Случайный гость. Рассказ

СЛУЧАЙНЫЙ ГОСТЬ

Нормальный человек в такую погоду ни за что не отправился бы «рысачить». Андрей Сорокин тоже бы не отправился. В такую погоду хорошо усесться в кресло, желательно возле камина, которого нет и никогда не будет, укрыться пледом, который есть, но со времени  Наташкиного отъезда валяется в шкафу без применения. Хорошо взять в одну руку бокал чего-нибудь крепкого, но не водки, в другую – книгу, закинуть ногу на ногу… в общем – ясно. Читали в иностранных романах, потом мечтали на  неблагодатной отечественной почве.
За окном валил снег. Стекло на три четверти залепила колючая, посверкивающая вата, и только в самом центре оставалось полупрозрачное озерко, за которым будто колыхалось белое кружевное покрывало.  Временами его встряхивал порыв ветра, кружева комкались, превращались в маленькие вихри, а потом все снова затихало. Это же надо, такая непогодь, когда до первых листочков на деревьях осталось недели две, не больше!
Впрочем, в этих краях весна всегда такая: со взбрыками. Когда – в  марте, а когда – и в конце апреля обязательно завьюжит, закипит неистовой последней пургой, после которой только грязь по колено.
За тридцать два года, прожитые на свете Сорокиным, снег несколько раз выпадал даже в июне. Однажды после такого неурочного снегопада они с Натахой ездили на речном трамвае в  поселок, расположенный на другом берегу реки. Андрей навсегда запомнил кутающуюся в легкую курточку Наталью, ни за что не желающую уходить с верхней палубы; белый, с желтизной, бурун, распарывающий надвое  тяжелую, бурую воду за кормой катера; обвисшее прядями промозглой дымки сероватое небо и тяжелые, мохнатые шапки мокрого снега на по-весеннему ярко-зеленых кронах прибрежных тополей. Это было странно и красиво. И Натаха была красивой в своей подбитой ветерком курточке и джинсах, чуть нахохленная, похожая на озябшего воробья. Но он-то знал, что воробышек этот в любую минуту может обернуться Жар-птицей. Он любил  Наталью. Потому и женился.
И еще почему-то, совершенно не к месту, вспомнилось, как они, буквально вырываю книгу друг у друга из рук, зачитывались "Мастером и Маргаритой". Сорокин читал жадно, как малопонятную, но захватывающую сказку. Больше всего ему нравились московские похождения Воланада с его свитой. Наталья читала иначе - неторопливо, с загадочной полуулыбкой на губах, целиком погружаясь в это занятие и, порой, даже не слыша слов мужа, обращенных к ней. Наталью, почему-то, захватывал бал Сатаны. Она перечитывала эти страницы по многу раз. И иногда с тенью кокетства спрашивала Сорокина:
- А из меня Маргарита получилась бы? Я бы так сумела?" И опять загадочно улыбалась.
Сорокин вообще плохо понимал, к чему этот бал, зачем его так подробно описывать? Но с готовностью подтверждал:
- Конечно смогла бы. Ты у меня просто всем Маргаритам Маргарита.
Он просто хотел сказать, что любит ее, и нет никого лучше и желаннее на свете. Но ей это как-то по-особенному импонировало.
Теперь Сорокин думал о том, что Натаха и вправду смахивала на Маргариту - какими-то своими странными чарами. Но вот только из него никакой Мастер не получился. Даже не с большой буквы.
Но, благодаря Наташке, малопонятный роман и этот в прямом смысле чертов бал крепко запали ему в память.
Отец Андрея умер внезапно. Упал лицом в стол, за которым работал. Он очень много работал и слишком сильно переживал, если что-то не ладилось. Мать говорила, что это добром не кончится. Она оказалась права.
К тому времени Андрей  уже занимал должность ведущего специалиста в своей, как он выражался, «шарашке», и позевывая, сообщал, что директор «достал» его в связи с уходом на пенсию заведующего лабораторией.
Они с Натахой еще успели родить сына и чудом получить от производства квартиру, прежде чем окружающая действительность  окончательно утратила рациональные черты.
От отца осталась почти новая «шестерка» и кооперативный гараж. 
Мать машиной не пользовалась. После смерти мужа она  сильно изменилась. Одни говорили, что это «бабье лето» и нет ничего плохого в желании женщины  наверстать упущенное; другие  покачивали головами, поглядывая на ее укоротившиеся юбки и стремительно сменяющих друг друга кавалеров.
Андрей оформил доверенность и стал фактически полноправным хозяином  «жигуленка».
«Шарашку» тем временем лихорадило все круче. Сперва перестали выдавать зарплату. Потом пошли бесконечные сокращения. Андрей на происходящее реагировал спокойно, а чтоб не остаться совсем без копейки, по вечерам  садился в «жигули» и выезжал в город – «рысачить».
Натаху сократили  полтора года назад. Побегав в поисках работы, она  быстро махнула на все рукой, и с этого момента ее характер начал день ото дня меняться. Позже Андрей признавался себе, что сам виноват во многом. Жене в то время, как никогда, требовалась поддержка. Жар-птицы не живут в клетках квартир, исполняя роль нянек и домохозяек.
По утрам он уходил на работу, где и оставался положенные восемь часов «во исполнение трудовой дисциплины», а на исходе дня, заглянув домой поужинать, ехал «заколачивать бабки».
Но после очередного финансового «обвала», похоронившего под собой не только призрачное благосостояние, но и иллюзии большинства, ходить по утрам Андрею стало некуда: «шарашка» закрылась. Не Бог весть какие сбережения Натаха, как и миллионы других ушибленных бытием граждан, за три дня спустила на рынках и в магазинах, скупая всякое никому не нужное барахло и дорожающую на глазах провизию. Андрей  не вмешивался,  разворчался лишь раз, когда жена, простояв в очереди  часа два, приволокла домой  двадцать буханок хлеба. По этому случаю – слово за слово – с Натахой случилась истерика, и они перестали разговаривать.
Вскоре Андрею позвонила мать и сообщила, что уезжает за границу с каким-то  знакомым иностранцем. Она старалась что-то объяснить, путано и многословно. Андрей понимал плохо да и слушал вполуха, потому что мать давно жила своей, чужой жизнью, и от него все равно ничего не зависело. В это время с места срывались многие...
Через две недели мать улетела. На прощание, заплакав, призналась, что возвращаться не собирается. От этих слов Сорокину сделалось муторно, как перед первым сердечным приступом, которого он еще не знал.
Андрей теперь не отлипал от баранки «жигулей», добывая хлеб насущный. Он быстро изучил все тонкости полулегального «частного извоза». С вокзала и из аэропорта его шуганула тамошняя извозчичья мафия, в центре городские власти понаделали платных «муниципальных» стоянок, так что Андрею оставалось просто колесить по городу, высматривая подходящего пассажира. Молодые мужские компании он не сажал даже днем из опасения оказаться без машины, изувеченным, а то и убитым. В городе подобные вещи давно стали не в диковинку. Андрей предпочитал одиноких мужчин и женщин зрелого возраста и серьезного вида. Он и сам нравился таким: интеллигентный, вежливый без заискивания, не жуликоватый. Его часто спрашивали в дорожной беседе, от которой он никогда не уклонялся: вы кем работаете?
Он усмехался с достоинством: безработный.
Люди качали головами. Видно же, что культурный, образованный человек. Что за жизнь?!..
Неделю пролежав с гриппом, Андрей заметил, что ему перестали звонить друзья и знакомые. От нечего делать он сам начал названивать, но кто-то был по горло в делах, ни минуты для праздной беседы; кто-то, сам, видно, угодив в скверное положение, отвечал скупо, вяло. Разговоры не клеились. Андрей оставил телефон в покое  без особого сожаления. Он поймал себя на том, что разговаривать как бы и не о чем. Пора  надежд и словесных перепалок за «пузырьком» в доброй компании канула в прошлое. О чем теперь спорить? И зачем?…
Выздоровев, он с новым остервенением схватился за баранку…
В канун Нового года они с женой ужасно переругались из-за какого-то пустяка и испортили сыну  праздник.
А однажды, в середине января, когда Сорокин вернулся домой заполночь, вымотанный и озябший по дороге от гаража, Натаха, сидя на кухне и  глядя в стол, вдруг сказала:
- Дай денег. Я съезжу с сыном к родителям.
Андрей сперва опешил. Что-то случилось? Ведь он старается, и не бедствуют же они…
Ничего не случилось, отвечала Наташа. Нет, они не бедствуют. Но она хочет уехать, потому что так нельзя… нельзя и все. Хотя бы на время. Что-то же должно измениться.
Дай денег!.. Деньги у них всегда были общие, лежали в шкафу, под стопкой чистого белья. Он никогда не утаивал от нее ни копейки. Ни прежде, ни теперь. Хорошо же она думает о нем, если сказала так!
Но Сорокин понял и не стал возражать.
