Как Веня себе хозяина искал

Тяжела, говорят, солдатская наука, ан не перевелись ещё бойцы-молодцы, коим по плечу она и по нраву богатырскому.
Таков был записной удалец по прозванию Веньямин Волчинкин – ни Бога, ни чёрта, ни духа, ни деда он не боялся, никому в отпоре не терялся, с геройством своим наперёд не выставлялся, но и похвалы заслуженной не стеснялся. И всё-то мог бравый Веня: и с парашютом прыгнуть, и автомат на раз собрать, и маршем хоть на десять, хоть на двадцать вёрст проброситься, и зачистку осуществить – даже и в клозете, ежели высший государственный разум предполагал такое преподлое вражеское местонахождение.

Так отбарабанил он бойкой дробью службу срочную, оттрубил сверхсрочную, но рассоблазнился вдруг военной карьерой, вполне уже вырисовывавшейся. По размышлении не актуально ему показалось четыре года за партой в обучении на лейтенанта проторчать. Опять же денежное довольствие: это ж сколько лет ещё придётся отлейтенантить да зим отмайорить, прежде чем оно в мало-мальски взрачное полковничье удовольствие вызреет.
Но разве корысти ради – нет, для доблестного воина вопрос был даже не в самом довольствии, а в достоинстве, которое оно сообщало людям, понятия о нём отродясь не имевшим. У Вени-то достоинства было хоть отбавляй, только по общей мерке выходило оно какое-то невразумительное, ибо двумя боевыми медалями объяснить его не всякому удавалось. Не крут был для них боец-герой, воюющий где-то там, вдали от кормёжных дел и денежных рек – вот хоть ты тресни, не крут.

А Веня вошёл как раз в такие лета, что ощущал в себе уже не юношескую безоглядную удаль, а именно крутизну великую, которая никак не желала втуне пропадать. И по охранно-боевым умениям его вычерчивалась Веньямину единственно прямоходная дорожка к желательному мироустройству: обзавестись серьёзно-дельным хозяином, при котором и явить себя во всей раскрутейшей молодецкой красе.

Оно конечно, и другие пути к достойной будущности были ему, как и всякому умственно освобожденному представителю, не заказаны: песни, там, петь с завлекательными рукодвижениями или ещё что в таком же современном роде. Но один Толян, который всем завсегда был или племянников сват или приятелев брат и какому-то хозяину над завлекательными певцами тоже чем-то десятым на киселе приходился, – так вот этот Толян насчёт песен Вене авторитетно отсоветовал, найдя выдвижение его лба слишком, а выражение глаз, напротив, не слишком внятным для исполнительского искусства.
Эту мысль свою Толян изъяснил больше не словами, а деликатными рукодвижениями – и так-то хорошо оно у него вышло, что Веня тут же всей душой признал идею с песнями дурацким и не достойным его крутизны заблуждением. Прочих же модных карьер Веньямин, собственно, и не брал в серьёзный обсчёт, ибо везде, как ни крути, опять требовался какой-никакой учёный навык, а такой потерей времени он скучал и тяготился.

Так, обрисовав себе ту самую единственную прямоходную дорожку, стал Веня на этот расчёт присматриваться да прислушиваться. А тут как раз случись ему мимо один Колян, который говорит, что будто бы есть такой подходящий хозяин – серьёзный и даже честный, звать же его Карп Савельевич.

Веня, долго не размусоливая, по той подсказке отправился, изложил своё соображение дела, и, хоть Карп Савельевич взял время поосторожничать да поинтересничать, это представлялось больше для видимости, так что недели не прошло, как они на Венином телоохранительном предложении поладили.

Поначалу всё Вене понравилось – и хозяин, и работа, и денежное довольствие. Но вскоре зачесалось в нём эдакое наступательное нетерпение, и всё показалось вдруг каким-то ненастоящим: и деньги не те, и сам Карп Савельевич оказался по честности своей дельцом совсем даже не глобалического масштаба – у него и врагов-то не водилось, от которых охраняться следует, и Венина фигура была ему скорее для порядку, навроде модной инсталляции.

«Нет, такой хозяин будет мне не крут, к нему и деньги настоящие нейдут, потому ловить тут нечего», – сказал себе как-то раз под вечер Веня да и потребовал, не долго думая, расчёт. Утром, правда, всё ему несколько перемудрилось, но слово-то высвистано – и побрёл он со своим расчётом восвояси, бередясь бодливой досадой, ан случился ему мимо Колян.

– Что, – говорит, – выжили?
Веня только вылупился на него ошалело.
– Ты, стало быть, держался против ихних реноваций, вот они тебя от хозяина и отжали, – авторитетно рассудил Колян.

Правду сказать, Веня в мыслях не имел понимать дела Карпа Савельевича и ни о каких реновациях слыхом не слыхивал. Однако фантастическая новелла о злокозненных врагах пришлась для поправки его сердечных расстройств очень кстати.

