых министерских документах. И в смелых мечтах своих Миша уже к концу текущей пятилетки видел себя "Михаилом", то есть той же Ольгой Яновной, а там, глядишь, и Валентином Захаровичем, ведь обскакать Ольгу Яновну с её вечной забывчивостью, наверное, не составило бы особенного труда. Ну а дальше дело обстояло и того проще, другого такого тугодума, как Валентин Захарович, надо было ещё поискать – вот и выходило, что – жутко сказать! – всего-то лет через шесть-семь вполне можно было до-расти и до Игоря Сергеевича, называться "главным специалистом", рассуждать о зарубежном опыте на совещаниях у Петра Алексеевича, без проблем получать на ребёнка путёвки в лагерь и – возможно, весьма возможно – даже отхватить талон на "Жигули".

Словом, за праведными трудами и нежно лелеемыми надеждами Миша совершенно просмотрел тот факт, что с детства привычная жизнь, где талон на "Жигули" являлся символом полного благоденствия его обладателя, сгинула разлетевшейся пылью в вихре перемен, что его ещё недавно приличной зарплаты стало едва хватать на еду, а представлявшаяся незыблемой конструкция министерства начала разваливаться на куски. Будучи человеком сугубо аполитичным, Миша до последнего не оглядывался вокруг и обнаружил себя на изрядно обглоданном остове этой конструкции, лишь когда один из её кусков свалился ему на голову. Кусок именовался холдингом и был предложен Мише Петром Алексеевичем в качестве разумной альтернативы надвигающемуся разгону министерства. Потрясённый речью Петра Алексеевича, Миша думал недолго. Да и жена, в затянувшемся отпуске по уходу за ребёнком имевшая время для просмотра актуальных телепередач и получше ориентировавшаяся в постсоветских реалиях, сказала, как отрезала: "Дурак будешь, если не пойдёшь". Таким вот неожиданным для себя, но выглядевшим вполне логичным, образом Миша, рассчитав свою карьеру в министерстве чуть ли не до пенсии, проработал там всего четыре с половиной года и очутился в холдинге.

Холдинг представлял собой достаточно странное образование, ибо составлявшие его предприятия не были объединены ни производственным циклом, ни какой-либо иной видимой закономерностью. Единственным возможным объяснением его появления на свет выступало следующее предположение: это было нечто типа заказа с нагрузкой, полученного бывшим замминистра при дележе общего пирога – делить следовало спешно, так что недосуг оказалось задаваться вопросом, какое, в сущности говоря, отношение имеет завод по выпуску ядохимикатов к институту, разрабатывающему особо прочные пластмассы, а институт, в свою очередь, к опытному производству резиновых изделий. Исключительно простейшим принципом социальной справедливости, естественным при делёжке среди своих, объяснялось, по-видимому, и то, что наряду с перспективными фабриками и прибыльными объединениями в холдинг вошли также и некоторые определенно дышащие на ладан конторы. Впрочем, надо признать, что уже через пару лет структуру несколько перекроили и привели к вполне удобоваримому виду, избавившись как от убыточного балласта, так и от совсем уж далеких от основной группы производств.

Миша, проявив себя в ту пору становления опять же с лучшей стороны, по её окончании стал одним из наиболее ценимых руководством менеджеров холдинга и завёл даже небольшой штат подчиненных. Он нисколько не жалел о том, что сменил прежнюю каждодневную писанину на "живую" работу, да и то подумать – сколько времени потребовалось бы на подобную карьеру в министерстве! – а здесь он утвердился "Михаилом" практически с первых дней. Избавившись от министерской казуистики, он стал энергичен, деловит – даже, можно сказать, инициативен; оперативно освоил все тонкости взаимоотношений подведомственных предприятий и вообще преуспевал, радуясь удачной своей судьбе. Несколько месяцев понадобилось Михаилу, чтобы свыкнуться с новой – аж в пять раз превышающей старую! – зарплатой и впервые сходить с женой в ресторан просто поесть, без  всякого торжественного повода; и первой же его машиной оказался не задрипанный "Жигуль", а пусть подержанный, но всё равно "Мерседес" – так, постепенно ему открывалась какая-то совсем иная жизнь, о которой раньше не приходилось и мечтать. Михаил смотрел на неё, на себя в ней, восторгался, балдел, удивлялся, старался ухватить её как можно больше – короче говоря, делал то же, что и десятки тысяч других людей, скоропостижно сменивших окучивание шести соток на поездки в Европу, а рынки на супермаркеты. Теперь он, кажется, понял, что это значит – чувствовать себя человеком, и выяснилось, что – конечно, кому как – но вот лично ему для такого самочувствия необходимы деньги, причём в явно превышающем средний здешний уровень количестве. Будучи прежде лишь по-юношески наивным карьеристом, а отнюдь не стремящимся к богатству обывателем, Михаил пришёл к этому выводу не без внутреннего изумления. Но жизнь действительно изменилась, и ещё – изменился он сам: он повзрослел, начал учиться разделять видимость и суть вещей и стал уже всерьёз задумываться о том, как жить дальше.