Неделю он почти не показывался дома и даже изменил своим правилам: возил на рынок  китайцев с необъятными баулами; горластых и полупьяных или, наоборот, пугающе молчаливых кавказцев; бугаистых парней с бритыми затылками, которые размещались на заднем сиденье и, не теряя времени, глотали пиво, курили «травку», гоготали и исследовали на ощупь своих длинноногих спутниц…
Наташа требовала поделить деньги поровну, но он наотрез отказался и настоял, чтобы она забрала всё…
Он отвез жену и сына в аэропорт, проводил на посадку.
- Я не надолго, - несколько раз повторила Наташа. – Созвонимся…
Но он вдруг с болью подумал, что это, как и с матерью, навсегда. Вывод, в сущности, ни на чем не основанный. Просто Андрей видел,  с какой удивительной легкостью рвется между людьми то, чем они прорастали друг в друга  долгие годы.
По дороге домой он тормознул возле «подвальчика», расположенного неподалеку от гаража. Наплевав на «гибонов» (так водители быстренько окрестили сотрудников бывшей ГАИ, переименованной в ГИБДД) Андрей выпил подряд три рюмки водки, а поразмыслив, заказал четвертую…
Он не запомнил, как ставил машину в гараж. Сознание прояснилось, когда после долгих, безуспешных попыток замок все-таки щелкнул и дверь квартиры распахнулась. Комнаты показались Андрею  пугающе чужими и опустелыми. Но он тут же, не раздеваясь, повалился на диван и исчез из этого неуютного мира.
…Не изменив распорядка, Андрей продолжал «рысачить» почти каждый день. Выезжал ближе к обеду, допоздна старался не задерживаться. Денег хватало на прокорм, бензин и ремонт машины. Редкие вечера коротая дома, он смотрел телевизор, но пересказать увиденное ни за что бы не смог.  Все чаще  по дороге домой он заворачивал в ставший знакомым «подвальчик», работавший почти до утра. Бог пока миловал, и посещения забегаловки  обходились без  последствий.
 Наташа не звонила. Пришла скупая телеграмма: добралась нормально… - и тишина.  Наташины родители в далеком городе не имели домашнего телефона. А вызывать жену на переговорный пункт Андрей не спешил. Сказать ему все равно было нечего. Наверно, они оба понимали это.
Острую боль от их разрыва Андрею сперва помогали  пережить баранка и  бесконечное мелькание дорожного полотна. А потом он будто окуклился изнутри. Твердый, словно хитиновый, ком разросся в груди. Из этой  куколки иногда пыталось прогрызться  злобное насекомое по имени тоска, но хитиновая броня пока держала крепко.
Иногда Андрей задумывался: кто виноват в том, что  его жизнь сложилась именно так?  Судьба? История? Власть?  Нувориши на «мерсах» или мрачные мужики с брылястыми физиономиями из «оппозиции»? Прошлое или настоящее? А может, он сам? Однозначного ответа  не получалось. Прошлое у него связывалось не с концлагерями и психушками, а с комсомольскими собраниями,  нудными и не нужными никому, но чаще  ёрническими, не всерьез. Новые времена он воспринял со спокойным одобрением – дураку ясно, что  пора всё менять.
Пока «дерьмократы» не на жизнь, а насмерть грызлись с «коммуняками» и наоборот, пока сотворялись реформы, непостижимым образом обращавшие прежнее гнилье в окончательную труху и скверну, он, Андрей Сорокин, просто жил и работал, делал то, что казалось ему нужным и полезным для себя, для семьи, для общества, наконец! В итоге же оказалось, что его старания никому не нужны: ни обществу, ни семье… Да и сам он удивительно легко вжился в роль нелегального таксиста. И еще можно было считать, что ему повезло.
Он не был ни красным, ни белым – никаким…  Иногда Андрею на ум приходила  фраза циничного  философа: народ имеет таких правителей, каких заслуживает.
Но, убей Бог, он никак не мог взять в толк: чем он, инженер Сорокин, заслужил происходящее с ним?
Теперь, поставив машину в гараж, Андрей почти каждый вечер спускался в заветный «подвальчик». Все чаще он не помнил, как потом добирался домой…
Накануне снегопада, погожим апрельским вечером, Сорокин в своей забегаловке как-то невзначай подцепил шлюху.
Девицу лет двадцати, на совесть «оштукатуренную», в коротенькой кожанке и высоких сапогах-ботфортах, над которыми, как дым из заводских труб, тугими столбами вставали черные колготки и исчезали под сводом почти невидимой мини-юбки, каким-то ветром занесло  одну, без спутников, в дрянную распивочную, где неприятности встречаются чаще, чем клиенты.
Приметив деву, Андрей сперва равнодушно отвел глаза. Но потом он  пил и пил, пока почему-то не оказался рядом и не заговорил с ней. Или это она первая с ним заговорила?…
Когда из беспамятства соткалась реальность, он обнаружил себя на собственном диване, посреди груды всклокоченных простыней вперемешку с мужской и женской одеждой.
Появилась  бутылка. Он выпил и слегка пришел в себя. Девица – незнакомкой не назовешь, но и имени ее он не знал – намекнула, что только дуры нянчатся с «бухими в дупель» за спасибо… Андрей, трудно соображая, отыскал под диваном куртку, пошарил по карманам и отдал гостье все, что в них обнаружилось. Обнаружилось, должно быть, достаточно, потому что девочка расщебеталась, налила ему еще, а потом, покопавшись в косметичке, достала коробочку из под серег, в которой пестрели разноцветные пилюли. Она чуть не насильно заставила его проглотить две-три.
Спустя какое-то время комната закачалась, стены ее растворились в радужной мгле, диван превратился в пружинящую поверхность бездонной топи. Девушка становилась то ослепительно красивой, то вообще не похожей на человека, но оттого еще более желанной. Они  занимались любовью с  неистовством, причем силы Андрея после каждого раза не убывали, а как будто удваивались. Когда все же подступала истома, появлялась коробочка из-под серег, и он опять глотал то извивающихся разноцветных червячков, то чьи-то мигающие глаза, то  жидкие живые бриллианты, радужно посверкивающие и норовящие скатиться с ладони.
Это длилось секунду или год, но потом вдруг наступила тьма, из которой Сорокин вынырнул с ужасающей головной болью и ломотой во всем теле. За окном наливалась серым светом утренняя хмарь. Изо всех сил сдерживая спазм, он еле успел добежать до унитаза. Когда вернулся, девушка одевалась. Андрей натянул плавки, стараясь не смотреть не нее.
- Где твоя жена? – спросила гостья. Ее глаза сейчас напоминали потускневшие оловянные пуговицы с дырочкой-зрачком посередине.
- С чего ты взяла?
- Видно же, что есть.
- Уехала.
- А-а…
- Что ты мне вчера дала? – Андрей чувствовал, что его пробежка в туалет не последняя.
- Так, ничего.
- Ничего себе – ничего! Нет, ты уж скажи, а то вдруг потом скорую придется вызывать!
Девушка прикрыла свои оловяшки бурыми от размазанной косметики веками и не то задумалась, не то отключилась. Сорокин протянул руку и тряхнул ее за плечо. Гостья очнулась.
- …Средство от упырей.
-  Что?
- Ну, чтоб ни они тебя, ни ты их не видел.
- Кого!
- Ну, этих… Упырей, или как их там… Не соображаешь разве, что вокруг творится?
- А что? – слегка опешив, переспросил Андрей.
-  Что-что… Повылезли откуда-то всякие… Ты присмотрись. А ночью полежи тихо-тихо и услышишь, как они лезут… Они притворяются, но хари же все равно видно. Если быстро взглянуть, они не успевают…
- Что-то я не пойму. О ком ты?
- Да откуда я знаю?! Может они с летающих тарелок, может, из земли повыползали… На кладбищах вон уже места не хватает, старые могилы перекапывают. Всё роют, роют, может быть, чего-то и вырыли… Но они не люди! Это точно! Многие их не видят, а их полно везде. Я-то вижу и боюсь. А дури хапнешь  – и вроде ничего. - Девушка заговорщицки склонилась к Андрею. – Они прикидываются, что такие же, как все. А сами порчу наводят. Это они виноваты… что жить стало страшно! Скоро что-то будет, вот увидишь… - Губы ее расплылись в младенчески-идиотской усмешке.
«У нее же крыша не на месте, - догадался Сорокин. – Потому что жрет синтетические галлюциногены. И меня напичкала… сволочь!»
- Тебе не пора? –  довольно грубо поинтересовался он.
Девушка вздохнула.
- Пора, не волнуйся… А может, еще поторчим?
- Мне некогда, - отказался Андрей, подавая гостье кожанку…
Заперев входную дверь, он со стоном повалился на разгромленный диван… Это  не похмелье, а колесование какое-то! Н-да, под водочку да пилюлечки!
Весь день он отсыпался. Проснувшись ближе к вечеру, заметил, что за окном снегопад, тяжелый, влажный, густой – последний. Гадкое похмелье отпустило, остались только слабость и туман в голове. Засыпая вновь, Андрей заметил через дверной проем, что на кухне возится Натаха. Склонилась над столом, должно быть, что-то готовит к ужину.
 А?.. Что такое?… Но он тут же  провалился в сон.
