12-й набросок письма о поездке в Святую Землю

( этот набросок станет предисловием к "Параллельному миру")

Далеко не всегда наш жизненный путь пролегает именно в том направлении, в котором мы рассчитываем его проложить. Повороты бывают крутыми, совершенно внезапными, неожиданными, непредсказуемыми. Путь этот расположен не в том, привычном для нас, пространстве состояний, которым мы, по привычке, ограничиваем свою жизнь, размерностями которого являются этапы карьеры, семейного положения, состояния здоровья. Реальное пространство состояний имеет гораздо более сложную структуру, чем мы можем себе представить. И одно из подпространств этого пространства — это подпространство взаимоотношений с окружающими нас в этом мире людьми. Пусть даже эти люди находятся достаточно далеко от нас — все равно они оказывают какое-то влияние на общую атмосферу нашего существования, на определение вселенских координат точки жизненного пути, в которой мы в текущий момент находимся. Эзотерические учения эту точку называют точкой сборки, а изменение ее координат в пространстве состояний  — перемещением точки сборки.  Всякое перемещение нашей точки сборки, в свою очередь, влияет на нас, делая нас иными.
И так уж получилось, что, попав в другую страну, в другой мир, я оказался совершенно не готов к тому, что живущие в этом другом мире мои бывшие однокурсники стали другими людьми. Совсем другими. Ведь координаты их точек сборки изменились существенно, вплоть до того, что переместились в иные подпространства состояний.
Совершено неожиданно для самого себя, я стал объектом неприязненного отношения некоторых сокурсников. Оказывается, восприятие окружающего, обусловленное новым положением их точки сборки, ни в коей мере не допускает критического отношения к их жизни на новой родине, и я просто-таки обязан был восхищаться всем, что их окружает. И, попытавшись выразить отношение ко всему этому, пусть вовсе не негативное, но всё-таки отличное от восхищения, я получил в ответ порцию неприятия и отчуждённости.
Среди сокурсников, уехавших в Израиль, есть и такие, которые стали недоброжелательными в своих воспоминаниях,  которые порой винят граждан покинутой ими Родины  даже в том, к чему те вообще не имеют никакого отношения.
Так, во время нашего пребывания в Израиле, нам рассказали, как сотрудникам КГБ странным образом стало известно о том, что некоторые из жильцов студенческого общежития, среди которых были и мои однокурсники, собираются по вечерам в одной из комнат и  тайком изучают иврит. Это было истолковано, как подготовка к отъезду в Израиль. "Заговорщикам"  пригрозили исключением из университета, но отчислять не стали. Тем не менее, мы обязательно почувствовали бы себя каким-то образом ответственными за происшедшее с ними, если бы мне, по воле случая, не стало известно, что не кто иной, как один из членов их кружка поставлял информацию в КГБ.
На третьем курсе меня выбрали старостой учебной группы. После окончания второго курса мы были скомпонованы в новые группы, в соответствии с избранной специализацией, и мои сотоварищи по новой группе неожиданно  оказали мне такое высокое доверие. Да еще получилось так, что нашей группе присвоили первый номер. И, оказавшись старостой группы номер один, я автоматически стал старостой всего курса. Должность оказалась довольно-таки противной, поскольку главной обязанностью старосты курса было отмечать студентов, отсутствующих на лекциях. Однако я нашел выход из этой неприятной ситуации. Отмечал отсутствующих чуть заметными точками в журнале. И только в случае, если проверяющие из деканата внезапно приходили, чтобы  провести перекличку, я оперативно превращал эти точки в полноценные отметки об отсутствии. Таким образом мне удавалось минимизировать потери в наших студенческих рядах.
Как-то раз один из студентов – кибернетиков, которые учились в соседнем учебном корпусе, зашел в наш корпус по каким-то своим делам и, столкнувшись со мной в коридоре, сообщил, что в их корпусе, в одной из ячеек почтового ящика, в который обычно кладут приходящую на адрес университета корреспонденцию, лежит письмо, адресованное старосте третьего курса мехмата.
— Наверное, это тебе прислали,— сказал он, — ты ведь староста третьего курса мехмата. Правда, прислано откуда-то из-за границы.
Но когда я пришел, чтобы забрать это письмо, его уже не было на месте. Пожилой отставник-вахтер, сохранивший былую выправку и не потерявший бдительности, подробно описал мне внешность человека, который, стараясь остаться незамеченным, забрал письмо из ячейки. Он описывал так хорошо, что я без труда узнал похитителя. Но решил, что тот взял письмо просто для того, чтобы отдать его мне. Однако время шло, а он даже не вспоминал о письме. А потом я и сам забыл о нем.
Но однажды некий человек в штатском разыскал меня в читальном зале университетской библиотеки, сунул мне под нос удостоверение сотрудника КГБ и предложил следовать за ним. Как только мы с ним вышли из подъезда, к нам подъехала черная "Волга", доставившая нас в областное управление КГБ. Там я попал в руки следователя, который тщательно допросил меня на предмет причастности к разглашению информации об инциденте с письмом. Некто, прикрывшись чужой фамилией,  написал для университетской многотиражки заметку о патриотическом поступке студента (при этом открытым текстом были названы его имя и фамилия), обнаружившего в почтовой ячейке письмо из-за границы и отнесшего его в КГБ.
Когда, наконец, выяснилась моя непричастность, я был отпущен. Содержание письма осталось для меня неизвестным. Тем не менее, с меня была взята подписка о неразглашении.
С тех пор прошло много времени и я стал уже забывать об этом происшествии. Но, приехав в Израиль, встретил там похитителя письма. И разговоры о преследованиях со стороны КГБ заставили меня всё вспомнить. Но, помня о данной мною подписке, я, на всякий случай, так ничего  никому и не сказал. Тем более, что он, не подозревая о моей осведомленности, изображал из себя ревностного патриота своей новой родины. Хотя, может быть, он  вовсе и не кривил душой, а искренне  следовал путём, обусловленным новым положением его точки сборки.

