путешествия на верхней полке

                ПУТЕШЕСТВИЯ  НА  ВЕРХНЕЙ  ПОЛКЕ

       В былое время мне часто приходилось ездить поездом из города Глазов, что в Удмуртии,  в Москву и обратно.

       Хорошо помню, что в пятидесятые годы, чтобы преодолеть это расстояние в 1167 километров, уходило трое суток. Потом, когда однопутку сменили две колеи, а спустя некоторое время паровозы уступили место электровозам, время в пути стало уменьшаться и, в конце концов, сократилось до 18-19 часов, но это произошло только в восьмидесятые годы прошлого века.

       Регулярно я совершал эти поездки, пока учился в школе: зимой во время зимних школьных каникул и летом во время – летних. Потом, когда переехал жить в Москву, стал ездить реже и реже.

       Один самостоятельно начал ездить по данному маршруту после первого класса, то есть с восьмилетнего возраста. Мало, кто этому верит, но это так. Отпускали меня, ибо внушал доверие. Правда, мама или тётушка обязательно знакомились с проводником (чаще это была проводница) и просили присмотреть за мной – ведь один еду. Но за мной в пути следования никто не присматривал, по крайней мере, я не замечал.

       Ой, как же мне нравилось тогда ездить поездом. Столько интересно проносилось за окном: часами мог смотреть не отрываясь. Но всё по порядку.

       Прежде всего, любопытная информация для сравнения: билет в плацкартном вагоне в пятидесятые-шестидесятые годы стоил всего 12 рублей 50 копеек, за постельное бельё брали один рубль, а за стакан чая с сахаром – 20 копеек (без сахара – 5 копеек, кипяток без заварки – бесплатно). Хорошие цены, ничего не скажешь.

       Обычно, когда уезжал из Глазова, мне доставалась верхняя полка, поезд же был проходящий и нижние полки бывали все заняты. Это обстоятельство не пугало: на верху было даже в некотором роде лучше, чем внизу, ибо вся полка – в твоём распоряжении. Конечно, когда спал, боялся свалиться, но ничего, Бог миловал.

       Очень любил чаёвничать в вагоне. Чай проводник(ца) приносил три раза в сутки – утром, днём и вечером. Он подавался в подстаканнике, горячий вместе с чайной ложкой и с сахаром отдельно. Не знаю отчего, но дома чай был не такой вкусный, как в вагоне. Может, потому что на углях разогревали, а может, просто так казалось, не знаю.

       Когда приносили чай, то все начинали сразу кушать. Почему-то, но в вагоне, да под чай всегда аппетитно елось. Вот так перекусишь, размешаешь ложечкой сахар в стакане – динь-динь, а потом начинаешь прихлёбывать, не вынимая ложку из стакана. При этом одновременно смотришь в окошко – просто кайф.

       А какие картины проплывали за окном: то смешанный лес, то хвойный, мосты через речушки малые и большие, луга, поля, деревушки,  грунтовые дороги, станции железнодорожные. И всё это под стук колёс, паровозные гудки и непрерывное покачивание.

       Немножко досаждал паровозный дым – пейзажи в окошке затенял, да и сама сажа, проникавшая через чуть приоткрытое окно: от неё быстро грязнилось постельное бельё. Но это мелочи.

       Паровоз тащил, не переставая, почти до самой Москвы. Только в Петушках, что на границе Владимирской и Московской областей прицепляли электровоз. Так что дыму в дороге хватало.

       Сами поезда в те времена ездили сравнительно медленно, поэтому удавалось всё досконально разглядеть, что встречалось по пути. Зимой, конечно, более однообразно, всё бело от снега и окна иногда в рисунках.  Летом другое дело. Особенно в начале июня: листочки ещё все молодые, ярко-зелёные, не запылённые. Около домиков путевых обходчиков поздняя цветущая сирень, жасмин, на лугах разные полевые цветы: белые, розовые, в том числе жёлтые купавки и лютики. В конце августа, краски были совсем другие, уже начинал проступать багрянец.

       Особая красота мелькала за окошком ранним утром, когда солнце только-только робко выходило из-за горизонта: лучи под углом становились видимыми, пробиваясь через крону деревьев. На траве и листьях искрилась точечными искорками роса, а в низинах шапки тумана.