Он окончательно проснулся, когда почти совсем стемнело. Встал и побрел в ванную, тщательно побрился и принял душ. Никуда не собирался, просто не терпелось избавиться от мерзкого привкуса предыдущей ночи, который никак не проходил.
После душа захотелось есть. Неплохо пожарить хотя бы яичницу, да и баночка «бира»  не помешала бы. Рука потянулась к дверце холодильника. За-ме-ча-тель-но! Совершенно по холостяцки! Холодильник был пуст, если не считать  какой-то проплесневевшей приправы, оставшейся еще от жены, и пары бульонных кубиков. Бульон – это не еда. Сорокин взглянул на часы. Не так уж и поздно. Можно сходить в круглосуточный магазин.
Он включил свет и лишь сейчас  уразумел, какой беспорядок   давно прижился у него. А после  давешней визитерши вообще остался удручающий свинский хаос – и не только в обстановке. Андрей чертыхнулся. Темные недра полунеобитаемой квартиры отозвались на  раздраженный возглас неясным звуком, похожим на кошачье мяуканье… Эхо? Нервы? Пустое жилье любит попересмешничать. А без Натахи оно на самом деле стало пустым…
Андрей нашел на полу свою куртку, пошарил по карманам… В магазин сходить, конечно, никто не помешает. Но что там купишь без денег? А деньги отданы благородной даме за доставку пьяного домой и... прочие услуги. С дурной головы – все до копеечки… В брюках тоже ничего не обнаружилось.
С голоду, что ли, помирать? И курева не осталось… Надо съездить.
В такую погоду ни один нормальный человек не отправился бы «рысачить». Но, судя по последним поступкам, вас, гражданин Сорокин, нормальным признать определенно нельзя, так что…
- Ехай, ехай! – приказал  из ванной насмешливый бас.
А что? Перегар давно выветрился. Таблеточки? Если еще и не отошли, все равно  «гибоны» не умеют их определять. Чай, не в Америке! Хорошо, хоть заправился в прошлый раз, когда возвращался.
В соседней комнате прочастили чьи-то  шажки, не человеческие –  не то кошка, не то мелкая собачонка… которых отродясь в доме не держали.
Он еле добрался до гаража через вмиг наросшие сугробы. Завтра они растают, но сегодня ноги промокли аж до колен. Ворота тоже основательно привалило снегом, пришлось, вооружившись обломком доски, изрядно повозиться, освобождая «жигуленка» из плена. Машина завелась сразу, и в ее обжитом, быстро прогревающемся салоне Андрей почувствовал себя спокойно и почти уютно.
Выехав с территории «гээска», Сорокин знакомыми переулками выбрался в центр и неторопливо покатил вдоль обочины. «Дворники» на лобовом стекле едва справлялись со снегом, который, казалось, кто-то швыряет навстречу лопатой.
Несмотря на непогоду, народ на улицах все-таки попадался. Из пронизанной светом фонарей снежной круговерти то и дело возникали на тротуарах какие-то компании, явно навеселе, а кое-где попадались и вовсе пьяные фигуры. Таких Андрей объезжал стороной. Он искал своих пассажиров.
С чего народ гуляет? Что за праздник такой?
И вдруг, уткнувшись взглядом в троеперстие флагов на фонарном столбе, он чуть не хлопнул себя по лбу. Дожил! Фамилию свою не позабыл?  Флаги, отяжелевшие от налипшего на них снега, еле покачивались под ветром, напоминая пуховые одеяла, вывешенные для просушки и забытые нерадивой хозяйкой. Андрей скорее угадал, чем различил цвета. Кумачовый, триколор и  местный штандарт. Флаги вывесили, действительно, к празднику. Потому что завтра…
Праздник Весны и Труда!
Бывшее Первое мая. То есть, почему – бывшее? Число, кроме Господа Бога, никто отменить не в силах. А Богу не до нас. Ему явно не до нас, судя по реалиям… Твою мать!.. Как же можно было довести себя до такого состояния?.. Вот ведь и повод позвонить Натахе! (После вчерашнего?..)
Но тут с газона проголосовал его пассажир, и Андрей ударил по тормозам…
Он сделал три вполне удачные ездки. Без всяких приключений. Заплатили не по барски, но – в пределах неписаной таксы. Теперь в магазин, купить хлеба, колбаски, нет лучше «деликатес славянский», хоть и дорог он стал, собака! Пивка, лучше «будвейзера», ну и еще чего-нибудь… Праздник все-таки. И обязательно позвонить!  Как они там с пацаном? Кстати, который у них  час? Какая разница во временных поясах? А то поднимешь среди ночи. Даже узнать не удосужился… Скотина ты, Сорокин!
С автобусной остановки ему призывно помахала рукой… Наташа?!… Другой рукой она  прижимала к себе сынишку, закутанного до глаз. Андрей задохнулся, утопил педаль тормоза, и только когда машина, проюзив по месиву из воды и снега, застыла у обочины,  понял, что ошибся, но было поздно. Женщина открыла дверцу и просительно назвала адрес.
Он никого  бы сейчас не повез черт те куда, на самую окраину, по такой дороге. Ни за какие бабки… Но этих пассажиров он повез. «Пилил» минут сорок, пригибаясь к рулю и вглядываясь в  коварную мостовую через залепленное снегом стекло. Высадил у самого подъезда. Женщина, уже выходя из машины, воровато сунула смятую бумажку. Андрей развернул ее и чуть не рассмеялся: довез, считай, даром…
Да, странный вечер.  Будто все стихии смешались и устроили дикую пляску над городом, погрязшем в весенней распутице. Канун праздника, смысла которого одни не понимают, а другие злятся на то, что искажен смысл, который был. Был? Может, оттого и перемешалось всё, что нет смысла ни в чем, ни в  делах человеческих, ни в бесцельном неистовстве природы. Не было, нет и не предвидится…
- Везешь?
Андрей вздрогнул. Вопрос и лязг захлопнувшейся дверцы прозвучали одновременно. Рядом, на переднем сиденье, устраивалась  девица в короткой кожанке, поправляла и одергивала мини-юбку… Андрей чуть не вскрикнул? …Та самая? Из забегаловки?
Но это была совсем другая девица, похожая, но другая. Они все теперь стали похожи: маски из макияжа, мини, высокие сапоги или, наоборот, полусапожки… Смазливые, жадненькие, с оловянными глазками – безо всяких пилюль.
Пассажирка подвернулась кстати. Тащиться пустому до центра – зря бензин жечь. (Андрей поймал себя на том, что рассуждает, как заправский таксист и усмехнулся: мутируем помаленьку.)
- Куда? – спросил он буднично, отгоняя привязчивое оцепенение.
- Езжай прямо, я покажу.
Странный маршрут. Сорокин пожал плечами и тронул машину с места.
- Куда же едем? – повторил он через несколько минут, не дождавшись никаких новых указаний по части направления.
- На сабантуйчик один.
- Где он, сабантуйчик ваш, по какому адресу?
- Адреса я не помню, а так знаю и покажу. Сейчас направо и до конца!
Андрей заметил, что девушка пристально разглядывает его. От неё пахло необычными терпкими духами, и аромат этот почему-то вызывал у Андрея беспокойство. В нем чувствовался мускус и что-то еще, как будто не вполне сопоставимое с парфюмерией.
Девушка действительно, не таясь, таращилась на водителя. Взгляд у нее был не оловянный, но все равно какой-то необычный – поперек желтоватого белка черный удлиненный зрачок, и в этой черноте перемигивались едва заметные багровые искорки…. Как у кошки… Впрочем, в полумраке кабины может померещиться  что угодно.
- Ты не жадный или хитрый? – спросила вдруг пассажирка, и искорки в ее зрачках сверкнули вполне отчетливо.
- Из чего делаем такой вывод? – улыбнулся Андрей.
- Не уточнил,  что платим?
- Так ведь не знаем, куда едем.
- А если  вообще не заплатим? – пассажирка  оскалила в усмешке блеснувшие в темноте зубки.
- Тоже мне, кидала! Не похожа.
- А на кого я похожа? – девушка, будто устав сидеть, потянулась всем телом,  выпрастываясь из своего «мини». Движение вышло вызывающим и каким-то хищным одновременно.
- На кошку сиамскую, вот на кого, - брякнул Сорокин.
Девушка рассмеялась.
- Это так и должно быть… А сиамские кошки, они, знаешь, какие? Они ведь и кошки-то всего наполовину. Вот доедем, а я возьму и… – Она вдруг протянула руку и провела пальцами у него под подбородком. – Чувствуешь?
Андрею показалось, что его горла коснулись отточенные бритвы.
Накладные ногти? Или – ногти-то накладные, но под ними настоящие бритвы… для подобных случаев? Что за ерунда? Она его пугать вздумала?
- А мы не доедем, - пообещал он. (Посмотрим, кто кого напугает.) - Я вот сверну сейчас куда поглуше… У меня сиденья раскладываются. И бритвочки не помогут. Ну поцарапаешь  слегка. Переживу.
- А я номер запомню. Сядешь.
