Весь прииск в кармане. Глава2. 2

                2
Деревянное, напоминающее одно из строений бутафорского вестернленда для съемок сюжетов о Диком Западе здание милицейского райотдела в центре городка. Эта вечная времянка красноречиво символизировала уровень здешнего правопорядка.
Потянув на себя снабженные пружинным амортизатором двери, я вошел и огляделся. Витринное стекло дежурной части. Наглядная агитация времен афганской экспансии (бэтээры, танки, вертолеты, герои в камуфляжах). Это все на первом этаже, где бдительный дежурный, поразглядывав мою краснокорую удоставерюгу, мгновенно отзвонил наверх по рэтровому телефону.

Прорвавшись на второй этаж, миную унылую череду кабинетов и вваливаю, застигнув на месте всех, кто мне нужен. Начальник райотдела, его зам и скромный следователь готовы оказать содействие.
— Какова цель вашего приезда в Ново-Туенгинск? — начинает один из них обычную нудятину. Он мрачно восседает за двутумбовым с горкой уголовных дел на краю. Над ним портрет Феликса, холст, масло, багет. За ним, в открытом окошке -крытый зеленой краской купол и блескучий серебристый крестик отреставрированной церковки.

Я ему, этому Степану Климовичу Анисимову, с налету и втолковываю, что цель моя самая что ни на есть — показать. Как это они ловко! Догнали. Сграбастали. Посадили. Анисимов в чине как минимум подполковничьем, но очень детективно принаряженный в хороший костюм, смотрит с недоверием и дедуктивно вычисляет возможные с моей стороны подвохи. Вероятно, он считает себя непревзойденным психоаналитиком. Тем временем я прикидываю — какие гадости способен подстроить мне мой источник информации, наверняка имеющий в любовницах рыжую женщину с длинными волосами, так как на лацкане пиджака — неопровержимая улика: медно-золотистый волосок. Впрочем, очень может быть, у него молодая красавица жена, он никогда не участвовал в пьянках районного начальства на пасеке и всегда был высокоморален.

Набор возможных гадостей с его стороны не столь велик. Но все же. Он вполне может отказать во всяческом содействии, сослаться на тайну следствия и ограничиться тем, что перескажет, как два имярека злодейски посягнули на имущество в особо крупных. Но этот пятидесятилетний служака с афганской выправкой, обработанный по телефону областным начальством, как видно, не усмотрев во мне ничего порочного, дает задание заму, зам дает задание следователю и водителю, и милицейские колеса уже уносят нас, и движок жрет дефицитный бензин в неимоверных количествах. А я-то как раз и разжалобил Анисимова сочувствующими кивками и пометами в блокноте по поводу бензинового кризиса!

И вот — горная дорога, пихтач вперемежку с ельником, речка на дне каньона. Там, побродив босиком по каменистому мыску, можно наступить на самородок — и не заметить. Они, эти самородки, лежат, поблескивая и маня, на дне, в воде и ждут своего часа, поджидают, когда придет смелый ковбой и соберет их в мешочек из кожи бизона. Потом этого ковбоя ухлопает другой ковбой, и его продырявленное тело будет мокнуть в кристально-чистой, горной, хрустальной. Но и того, кто срежет мешочек с самородками с шеи счастливца, тоже пристрелит еще более быстрый и более меткий. И так — до бесконечности. Пока не останется достойнейший.

Эта долина, где по ночам, светя глазами, как фарами, растаскивают кости погибших авантюристов кровожадные койоты, где свистит коварная стрела апача, чтобы вонзиться между твоими  лопатками, оказывается называется Чертовой Падью. А вон та горушка, ощетинившаяся, как холка гризли, — Еловым Гребнем. А вот эта журчащая по камушкам речка, из которой можно зачерпнуть ладонью холодной — до ломоты в зубах воды и напиться наконец, утоляя жажду, так и  не утоленную желтой, прогретой на солнце бурдой в пластиковой бутылке, — Туенгой.

