Отстирывать снег

Я грею руки о горячие бока кружки, вжав лоб в оконное стекло. Руки обжигаются, но ни насколько не согреваются. Тебя нет слишком долго.
- Снег идёт, а ты нет… - наконец, множу и сажаю я белые, как снег, буквы в чёрное телефонное поле. И отправляю сообщение.
От долгого немигающего ожидания улица становится чёрной, как поле для сообщения. Да и снег стихает. Бездна немоты.

- Ну и пургу ты несёшь, - усмехнулся ты, сев у окна и протирая запотевшие очки. Глубокий вечер тут же обрамил тебя и белую кружку чёрного, как немота, кофе.

Я рисую тебя углём по белой шершавой бумаге. Не с натуры, хоть ты и передо мной – наизусть. Ты из нескольких сильных линий, стоишь, запрокинув голову в моё окно. И ещё я знаю, что идёт снег. Я его в последнюю очередь нарисую. Специально для этого под рукой лежал мел.

- А ещё снег может искриться, - говорю я, - И… ещё кое-что очень важное – таять. Таять, родной мой…
- Во мне нет такого: пришёл, ослепил, растаял.
- Пытаюсь понять. Чем вы так похожи… Зачем я вообще об этом начала. У меня пурга в голове, ты прав, - я почесала поднятую бровь, запачкав лоб углём. Я становилась всё чернее в твоих глазах. Наверное.


- Ты оставишь огромный след, - киваешь ты на мой листок, говоря, видимо, в целом о графике.
- Как снежный человек? – пытаюсь шутить и думаю о том, что рисую зиму поверх листка, символизирующего осень…
- Дался тебе этот снег, - ты встал, чтоб налить ещё кофе. Брюки моментально скрыли голые щиколотки.

- Ну? – громыхая ложками, ты втягивался в чёрно-белый разговор.
- Что ещё может снег, чего не можешь ты? Поддаваться лепке…
- Если не сухой. Среди снега тоже есть сухость. Такой не поддаётся.
- Но сухой легче, - оправдываю я, препятствуя растущим стенам, - И ещё, Сухой… -  я стала говорить о сухом снеге совсем, как о тебе, и это было так похоже на то, что я говорю нашим зрячим друзьям, - Может отражать свет. И даже согреть. Он мягкий. Он пушистый. Он – самый белый. Он даже путь – ПУТЬ вперёд – освещает.
- Скорее, залепляет человеку глаза.

Ты прав. Может, оттого, что тобой залеплена  и ослеплена, я и пытаюсь отыскать белизну, вопреки всему втоптанному. Смотреть на втоптанное, как на протоптанное друг к другу.
Я жую свою губу так, что она белеет. И снова отыскиваю белизну:

- А ещё, знаешь, не каждый умеет падать. Падать, танцуя! На лица падать, и в грязь лицом.
- Он становится грязью. Пачкает. В снегу можно увязнуть, наконец. Помнишь, буксовали с тобой в той каше, по дороге ко мне.
- По дороге к тебе… Да, и так крепко от этого обнимались, что сквозь толщину пальто  и варежек чувствовали рёбра. Я ещё эту дорогу друг к другу – нашей белой полосой назвала. Ты тогда улыбнулся, и я слышала, ухом слышала!!! Стук твоего сердца от этих слов. Сквозь два свитера и куртку!

Я начинаю бояться за оставшуюся белизну. Зачем очерняешь себя. Его. НАС. Мы же зимние.

И всё-таки почернел он в цепочке рассуждений.
Я уже ощущала, как застиран наш снег от этого диалога.
У меня дрогнула рука, сдавая силы, и я случайно зачеркнула твою фигуру на листе. Я стала тереть стирательной резинкой и твой образ, не только снег на словах отстирывать.
Можно стереть добела, остановила я руку. Но этот лист не будет чистым. Никогда. На нём уже была история. Он в морщинах. В отпечатках пальцев. Он в бледных, но отчётливых линиях. Рисую тебя заново – уголь крошится, погибает.
Я обессилено подняла на тебя лицо. Ты смотрел в него неотрывно, как-то торжественно стоя отпивая чёрный кофе.
- Что-то ты побледнела.
- В снегу можно увязнуть… Непроходимость, говоришь. Помнишь, говоришь, с тобой шли по той каше… Она замёрзла потом в колею. Колея… Если колея, то наоборот, проще – сама выведет, если сложно тебе станет.
Я совсем не чувствовала своих губ, и не знаю, верила ли в свой отстаивающий что-то серенькое лепет…
Что-то смешанное с грязью, что-то ставшее сереньким, из отчётливого чёрно-белого инь-яна. Из… Нас.