- Зря ты это сказала.   – Сорокин незаметно втягивался в игру. – Случается, в городе молодые девушки пропадают. Видела по телевизору? Ушла из дома и не вернулась… лиц, располагающих сведениями, просим позвонить…
Пассажирка опять длинно потянулась. Так, что даже куртка не скрыла выпуклой округлости ее груди. (Андрей вдруг понял, что этот разговор ее возбуждает… как и его.)
- Справишься? Уверен?
- К твоему сведению, даже если женщина и мужчина равны по силе, одолевает все равно мужчина. Разный уровень агрессивности. 
Она  загадочно усмехнулась, вновь блеснув остренькими зубами, мурлыкнула непонятно:
- Это если женщина и мужчина…
Удивительно, но Сорокина все больше увлекало это дурное лицедейство.  А как это бывает на самом деле? Он вдруг на секунду представил, что и вправду сейчас свернет куда-нибудь… и эта мысль его не ужаснула.
- И что ты станешь со мной делать? – Продолговатые зрачки девушки еще более удлинились, почти поделив глаза пополам, и в них теперь  тлело отчетливое багровое мерцание.
- Как водится, раздену и свяжу. Потом узнаю, какое из трех твоих гнездышек уютнее. А когда станет скучно… м-м… - он на секунду задумался, украдкой кося на попутчицу, - кину пару проводов от аккумулятора и проверю, насколько у тебя чувствительны твои пупырышки?… И еще у меня есть свеча. Не автомобильная, а обычная. Можно ее зажечь и капать стеарином… Некоторых мужчин здорово возбуждает. Меня, например.
Пустая болтовня и вранье! Но сейчас – никуда от этого не деться –  они доставляли ему удовольствие. Более того, в эту минуту он, возможно, был способен проделать то, о чем говорил.
Андрею казалось,  что кто-то овладел не только его речью, но и чувствами. Багровое зарево в глазах девушки разгоралось все ярче и будто гипнотизировало его. Игра незаметно превращалась в наваждение, которое, однако, исходило не из этих горящих  глаз, а от чего-то другого, незримого, но могучего. Сорокин не мог понять, что это и где  находится. Оно было везде. Внутри него и вокруг. Оно таилось  в  весенней метели – агонии зимы, во вздрагивающем  свете фонарей и кривлянии теней, в круговерти ветра и снега, в талой воде под колесами – в смешении разгулявшихся стихий. Оно само было  таинственной, мрачной стихией, названия которой он не знал.
- Останови, - вдруг приказала девушка, и Андрей тут же затормозил.
Она положила ладонь ему на бедро, и он вздрогнул, будто  в этом месте его полоснули острым лезвием: ладонь была не то обжигающе горяча, не то холодна, как лед. Возбужденные до предела рецепторы не могли отличить одно от другого. Но они же слали в мозг сигнал наслаждения.
Девушка наклонилась к  Сорокину,  и ему показалось, что кроме кошачьих глаз у нее еще и треугольные кошачьи уши, притаившиеся под недлинной прической.
- Они вправду откидываются?
Скользнув своей обжигающей рукой в пах Андрею, девушка перетекла к нему на  колени. Обволакивая его бедра своими,  потянулась приоткрытым ртом к его губам. Сиденье щелкнуло…
Стекла мгновенно запотели. Свет померк. Автомобильный салон преобразился в звериное логово. Сорокина терзала гигантская, взбесившаяся от похоти кошка, но он  сам тут же превращался в покрытую шерстью, клыкастую тварь, которая  овладевала рычащей, но податливой пантерой. В тесноте логова что-то трещало, раздираемое острыми когтями, со стен и потолка сыпался потревоженный сор и какие-то клочья. В подступившем неистовстве он с нежной мощью стискивал смертоносные челюсти на атласном загривке визжащей и завывающей в экстазе самки…
Потом он  очнулся.
(Черт! Не стоило поддаваться… Ведь еще недавно клялся себе, что больше никогда… Тем более, в машине! Или это происходило не в машине?… Дурные фантазии, исказившие реальность? Глюки?! От пьянства, недосыпа, давешних пилюль, постоянного нервного напряжения и свихнувшейся погоды!..)
Девушка прихорашивалась на прежнем месте. Вид у нее был самый обыкновенный, даже зрачки утратили странную продолговатость. И нигде никакой крови, клочьев шерсти, распоротой обивки кресел.
- Дай, я приведу тебя в порядок. – В руке у пассажирки появился пластмассовый тюбик.  Она выдавила на ладонь коричневого червячка  (тональный крем?  еще не хватало!) и, не обращая внимания на  недовольное ворчание, принялась втирать мазь в виски и щеки Андрея. По его лицу распространилось тепло и приятное покалывание, а по кабине густо расплылся тот же  терпкий, не слишком приятный, но будоражащий  запах, который Сорокин в первые минуты  принял за аромат ее духов.
Муторная хмарь в мозгах окончательно растаяла, но думать и вспоминать ни о чем не хотелось. Лицо пылало, и тепло быстро распространялось по всему телу, к которому возвращалось утраченное ощущение силы и легкости. Мир за мутными стеклами кабины представился таинственным и манящим. Нужно было только не терять осторожности, чтобы не рассеять посторонним помыслом или неловким движением волшебную эйфорическую дымку.
 - Поехали, - буднично сказала девушка.
Он ни о чем не стал ее спрашивать. Снегопад усилился, и, должно быть, по этой причине Андрей перестал узнавать город. В свете фар, едва пробивавшемся сквозь белую тьму, он различал только пятачок дороги перед капотом, да силуэты зданий по сторонам улицы, призрачные, причудливые, каких никогда не строили здесь.
Он не смог бы ответить, сколько времени они ехали. Девушка подавала короткие команды: налево, направо – и он послушно вертел руль. Снег несся навстречу сплошным потоком, временами скрывая мостовую, и тогда Андрею казалось, что они летят, несутся где-то высоко в ветреном и непроницаемом небе, рассекая не снег, а клочковатую вату облаков. От этой иллюзии ему делалось страшно и одновременно сладостно, но не как в детском сне, а, скорее, как в страшной сказке, облекшейся в явь.
- Теперь сюда. – Девушка указала рукой   прямо в стену, проносившуюся мимо.  Сейчас, по крайней мере, они ехали по земле. Не раздумывая, Андрей крутанул баранку, ожидая, что машина с лязгом и скрежетом врежется в бетон. Но  «жигуленок» благополучно  юркнул в обнаружившиеся  ворота и затормозил перед ярко освещенным особняком. Дом показалось Андрею старинным, такие сохранились в городе со второй половины прошлого века. Правда, в последние годы «новые русские» и новые власти понастроили подделок, иногда удачных, иногда уродливых и безвкусных. В данном случае Андрей, сумевший лишь насчитать три освещенных этажа, из-за плохой видимости ни к какому выводу не пришел.
- Пойдем со мной. – Голос девушки показался Андрею грудным и низким, почти не женским.
- Куда?
Она кивнула в сторону особняка. – Я приглашаю.
(Подумаешь, фигура! Она приглашает!…) Андрей отрицательно  покачал головой. – Мне пора домой.
- Пойдем, не пожалеешь. - Её зрачки  опять растеклись поперек глаз.
Слово «нет» застряло у него в горле… Какого черта?! Почему бы и не пойти?  Куда ему еще идти? Или ехать? Нет, ехать он сейчас, определенно, не в состоянии… Была бы дома Натаха… Но  мысль о жене мелькнула, как снежная струйка на боковом стекле, и тут же растаяла.
Девушка распахнула дверцу со своей стороны и настойчиво повторила:
- Идем.
Андрей послушно вылез из кабины. Перед парадным выстроились роскошные лимузины, поблескивая ослепительным заграничным лаком.  Видавший виды «жигуленок» выглядел среди них гадким утенком.
Они поднялись по ступеням крыльца, над которым горел яркий фонарь. Перед высокой двустворчатой дверью, покрытой грубоватой резьбой, возвышался великан в черном. Он заступил прибывшим дорогу. Андрей остановился. Обычный бодигард, квадратный, стриженый, в черном костюме и белой рубашке, воротничок которой подпирала тугая «бабочка». Что за дурацкая мода?!
- Это кто? - спросил хрипловатым баском бодигард, кивнув на Андрея.
- Это со мной, - быстро ответила девушка.
- Чего ради?
- Я на нем приехала… -  (Странная фраза!)
- Ну и отпусти, - пожал плечами бодигард.
- Пригодится… Не понимаешь?
Что-то такое содержалось в их диалоге, какой-то подтекст. Может, лучше не соваться? Вон она, машина, мотор еще не остыл… Но Андрей промедлил одну лишнюю секунду.
Здоровяк отступил в сторону, освобождая проход. Девушка первая нырнула в приоткрытую дверь. Андрей, прежде чем последовать за ней, все же оглянулся на свой «жигуленок»… Спина у охранника была соответственная – как бетонная плита, но вот руки, сцепленные сзади, на пояснице!… Могло показаться, что толстые переплетенные пальцы оканчиваются такими же толстыми… когтями, кривыми, желто-коричневыми, словно прокуренными.