Так повелась история Вениного героического борения с реновантами в ближнем его кругу и обрастала каждый день новыми коварными страхами и трепетными ахами, и всем она очень полюбилась – и матери, и Коляну, и Толяну, но самому Вене через неделю-другую уже наскучила.
А может, совесть проснулась или же просто своевременное опасение переусердствовать в небылицах, кои самому фантастическому герою завсегда хуже помнятся, ведь ему одному эдакая мозговая натуга выпадает: и всамоделишного из головы не выкинешь, и придуманное надо туда упихнуть, да промеж собой их не перепутать. Так ли, эдак ли, но, видно, замаялась Венина душа словесным изобретательством, забунтовала, затосковала и запросила какого-никакого живого дела.

Стал он опять присматриваться да прислушиваться: что где каким хозяевам по его части желательно. А тут как раз случись ему мимо Толян, который говорит, что будто бы есть такой подходящий хозяин – серьёзный и даже чересчур, и известен он как Василий Поликарпов.

Ну, Веня по форсу своему никакого такого чересчура для себя не признавал, и зараз к тому Василию Поликарпову явился. Поладили быстро, да и невозможно было не поладить при эдаком денежном удовольствии, и всё Вене поначалу очень понравилось, кроме разве что одного: таких, как он, оказалось у Василия Поликарпова чуть не дюжина. И как вскоре прояснилось, заводилась сия удалая дружина вовсе не для форсистого порядку, а только для актуального расчёта на боевом рубеже, за которым блистал и текуче переливался свежий деловой талант Василия Поликарпова.

«Нет, такой хозяин что-то больно крут, под такими долго не живут», – сказал тогда себе Веня, без лишних отлагательств утёк на инобританский манер – и как в воду канул.

Где Веня? А нет его – затаился, затушевался Веньямин по всей шпионской науке и пребывает незрим, наблюдая из засады своей, не подаст ли оставленный хозяин на серьёзный расчёт. Тот вроде бы и не проявлялся, но порядок есть порядок – и вот между этим многоважным, но малоподвижным делом втемяшилось практическому бойцу эдакое въедливое теоретическое размышление: где бы всё ж таки сыскать ему подходящего-то хозяина, и кто бы это такой мог быть?

Поначалу ничего завлекательного ему не измышлялось; но вдруг явилось чистым озарением: да есть же самый главный хозяин! На кого ж ещё ему, такому удальцу, и работать!
Тут Веня зараз из своего секрета выдраился, гордым глазом повёл, плечом выправился – и таким-то молодцом заявился в охранительную вотчину главного хозяина.

Но там его только на смех подняли, а после нешутейно уже разъяснили, что в ихней хозяйской вертикали эдак дела не делаются и придётся ему для начала поохранять хозяев малой этажности – а там, может, и до верхушки очередь дойдёт, только не прыжком, а шажком, такой уж у них порядок.

В ошеломительном недоумении вышел Веня с того разговора. Это кого ж ему охранять предлагали? Не тех ли подхозяйчиков, к которым ещё Карп Савельевич входил без лишнего стука?..

Так продвигался он рассуждательно к дому и где-то на полдороге начал уже делать вывод. И то ли с жары, то ли с чувствительной избыточности, то ли ещё с какой душевной загадочности, но вывод у Вени сразу вышел самого глобалического характера. С такого вывода человека обыкновенно или к магазину тянет или к реке – это уж по темпераментности. Ну, Веня-то кремень был и валуном даже секундной мысли не плыл, но чекушку по актуальности прикупил.
 
А тут как раз случись ему мимо Толян и Колян, потому что у Толяна была такая привычка – завсегда ходить мимо там, где чекушка уже куплена, а у Коляна была привычка завсегда ходить мимо Толяна. Сами-то про себя они даже удивились, что Веня им тут встретился, однако ж говорят ему по всей форме:

– А что, брат, не подмогнуть ли?
– А и подмогните, братцы, – отвечает им Веня. – Потому как у меня тут сделался глобалический вывод, и мне даже желательно его отспорить, ибо вывод мой никаким искусством не опровержим.

Так пошли они, сели вокруг актуальной инсталляции – и давай её до полного минимализма доводить: Колян с Толяном по классической традиции, а Веня так просто жарит за троих. Толян его урезонивает, предлагает закусывать, но Веньямин только делает на него махательные рукодвижения:

– Я сам себе хозяин! А кто ещё? Я ли их не искал! Да только не нашлось мне во всей стране дельного хозяина. Потому что их и нету вовсе.
– Нет, – говорит Толян. – То есть ты, конечно, сам себе хозяин. Но и другие тоже хозяева, каждый сам по себе – такая страна.
– Нет, – говорит Колян. – Вы меня послушайте: нету в стране хозяина! Потому и каждый сам себе не хозяин.

И такой разгорелся у них спор-костёр, что всякой, даже самой актуальной инсталляции любо-дорого вокруг себя поглядеть. И как оно так приключилось? Кажется, года не прошло, как начал Веня молодецки вычерчивать свою крутую дорожку в будущность, а вот уж эдакая в нём критическая авторитетность обнаружилась, что, того гляди, Коляну с Толяном, при всей их привычке к актуальному спору, даст ещё фору.

Ну а много ли способно в таком споре истины родить, о том читателю судить. Ему же и решать, как Вене дальше быть: Коляна ли переспорить, Толяна ли пересогласить, новую чекушку или нового хозяина на проверку истребовать, или чего другое испробовать.