Учитель Шо

«Мираж -  это ни плохо, ни хорошо, и не выдумка. Он – дразнилка для несведущих, изображая то, что от них далеко – близким.»


1.
Об Учителе сохранилось немало историй, повествующих, словно о нескольких разных людях. Понятно: рассказчики были столь непохожи друг на друга, сколь и на самого Шо.
Прошли времена, когда это бы меня удивило. Сейчас насторожило бы – будь истории схожи во всём. Ведь мы настолько противоречивы, что не всегда сами себя узнаём.

Однако я –  лишь человек, и потому не смог отказать себе в удовольствии создать - из дошедшего о нём - такого Учителя, который был мил моему сердцу. В чём и признаЮсь, в отличие от многих, либо не отдающих себе в том отчёт, творя легенду, либо убеждённых, что только так, как они видят, и могло быть.

Шо рано покинул дом, «потому что любил лишь дороги и мысли», - сообщает один автор.
«Его жизнь проходила в пути, состоявшем для него не из тягот и лишений, ибо не имел ни гроша, а из людей-загадок, сказочных мест и символических встреч», - уточняет другой.

И всё же Шо не избежал ученичества - у знаменитого Лю, правда, утверждают, что недолгого, хотя Учитель выделял его. Шо не смотрел на авторитеты и не отступался от своего мнения.
 Вот самый мягкий пример его поведения в те годы.
Шо вместе с другими внимал рассказу Учителя, как тому, совсем ещё молодому, довелось услышать о беседе двух повстречавшихся мудрецов.
Один спросил:
- Думаешь ли ты…
- Думаю, - тут же сказал второй.
- Я хотел узнать…
- Ты узнал.
- … полагаешь?
- Сомневаешься?
- Уже нет.
После чего, раскланявшись, они расстались.

Пока ученики молча отдавали дань уважения беседе понявших друг друга почти без слов, Шо спросил:
- А хорошо ли перебивать, не дав договорить?
Чем вызвал их возмущение:
- Ты… - начал один из них.
- Я, - отвечал Шо.
- … ничего не понял!
- Значит, ты считаешь, что перебивать хорошо? – спросил Шо.
- Притча не об этом! – заявил тот.
- Ты уверен?
- Это ясно всем!
- Как ты можешь утверждать, о чём притча, если даже не слышишь мой вопрос?
- Я его слышу, но в нём нет вопроса, - упорствовал первый.
- То есть, перебивать нехорошо?
Возражавший ученик умолк, а потом произнёс:
- Что ты этим хочешь сказать?
- Что притча не так проста, как кажется.
И тогда все ученики удивлённо посмотрели на Шо, уразумев, что возможно иное толкование, а тогда, расставаясь, первый задавший вопрос мудрец должен был уйти совсем с другим, чем они прежде считали, мнением о собеседнике, и говорили они - о разном.
Все замолчали, и, слыша эту тишину, Учитель, задавший им такую задачу, довольный, улыбался.


2.
Когда к Шо уже приходили спросить, он всегда удивлял своими ответами.
- Как распознать настоящего мудреца, Учитель? – спросили как-то Шо ученики, - Кто только не учит!
Учитель Шо улыбнулся:
- Настоящий мудрец не учит. Он учится.


Ученик спросил у Шо:
- Мудрость говорит, что вещей, которые мы не знаем, несравненно больше тех, что нам известны. Но ведь кажется наоборот?
- А как можно сосчитать вещи, о существовании которых не знаем? – ответил вопросом Шо.


3.
Но больше всего ученики любили истории Шо. Гун, впоследствии ставший известным, так вспоминал самую запомнившуюся из них.
Рассказывают, говорил Учитель Шо, что очень далеко отсюда лежит пустыня, жёлтая и каменистая, в обрамлении бело-розовых гор.  А появилась она на месте небесных садов, где стали исполняться человеческие желания. Её камни когда-то были людьми, горы же, подпирающие небо, шедшими убивать армиями…

Жил недалеко от тех краёв странный человек, услышавший в детстве о том, как возникла пустыня. Теперь из её раскалённой печи приходили хвори и смерчи, и утверждали, что она медленно, но неумолимо росла, надвигаясь и пожирая селение за селением. Что можно было с этим поделать? Молиться, да набирать побольше воды в бурдюки караванщикам, считали люди.