Андрей тряхнул головой и тоже прошмыгнул в дверь.
От самого входа начиналась широкая лестница, ведущая в бельэтаж, покрытая ковровой дорожкой, с перилами из темного дорогого дерева. Под высоким потолком горела тяжелая хрустальная люстра, но вдоль перил торчали высокие витые канделябры, потрескивая пламенем многочисленных свечей. Особый шарм, надо понимать. Но несмотря на двойное освещение, внутри особняка  как будто царили сумерки. Или  так казалось после  сверкания снега в огне фар?
Нет, освещение, действительно, было какое-то неверное, обманчивое, путающее формы и краски, при нем даже свечи выглядели почему-то черными. Но Андрея уже влекла неведомая сила.
На лестнице и в фойе, расположенном наверху, толпился народ. Играла неприятная музыка – резкая, с визгливыми обертонами. Андрей почему-то не мог как следует рассмотреть присутствующих, взгляд не фокусировался. Элегантные костюмы  мужчин и вечерние туалеты женщин  временами  представлялись  какими-то невообразимыми, чуть ли не средневековыми хламидами. И лица будто расплывались в  блеске электричества, перемешанном с мерцанием свечей. Блуждающие тени превращали гладко выбритую физиономию в восковую маску, взбитую прическу в подобие рогов, а улыбку в оскал.
Андрей почувствовал тревогу. Либо с ним самим, либо с этим местом определенно было что-то не так. К тому же он заметил, что из-за дорогих драпировок кое-где пробивается плесень,  «евродизайн» по углам таит трещины, а сверкающий паркет скрипит и прогибается под шагами, будто прогнил насквозь.
Роскошь лепного потолка подернула паутина, а зеркала вообще никуда не годились – их мутные бельма не отражали решительно ничего.
Но уйти Андрей   не мог. Этот дом,  это сборище будто разом впитали его, всосали, как донный ил заболоченного водоема, они одновременно отталкивали и влекли, как запретное наслаждение.
- Никуда не исчезай. Я скоро, - мяукнула Андреева спутница и ввинтилась в толпу.
Прозвучал удар электронного гонга, и собравшиеся неторопливо потянулись к одной из дверей. Андрей, потоптавшись в нерешительности, поплелся за остальными.
В средних размеров зале рядом с огромным, жарко пылавшим камином возвышалось подобие кафедры, перед которой полукругом стояло несколько рядов кресел. На возвышении за массивным полированным столом восседало полдюжины  мужских фигур. Дым из камина плыл по залу, замутняя воздух и искажая очертания, и люди в президиуме представились Андрею  облаченными в черные рясы с капюшонами, хотя это, конечно, была полная ерунда и обман зрения.
Сорокин плюхнулся в одно из кресел, ожидая, пока рассядутся остальные. Что-то же должно начаться, раз собрались. Возня и приглушенный гомон утихали неохотно, и, не дождавшись полного внимания, на кафедре из-за стола поднялся грузный человек, откашлялся и громко начал речь. Голос у него был басовитый и властный. Андрей прислушался, но, удивительное дело, не смог разобрать ни единой фразы. Человек говорил явно по-русски,  отдельные слова и обороты были понятны, даже привычны, они в последнее время звучали слишком часто и просто навязли в ушах. Но, быть может, именно поэтому значение их для Андрея стерлось, как старая карандашная запись на измятом клочке бумаги, завалявшемся в кармане, и речь громыхала, будто средней руки камнепад, веско, внушительно, порой даже как бы угрожающе, но безо всякого смысла. Шуршал гравий слов, сыпались булыжники фраз, ухали глыбы восклицаний, но Андрей сидел словно на китайском празднике или концерте альтернативной музыки. Он не понимал ничего.
Это начало его раздражать, как слишком громко работающий телевизор за стеной. Андрей украдкой огляделся. Есть для прочих что-то в сём говорении или тоже – лишь колебание воздуха? Но определить ничего не успел, так как рядом  произошло нечто…
Мужчина, сидевший справа, вдруг потянулся к своей соседке, вцепился пальцами в ее блузку и резко рванул. Женщина качнулась, ткань треснула и из-под белых кружев выпали два тугих розоватых полушария с коричневыми вершинками. Мужчина  негромко, с хрипотцой, взвыл, как мартовский кот, оседлавший кошку, и утопил розоватые полушария в своих огромных ладонях. Пальцы его рук – теперь Андрею удалось рассмотреть отчетливо – оканчивались кривыми когтями, и когти эти царапали нежную кожу, оставляя на ней кровоточащие следы. Но женщина выглядела так, будто  происходящее доставляло ей неподдельное наслаждение. Ее опущенная рука поползла по колену когтистого кавалера и скрылась между брючин.
Андрей часто заморгал, не веря глазам, потом оглянулся по сторонам.  Что это значит? И как следует реагировать?..
Никто никак не реагировал, будто не замечая ничего особенного. Впереди, за широкими спинками кресел, кажется,  происходила какая-то своя возня, но какая, Андрею было не разглядеть.
Впрочем,  реакция все же обнаружилась. Андрей почувствовал  подрагивание сиденья и глянул влево. Другой его сосед, распластавшись в кресле и выставив в стороны острые колени, обтянутые дорогой тканью модных брюк, самозабвенно мастурбировал, время от времени бросая мутный взгляд на бесстыдную парочку. Потом глаза его закатились, а изо рта вывалился язык, обильно сочащийся слюной. И этот толстый, красный язык на конце был… раздвоен.
На кафедре забубнил новый голос, тембром повыше, но тоже превращавший фразы в труху.
Позади раздался хриплый стон. Отважившись лишь на беглый взгляд через плечо, Андрей успел заметить  копну женских волос, размеренно покачивающуюся между колен пожилого толстяка. Его лицо выглядело деформированным из-за карикатурно огромных, как у бульдога, брыльев и будто купированных ушей, прилипших к лысине.
Где-то в углу зала негромко зарычали и завыли.
Андрей вскочил и, наступая на ноги присутствующих, заспешил к выходу. По дороге тонкая, неправдоподобно длинная  рука, украшенная перстнями, белая, будто обсыпанная мукой, выскользнула откуда-то и крепко вцепилась ему в штанину Он рванулся, под треск  материи  отшвырнул  от себя хищную руку, как ядовитую змею, и выбежал вон из зала.
В полупустом фойе в окружении  нескольких мужских фигур на четвереньках стоял человек. Его лицо и голову скрывала маска козла с бородой и длинными, изогнутыми рогами. Человек громко блеял,  сквозь этот омерзительный звук  явственно донеслось  слово «наклонить», произнесенное с гнусавой интонацией, и Андрею почудилось, что с человека-козла стаскивают брюки…
Сорокин опрометью метнулся в первую попавшуюся дверь.
Он оказался в просторной столовой. Богато сервированные столы облепили  обедающие. Но и здесь творилось черт знает что!
К горлу  подступила тошнота. Гости жрали, давясь и икая, запускали руки в блюда и тарелки, жадно запихивали пищу в раззявленные зубастые рты, чавкали, отрыгивали, запивали  вином из хрустальных фужеров и прямо из бутылочных горлышек,  отталкивали друг друга,  урчали, рычали, скалились. Остатки человеческих личин еще не до конца растворились в угаре застолья. Но это уже были не люди. Их лица, фигуры, наряды будто плавились в адском огне, текли, изменялись, приобретая немыслимые формы. Над столом мелькали когтистые лапы, с сухим треском сталкивались рогатые лбы, длинный упругий хвост возник среди путаницы ног, высвободился и со свистом рассек воздух, словно пастуший кнут.
Толстяк, похожий на борова, воспользовавшись тем, что его сосед, высокий костлявый старик, замешкался, вырвал у него прямо изо рта  кровянистый ломоть и затолкал себе в пасть. Старик ухнул, словно гигантский филин, вытянулся еще больше и вдруг впился в горло обидчика острыми клыками. Раздался хлюпающий звук.
Андрей попятился на подгибающихся ногах… «Повылезли откуда-то всякие… притворяются, но хари же всё равно видно… Они не люди.» Так, кажется, говорила девочка из забегаловки? Она, конечно, чокнутая наркоманка! Этого не может быть, потому что не может быть никогда!.. Но ведь есть! Но ведь…
Андрею на плечо  опустилась чья-то каменная рука. Он резко обернулся.
Перед ним возвышался брат-близнец бодигарда, охранявшего вход в особняк. Отличие состояло лишь в том, что лицо этого громилы скрывалось под маской волка.
- Вы кто? Покажите приглашение, - без обиняков наехал охранник, не отпуская Андреева плеча.
- Я, собственно… я привез вашу… одну девушку, - промямлил Андрей, - и она меня провела. Я не напрашивался.
Верзила склонился к подозрительному гостю, будто принюхиваясь, и Сорокин содрогнулся от ощущения, что на его собеседнике вовсе не маска…
- Кого-то вы привезли, это чувствуется… - раздумчиво проговорил волчьеголовый. (Мазь! Мазь из тюбика!) – Ну, что ж, тогда пойдемте.
- Куда? – не понял Андрей.
- Вас же не за красивые глаза позвали.