Стоя на страже интересов холдинга, всё ещё именуемого официально государственным, Михаил поднаторел достаточно, чтобы не получать впредь по голове об-ломками былых монстров и кувалдами нововведений. Нескольких лет работы в этой организации вполне хватило ему для уяснения её сущности и дальнейших перспектив. Заматеревшие директора предприятий с некоторых пор начали уже откровенно намекать, что считают холдинг заведением для себя более вредным, чем полезным. Да если бы они только намекали! Взяв от государства всё, что оно могло им дать, они теперь рвались на свободу и не мытьём, так катаньем, не решением правительства, так хитрой дополнительной эмиссией изловчались оттяпывать такие куски вверенной их заботам собственности, что говорить о каком-то контроле тут становилось всё сложнее. По долгу службы Михаил, конечно, пытался тактично урезонивать их, хотя иной раз с трудом находил цензурные слова – особенно для парочки вконец зарвавшихся представителей этой хапужьей стаи. Но, с другой стороны, их тоже можно было понять: они хотели быть сами себе хозяевами – в сущности, для себя он хотел того же, только… только как-нибудь не так.

Он ещё не знал как, когда, порешив урезать все траты, начал сколачивать не-большой капиталец. Он лишь присматривался, прикидывал, чем мог бы заняться, когда слово за слово разговорился как-то с мужиком, арендовавшим помещение на одном из опекаемых холдингом столичных заводиков. Он только подумал, встретившись с ним ещё раз, что мужик этот, Глеб Васильевич, бывший инженер того же заводика, – человек действительно дельный и сильно порядочный, как выразился его старый заводской начальник. Однако, встретившись с этим сильно порядочным человеком в третий раз, Михаил уже с интересом выспрашивал, что там к чему в затеянном Глебом Васильевичем бизнесе. А когда во время четвёртой их встречи Глеб Васильевич сказал: "Нам бы ещё денег немножко да управленца толкового, а я бы тогда технологию в лучшем виде поставил", – они оба уже понимали, о чьих деньгах и о каком управленце шла речь.

     – И финансиста ещё. Или хоть бухгалтера хорошего. А то всего четыре месяца работаю и уже нарвался на штраф, – с совсем не соответствующей означенной проблеме улыбкой облегчения добавил Глеб Васильевич, уверившись в правильной реакции на предыдущие свои слова.

Михаил озабоченно почесал переносицу и ответил, что попробует найти и финансиста. Собственно, вариант для проб у него имелся один-единственный – Татьяна, его приятельница и сослуживица по холдингу. "Но с чего бы женщине, в одиночку воспитывающей ребёнка, бросать насиженное место в солидной конторе с приличной зарплатой и ввязываться в какие-то непонятные новые дела?" – рассуждал сам с собой Михаил. Чем он может её переманить? Ровным счётом ничем! Разве что хорошей командой да долей в будущих прибылях, которые пока значатся лишь в проекте на следующий год… Однако Татьяна, что удивительно, восприняла его идею с энтузиазмом и сразу же выразила желание посмотреть бизнес-план и познакомиться с Глебом Васильевичем. То ли она тоже чуяла, что холдинг может вскорости накрыться медным тазом, то ли, подобно самому Михаилу, созрела от-крыть собственный бизнес – так или иначе, она определённо готова была рискнуть.

И в этой связи возникала загвоздка номер два – с той же Татьяной, только более деликатного свойства. Дело в том, что Михаил и правда часто пересекался с Татьяной по работе, несколько раз ездил с ней в командировки и, естественно, хоть вскользь, но рассказывал об этом дома. Так вот он знал уже заранее, какое лицо сделается у жены, стоит ему заговорить о Татьяне – знал, каким тоном она будет отвечать, какие язвительные слова непременно скажет и как скептически зафыркает, если он возьмётся приятельницу защищать. "Ревнует", – не без удовольствия думал в подобных случаях рано полысевший Михаил, однако ныне это не столько грело самолюбие, сколько усложняло и без того непростое дело. Поэтому с женой он заговорил с опаской, осторожничая… но – бывает же такое! – свезло и здесь. Вопреки обычному своему шипению она, замахав на него руками, воскликнула, что размышлять решительно не о чем и надо вцепиться в Татьяну мёртвой хваткой, чтобы та не передумала, потому что "где же ты ещё найдёшь честного финдиректора, который готов вкалывать без твёрдого оклада?" Михаил, по правде сказать, был даже несколько разочарован таким поворотом, но всё-таки больше обрадовался и на следующий день с лёгким сердцем повёз Татьяну на завод.