Но странный человек почему-то решил, что можно снова превратить эти мёртвые земли в небесный сад. Сначала он надеялся, что его поддержат другие. Страдают-то от этого все!
Но напрасно он ходил, приглашая других принять в том участие, ссылаясь на видЕние, посланное ему. Слушатели только переглядывались и крутили пальцами у виска.
И он пошёл один, чтобы сделать это за всех.

На этом месте, говорил Гун, Учитель Шо всегда останавливался и повторял слова: «И он пошёл один, чтобы сделать это за всех…»

Понятно, его замысел был безумен, он шёл на гибель, но никто не пытался остановить одержимого. Не потому, что надеялись, а вдруг у него выйдет? а из обычного равнодушия.

И он ушёл собирать камни, разводить цветы, разбивать сады…

Чем отшельник питался – неведомо, но доходили редкие слухи, что он рыхлит песок, копает ямы под будущие посадки, которые засыпает ветер, роет каналы для орошения влагой небесной, которой там почти нет, раскапывает русло несуществующей реки.

Много куда более важного для людей происходило в их мире: они болели и умирали, возникали и рушились царства, приходили эпидемии и завоеватели, чтобы так же исчезнуть спустя время. О безумце забыли.

Но однажды известия снова пришли: он продолжал свои бессмысленные труды.
Этому не поверили:
- Сподвижник должен быть уже столь стар, что давно предстал перед очами того, чей сад хотел восстановить!
- Сам он больше не работает, - сообщил заросший бородой до глаз, весь в пыли, голодный оборванец, - всё делает его ученик.
- Ну и ну! – качали головами, смеясь, слушатели, - У безумного учителя появился сумасшедший ученик?

Бродяга подхихикнул, и, глядя голодными глазами на исчезавшую во ртах еду на постоялом дворе, продолжил:
- Тот парень признался мне, что, как и я, поначалу тоже не видел сада, и - то наступал на невидимый куст, то ломал незримый цветок, старец же указывал ему на это.

Чавканье слушателей даже на минуту прекратилось:
- Оба совсем плохи!
- Даа…

Оборванцу бросили обсосать кость в награду, и он впился в неё зубами, как собака, вызвав смех и замечания едоков.

Затем он поведал: старик сообщил помощнику, что столь неухоженный край нестерпимо видеть с небес, а если тут всё украсить, возродив, то Небесному Владыке захочется его посетить, увидев же, не сможет не вернуть своё расположение людям.
Последующие слова заглушил общий хохот и голоса:
- Всевышний нас-то не хочет наведать…
- … а спустится увидеть повёрнутых…
- … на тех мёртвых землях!..
- ох-ха-ха!
Отсмеявшись вдоволь, бродяге швырнули новую кость, потом спросили с ехидцей:
- И как тебе показались те призрачные сады?
- Я их не увидел…
- Ещё бы! Когда б ты их увидел, то, пожалуй, остался ухаживать за ними?..
Бродяга горько усмехнулся и промолвил:
- Остался бы…
Новый взрыв хохота. Едоки толкали друг друга, указывая на дурачка, вытирали слёзы от смеха.
Голодный нищий смотрел на них с обидой, губы его тряслись. Он не выдержал:
- Старец видел… цветы и деревья, которых не было, слышал шелест их листьев, пение птиц, живущих на ветвях, вдыхал ароматы сада. Краски ласкали его взор, хотя старик был уже слеп.
- Слеп? – спросил кто-то из притихших ненадолго людей.
- Слеп, - отвечал бродяга, - но он говорил, что есть иное, внутреннее зрение, которому доступно то, что зрячий не увидит.
- Зрячий, значит, не увидит то, что узрит слепой? – спросил голос с издёвкой.
Смех.
Оборванец взял себя в руки, заискивающе улыбнулся, но продолжил:
- Его помощник говорил, что запомнил многие из растений по описанию старика. И впоследствии тот ни разу не ошибся.
- Но они же оба – тогО! Похоже, это заразно. Вот и ты не соображаешь, что плетёшь. Шёл бы отсюда, людям аппетит не портил…
- У меня в голове мутится от голода, - жалобно простонал бродяга.
- Что ж ты не поел тех плодов, которые вырастил сумасшедший старик, когда ходил их смотреть?..

