Отец дионисий

ОТЕЦ ДИОНИСИЙ

Его я встретил случайно. В чужом городе, на улице. Была весна. Май торопил погожими днями приближающееся лето, и оно все увереннее прорывалось в цветущие сады, пестовало молодую еще зелень, сбивало вместе разрозненные кучевые облака.

Громыхнуло над головой неожиданно. Словно кто сбросил на железную кровлю пустые металлические бочки. А за мгновение до этого благолепие дня раскроила змеистая яркая молния.

Когда гроза ходит где-то вдали, между молнией и громом, порой, проходят минуты. Эта гроза была первая, и разразилась она как-то сразу, резко.

Минуло буквально полминуты, и где-то вначале улицы зашумело, словно невдалеке мчался железнодорожный состав. И вот – ливень! Картинно, величественно, плотной стеной шел он вперед, подминая под крупные, весомы капли все вокруг. Вот скрылась под его занавесью липовая аллея, крашеные скамейки, бревенчатые домики с резными ставнями. Еще мгновенье и он промчался мимо меня и ушел дальше, вниз, к реке, еще блестевшей под лучами полуденного солнца.

Первая гроза быстротечна. Ей некогда обходить округу, у нее и так полно дел – она торит дорогу июню.

-Как прекрасно ощутить дыхание жизни вот так, через внезапно налетевший дождь! – обратился ко мне незнакомый человек, как и я скрывавшийся от непогоды под козырьком магазина. – Это, словно наложить пальцы на пульс жизни: какое биение, какой напор!

Человек был примерно моих лет, несколько плотнее телом и выше. Его светлые длинные волосы, аккуратно зачесанные назад, небольшая бородка на благородном лице, придавали ему сходство с образом литературным, классическим, чеховским. Недорогой, серых тонов костюм только усиливал это впечатление. Вот разве глаза. Они не вписывались, не вкладывались в кажущуюся невзрачность, неброскость. Голубые-голубые, они, казалось, отражали окружающий мир в ином, необычном свете. И было в них что-то, что заставило меня не просто скользнуть взглядом по незнакомцу, а внимательно вглядеться в него. Где я его видел?

А он, тем временем, улыбнувшись, отер ладонью с лица редкие дождевые капли.

-Хорошо, не правда ли? Вот так всякий раз вздохнуть обновленного воздуха. Словно испить неведомое. Я каждый раз с волнением жду этого момента. По первой грозе сужу, каким будет для меня лето. Если вот так, как сегодня прошла гроза, то – насыщенным, интересным, пролетит оно на одном дыхании. За эти месяцы можно многое успеть. А если гроза случится поздно, если не заблистает как эта, торопить время не стоит, не будет в нем ожидаемого напора, резкости.

-А если гроза грянет на еще голые деревья, - спросил я, - что тогда, каковы Ваши приметы на будущее?

-Тяжело будет. Для меня. Я все это уже много лет подмечаю. А, впрочем, что мы все о непогоде, вот уже и солнышко выглянуло. Мне пора, а Вам – удачи! И он собрался уходить.

-Постойте, - невольно вырвалось у меня. – Где я мог Вас видеть, такое ощущение, что мы – знакомы…

-Нет, - покачав головой, ответил незнакомец. – Я Вас не знаю. Поверьте, у меня фотографическая память на лица.

И он ушел. В сторону яркой, оставшейся после дождя радуги.

Спустя сутки, в поезде, глядя на проплывавший за окнами пейзаж, я вспомнил, где видел этого человека…

-Никита – сорвиголова, - кивнув в сторону подтянутого, стройного капитана, сказал мне старшина. – Быть бы ему давно майором, а то и выше, да характером больно крут. Правду режет в глаза, а этого начальство не любит.

Молодой капитан сопровождал груз и прибыл в наш лагерь на короткое время. Русые, коротко стриженые волосы, голубые-голубые глаза. Он промелькнул в поле моего зрения буквально на мгновение. И вот, хлопнув дверцей, мощный армейский УРАЛ, встряхиваясь на ухабах, исчез за поворотом грунтовой дороги.