-

Да, было это как раз в конце зимы, ровно три года назад – они ещё удивлялись по дороге, что с одной стороны сугроб успел растаять под солнцем, а с другой, теневой, лежал весь целый, белый даже. Нынче снег сошёл раньше, и вообще многое переменилось – в конечном счёте к лучшему; но кое-что осталось по-прежнему. Михаил Иванович, Глеб Васильевич и Татьяна Александровна, как и на старте совместной деятельности, продолжали пахать по двенадцать часов в сутки и, смеясь, говорили друг другу, что это уж, наверное, на всю жизнь. Между тем детище их развивалось и уже в несколько раз переросло те два десятка человек на ста пятидесяти арендованных метрах, с которых начиналось. И в таком сугубо арифметическом смысле всё шло почти что в соответствии с бизнес-планом, однако, если уж начистоту, эти годы оказались очень далеки от грезившихся Михаилу Ивановичу картин собственного будущего как бизнесмена и генерального директора фирмы.

Начать с того, что вся его работа представляла собой цепь нескончаемых бегов и копания во всё нарастающей куче каких-то буквально копеечных вопросов. Нет, разумеется, он не рассчитывал с первых дней засесть за широким начальственным столом и неторопливо думать о долгосрочных перспективах рынка, периодически осведомляясь у секретарши: "Ну что, не звонил ещё этот хренов лоббист?" Но всё-таки работа директора виделась ему несколько более стандартно-упорядоченной и стратегической по сравнению с тем, что ожидало его на самом деле. Он хотел зреть овеществлённые результаты своих решений – а результатом зачастую оказывалась пара лишних слов в типовом предложении клиентам, он рвался в большой бой – а биться приходилось только со своей усталостью да с бестолковостью подчинённых.
 
Впрочем, в этом несоответствии ожидаемого и действительного обнаружились и приятные моменты. Так, зачиная дело, Михаил Иванович на полном серьёзе готовился отражать грядущие атаки вездесущей мафии и чиновников-мздоимцев, но за три года толком не увидел ни того, ни другого. Никто не просил у него ни взяток за аренду, ни подношений за оформление документов, а пожарник и представительница СЭС забегали и убегали столь стремительно, что первая же при их появлении мысль: "Наверное, надо что-то дать", – приходила к своему логическому концу, когда их уже и след простывал. "Мафия" же вроде как однажды пожаловала, правда, в отсутствие Михаила Ивановича и Глеба Васильевича, так что общалась с ней только Татьяна Александровна, и вопрос: "Была ли это в самом деле мафия?" – остался открытым. Судя по описанию, "мафия" была весьма похожа на мафию, явилась в количестве двух крепких мужиков, назвалась представителями некоего банка, повела речь о каком-то тендере и выгодном госзаказе, потом плавно перешла к обналичиванию денег – и, на минуту впав в ступор, быстро ретировалась, после того как Татьяна, сделав тупое лицо, отрубила: "Деньги мы обналачиваем по чеку".

Больше никакая "мафия" к Михаилу Ивановичу не обращалась, и он прямо-таки недоумевал, откуда берутся эти россказни про заполонивших всё кругом мафиози и бюрократов-вымогателей – недоумевал до того самого момента, когда встретив бывшего сослуживца по холдингу, услышал о его желании тоже заняться бизнесом, причём "чем-нибудь в вашей пластмассовой области". Михаил Иванович даже не успел ничего подумать – из него просто полилось, полилось само: и про дикие финансовые трудности, и про непроходимые административные  барьеры, и про ненасытную армию чинуш и бандитов вокруг. В общем, орла этого Михаил Иванович, слава богу, кажется, отговорил и происхождению всяческой странной народной молвы с того дня изумляться перестал.

Но имелась в его бизнесе одна такая не то чтобы тонкость, но эдакая загогулина, гримаса судьбы, которая и по сию пору нет-нет да изумляла Михаила Ивановича. Дело в том, что затевая своё производство, он не в последнюю очередь полагал получать с него неплохой доход – естественно, не сразу, но уж через пару-то лет дивиденды вроде бы должны были наконец прийти в соответствие с его нынешним статусом. А статус этот был таков, что люди, которым Михаил Иванович представлялся по должности, мгновенно делали о нём выводы, что денег у него куры не клюют, что живёт он по меньшей мере в собственном коттедже, отдыхает на Багамах и не меняет старую машину на новую только из какой-то миллионерской прихоти. Более близкие Михаилу Ивановичу люди, конечно, думали иначе, однако и они не верили, что при таком успешном бизнесе и хороших оборотах у директора фирмы могут быть проблемы не то что с коттеджем, но даже с ремонтом в старой квартире.

Между тем в действительности всё обстояло именно так – нет, семья его не бедствовала, но после двух лет работы он лишь с трудом подтянул своё денежное довольствие к прежнему холдинговому уровню, а небольшая прибавка в домашнем бюджете обеспечивалась исключительно зарплатой жены. Выход жены на работу, кстати, поначалу серьёзно задел Михаила Ивановича. Он прямо-таки запаниковал, увидев в её невесть откуда взявшемся желании поработать как раз финансовый интерес. А ведь он так гордился тем, что может на одни свои деньги содержать семью и что его жене не нужно работать!.. Однако же, разобравшись в ситуации, Михаил Иванович понял, что ошибался и деньги тут не при чём. Как не при чём и придуманная женой скука от постоянного сидения дома – на службу она ходила без всякой радости, ныла, что приходится рано вставать, и вообще была всем недовольна, но – с дурацкой своей работы уходить не торопилась.