- А-а… для чего?!
Оборотень оскалил в усмешке клыкастую пасть.
- Пошли. Узнаешь.
- Я обещал дождаться, - заупрямился Сорокин. – Она сказала – скоро… чтобы я никуда…
- Она тоже там будет, - прорычал огромный волк, стоящий на задних лапах, и угрожающе вздыбил жесткую шерсть на боках и загривке. Его когти больно впились Сорокину в плечо, а в лицо пахнуло отдающим падалью дыханием.
Над столами взвился душераздирающий вопль. Вскипела какая-то заварушка, зазвенела бьющаяся посуда, расправились и сложились два огромных перепончатых крыла.
Недовольно заворчав, охранник убрал руку с плеча собеседника, одернул тесноватый пиджак, врезался в толпу и растворился в ней. Там что-то лязгнуло, затрещало.
Андрей бросился было к двери, но, вспомнив о человеке-козле, затравленно огляделся. Столовая имела еще один выход. Не раздумывая, Сорокин метнулся к нему.
…В полутемной комнате, прямо на полу, занимались свальным грехом. Воздух наполняли странное тихое шуршание и похрустывание, будто ветер гулял в прошлогодней траве, хрипы и стоны соития, а также специфический запах, который у американцев называется «фанки». Белели извивающиеся обнаженные тела. Андрею бросились в глаза три мужских торса, причудливо сплющившие между собой один женский.
В противоположной стене светился четырехугольник приоткрытой двери. Поколебавшись, Андрей шагнул вперед, стараясь не наступить на шевелящееся месиво. Под подошвами что-то зашуршало, будто пересохшее сено. Он пригляделся. Пол густо усеивали зеленоватые бумажные четырехугольники с едва различимым сейчас темным орнаментом надписей и рисунков. Бумага отзывалась негромким шёпотом на  Андреевы шаги и копошение тел.
«Это сон, бред и наваждение, - подумал Андрей. - Или безумие, вызванное действием наркотиков, к которым нет привычки. Это кошмар. Но, тем более, почему бы…» - Он вдруг совершенно неожиданно для себя почувствовал приторную, тягучую волну, зародившуюся внизу живота и быстро распространившуюся по всему телу. Брюки вдруг сделались тесны в паху, а шевелящиеся у ног тела перестали вызывать отвращение. – Почему бы не сбросить с себя всё. Всё! Отчего бы не повалиться в эту сладостную грязь, не оттолкнуть одного из тех троих?… Ведь так он никогда не пробовал и не попробует никогда. Почему бы в этой свалке не собрать с пола сколько-то зеленых бумажек, не много – не надо жадничать – но так, чтоб хоть один карман оказался набит до отказа?
Иногда Андрею снилось, что он находит деньги в каком-нибудь совершенно неподходящем месте: в подвале, среди мусора; в каких-то пустых, заброшенных комнатах; под кучами металлолома. Он собирал купюры, но без особой жадности, а проснувшись с пустыми руками, испытывал лишь легкое разочарование. Чем он рискует сейчас? Разочарованием после пробуждения?..
Его чуть не сбили с ног. Два человекообразных существа катались по полу, рычали, рвали друг друга когтями, челюсти окаменели в мертвой хватке. Сидящая неподалеку обнаженная женщина, бесстыдно раскинув ноги и уперев руки в пол позади себя, наблюдала за грызней. Но дерущимся было не до нее. Волосатая пятерня сгребла, скомкала горсть зеленых бумажек, но по ее запястью  полоснули острые когти. Во все стороны брызнуло черное, густое…
Сорокин шарахнулся, в два прыжка одолел расстояние до  двери, распахнул ее, но на пороге невольно притормозил и оглянулся. Упавший снаружи свет выхватил из полумрака дергающуюся ногу с копытом вместо ступни и рассыпанный по полу ворох старых бумажных салфеток, перепачканных бордовыми и крахмально-белесыми сгустками. Андрей глубоко вздохнул, очищая легкие от ядовитого воздуха.
Он все-таки снова оказался в фойе. Здесь  так же толклась публика, но человека-козла  уже не было. Ноги сами понесли Андрея к лестнице. Ощупывая в кармане ключи от машины и стараясь никого ненароком не задеть, он намеревался сразу скатиться  вниз, к выходу, а там – на улицу, к верному «жигуленку», стынущему у парадного. Но у лестницы толпа сгустилась, пришлось проталкиваться, стиснув зубы и зажмурив глаза, а когда он, протиснулся в передний ряд, то понял, что здесь для него дороги нет.
 На верхней ступеньке переминалась с ноги на ногу голая толстуха преклонного возраста. Дряблые складки жира при каждом ее движении вздрагивали, как подтаявший студень, по прыщеватым плечам рассыпались кудельки редких седых волос. Толстуху с двух сторон поддерживали под руки двое каких-то типов. Иначе бы ей на ногах не устоять. С первого взгляда становилось ясно, что  особа пьяна в стельку.
Внизу, у основания лестницы, хлопнула дверь, оттуда потянуло холодом, но не морозной свежестью, а стылой затхлостью погреба, и вскоре некто с лицом, обмотанным шарфом, так что из-под шапки поблескивали одни глаза,  прихрамывая, возник перед старой блудницей. Незнакомец как-то нелепо, кренясь на бок, искривил тело в поклоне. Старуха благосклонно кивнула, и новоприбывший затесался в толпу рядом с Андреем,  бросив на него пронизывающий взгляд… из глубоких глазниц оголенного черепа.
Опять хлопнула входная дверь, теперь наверх приплыло целое облако холодного вонючего пара, а по ступеням зашаркали и зацокали шаги многих ног.
Один из «ассистентов» голой старухи оглянулся, должно быть, почувствовав, на себе пристальный взгляд. У «ассистента» было лицо мертвеца, отрытого из могилы месяца через три после похорон.
Андрей увидел над кромкой лестницы  плечи переднего из прибывших. Именно плечи. Без головы… Он попятился, толкнул кого-то, тут же услышал над самым ухом костяное клацанье челюстей, вырвался из сутолоки, побежал, ничего не видя и не слыша вокруг, и опомнился лишь в дальнем пустом углу  фойе, где сиротливо торчала одинокая «банкетка». Андрей  плюхнулся на нее и обхватил голову руками. Внутри он ощущал остатки мерзкого холодного кипения, которое только что пронесло его, будто по воздуху.
Боже мой!! Это же элементарно… настолько же, насколько немыслимо! Он вспомнил знаменитый роман, которым зачитывался с женой. Бал Сатаны! Только какой-то извращенный. Извращение извращения. И мерзкая старуха в роли королевы вместо Марго. Но если окружающее не укладывается  в рациональные рамки… то  к черту эти рамки! В них ведь давно уже ничего не укладывается. И вся жизнь давно уже постепенно превращается в извращенную фантасмагорию
Андрей потер виски. Да, конечно, никаких сомнений!
Причастие в машине – блудом и скверной…
Полет сквозь белую тьму…
«Я на нем приехала…»
Сабантуйчик! Нет, это называется по-другому!…
Какое сегодня число?
А какой завтра день?
Правильно. Праздник Весны и Труда…
Андрей вдруг почувствовал облегчение.  Главное – понять с чем имеешь дело? Теперь всё  стало на свои места. Кстати – абсолютно всё. Чего еще можно ждать, на что надеяться? Каких  виноватых искать?
Порча! Шлюха-наркоманка из забегаловки не зря упоминала о ней. Может, не такая она и сумасшедшая?! Давно ведь было понятно, что порча, только не понятно – откуда?
Можно утречком пойти на демонстрацию – касками стучать,  флагами махать,  баррикады строить…  В газете писали – сосед соседа топором зарубил на почве идейных разногласий. Было бы смешно, когда б не страшно!.. Морок и смущение умов.
Тут свой праздник! Отсюда и порча.
До чего же дошло, если они даже не таятся?!.. Это называется - сливай воду, дальше ехать некуда!.. А еще кто-то удивляется: откуда столько нечисти вокруг?
Вот откуда!
Но  его-то зачем сюда затащили? Что  случается с теми, на ком приехали?.. Для чего они могут пригодиться? Скверна, прах… шабаш… что дальше?… Кровь! Конечно же! Без крови не обойдется. Никогда не обходится. Потому что кровь искупает всё… в особенности – чужая! Универсальная жидкость… Очищает грешников, орошает  мучеников, ублажает демиургов!..  Даже Христос, Сын Божий…
Заклание!!
Сорокин хотел прошептать: Господи, спаси! Но губы сами вымолвили: Наташа!..
И что-то неуловимо изменилось. Будто полог тончайшей кисеи пал откуда-то сверху и едва заметной дымкой отделил банкетку, на которой сидел Андрей, от зачумленного пространства.
А там, в фойе, вдруг поднялась суматоха. Толпа задвигалась, сгустилась, над ней взвился рассерженный бас, и на переднем плане возник грузный председатель президиума, первым державший речь с трибуны перед своими похотливыми слушателями. Капюшон его черной хламиды был откинут и больше не скрывал тяжелую башку с бычьими рогами.