Получилось так, что меня никогда, ни разу, не пытались завербовать в секретные сотрудники КГБ. Думаю, что за это я должен благодарить своего владимирского дядьку, Анатолия Сергеевича Калямова, который проработал в КГБ всю свою сознательную жизнь. Когда началась Великая Отечественная, он, будучи матросом Балтийского флота, служил на острове Сааремаа, том самом, где находился аэродром подскока, с которого советские бомбардировщики бомбили в 1941 году Берлин. Как известно, после этого остров был подвергнут жесточайшему нападению немцев и из всего гарнизона в живых осталось только три человека. Одним из этих троих и был Анатолий Сергеевич.
После госпиталя его наградили орденом и перевели служить в СМЕРШ. А после войны назначили во Владимир, в областное управление КГБ, которое было расположено в одном из красивейших мест города, в старинной крепости. И когда я и мои родители во время отпуска гостили во Владимире, мы с двоюродными братьями, Серегой и Женькой, часто играли там, внутри крепостной стены. Нас, пацанов, часовые хорошо знали и пропускали беспрепятственно. Мне запомнилось, как мы бегали в эту крепость, посмотреть на американского летчика-шпиона Пауэрса, который некоторое время содержался именно там, во владимирской крепости, и допросы которого проводил, в этот период, Анатолий Сергеевич.

Лишь позднее, примерно через год после возвращения из Израиля, я почувствовал, что созрел, наконец, для того, чтобы начать работу над повествованием об этой поездке. Только к этому времени я, проведя достаточно много времени в Интернете, начал понимать, что люди, в гости к которым я ездил, это совсем не те ребята, вместе с которыми я шутил в студенческих капустниках, ездил на "картошку" и, под руководством преподавателей военной кафедры, постигал основы военного юмора.
Но когда я начал это понимать, было уже поздно. Я всё испортил. И как-либо поправить ситуацию было уже невозможно.