Сопоставив все эти фактики, Михаил Иванович и сообразил: жена его вышла на работу со страху. Потому что сыну уже стукнуло четырнадцать лет – ну и началось: дискотеки, девочки, явственный запашок после прогулок, не положенный детям до восемнадцати... Вот чтобы не видеть всего этого безобразия и снять с себя ответственность за его появление, жена и дёрнула прочь из дома. Такое пренебрежение своими родительскими обязанностями было, с одной стороны, возмутительно, но, с другой стороны, Михаил Иванович отдавал себе отчёт, что на месте жены поступил бы точно так же, поэтому возмущаться особо не стал.

Возвращаясь же к вопросу о финансах, надо сказать, что женины триста баксов, не делая серьёзной погоды, оказались тем не менее не лишними в их семейном котле. "И как оно могло так получиться?" – временами грыз себя Михаил Иванович. Ведь вроде всё рассчитали правильно, и прибыль образовывалась уже вполне приличная, да только вечно она куда-то уходила. И с формальной точки зрения было даже ясно куда – на налоги, на выплату кредита, на аренду второго цеха, на новую производственную линию, на зарплату новым специалистам, на компьютеры для них – одним словом, на развитие. "Но ведь эдак можно десять лет развиваться, а для себя так ничего и не заработать", – пожимали промеж собой плечами Михаил Иванович с Татьяной Александровной. Глеба Васильевича-то такие материи не волновали – он был по жизни бессеребренником и, вероятно, не отказался бы и приплатить за возможность внедрения своих изобретений.. Но двое его соуч-редителей были совсем другие люди – они считали себя современными деловыми людьми и, конечно, не могли позволить себе почивать на возвышенных лаврах и закрывать глаза на проблему. Михаил Иванович, в общем-то, не был излишне зациклен на деньгах, но всё ж таки не мог спокойно уложить в голове, что обороты их за год выросли в три раза, а его доход всего лишь на тридцать процентов. И ведь нельзя сказать, что у них с Татьяной вовсе не было денег – деньги были; но ощущение было такое, что их нет. И они вдвоём уже не раз и судили, и рядили, однако не решались разорвать этот замкнутый круг и так и продолжали нежно выкармливать своё детище, со вздохом откладывая всё остальное на потом.

Но настал, настал светлый миг, когда и эта проблема хотя бы отчасти разрешилась. А предшествовал ему другой, тоже светлый момент – встреча Михаила Ивановича с Константином Андреевичем, то есть, по-простому, с Костиком, старинным его товарищем, выбравшим наконец-то вечерок, чтобы заехать к нему в офис и покалякать о том о сём.

      – Ну-у, старик, – протянул Костик, выслушав сетования Михаила Ивановича, для самого-то Костика так и оставшегося его школьным "Мишкой-шишкой с коротким чубишкой", которого уж и за чубишку нельзя было потрепать, а рука всё равно в первую минуту тянулась привычно к голове друга.

       – Ты не прав, – отбросив сантименты, деловито заговорил Костик. – Во-первых, я тебе скажу как уже тёртый корень. Вот есть, конечно, вещи, без которых никак: кредит, поставщики, основное оборудование, люди к нему, раз уж вы его поставили – это всё понятно. Но поверь моему опыту: от того, что ты поменяешь старые компы на новые и установишь на них новые программы двумя месяцами позже, ровным счётом ничего не изменится. Ты говоришь, твоя Татьяна в старой шубе ходит, и её в банке за простого бухгалтера приняли? Так вот: это более серьёзная проблема, чем нытьё какого-то хренова сисадмина… Ну да бог с ним со всем – главное, я тебе скажу как, можно сказать, профессиональный психолог…

"Ну вот, сейчас понесёт", – усмехнулся про себя Михаил Иванович.

      – Я тут о тебе думал, – продолжал Костик, – и у тебя, Мишка, есть одна болезнь, которую мы теперь же и вылечим. Знаешь, в чём она заключается? Ты сам боишься заработать много денег! Потому что до сих пор вечно поминаешь и сравниваешь всё со своим холдингом. То есть там большие дела делались, типа и ответственность большая была, а здесь будто бы так, мелочь среднего пошиба. Между тем, там ты отвечал в лучшем случае за троих человек из своего отдела и больше ни за что, понимаешь? А здесь у тебя сколько реально народу? Сто? Сто пятьдесят?

– Сто сорок. И ничего я так не думаю… – неуверенно попытался защититься Михаил Иванович.

–  Оно и заметно, – ухмыльнулся Костик. – Нет, лапа, думаешь – может, не мозгой, но задницей точно думаешь. Думаешь, что там эти деньги были как бы оправданны, потому что вон там сколько было таких заводов, и потому что ты ухайдокивался с ними, хотя уже видал их всех в гробу в белых тапочках вместе со всем этим холдингом. А здесь вроде бы занимаешься чем хочешь, любимое дело, любимая работа, по большому счёту всё в кайф – ну и как же за это ещё деньги брать?