Председатель снова грозно, повелевающе взревел, в его руках из ниоткуда возникли кинжал с «пламенеющим» лезвием и массивная позеленевшая чаша, заляпанная бурыми потеками. Метнулась в разные стороны, по углам, клыкастая и рогатая мелюзга; забегали волки (некоторые – в черных пиджачных парах), низко припадя к полу, принюхиваясь, отыскивая след; с громким хлопаньем крыльев вознесся под потолок и неуклюже закружил между люстрами гигантский нетопырь, сверкая плошками слепых глаз. Не глазами, ультразвуком выискивал кого-то внизу.
- Наташа, - снова прошептал Андрей. – Наташа, я…
Незримая кисея качнулась, словно от дуновения легкого ветерка.
Они искали его, но не видели, будто его охранял магический круг.
Председатель топнул ногой. В окнах звякнули стекла, мигнули лампы, черные свечи полыхнули дымным пламенем.
Слух резанул пронзительный вопль. Два ощетиненных волчища, сомкнув челюсти, волокли по паркету дико визжащую сиамскую кошку. Кошка, опрокинутая кверху брюхом, шипела и выла, полосуя врагов бритвами когтей. Окровавленная волчья шерсть клочьями летела во все стороны. Волки прижали кошку к полу у ног председателя, и тот замахнулся кинжалом…
Ласковый ветерок снова покачнул спасительный полог и настойчиво подтолкнул Андрея. Фантасмагория вдруг померкла и отодвинулась куда-то вдаль.
Сорокин вскочил. Голова  сделалась ясной. Что же это?.. Как?…
Нет! Не время преломлять трансцендентное в экзистенциальном!  Надо убираться отсюда и побыстрее. Не через фойе, конечно. Непременно должен существовать запасной выход. Надо только поискать…
А эти? Пусть себе куражатся? Их время?  И под утро пусть разлетаются, сеют порчу, тлен и погибель?.. А мы будем флагами махать и топоры точить?
…Или не будем. «Жигуленок», авось, прокормит. На прежней работе был как привязанный, а у «рысака» свое преимущество – свобода. Есть забегаловка, в которой всегда забудешься. Главное – не приводить оттуда кого попало. Полно ведь нормальных женщин. И если не думать про  всякие отвлеченные вещи, можно как-то прожить. Все ведь живут…
Разноголосый нечеловеческий рев вновь разросся, больно ударил по барабанным перепонкам.
Вот только Натаха с сыном больше не вернутся к нему никогда. Это Андрей  понимал и чувствовал каким-то неведомым инстинктом. Что же тогда остается?  Гнать «жигуленок» по замкнутому кругу? Гнать и гнать, пока не откажут двигатель или тормоза –  у машины и у водителя…
Ну нет!
Что-то сделать можно всегда. Не нужно только стоять, захлебнувшись собственным дыханием.
Еще не освоившись  до конца с мелькнувшей в голове мыслью, Сорокин  шагнул к витому бронзовому канделябру, воровато выдернул из него черную свечу и, потушив, сунул ее в карман…
Запасной выход отыскался удивительно легко, стоило свернуть за  колонну и спуститься по открывшейся в углу лестнице, узкой, выщербленной, провонявшей пылью и плесенью. Шум сборища как-то сразу смолк. Андрея никто не преследовал, не пытался остановить, будто за той колонной начиналось какое-то совсем другое пространство. Лишь неизвестно откуда взявшееся движение теплого воздуха легонько касалось затылка.
Обитая жестью дверь «черного хода» оказалась  не заперта. Под легким нажимом она со скрипом приоткрылась, впустив снаружи маленькое извивающееся снежное щупальце. Убедившись, что путь свободен, Сорокин свернул на лестничный пролет, ведущий еще ниже, в темноту.  То, что он ищет, скорее всего, находится в подвале. Если  только на кухне не одни электроплиты. (Если здесь  есть кухня… и вообще что-то есть!)
Светя огоньком зажигалки, он несколько минут бродил по темным переходам, пока не наткнулся на выключатель. Когда под потолком вспыхнули неяркие запыленные плафоны, инженеру Сорокину потребовалось всего несколько минут, чтобы разобраться в хитросплетениях разнокалиберных труб, змеившихся вдоль стен, и добраться до газового коллектора.
Ничем подобным раньше заниматься ему не доводилось, но из газет он приблизительно знал, как делаются такие вещи. Сперва он просто хотел выкрутить вентили, но, поразмыслив, нашел толстый обломок железной арматуры и, напрягшись, выворотил  кусок трубы около метра длиной. Помещение наполнилось вкрадчивым шипением и пропановой вонью. Андрей, прикинув кубатуру, решил, что при такой утечке для нужной концентрации  потребуется минут пятнадцать-двадцать. Он укрепил свечу на одной из труб почти  на уровне своего роста, поднес огонек зажигалки к фитилю, который, затрещав, выпустил вверх огненный лепесток.
Когда рванет, мало не покажется!
Сорокин представил ревущий огненный шквал, который взламывает  перекрытия между этажами, с треском и звоном выхлестывает окна, вздымает крышу, сметая все живое и не живое на своем пути. Впрочем, откуда здесь живое?…
Он заспешил к выходу, не забыв плотно закрыть за собой дверь коллектора.
Метель, казалось, разбушевалась еще сильнее. Сквозь снежные вихри мерцание фонарей  и окон пробивалось скупо и ничего не освещало вокруг.  Беглец обогнул дом, рукой прикрывая лицо от ветра и  дрожа от предчувствия, что в него вот-вот вцепится чья-нибудь когтистая лапа. Но и здесь ему повезло пройти беспрепятственно.
 Занесенный снегом до подобия сугроба «жигуленок» стоял на прежнем месте. Окружавшие его  «джипы» и «лимузины», придавленные тяжелым влажным снегом, походили на околевших от холода  ящеров и драконов.
Кабина выстыла, но показалась Андрею родной и уютной, как детская кроватка из давних, почти забытых лет. Двигатель не подвел, дружелюбно отозвался на первый же поворот ключа в замке зажигания. Андрей не стал дожидаться, когда мотор прогреется, и сразу рванул с места.
Виляя по наледи, легковушка выскочила на середину пустынной мостовой и помчалась по ней с такой скоростью, будто за рулем сидел  самоубийца.
Андрей так и не разобрал,  на какой улице притаился тот чертов особняк. Он гнал и гнал вперед, приникнув к рулю, потеряв представление о времени и направлении, пока впереди вдруг не вырос знакомый памятник, который ни с чем спутать было нельзя. Каменная рука развенчанного, но по-прежнему почитаемого вождя, простерлась над центральной площадью. Казалось, каменный перст,  обличающе гвоздил беглую легковушку… Или просто указывал  в непроглядность метели, в которой утонул не только страшный особняк, но и весь город.
 Сорокин  не понял, как  очутился здесь.  На всякий случай резко сбросил скорость – на площади постоянно дежурил милицейский пост. Часы на приборном щитке показывали «ноль-ноль».
Ощутив себя во времени и пространстве, Андрей облегченно вздохнул…  Только бы не потухла свеча. Все ли он правильно рассчитал? У бандитов получается отменно. А у него? А, может, уже и сработало? Но что увидишь и услышишь на таком расстоянии и в такую погоду? Жаль. Неплохо бы понаблюдать зарево над крышами.
Но над крышами не было видно ничего, кроме  клубящегося неба, упавшего на город.
Андрей осторожно развернул машину и не спеша поехал домой.

Его разбудил яркий солнечный свет, бивший прямо в глаза через окно между полураздвинутых штор. Сорокин с кряхтеньем сел на постели, разлепил веки, оглядел неприбранную комнату и поморщился. В теле чувствовалась разбитость, но сознание  работало четко.
 Однако он категорически не мог вспомнить, как вернулся в квартиру. Вот куртка и брюки, небрежно брошенные на спинку стула. Шапка валяется на полу. Стоп. Он же вчера не был  пьян. Или был?.. Что вообще случилось вчера?
Андрей потер лоб. Интересное явление. Минувший вечер выпал из памяти почти бесследно. Кажется, подвозил кого-то, чтобы немного подзаработать…
Где машина?!
Он сорвался с постели, подскочил к окну. За стеклом полыхало настоящее весеннее солнце, двор оказался затопленным одной бескрайней лужей, по краям которой, в тени, белели узкие полоски тающего на глазах снега. Посреди лужи  с обиженным видом застыл родной «жигуленок»,  нахохленный, в грязных потеках.
Андрей облегченно отер со лба выступивший пот. Хорошо, хоть машина цела. Чем же таким напичкала его девица из забегаловки, что двое суток он был сам не свой, а теперь еще, пожалуйста –  провал в памяти. Как ездил? Не натворил ли чего? Он передернул плечами от нахлынувшей тревоги. Надо осмотреть «тачку». Если что-то случилось, должны остаться следы. О, Господи!…
Андрей стал быстро одеваться. Когда натягивал брюки, на левой штанине, на бедре, обнаружил четыре продолговатые прорехи. Будто зацепился на бегу за острые грабли. Еще не хватало! Вполне приличные были штаны. Это же надо так умудриться!… Он кинулся искать джинсы.