-Хороший мужик, - прикуривая от спички, ловко спрятанной в ладонь от ветра, - продолжил старшина. – Давно его знаю. Не рвач, не шкурник. Мы с ним в Афганистане бок о бок не один месяц прослужили. Запомнился он мне. Хоть и молод был, а солдатики его уважали, батей кликали. И, главное, верили в него. Что не спрячется за чужие спины в случае опасности, что на себя огонь вызовет, если что. Всякое тогда бывало. И награды у него – заслуженные, не то, что у некоторых. Те «герои» и пороха не нюхали, а Никита такое прошел! Одно плохо, не ладил он с командованием, резок в суждениях был. Вот и тянет по-прежнему лямку комбата. А с его данными… Эх, да что там говорить!

С того разговора прошло много лет. И человек, которого я недавно встретил в городе, был очень похож на того самого капитана. Впрочем, это действительно был он, в чем я убедился через некоторое время, побывав в уже знакомом мне городке по служебным делам еще раз.

Небольшая белокаменная церковь казалось, сияла в лучах летнего солнца. Серебрились свежевыкрашенные шатры куполов, лучились светло-синим цветом маковки, полыхали золотом кресты. Храм словно парил над убаюканным жарой городом.

Дон! Дон! Дон! – густо, насыщенно вдруг выплеснул свой звон в окружающий мир большой церковный колокол. Его звук, словно вода, омывал деревья, дома, идущих по улице людей.

Динь! Динь! Динь! – короче, звонче, вторили ему колокола поменьше. Эти - словно стряхивали россыпь сияющих капелек на все вокруг. И перезвон этот создавал светлое, праздничное настроение. Хотелось остановиться и слушать его долго-долго.

Вечно замотанный делами и заботами я, честно говоря, мало уделял внимания духовной стороне жизни. Но если случалось быть вблизи какого-либо храма, обязательно заходил в него. Чтобы там не писали о наличии или отсутствии души у человека, но в храме она у меня пробуждалась, это точно. Я чувствовал, как вздрагивает она, подобно только зажженному пламени свечи. Как трепещет пред иконами, словно от порыва невидимого ветра. И, окатив сердце приятной прохладой, наполняет все мое естество ощущением невероятного блаженства. Зашел в храм я и в этот раз.

Шла служба. Народу, пришедшего на нее, было не так уж и много и я, встав позади всех, в уголке, внимал происходящему. Пахло ладаном и воском. Через оконца в куполе лился свет и, преломляясь в белесых слоях плывущего вверх дымка от кадила, рассеивался, опадая желтыми снежинками на людей. Вглядевшись внимательно в священника, я внутренне вздрогнул: точно, он, капитан! Но возможно ли такое? Теперь остаться до окончания службы мне захотелось еще больше.

-Садись, - пригласил меня присесть подле себя на лавочку Никита, теперь отец Дионисий. – Раз так, давай поговорим.

Жаркое солнце купалось в знойном мареве, пухлые кучевые облака сбивались в плотную облачность за городом. И там уже погромыхивало.

-Значит, ты был прав тогда, сказав, что уже видел меня где-то. Но это было в другом, совершенно другом мире.

Жизненную школу я прошел хорошую. Может, потому и был всегда требователен как к себе, так и к другим, не любил давать слабину кому бы то ни было. Об армии мечтал с детства и часто бегал к воинской части в том городе, где жила моя семья. А когда вырос, поступил в военное училище. Окончил его, и замотала служба. Несколько раз переезжал с места на место, а потом, когда начали оказывать помощь Афганистану, подал рапорт с просьбой направить меня туда для выполнения интернационального долга. Хотя знал, там – самая настоящая война.

Мы сидели на скамеечке в ажурной тени растущего подле молодого дерева. Солнечный свет дробился через его листву и падал на нас уже не столь яркий. Я – закурил, спросив разрешения у батюшки.

-И я курил, - глядя, как я затягиваюсь первой затяжкой, сказал  отец Дионисий. – С детства был пристрастен к этой привычке. Да бросил. Мне этого не положено.