       И ещё одна особенность любой поездки: почему-то всегда хотелось прочитать название очередной железнодорожной станции или полустанка. Зачем? На это ответить не могу. Хотелось и всё, любопытно.

       О предстоящих длительных стоянках, больше, чем 10 минут, как правило, сообщалось по радио. Если поезд опаздывал, что случалось нередко, дополнительно сообщалось, что стоянка поезда, будет сокращена, но насколько, не уточняли.

       Любил выходить на остановках из вагона. Они вносили заметное разнообразие в вагонный быт. Можно было погулять по платформе, размяться, поглазеть по сторонам. Всё же сидеть или лежать часами было несколько утомительно. Но от своего вагона далеко не уходил, а то  мало ли что.

      Первые станции после Глазова знал наизусть: это Яр, затем Фалёнки, Зуевка …. . Самой же значительной в этой череде была станция Киров (Вятка), где от вокзала даже ходили троллейбусы.

       Потом самым знаменательным событием являлся железнодорожный мост через судоходную реку Вятку. На другом крутом берегу располагался небольшой город Котельничи.

       После Котельничей поезд шёл по открытой местности, где хорошо просматривались настоящие большие ветряные мельницы с вращающими лопастями. Ни до того, ни после таких мельниц уже по пути не было. В семидесятых годах мельницы стали постепенно сносить. Теперь уже там не осталось ни одной, все сломали, а жаль. Замечательно мельницы украшали сельский пейзаж.

       Ну, а потом железная дорога уходила в настоящую южную тайгу – междуречье рек Вятки, Ветлуги и Волги. И где-то километров 450 из окон бегущего вагона виднелся один сплошной лес с редкими станциями, такими, как Бурелом, Пижма, Шайино, Шахунья, Арья, Урень и т.д.

       Эти редкие станции представляли также большой интерес. При этих станциях были маленькие базары. Местное население продавало на них  в основном для проезжающих пассажиров горячую варёную картошку, различные соленья (огурцы, капусту, грибы), под осень ягоды (чернику, голубику, бруснику). Да чего же это было всё вкусно и дёшево. Пальчики оближешь.

       Наконец станция Семёнов, что от Горького (Нижнего Новгорода) находилась в семидесяти километрах. Здесь продавался замечательный репчатый лук в связках-косичках от одного до трёх килограммов. Удобно. Обычно мы его покупали, когда ехали из Москвы назад в Глазов. О том, что Семёнов был ещё и «Ложкарной столицей», и центром всемирно известной хохломской росписи я узнал значительно позднее.

       После станции Семёнов  самым примечательным был мост через Волгу и город Горький (ныне Нижний Новгород). Дальше ничего особо примечательного почитай и не было. Ну, разве длиннющая трамвайная линия вдоль железной дороги в городе Дзержинске, а потом город Владимир с его многочисленными и великолепными храмами.

       После Горького виды из окна сильно менялись. Южная тайга с глухоманью оставалась позади. Встречающиеся деревни, городки, станции и полустанки дышали уже обжитой цивилизацией. Ранее сплошь грунтовые дороги сменились на асфальтовые. Явно чувствовалось приближение столицы.

       Последняя остановка перед Москвой была в  Петушках, где электровоз сменял паровоз. До столицы оставалось часа два пути.

       Минуты за три до прибытия поезда на Курский вокзал обязательно по местной связи торжественно начинал звучать гимн столицы:

      «….Знал разлуку, любил в тоске.
        Но Москвою привык я гордиться,
        И везде повторял я слова:          
        Дорогая моя столица. Золотая моя Москва!»

       Так под звуки этого гимна поезд, замедляя ход, и останавливался у перрона. Всё приехали. Когда же уезжали из Москвы, то в момент отправления поезда на платформе исполнялся марш «Прощание славянка».

       Как-то совсем недавно мне вновь удалось услышать настоящий давно забытый звук паровозного гудка. Я аж замер от услышанного и чуть ли не слеза из глаз скатилась.
                Гудок паровозный мне юность напомнил,
                И запахи детства в щемящей тоске.
                Былыми мечтами смысл жизни дополнил,
                Чем грезил когда-то я в юной поре!