Гогот едоков провожал оборванца со двора. Пошатываясь, он выбрел на дорогу, и вдруг увидел в тени большого дерева, сидящего человека с плодами в руке. Другой рукой незнакомец поманил его к себе, и показал, чтобы сел рядом. Лицо мужчины, замотанного в цветастый платок, откуда торчала седая борода, было не разобрать в тени.

Он протянул один из крупных плодов:
- Жуй долго, прежде чем проглотить, не то пища убьёт тебя. Если сделаешь, как говорю – дам ещё.
Голос у него был глухим, словно сдавленным.
Бродяга опёрся спиной о ствол дерева и молча жевал. Когда он покончил с едой, то посмотрел на неизвестного.
- Теперь подожди, пусть твой желудок примет это. Запей водой. И не благодари.
…

Оборванец не знал, какие слова сказать спасителю, но тот лишь отмахнулся:
- Отдохни лучше, да облегчи душу рассказом о старце, которому служил.
Бродяга вздрогнул и впился глазами в говорившего. После некоторого молчания он произнёс:
- С чего ты… откуда…
- Брось, кто бы потащился туда на смерть, чтобы посмотреть на давно не существующего ненормального? Это и на постоялом дворе поняли.
Бродяга опустил голову и пробормотал:
- Старец безумен…
- А мир, из которого он ушёл, нет? – глядя на него, спросил седобородый, - Или те, во дворе нравятся тебе больше?
Его собеседник помолчал, потом покачал головой:
- Все безумны.
- Итак?..
- Я слышал разное о старике, прежде чем пойти к нему. Но один человек сказал удивившее: тот пошёл страдать за других, за что ему многое простится.  С рождения мало я встречал хорошего, а уж, чтобы кто-то решил положить свою жизнь за этих людей… Родных у меня не осталось, жил впроголодь. Захотелось увидеть святого человека и, может быть, чему-то научиться.

Оказалось, что не смогу… Святой любовался открывавшейся ему красотой, я же пялился на ямы и холмики из камней в пустыне.
Погибая там с голода, я наблюдал, как он не нуждается в питье и пище, обходясь плодами незримого сада.
Он разговаривал с каждым из растений, называя его по имени! Он видел их, ощущал - это точно… Потом и я стал запоминать. Он ни разу не ошибся… Когда какой-то цветок поникал, старец шёл к нему с ласковыми словами, беседовал, шептал ему доброе, хвалил, и тот поднимал голову, воспрянув. «То же и с людьми, - говорил он, - только так с ними и должно быть».
Я так и не увидел то, что было открыто ему. Иногда мне казалось, что я слышу птиц, шелест листьев от ветерка, даже журчание ручья за спиной… но оборачивался и взгляд натыкался на те же камни и пески…