И тем не менее, мы в позе инь-яна. Двумя каплями, тобой и мной, выявляя сферу, слияние, гимн. Мы смотрим в окно лёжа, и снег в нём тоже лежит и смотрит на нас. С низенькой крыши детского садика. Снег лежит тоненько, как простынь, что сейчас под нами. И я говорю, с надеждой на то, что ты не испачкаешь, что просто скажешь «да», и тогда всё навсегда останется белым… И я говорю, голос тихий, как снежное падение:

- Снег появляется тогда, когда, накалившись, чуть отступает холод, если ты замечал.
Холод согревается снегом, уступает ему... Холод маскируется снегом, если угодно…
Снегом освещается ночь... Снег одевает голых. Деревья одевает, которых раздела осень…
Снег скрывает уходящих прочь. Прячет в себе. Конец перспективы прячет, замыливает... Замыливает, как белый врач, сглатывающий почерком окончание длинного страшного диагноза… Он так не похож на тебя, но может колоться точь-в-точь как твоя щетина, - и я весело прижалась губами к твоей щеке.

Ты одевался.
Я захлопнула слух двумя руками, зажмурившись - так резко застегнул ты молнию той самой тёплой куртки. Прошлогодней. Почему так громко, зверски громко застёгиваются твои молнии. Молния твоих брюк. Твоей куртки. Я выхожу в прихожую голая. Я не успеваю надеть и майку. Ты нестерпимо сух, и я как можно быстрее и доходчивее говорю в твои закрытые позы и уворачивающееся лицо:

- Зато в сухом – в пушистом! - снегу можно легко всё терять, даже оружие. Всё забыть!! Всё заново! Роняешь в него что-то и всё, идёшь себе дальше, будь то мусор, хабарик или орудие, нож, выдернутый из спины…

Он хитрый такой, улыбающийся, пушистый… А сырой… Что сырой? Ну, честнее что ли. Он ничего так не оставляет. Везде ямы образовывает. Даже следы запоминает и долго хранит вплоть до обледенения. И по чистому можно походить так, что он бурым сделается, грязным. Слякотным. А самому очиститься… Снегом такую грязь можно выбить из ковров, что тебе и не снилось.

- Из снега можно сделать избу или крепость, - тороплюсь я, может, спохватишься! – Милый!! Давай… жить!!! Я залью крепость слезами, чтобы обледенела, дом будет прочным-прочным!.. Пургу… несу… Мне говорят, ветер в голове. А там да, пурга… Из сплошного тебя, - договариваю я под дверной щелчок.

Я смотрю в окно, согревая руки о твою остывшую кружку. Снег сохраняет твой след. Он же его и припорашивает.


Он поступает с тобой и нами совсем, как ты сам.
Снег всех делает собой – под одну гребёнку, под одну маску.

Снег, как белохалатный врач страшный диагноз, стачивает на нет почерк аллеи, в которую ты уходишь. Я через силу отлепляю лоб от окна. Снег умеет оставлять небо ради земли. Наверное, это главное умение, которому надо учиться. Приземлись, говорю я себе.

Запустил бы что ли в меня снежком этого снежного разговора. Или бабу слепил.
Но нет – снежный КОМ. Только так.

Я опустилась на табуретку и повесила лицо над измученным, когда-то чистым, листком. Мне осталось дорисовать снег... Снег в окне исчез. Сплошная чёрная бездна, ни тебя в нём, ни снега. А может, он чёрный? Убедил, мой родной… Снег – чёрный… И я рисую чёрный снег. Где уголь? Я рисую чёрный снег. Мелом…