Ожидание

           - Ну, и что я ему скажу, если он выйдет сейчас? "Милый, я была не права, когда выгнала тебя. Бросай скорее свою жену и поедем ко мне". Так, что ли? Ну, не дура ли?! - Алена зябко повела плечами и жалобно посмотрела на приземистый темно-зеленый дом, замерший в настороженном молчании за высоким сетчатым забором. Что ж, он прав, этот дом, не скрывающий глухой неприязни к чужой девушке, который час коченеющей под внимательным взглядом его темных окон. Не с добром пришла сюда Алена, ох, не с добром! И как бы ни пыталась она поприветливей улыбнуться посиневшими от ноябрьской промозглой стужи губами, как бы ни делала вид, что ей нет нужды виновато прятать карие глаза, наполненные нетерпе-ливым ожиданием, как зрелые вишни соком, этот дом видел её насквозь. И свое добро -  Господи, и какое добро! - не собирался отдавать за здорово живешь кому бы то ни было. "А я тоже не с бухты-барахты сюда приехала", ; с обидой ответила бы Алена этому крепышу в пилотке из грязно-серого шифера, если б он и впрямь пустился с ней в пререкания. Но дом молчал угрюмо и уверенно. Он не собирался спорить с Аленой по поводу того, что принадлежало ему по праву. Сколько бы ни метала девушка в его равнодушные стены яростные взгляды из-под крутого упрямого лба, сколько бы ни сжимались сердито пухлые девичьи губы - да хоть расшиби в лепешку о заиндевевший металл ворот кулачки, плечи и душу! - дом по-прежнему будет молчать угрюмо и уверенно. И тихонько, чтобы этот уверенный и враждебный дом не заметил её отчаяния, Алена заплакала. Стараясь пореже всхлипывать, не стирая слез с круглого лица с остреньким подбородком, которое так часто светилось смешливой хитринкой в присутствии человека, которого этот вредина-дом сейчас прятал за своими непробиваемо-толстыми стенами. Не смея отвернуться - вдруг покажется в окне он... Стояла и плакала. Уже почти смирившись с тем, что зря, конечно, зря почти полсуток - целую бессонную ночь - тряслась и мерзла в электричках и дизелях, добираясь через всю Белоруссию в этот чужой и незнакомый город. Город, где она впервые - и то проездом - побывала только полгода назад, по пути на очередной туристический слет. Сколько их уже было в Алениной жизни, а такой был один. Потому, что на этом турслете Алене встретился он. Человек, две ночи подряд читавший у костра свои и чужие стихи, две ночи подряд певший свои и чужие песни так, как будто в этих песнях и стихах была вся его жизнь. Человек, говоривший и певший о том, чему Алена теперь, начиная с этого слета, готова была отдать и свою жизнь - о Любви. Человек, которому Алена впервые в своей короткой жизни - в неё едва-едва удалось втиснуть двадцать два года - сказала люблю, и от одного голоса которого в телефонной трубке Аленино сердце начинало радостно рваться на волю, с веселой суматошностью колотясь о ребра: Алена, ты слышишь, слышишь - это он! Но Алена и сама слышала этот голос, сладко немея от слов, которые он произносил. Какие чудесные слова знал человек, от одного взгляда голубых глаз которого ей вдруг переставало хватать воздуха, но она готова была вновь и вновь задыхаться от его нежного и немного печального взгляда. Как потом была готова задыхаться от его теплых губ... А ещё позже - и кто мог подсказать насколько позже: на вечность или на миг? - от его добрых и сильных рук...
         

          - Ты ведь тоже знаешь, какие у него добрые и сильные руки? - прошептала Алена дому, надеясь этим доверительным вопросом растопить ледяной монолит враждебности. Дом промолчал, но в его молчании Алене почудилось сомнение, словно дом удивился тому, что посторонняя девушка знает, какие руки у его хозяина.
   

          Хлопнула входная дверь, и Алена едва успела ухватиться за столб, у которого стояла - так предательски подкосились ноги. Лязгнув засовом калитки, на улицу вышла высокая красивая женщина с тонким строгим лицом, придерживая за локоть - чтобы не поскользнулась на обледеневших колдобинах узкой улочки - улыбчивую девочку-подростка. И, не взглянув на Алену, обе заторопились к автобусной остановке, оживленно что-то обсуждая и смеясь, как две подружки.


          Алену жаром обдало: на кого она была похожа сейчас - окоченевшая, с мокрыми щеками, обнимающая столб? Словно пьянчужка подзаборная. Или того хуже.