Седобородый вздохнул, потом спросил:
- А увидев – остался бы?
- Остался.
И снова вздохнул седобородый:
- Зачем лжёшь?
Бродяга испуганно взглянул на него и заспешил со словами:
- Ээ… это случилось на обратном пути. Необоримое желание вдруг явилось, шепча: Обернись! Не надо было, но я не удержался. То, что открылось мне, было садом… его садом!
Я пал на колени и рухнул в беспамятстве на песок.
Караванщики, подобравшие меня, уверяли, что видели и не такие миражи…
- И ты поверил. Почему?
- Потому что… это так и есть.
- Потому что хотел поверить. А хотел поверить, потому что хотел жить, а не научиться. Ты поплёлся в пустыню от безысходности, из любопытства: а вдруг там есть таки бесплатная пища? Ты увидел чудо: того, кто собирал урожай с трудов своих, но не это было твоей целью, а потому не вдохновило тебя. Даже… когда тебе дано было узреть тот сад…
Беглец опустил голову.
- Но третий раз ты отказался уже здесь, когда хотел пожать плоды своего рассказа о безумце и садах его воображения.
- Но я… - попытался пролепетать оборванец.
- Ты и сейчас ищешь себе оправдания! Так знай, ты ел плоды моего сада!-
И седобородый снял платок.
- Нет! – закричал бродяга, узнавший старика из пустыни.
- Да! – отвечал тот, - Ты видел сад, ты хотел остаться, говоришь?
Его собеседник не мог вымолвить ничего. Руки, которыми он закрывался, словно от ужасного видЕния, дрожали, голова тряслась.
- Не возражаешь? Так оставайся!
Бродяга попытался коснуться одежды старца, но руки поймали лишь пустоту…

С тех пор безумный беглец бродит по свету, как по пустыне, пытаясь что-то сказать другим, но слышит его только ветер, да и тот не даёт понять – услышал ли?
А тот, кого не слышат - где бы он ни был - не в пустыне ли?

4.
Сам Учитель Шо не давал пояснений своим историям.  «Всё равно у каждого есть мера разумения, - говорил он, - которой из большого достаётся горсть». Но Шо любил слушать, что говорит после эта «горсть».

Гун сказал Учителю о его рассказе:
- Он – о мечте. И о мечтателе, создавшем чудный сад для тех, кто предпочёл разорить его.
Учитель Шо внимательно посмотрел на Гуна и медленно произнёс:
- Если ты называешь Мечтателем… Создателя, то это… очень смЕло, но если твой мечтатель – человек, то горько это – не менее.
Гун склонил голову.

Цы понял так:
- Лучше не пойти, чем не оправдать надежды.
Учитель Шо спросил его:
- А как тогда узнать?
Цы не нашёлся, что ответить.

Вэй грустно оглядел всех:
- И мы - такие же бродяги, ищущие в пустыне свой сад… и пытающиеся что-то сказать о нём тем, кто не хочет слышать.
Учитель спросил:
- Но можем ли мы… ими не быть?
- … Мы ли тогда виновны в том? – отвечал Вэй.
Учитель Шо предложил ответить Гуну.

Гун спокойно спросил Вэя:
- И что?
Вэй не сдавался:
- Но тогда зачем?
- Так ли это важно? Мы уже есть. И именно такие, - держался своего Гун.
- Но друзья, - решился Цы, - по-вашему, выходит, создатель сада не создал садовников? А разве можно требовать у сосны, чтобы она приносила яблоки?
Гун улыбнулся:
- Ты далеко пойдёшь, Цы. Что ты делаешь среди нас, раз так точно знаешь всё о создателе?
- Если мы не станем задавать вопросы, то зачем мы? – спросил Вэй.
Никто ему не ответил, ибо сие было сочтено достойным завершением обсуждения.

5.
После обсуждения однако, Цы о чём-то задумался, и ходил таким весь последующий день. Наконец, он решился сказать, что его мучило Учителю:
- У каждого человека есть свой предел. Во всём. С ним он рождается и его чувствует.
Дальше Цы не решился продолжать.
Шо улыбнулся ему, но ответил жёстко:
- Выбор всегда есть. Даже для того, кто родился идиотом среди идиотов, и не хочет быть умным. Он может удивить всех, став хорошим.
Цы сначала оторопел, а после просиял. И поклонился Учителю.