  – Да Кость, я бы взял! Но где?

        – А ты сам не знаешь, да? Цены надо сделать нормальные, тыква ты индусская! Вы же так много в это вложили, Миш – обидно, в конце концов!.. И не лепи мне горбатого про конкурентов – сам же говорил, что у них дороже, хотя и не лучше. При этом заметь: в магазине всё продаётся практически в одну цену – и ваше, и чужое. Я специально вчера посмотрел: разница везде буквально в два рубля. И где же, хочется спросить, те тридцать процентов, о которых ты говорил? Понятно где, да? Ты хочешь делать деньги на обороте? Так вот, для того чтобы быстрее оборачиваться, достаточно как раз тех двух рублей, правильно? А дарить дяде из оптовой конторы больше, чем остальные, совсем не обязательно. И то, что ты работаешь на рынке два с половиной года, а кто-то – пять, не имеет никакого значения. Когда года ещё не прошло – тогда да, имело, но сейчас демпинговать просто глупо, тебя и так уже все знают. Так что, Мишка, не комплексуй зря и пой-ми наконец: не может быть прибыли там, где люди продают свой товар по себестоимости, а между тем прибыль должна быть, в ноль приличные предприятия даже при советской власти не работали. И если вы не будете закладывать в цены свой собственный, а не чисто производственный интерес, то никогда вы ничего и не получите. Потому я и говорю: хватит вымучиваться, сделай разумные цены.

  – Да мы и так их уже немножко повышали, – передёрнул плечами Михаил Иванович.

  – А ты повысь нормально. Я не говорю: "Наплюй на всех и задери", – я гово-рю просто: "Повысь до приемлемого уровня". Приемлемого и для тебя, и для продавца, и для покупателя, понимаешь?

Михаил Иванович понимал. Не то чтобы он сам не думал о таком варианте, но как-то боязно было, всё время казалось: "Рано, рано…" Чёрт его знает, может, Костик отчасти и попал в точку со своими психологическими выкладками – так или иначе после беседы с ним, взвесив всё ещё раз, Михаил Иванович решился.

И – ничего ужасного не произошло. Разумеется, начались вопли, каждый разговор с оптовиками проистекал под их разъярённые рыки: "Да мы и так после вашего повышения цен…!" Однако повопили-повопили и успокоились – никто не ушёл, не отказался от дальнейшей работы, иные даже стали поговаривать, что оно и лучше, когда все почти одинаковые цены держат: рынку спокойнее. Татьяна по пятницам со светящимися глазами докладывала итоги недели. Глеб Васильевич – и тот видимым образом возгордился собой и на своём дне рождения разразился патетической речью о том, что посредники должны подстраиваться под производителей, а вовсе не наоборот.
 
А вот Костик куда-то запропал – видно, много забот навалилось с новым делом. Вообще, Костик был человеком в своём роде уникальным, он оказывался на виду в любой, даже очень большой толпе – и не только благодаря своему почти двухметровому росту, редкостной худобе, весёлому золотистому хвостику и ясным голубым глазам в пол-лица – не особенно красивого, но тонкого и умного. Помимо такой неординарной внешности он обладал ещё способностью буквально молниеносно перемещаться во времени и в пространстве. Будучи студентом, он открыл свой кооператив по пошиву "фирменных" футболок, когда у большинства людей вокруг при слове "кооператив" возникала единственная ассоциация с ЖСК. Потом у него было много разных фирм: он торговал бытовой техникой, занимался недвижимостью, издавал журнал, влез в рекламный бизнес. До сего дня дожил только журнал, который уже года четыре издавали другие люди – тот проект Кос-тику удалось продать. Остальные свои фирмы он по прошествии пары-тройки лет просто закрывал "от греха подальше". Фирмы функционировали вполне успешно, и никаких серьёзных грехов за Костиком на самом деле не водилось, но размеренная работа в стабильном предприятии была глубоко чужда его беспокойной душе. Однажды он попробовал было не закрывать контору, а передать бразды правления наёмному директору. Однако то ли с директором не повезло, то ли у фирм, принадлежащих Костику, и не могло быть иной судьбы – как бы то ни было, дело загнулось, и Костик в расстроенных чувствах поклялся впредь таких опытов не повторять.

К слову сказать, по своим разномастным конторам он кочевал не один – к нему в хвост уже давно пристроилась целая компания из секретарши, бессменного главбуха и двух неглупых менеджеров, способных под чутким Костиковым руководством продать что угодно кому угодно. Это была практически семья, члены которой перебивались случайными заработками, пока глава обдумывал очередное предприятие, и разом возвращались к нему, стоило ему только дать установку: "Начинаем строить".