          То, что у него есть жена и дочь, Алена знала с самого начала и строго-престрого сказала сердцу: молчи. А сердце и без слов могло сказать все, что было нужно ему и - что скрывать? - самой Алене. Оно то замирало, словно синичка в ладонях, когда Алена мимоходом - нет, правда-правда, совсем мимоходом - вспоминала его, то, словно обретя мощные крылья, улетало куда-то, в голубое и бездонное: это Алена раскрывала тоненькую книжечку его стихов, которую он подарил ей перед расставанием... И через полтора месяца Алена сдалась, позвонила ему. А он, сказавший ей на слете пять-шесть фраз, не больше, (она ему и того меньше) он сразу узнал её и обрадовался, и так нежно сказал - Алена, - что ей стало ясно: она должна быть и будет тверда и непреклонна. Она ни словом, ни жестом, ни взглядом не даст ему повода отнестись к ней иначе, чем просто к хорошей знакомой. Она не сможет позволить себе разрушить чужую семью, разворотить налаженную жизнь сорокалетнего мужчины. Но все равно не устоит.


          ...Она даже не представляла, что счастье может так захлестнуть. Он звонил ей утром, и она бежала на работу, радостно прыгая через две-три ступеньки, словно школьница. Вечером она едва успевала распахнуть дверь, и ликующий телефонный звонок напоминал ей, что он ждет уже у телефона. Разделенные сотнями километров, они были вместе, вместе, вместе! А иногда, раз в месяц, не чаще - когда он мог вырваться на выходные - они действительно были вместе. И вспоминая потом эти редкие дни, Алена словно растворялась в жаркой истоме, и в самой глубине её невесомого существа знобко звенел запредельный восторг, имени которому Алена ещё не знала, и не должна была знать – это было имя её Бога.


          И счастье неудержимо распахивало для них мир, день за днем, неделя за неделей, пока однажды, захлопнув за ним дверь, и оставшись один на один с долгим вечером без него, Алена вдруг не поняла с ледяным ужасом, что там, на другом конце десятичасовой дороги, другая, незнакомая ей женщина тоже сидит наедине с долгим вечером без него. И с молчаливого позволения забывшей все от счастья Алены, бесконечная вереница таких же вечеров без него только и ждет своего часа, чтобы по-хозяйски войти в дом этой далекой, совершенно незнакомой женщины. И, едва улеглась первая волна боли, стыда и вины, Алена, стиснув зубы, сказала своему сердцу, виновато сжавшемуся в груди: видишь, что мы с тобой натворили?


          А через день, так же стиснув зубы, чтобы боль, вина и стыд, заполонившие её душу, не достались ему, Алена еле слышно прошептала в телефонную трубку: довольно. Ещё не-сколько долгих дней он стучался в эту глухую непробиваемую стену, немо крича что-то об одиночестве, понимании и любви, но Алена запретила себе слышать его. Запретила себе думать о нем. Запретила себе помнить о том, что он был в её жизни.


          И теперь она здесь, перед глухими непробиваемыми стенами угрюмого дома, потому, что жить без него оказалось невозможно. Потому, что можно было запретить себе думать о нем, но запретить себе любить его ей оказалось не по силам. Потому, что она готова была пройти пешком сотни километров, разделявшие их, и целый день стоять под враждебным взглядом темных окон дома, ревностно стерегущего своего хозяина от посягательств чужой девушки, чтобы, наконец, увидеть его, по-дойти к нему, взять его за руку и сказать: пойдем, я не могу без тебя, потому, что в тебе мое счастье. И будь, что будет…


          Громыхнула калитка, в проеме ворот, в десяти метрах от Алены показалась знакомая - он! он! - фигура худощавого мужчины, он внимательно взглянул на неё, лицо его потеплело, и такая знакомая синева хлынула ей в душу! "Не хватало ещё в обморок грохнуться!" – торопливо удержала Алена накатывающее головокружение, не в силах сделать ни шага навстречу…


          …И ни шага вслед не смогла сделать она. Вслед ему, посмотревшему на неё, улыбнувшемуся ей и теперь спокойно уходящему от неё по своим делам.

 
          И не плача, только скуля тоненько, по-щенячьи, Алена побрела потерянно прочь от дома, провожающего её насмешливым молчанием.


          "Странно, как эта девушка, стоявшая у соседского забора, похожа на Алену, - подумал он, сгорбившись устало в полупустом автобусном салоне, - надо же, какие шутки шутит со мной близорукость: её фигура, по-детски круглое лицо с крутым упрямым лбом и остреньким подбородком, чуть прищуренные глаза, в которых так любили прятаться насмешливые хитринки… Может, и хорошо, что без очков я не различаю деталей и могу, хоть на несколько минут, вообразить, что это Алена, моя Алена, действительно, приехала ко мне. Бог мой, я взял бы её за руку и сказал: пойдем, я не могу без тебя. И, даже не заходя домой, поехал бы к ней. Потому, что в ней мое счастье…"


          Он зябко повел плечами и отвернулся к окну. Ранние ноябрьские сумерки стремительно сгущались над городом, неохотно уходящим в зиму.