Как-то совершив ошибку, Вэй загрустил. Шо утешил его:
- Глупости совершают все.
- И мудрецы? – не поверил Вэй.
- И мудрецы, - подтвердил Шо, - потому что мудрость есть то, встретиться с чем стремятся. Но не всегда узнаЮт, встретив.
- В чём же тогда разница между мудрецами и… остальными? если ошибаются все, – удивился Цы.
- В том, что мудрецы, - отвечал Учитель, - потом глупостями не хвастаются.
Гун и Вэй улыбнулись, а Цы насупился.

Шо учил:
- Люди убеждены, что прав тот, кто разделяет их мнение.
Говоря: «Правда», они считают таковой только собственную.
Хотя и она-то, обычно, ими заимствована.
Лишь тот, кто может понять, когда он неправ, и признать верной чужую мысль, способен на многое.
А теперь – возражайте мне, чтобы мы смогли посмотреть на другую сторону этого.

Вэй сказал:
- Первое - естественно для людей. Как жить, зная, что не прав?

- Сам искать свою неправоту никто не станет, соглашусь с Вэем, - изрёк Цы.

Гун усмехнулся:
- Вы хотите, чтобы я подвёл здесь черту, сказав: С этим ничего поделать нельзя. И я соглашусь – для большинства. Потому что мудрый должен быть всегда недоволен собой, ища и неправоту свою.  Стоит ему перестать это делать – чем он от этого большинства будет отличаться?

Вэй и Цы были впечатлены его словами, Учитель же ничем не показал своего отношения.

6.
Учитель считал Гуна самым способным из своих учеников, но они расходились в главном.
Гун, основываясь на том, что от сосны не стоит ждать яблок, утверждал: пустыня для того и создана, чтобы показать, что не всё плодоносит.
На это Шо приводил пример отшельников, селившихся в её пещерах с целью родить то, что не явилось бы им в обычном месте.
Гун возражал:
- Рождённое там – нежизнеспособно нигде ещё.
- Иначе говоря, ты хочешь сказать, что когда покинешь наши места, то утратишь свой дар? – лукаво спросил Шо.
- Да, - прямо ответил Гун, - наше знание там не нужно.
- Но Гун, - тихо проговорил Учитель, - ведь пустыню мы носим с собой…

Два других ученика внимали этой беседе молча. И всё же Вэй не выдержал:
- Пусть даже мудрецу не место в мире, и ему приходится отшельничать. Но раз он существует, и не может быть иным, то для чего-то нужен? Хотя бы для примера тем, кто ищет не то, что видит вокруг.
- Примеры бывают и отрицательными, - добавил Гун, - или миражами…
- Мираж, - отвечал ему Учитель, - это ни плохо, ни хорошо, и не выдумка. Он – дразнилка для несведущих, изображая то, что от них далеко – близким.
Цы слушал с выражением ужаса на лице.

7.
Пути учеников и Учителя со временем разошлись. Вэй ушёл в монастырь, где и закончил свои дни, Цы и Гун – в мир, в котором первый растворился, а второй сделал карьеру чиновника.

У Шо были и другие ученики, менее известные, но более верные. Они вспоминали о мужестве, с которым Учитель встречал невзгоды судьбы, его добрую улыбку и шутки.
В старости, когда Шо испытал все последствия нелёгкой жизни в пути, и его спина задолго до перемены погоды сообщала о том, он, не взирая на сильную боль, говорил: Я никогда не думал, что эта часть моего тела окажется провидцем куда лучшим, чем голова.

Он не мог уже больше странствовать, и жил у Лао - одного из своих почитателей. Тот записывал истории Учителя, и продлил его дни, подарив маленькую собачку, очень привязавшуюся к Шо, и привязавшую его к себе.
- Я бы давно умер, - спустя годы признавался Учитель, - если бы не боялся огорчить Ню (так её звали).
Шо был совсем плох,  и поддерживать в себе жизнь ему было очень тяжело, но Ню…
Гладя её, уже старенькую, Учитель говорил, что опасается: придётся жить вечно. Ню не хочет огорчить его, он не может огорчить её…

Ню умирала трудно, Шо беззвучно плакал над ней и пережил на три дня.