В Афганистане я пробыл год. Удивительная страна. Удивительный народ. Но мы там были лишними. Я не сразу это понял. Как и то, что не вправе распоряжаться как своей, так и чужой жизнью. Она – дар свыше.

Год, проведенный там, сильно изменил меня. Внутренне. Ведь не раз бывало, что до гибели оставался лишь шаг. Что спасало? Конечно же, Бог. У него, как теперь понимается, на каждого из нас свои планы. И – молитва. Да, я был партийным, но молитву, которой меня в детстве научила мама, помнил. Про себя в самые трудные моменты повторял «Отче наш». И – уцелел.

После Афганистана служил дальше, но как только началось сокращение в армии, подал рапорт на увольнение. Провидение, оказалось, вело меня и дальше. Совершенно случайно, проездом, будучи в этом городе, зашел в местный храм. Да так здесь и остался. Сначала послушником был. Теперь вот уже как пятый год окормляю местный приход.

-Не жалеешь, святой отец, - спросил я его, - что вот так изменил свою жизнь? Ты, как знаю, бойцовского характера и никогда труса не праздновал. А здесь тишь да благодать.

-По началу жалел. Тянуло обратно в мир, в суету. Мне ведь действительно, кипение жизни больше по сердцу было. И друзья предлагали бизнесом заняться, свое дело организовать, обещали помочь.

-И что же?

-Ты видел когда-нибудь смерть? Настоящую, не киношную, вблизи? Нет? А я  увидел. Один раз…

Нет, за год, проведенный мною в той горной стране, при мне гибли и наши ребята, и – местные жители. Но все это было как-то «на бегу», в ходе боя, когда совершенно не задумываешься о смысле жизни. Главное выжить самому, сохранить бойцов. Это потом наступало какое-то оцепенение.

Но вот однажды у меня на руках умер их мальчишка. Малец еще. Я в него стрелял, потому что тот готовился выстрелить первым. Он выскочил из-за стены буквально в паре метров от меня, и я видел его глаза – полные ненависти! А потом, после выстрела, когда он упал в пыль и я подошел к нему, в его черных, расширенных глазах металась, словно пламя костра боль. Потом это пламя стало гаснуть. Он глядел на меня с недоумением, и я видел, как из мальчишки уходит жизнь. Простого, грязного, одетого в какой-то старый, рваный халат. Мальчишки, к которому я пришел как враг.

Ты думаешь здесь легко? – перевел разговор священник в другое русло. – Да здесь тяжелее, чем там, за оградой церкви. У вас есть выходные, отпуска, возможность расслабиться в компании. Я здесь один и свободные дни для меня редкость. Да и не нужны они, в общении с Богом их не должно быть.

-А как же семья, была ли?

-Как таковой ее не было. А после того случая уже и не могло быть. Как только представлялось, что это был мой сын, такая смертная тоска нападала, такая безысходность, что хоть в петлю лезь. И полез бы,  но какое-то время выручало спиртное. Потом не помогало и оно. И случилось, зашел в этот храм – свечечку поставить за того пацана, и – остался. А после уже было не до тоски: столько всего нужно было постичь, столько запомнить, что все эти годы пролетели как один день.

Ветер шуршал в траве. Голуби, жившие где-то под крышей храма, бродили по асфальту и склевывали кем-то рассыпанное зерно. Близкая гроза погромыхивала все чаще.

-Значит ты, святой отец, обрел смысл жизни в служении? – спросил я у священника.

-Значит, - коротко подтвердил он.

-И в чем же он?

-В том, что вы, обычные люди, переживаете за себя, за своих близких.  А я – за всех! За каждого. Для меня вы все – родные. Даже те, кто не верит в Бога. О вас и прошу перед лицем Его, о вас испрашиваю прощения. Это тяжелый груз. И грехи ваши – на мне тоже. Но такой груз не тяготит.

Мы попрощались с отцом Дионисием. На прощание он перекрестил меня и благословил.

-Будешь в нашем городе еще, заходи, рад буду встрече.

Гроза, теперь уже летняя, заволокла все небо над головой плотными, налитыми свинцом тучами. То и дело полыхали молнии, и грохотал гром. И лишь над храмом не было облаков.

Светослав Ильиных.