Одевшись наконец, выбежал во двор,  сходу пробороздил великую лужу.
С машиной все оказалось в порядке, дверцы заперты, «противоугонка» включена. Сорокин обследовал каждый сантиметр корпуса, облазил кабину, заглянул в багажник и под капот. Ничего, кроме едва уловимого запаха в салоне, странно знакомого, неизвестно откуда взявшегося, терпкого…  тревожного.
Нет, ерунда! Значит – обошлось. Поздно вернулся, не захотел тащиться пешком из гаража. Рискованно, однако, так бросать машину в нынешние времена. А почему поздно? Где был?… А, черт!
В кармане куртки обнаружились деньги – вчерашняя «выручка». Собирался же купить еды и пива. (Вот об этом он помнил. А дальше – тишина…) Ну что же, сделать это не поздно и сейчас.
Возвращаясь из магазина, Андрей прихватил в киоске местную газету – исключительно ради телепрограммы. Ему лично она было ни к чему. Но такой порядок завела когда-то Натаха, и Сорокин машинально продолжал ему следовать, словно боясь оборвать одну из последних невидимых ниточек, связывавших его с женой и сыном.
Дома затолкал покупки в холодильник – ни есть, ни пить не хотелось. Взгляд случайно упал на первую страницу газеты, небрежно брошенной на диван.
«СОГЛАСИЕ ЕДВА НЕ ОБЕРНУЛОСЬ ТРАГЕДИЕЙ» – извещал крупный заголовок.
С каким-то странным, сосущим под ложечкой чувством Сорокин взял в руки газету и пробежал  текст. В заметке значилось следующее.
«Вчера в городском Доме Приемов состоялось торжество по случаю празднования Первого мая, именуемого ныне Праздником Весны и Труда. Это  мероприятие, организованное местными властями, привлекло к себе внимание еще и тем, что обещало вылиться в редкую для нынешнего политического климата общественную акцию. Лидерам представленных в крае политических партий и общественных движений, включая и оппозиционные, удалось достичь договоренности и прийти к решению превратить упомянутое мероприятие и сам праздник в акт  гражданского согласия, так необходимого сегодня  стране, разъедаемой кризисом и борьбой политических амбиций. Предстояло на деле доказать, что «Россия начинается с окраин», подать  пример столице, воззвать ко всем, для кого судьба Отечества выше личных идеологических пристрастий и экономических выгод. Помимо политиков, акцию  поддержали активы профсоюзов, руководители крупнейших  промышленных предприятий, влиятельные предприниматели, бизнесмены, банкиры,  известные представители творческих и журналистских кругов…»
Андрей скривился. Очередное сборище бомонда. Пусть пируют себе помаленьку, раз народ чуму переносит вяло… Что там насчет трагедии?
«Однако столь отрадное и многообещающее событие едва не обернулось катастрофой. Из-за возникшей в подвале здания утечки газа считанные минуты оставались до взрыва огромной силы, который мог привести к непредсказуемым разрушениям и неисчислимым жертвам, и был предотвращен лишь благодаря счастливой случайности.
Представители правоохранительных органов, ведущие расследование данного происшествия, наряду с другими версиями, не исключают попытку террористического акта…»
Сорокин дочитал статью и задумчиво отложил газету. Имело место нечто, похожее на дежавю. Кажется, ночью ему снился какой-то банкет в роскошном, но насквозь прогнившем особняке, расположенном не известно где, будто на стыке каких-то неведомых измерений. Но это, точно, не был Дом Приемов и собравшиеся в нем не напоминали почетных граждан. Кого же они напоминали?.. И что-то такое там тоже случилось с газом, причем, кажется, не без его, Андрея, участия…
Но при этой мысли Сорокину вдруг сделалось так худо,  что он даже испугался, не сердечный ли приступ подбирается к нему?
К счастью, болезненная муторность быстро отступила. Черт! Так нельзя. Надо хоть немного заботиться о своем здоровье.
Странный сон. Ни на что не похожий. А тут эта заметка. Прямо чертовщина какая-то. С отрешенным видом Андрей притянул к себе  порванные брюки и принялся внимательно рассматривать повреждения. Четыре грубых параллельных  разреза разной длины. Будто пресловутый Фреди  Крюгер приложился. Нет, не Фреди, потому что разрезы поверхностные, подклад не пострадал. Андрей запустил пальцы в одну из дыр, расправил края, прикидывая, нельзя ли починить, и почувствовал, как в кожу впилось что-то твердое и острое. Ухватив застрявший между распоротой тканью и подкладкой предмет, он извлек находку. Коричневато-желтый, будто костяной осколок, заостренный с одного конца, похожий… На что же похожий? На обломок… когтя?
Перед Андреем вдруг  прямо из воздуха соткалась тонкая, бледная рука  с крючковатыми, в перстнях, пальцами. Эти когтистые пальцы  резко сжались, цапнули пустоту, и рука тут же растаяла в солнечном свете.
 Черт знает, что! Откуда это? Из сна? Во сне штаны не рвутся. Не лунатик же он, в самом деле!.. Должно же быть какое-то разумное объяснение!
Некоторое время Андрей сидел неподвижно, прикрыв глаза, словно задремал. Воспоминания о странном сне смутно мелькали перед ним, как фрагменты испорченной, изодранной в клочья киноленты, по которым и не понять, о чем был фильм. Да и был ли?..
Сорокин  усмехнулся  нехорошей, будто пьяной усмешкой.
А если не получается разумного объяснения, что тогда?… Тогда годится любое другое. Например. Завихрилось какое-нибудь торсионное поле – в космосе, в подпространстве, в астрале, бес его ведает, где! – взболтало вселенную, перемешало стихии, на мгновение обнажило тайную суть вещей, обычно недоступную взгляду. Самое подходящее время для подобных явлений… Вальпургиева Ночь.
…Или всё, что угодно!..
Но, как ни крути, инженер Сорокин был человеком рациональным, к паранормальным явлениям относился скептически,  в разную чертовщину вовсе не верил, а штаны можно порвать где и обо что угодно. Сны есть продукт подсознания, а реальная жизнь… в ней бывший товарищ, но не состоявшийся господин Сорокин ходил в безработных, на высокие торжества приглашений не получал и, уж тем более, никаких террористических замыслов не вынашивал, потому что какое ему дело до чьих-то объединений или размежеваний, до всевозможной возни и грызни, когда нужно опять вести кормильца-«жигуленка» на техосмотр, который чертовски трудно пройти, не дав «на лапу»; мотаться  вечерами по одичалым улицам в поисках своего, безопасного пассажира; шарахаться от темных подворотен,  кишащих черными пугающими фигурами…
А главное – никакие демонстрации солидарности в честь праздника весны во славу труда ничего не могут изменить в том, что Натаха…
Зазвонил телефон. Андрей вздрогнул, будто его разбудили – внезапно и грубо. Дрогнувшей рукой снял трубку.
- Слушаю.
- Андрюша, здравствуй, это я. Ну, как ты там? – Наташу было слышно так, будто она находилась в соседней  комнате.
Андрея словно ударило током.
- Ничего, - ответил он. – А как вы?
- Мы нормально. – Голос у Наташи был какой-то особый. – Андрюшенька, милый! У тебя правда все в порядке? Мне тут про тебя сон нехороший приснился… Ты здоров? Не слышу!… Мы вылетаем послезавтра. Если хочешь, встречай. Рейс…
Она еще что-то говорила, но он вдруг перестал различать смысл слов. Он внезапно понял, что если бы она сегодня не позвонила, то… но  додумывать не хотелось. 
- Андрюша, ты слышишь меня?… Мы вылетаем… Что с тобой? -
- Я понял, - сказал он, - я обязательно встречу…
В дверь позвонили. До Андрея вдруг дошло, что мелодичный звонок мурлычет уже не в первый раз, только раньше этот звук не достигал сознания.
- У меня жетоны кончаются, - протараторила Наташа. - Ничего, скоро увидимся. Целую!
Трубка зачастила короткими гудками. Андрей опустил ее на рычаг, встал и направился в прихожую. Замок щелкнул. Дверь снаружи толкнули так, что она чуть не сбила Андрея с ног. Квартира мгновенно наполнились незнакомыми людьми. Было их не так уж и много, но они словно вытеснили весь воздух из комнат. Андрей почувствовал, что задыхается. Будто сквозь ватное одеяло до него дошли голоса:
- Вы Сорокин?.. Где ваша машина?.. Где вы были вчера с… до…
Незнакомцы были в штатском, но Андрей сразу понял, что за ним пришли.
Я вчера… - начал он растерянно улыбаясь и глядя на того, кто показался ему главным. – Я, кажется, случайно оказался в одном месте. Но я не уверен…
Его не дослушали.
- Собирайтесь. Поедете с нами.
Физиономия главного вдруг перекосилась и поплыла. Андрей зажмурился. Он почувствовал, как его твердо взяли под локти и повлекли к выходу. Но глаз он так и не открыл, боясь увидеть, во что превратились лица пришельцев.