И вот сейчас эта команда имела шанс осесть наконец капитально, потому что Костик взялся за новое дело и божился, что ныне-то будет строить уже на всю оставшуюся жизнь, и, пожалуй, ему стоило поверить: нынешнее дело он начинал вместе с женой, более того – задумывал его именно под жену, а это являлось действительно серьёзно менявшим всё обстоятельством. Молодая жена Костика, в отличие от него самого, была не "можно сказать", а настоящим профессиональным психологом и, влюбив в себя мужа по уши, заразила его также и страстью к своей науке. Уж с год он при любой возможности грузил всех разнообразными психологизмами, так что решение перевести это увлечение на коммерческие рельсы выглядело разумным, а присутствие жены должно было сцементировать бизнес и поумерить Костикову охоту к перемене мест.

В общем, довольно насмотревшись на прыжки друга, Михаил Иванович искренне желал ему только большой удачи и надеялся, что тот хоть теперь остепенится и сам в конце концов сможет получить по заслугам, потому что Костик был, конечно, не беден, однако же натуральной нелепицей представлялся тот факт, что человек, уже больше десяти лет варившийся в бизнесе, имеет столь усреднённо-бюргерский достаток. Пару раз не застав Костика дома, Михаил Иванович даже решил не звонить ему больше, дабы не отвлекать от важных дел – всё равно они должны были скоро увидеться на ежегодном сборе бывших одноклассников, вот тогда-то и будет случай обо всём поговорить.

-

Традиционные весенние встречи школьных друзей-подруг Михаила Ивановича с некоторых пор всё больше превращались в мероприятия сугубо протокольные и являли собой, по существу, выставки достижений местного хозяйства. Если раньше это были развесёлые пьянки-гулянки где-нибудь на полянке, то теперь собирались в солидном ресторане – чинно сидели, вежливо расспрашивали друг друга, дефилировали вокруг стола, составляя каждый у себя в уме табель о рангах с занесением собственной персоны в соответствующую графу.
 
Вот уж несколько лет возглавлял сию негласную классификацию один и тот же человек, Серёга Огородников, но в нынешнем году ситуация изменилась, и это было главной новостью вечера. Нет, разумеется, все слышали, что Серёгин тесть слетел со своего большого поста, но – кто знает – возможно, Серёга так прочно укоренился на "трубе", что никакие колебания курса тестя уже не могли его подкосить. Однако, едва увидев заросшего щетиной Серёгу, старавшегося не поднимать воспалённых покрасневших глаз, все тут же сделали свои выводы и в течение вечера обращались к нему исключительно нежно и ласково, как будто и не плевались ещё недавно, и не шипели, что зарвался Серёга, зазнался, достал своим апломбом и постоянно звонящим мобильником.

Да, свалился Серёга с первого места сразу чуть ли не во второй десяток, зато все следовавшие за ним плавно передвинулись наверх, и Михаил Иванович, боявшийся за своими проблемами потерять даже привычное четвёртое место, напротив, очутился на третьем. Это очень обрадовало Михаила Ивановича – местный ранжир волновал его едва ли не больше всех остальных, ведь здесь собирались не просто какие-то левые, невесть откуда взявшиеся люди, а самые что ни на есть свои, входившие в жизнь вместе с ним ребята; хотя жалко всё-таки стало Серёгу, ведь хороший был парень и сумел бы добиться многого и без тестя. Ещё Михаил Иванович подумал, что, попади он сам в такую яму, ни за что бы сюда не пришёл, а Серёга пришёл, то есть он молодец, Серёга-то…

К концу вечера Серёга был совершенно никакой. Такого не случалось давно – не того, чтобы Серёга, а чтобы вообще кто-нибудь напился вдребада и не мог ни ходить, ни говорить, а только мычать под оркестр. Михаил Иванович с Константином Андреевичем не без усилий погрузили его в такси, постояли на улице, покурили – и решили не возвращаться: народ уже начал потихоньку расходиться, и больше получаса всё равно не просидели бы.

     – Сирень-то какая в этом году, а! – раскинул на ходу руки Костик.
Они шли домой пешком, обычным своим маршрутом, через парк с сиреневой аллеей, и Михаил Иванович сладко посапывал, вдыхая колыхавшийся вол-нами от куста к кусту запах. Вот говорят, в молодости и небо ярче, и деревья зеленее, а Михаил Иванович дай бог года четыре назад впервые обратил внимание на эти космически-фиолетовые в свете фонарей кусты и на то, как они пахнут, хотя ходил здесь таким макаром каждую весну уж лет восемь, наверное.

     – А помнишь, – ткнул его в бок Костик, – как в девяносто третьем в первый раз сидели в этом ресторанчике – он тогда ещё такой занюханый был! – а потом тоже топали домой…
     –  И что?
     – Не помнишь? С нами как раз Серёга ещё был – так Вы с ним всю дорогу прыгали от радости, как щенки! Потому что в кои-то веки могли бы поехать на такси, а пошли пешком. Ты что, вы прям такие крутые были, шик-то какой: "Вот можем ехать – а идём!" Из вас так и пёрло!.. Не помнишь?

     – Помню, – рассмеялся Михаил Иванович. – И ты, между прочим, вместе с нами прыгал.
     – Не прыгал: я тогда уж года три как мог на такси ездить.
     – А всё равно прыгал!
     – Не прыгал!..