Это специально для меня, заезжего криминального репортера, подрулил сюда услужливый шофер, чтобы я мог ощутить колорит Клондайка. Чтобы постоял вот здесь, куда, видимо, пришел первый обтрепанный от многодневного продирания сквозь тайгу, обросший разбойничьей бородой бродяга-золотоискатель и, плеснув в лицо холодной, освежающей влагой, вдруг заметил, как что-то поблескивает и искрится у кромки плеса. И тогда, дрожащими от волнения ручищами он хватает этот желтенький камешек.  Да, его, мужественно-невозмутимого, в этот момент вдруг покидает самообладание, и он, разглядывая, ощупывая, переворачивая в руках маленький, уродливо-неправильной формы самородочек, — плачет и смеется, смеется и плачет, размазывая по лицу грязь обремкавшимся рукавом. Наверно, сюда и возит милицейский подполковник по фамилии Анисимов свою рыжеволосую любовницу.
Мой добрый, мой славный шериф, хоть и не при серебристой  звезде на бравой груди, но оказался мировым мужиком, всю дорогу просвещал меня насчет топонимики и истории родного края, и к тому моменту, когда мы подрулили к месту происшествия, от тайн следствия уже практически ничего не осталось. Как подъезжали. Как действовали. Как сторожу голову размозжили. Как отъезжали... Все это уже было записано на диктофон, словно Григорий Петрович Говорков, представившийся младшим советником юстиции мужчина средних лет, не по погоде одетый в большой жаркий пиджак, сам все это и сотворил. Грешно, конечно, так ерничать, хоть и не вслух, но ведь оно бывает, бы-ва-е-ет! Да что там! Сплошь и рядом творится такое безобразие. Завзятый вроде бы детектив, а в итоге сам и оказывается главным злодеем в маске, а если и без нее, то сидит себе где-нибудь под портретом железного Феликса в кабинете, на фоне луковок церковных, изображая святость, с рыжей волосиной на лацкане и дергает за невидимые нитки.  Ведь кругом же мафия и коррупция...
Вот оно — это здание, это фанерное строение, эта халабуда с прилепившимися сбоку деревянными ступеньками входа в столовую. А где же салун, где разбитной бармен за стойкой, жующий углом рта толстую сигару, готовый за унцию золотого песку отвалить полный стакан виски? Ничего этого нет. А есть только прозаичное второе крылечко с другой стороны неприглядного барака, обозначающее вход в бухгалтерию. Значит, вот здесь, в этом самом месте вставлялась выдерга и посредством нажима производилось отделение клямки от косяка. Косяк, понятно, затрещал. Клямка пала. Вот и вторая дверь. И тут та же история. Амбарный замок вместе с отодранным запором, деформированным шкворнем и гнутым гвоздем валяются рядом — не успели еще приладить все это назад. Нас сопровождают — хорошенькая метиска-бухгалтерша, которой в эту ночь на прииске не было, и задумчиво-настороженный начальник прииска при ней. У ног вьется упитанная черненькая собачонка. Когда мы подходили к крылечку, она сыто возлежала на его досках, подобно хранящему тайны веков сфинксу в египетских песках.
- Найда! Фу! – отгоняет бухгалтерша ласковую суку.


Жгуче-брюнетистая раскосоглазая бухгалтерша Джамиля Садыкова и директор поясняют — как оно было дело до этой роковой ночи. Продали немного золотишка через районный банк, завезли деньги для аванса, заперли на ночь до утра, а утром — кровь на крыльце и возле и все такое. Сейчас уже крови видно не было. Но весьма живописно выглядели два синеньких баллона со шлангами. Ацетиленовая горелка рядом с засыпным сейфом, из которого аккуратно вырезано маленькое оконце, чтобы только рука входила. Вот эти взломанные двери и баллоны и обнаружила похожая на Синильгу бухгалтер Садыкова утречком. Эти вот емкости с газом, что самое интересное, уточняет Говорков, друзья на грузовичке привезли, а грузовичок позаимствовали в соседней деревне, у родственника подруги.

Я смотрю на баллоны, на эти акваланги для подводного пловца-великана, для исполинского ныряльщика за утопленными в пучине сокровищами. Я ощупываю рваные края вырезанного в дверце оконца. Заглядываю в опустевшее нутро сейфа. Темное, мрачновато-непроглядное, как океаническая бездна, куда спускается, упорно работая ластами, аквалангист. На краю кораллового рифа, зацепившись обросшими моллюсками шасси за уступ, висит над пропастью маленький спортивный самолетик.

В кабине его – объеденный рыбами остов человека. Скелет. К его запястью прикован наручниками маленький чемоданчик. Аквалангист спускается к самолету. Отстегивает наручники. Деликатно так, чтобы не потревожить останков, берет чемоданчик за ручку и начинает подниматься ввысь. Туда, где едва мерцает далекое солнце. Он поднимается этап за этапом, тяжело, принимая необходимые меры от декомпрессии. Солнце уже совсем рядом. Оно сверкает, дробимое мелкой рябью на поверхности, как граненый алмаз. Резкое, чересчур резкое движение. Чемоданчик растворяется — и из него валятся, сверкая и лучась в просвеченной солнцем воде, — бриллианты, бриллианты, бриллианты. Они сыплются в бездонное никуда. Они меркнут, падая в непроглядный мрак — и с этим ничего невозможно поделать. Кажется, это кино называется «Искатели приключений»...
— Так чего же они сразу-то не рванули в город?
— Труп не знали куда девать… У подруги задержались.
А-а! У подруги. Что же это они с кучей денег — к подруге, глупенькие, несудимые, одному двадцать два, другому двадцать четыре? Надо было сразу — в Новосибирск, ближнее зарубежье, а там, глядишь, и дальнее. Как там в анекдоте про фанеру, которую пора куплять, чтобы построить ероплан?
— Ну и как с деньгами? Вернули? — изучаю я на ощупь  разрез  в стенке сейфа.
— Изъята только часть. Остальное пока не найдено....
— То есть...
— В изъятом рюкзаке было совсем немного. А остальное... И труп непонятно в какой кювет сбросили... Найдем... Но кровь на крыльце — человеческая. Это точно. Мозги разбрызганные... По голове они его. Той же выдергой. Это все уже в показаниях записано…
Пока мы тут стоим возле этого поврежденного металлического параллелепипеда и директор прииска Максим Петрович Кругов сокрушается насчет нанесенного материального ущерба, так как сейфы нынче недешевы, рядом топчется пяток старателей — хмурые, заросшие щетиной мужики, похожие на банду негодяев. С этой бандой, вероятно, и следует бороться настоящему ковбою.  Негодяи, растроганные появлением прессы в такой глухомани, рассказывают о том, как ждут их в больших безденежных городах жены и маленькие дети, и тут же, на глазах, из негодяев обращаются в милых-милых, просто неделю-другую небритых, папаш — несчастных героев анекдотов про верного мужа-командировочного и неверную жену.