Действительно, всё было так, как Костик говорил: Михаил Иванович  помнил свои тогдашние ощущения и как они с Серёгой, пьяные и счастливые, гонялись друг за другом по аллее. Но вот запаха сирени он, убей бог, не помнил. Просто смешно! Уже тогда он – пусть по-идиотски, пусть отчасти случайно – сумел заработать первые свои большие деньги, а нюхать цветы не умел. То есть знал, что они пахнут, но отчего-то не чувствовал этого запаха, думал только о крутизне своей – да и что это была за крутизна!.. Смешно, в самом деле смешно.

     – Ну, давай, пора, – с заговорщеской серьёзностью произнёс Костик, останавливаясь и барабаня пальцами по поле своего нового модно-ворсистого пиджака.
     – О господи!.. – отшатнулся от него Михаил Иванович.

Это тоже была традиция: Костик всегда в конце застолья умыкивал со стола недопитую бутылочку винца, которую они добивали затем по дороге. Но сейчас Михаил Иванович ничего такого не ожидал – выходили-то просто проводить Серёгу.
 
     – Как… когда ты успел?
     – Да уже когда волокли его, в мозгу как-то чирикнуло, что надо бы прихватить на всякий случай – ну и прихватил что под руку подвернулось… Так, кто тут у нас? –  подставив извлечённую бутылку под фонарный луч, пробормотал Костик. – Тысяча девятьсот восемьдесят второй год… Что ты можешь сказать об урожае восемьдесят второго года?
     – Ничего. Но вино это я пробовал – кисловато, хотя пить можно.
     –  Ну и нормально… О! Лавочка!..
 
Костик, в надувшихся парусами штанах, по-страусиному бодро дунул к лавочке в глубине парка.

     – Костик, вернись! Там люди! – гаркнул ему вслед менее близорукий Михаил Иванович.
     – Уф… Не взял очки, – растерянно пролопотал Костик, в несколько прыжков одолев путь назад.

     – Ладно, – махнул рукой Михаил Иванович, – давай так. Говори.
     – Ну… – Костик приосанился. – Что можно нам с тобой пожелать, Мишка? Здоровья! А для чего? Чтобы мы с тобой ещё тридцать пять лет ходили весной по этой дорожке! Вот у меня, знаешь, этот вечер, когда мы только что встретились с ребятами и идём здесь, и разговариваем за жизнь – это прямо момент истины…
     – А почему только тридцать пять? – встрял Михаил Иванович. – Что, в семьдесят обязательно помирать?

     – Не, старик, ты не понимаешь, – положил ему руку на плечо Костик. – Просто после семидесяти мы с тобой будем уже такие матёрые рокфеллеры, что нам охрана не позволит так в лёгкую по ночам разгуливать. Подумай сам: я тебя в бок ткну – твои мордовороты меня повяжут, ты меня – мои тебя. Ну и что это за радость? Так что придётся уж действительно на машинах разъезжаться. Да, положение обязывает – нелёгкая у нас будет жизнь… В общем, и за неё тоже, – скоренько завершил тост Костик и забулькал бутылкой.

Михаил Иванович с чувством выпил за ним следом – вроде померещилось насчет вина-то, совсем оно не кислое оказалось.

     – Хорошо ты сказал про момент истины, – пару минут спустя тихо произнёс Михаил Иванович.

Вероятно, можно было назвать происходящее в их душах и так, но Михаил Иванович всё же чувствовал сейчас нечто большее: он был счастлив. Это было действительно великое счастье – неторопливо идти по сиреневой аллее с другом, каждой клеточкой ощущая наступившую весну, – и точно знать, что придёшь куда нужно. Михаил Иванович знал, куда идёт – он шёл домой, однако в эти минуты он шёл не только домой – горы накопившихся дум и пережитых трудностей словно расступились перед ним, и он явственно увидел, что идёт по жизни правильной дорогой. Он вспоминал, как мечтал когда-то в нынешние свои годы стать "Игорем Сергеевичем", главным специалистом в министерстве – и, возможно, стал бы им, и наверняка ощущал бы себя неплохо. Но – бог мой! – как же он был теперь рад, что судьба его сложилась иначе.
 
Нет, Михаил Иванович не перепил и не имел сейчас ни малейшего желания развязным от вина языком вещать свои истины и доказывать кому-то, что построенное собственными руками дело, добытое потом и кровью уважение к самому себе и нужность ста сорока двум человеческим существам, включая жену и сына, – и есть достойное оправдание и смысл жизни. Просто это была правда, которую он наконец-то нашёл и в которую смог поверить.

     – Слушай, – прервал его размышления Костик, – всё хотел спросить: ты оптовиков-то своих построил?

     – Да, нормально всё получилось.

     – Ну вот видишь! – аж подпрыгнув, воскликнул Костик. – Мишка, Мишка, не грузись. У нас же с тобой, если подумать, всё хорошо, всё есть, а чего нет – так будет, вот увидишь!.. Кстати, твоя очередь, – по-деловому перебил сам себя он.

     – Да, давай, – Михаил Иванович забрал у него бутылку. – Значит…

Как же это можно было сказать? И что вообще возможно было сказать в такой момент? Что он тоже знает, что всё есть, и верит, что всё будет? Что он тоже хотел бы ходить через эту сирень каждый год до скончания века? Что он хотел бы… Нет, так очень много всего получится…

     – Значит… так… – соображал-соображал Михаил Иванович, подбирал слова, и вдруг, как будто безо всяких усилий, сразу сказал, подняв бутылку: – Чтобы у нас всё было – и ещё чего-то хотелось!

     – Вау, старик! Как ты сказал!.. – с восторгом вдарил себя кулаком в бок Костик.
 
Тост оказался завершающим: Костик выцедил после Михаила Ивановича последние остатки, и они уже подходили к домам. Но Михаила Ивановича совсем и не тянуло больше пить, только жалко было немножко, что они так быстро пришли.

     – Слушай, Мишка, мне серьёзно запал твой тост, – на развилке, где обычно расставались, произнёс Костик. – "И ещё чего-то хотелось!.." Это сильно. Я предлагаю сделать его ежегодным.
     – Давай сделаем, – улыбнулся польщённый Михаил Иванович.

     – Слушай, а можно, я буду говорить, что это мой? Ну там, где тебя никто не знает, а?
     – Ну… можно, – секунду поколебавшись, разрешил Михаил Иванович.

     – Здорово всё-таки, – тряхнув головой, проговорил Костик и сосредоточенно полушёпотом повторил: – "Чтобы у нас всё было – и ещё чего-то хотелось…" Спасибо, старик, я его запомнил. Ну что, по домам? Или погуляем ещё? Давай погуляем, погода такая классная…

И Костик двинулся вдоль домов, а Михаил Иванович за ним. Они то сходились вплотную, то расходились на пару шагов; зачем-то начали махать руками, как будто плыли кролем; потом побежали – и со стороны смотрелись диковинно. Но ведь нет такого закона, что нельзя плыть по воздуху в костюме и при галстуке, и про солидные тонкокожие ботинки в законе тоже ничего не прописано, а бегать в них, между прочим, даже удобнее, чем в иных кроссовках, и вообще: кто сказал, что не старый ещё бизнесмен не может бежать, плыть и лететь одновременно?

Так или приблизительно так говорил себе Михаил Иванович, нагоняя Константина Андреевича и лихо навешивая ему барсеткой по заднице: несмотря на несусветную длину ног, Костик никогда не умел быстро бегать. Оставалось загадкой, как ему удавалось при этом так быстро ходить, но сейчас скорость перемещения на самом деле не имела значения: бежали они или шли – они, в сущности никуда не торопясь, просто двигались вместе в нужном направлении.


Примечание:

Этот рассказ написан в год, когда Михаилу Ивановичу исполнилось тридцать пять, и неизвестно, как сложилась дальнейшая его судьба. Но – ау! – вы, те, кто будет полон сил в две тысячи тридцать шестом, кто будет искать смысл жизни, ловить своё счастье и рваться к успеху. Возможно, посмотрев однажды на экран телепьютера или компьювизора, вы увидите пожилого человека, чья жизнь уже удалась, и этот символ успеха, недосягаемый рокфеллер ваших дней, вдруг покажется вам чем-то смутно знакомым. И его могут звать Михаилом Ивановичем или даже – чем чёрт не шутит – Константином Андреевичем, ведь не исключено, что через тридцать пять лет они добились того, о чём говорили сперва больше в шутку, чем всерьёз.

Наверное, не составит труда быстро снять все вопросы и убедиться в личности Константина Андреевича – он разве что поседел, а в остальном остался прежним прыгучим дылдой Костиком с миллионом идей – время не имеет большой власти над такими людьми. Сложнее узнать Михаила Ивановича: среднего роста, с залысинами, носом картошкой и внимательными серыми глазами – кругом множество подобных Михаилов Ивановичей, среди них достаточно по-своему значимых фигур, и кое-кому из этих достойных мужей наверняка уже сровнялось семьдесят. Часто кажется, что самые недоступные из них, осенённые печатью больших дел, и не живут даже, а только вещают со всевозможных экранов большие правильные слова; но вот интервью заканчивается – и наш Михаил Иванович вдруг улыбается весело и немного смущённо, а потом и вовсе начинает, глядя вдаль, беззвучно смеяться, усмотрев там нечто такое, чего не видите ни вы, ни оператор. Ну и что, скажете вы – не он один ведёт себя так в мимолётные мгновения внезапного ясного счастья. Да, всё верно, однако, пожалуй, стоит запомнить это лицо; быть может, вы увидите его в следующий раз в обстановке менее принуждённой, на вечеринке, с бокалом в руке – и тогда смотрите внимательно: он поднимает бокал, лукаво прищуривается, а затем не без торжественности говорит: "Ну, чтобы у нас всё было и…" – и вы уже знаете, что он скажет дальше, и можете не сомневаться: это он.


09.2001.