Повседневная жизнь

Репетиторские будни

Если беден я, как пес, один
И в дому моем шаром кати
Ведь поможешь ты мне, Господи,
И не дашь мне жизнь скомкать и…
В. Высоцкий


Ее утро начиналось в три часа дня. Она неспешно просыпалась, заправляла постель, одергивала штору и смотрела в окно. За окном двор, гаражи, машины и старый пес. Серая пасмурная осень, которую так ждала и любила. Она натягивала штаны и футболку, расчесывала собственноручно остриженные волосы и шла на кухню варить кофе. Первые соприкосновения с жизнью неприятны: гнули спину и сутулили плечи, заставляли раздражаться нарушению одиночества и покоя. Сварив кофе, она возвращалась к себе, включала музыку, чтобы проснуться и делала зарядку, пока пила кофе  - один глоток после пары упражнений. Мышцы просыпались, проходило одеревенение и боль. Закончив разминку, она делала три упражнения для мышц спины – три подхода по двадцать раз. Окно открыто, и кофе еще не кончился. В комнату вползал влажный октябрьский воздух и серая свежесть. После такой серии упражнений спина совсем переставала болеть, и можно жить дальше. Выключить музыку и прочесть утренние молитвы. Те, что помнила, она читала наизусть сразу после пробуждения, а остальные после зарядки. Потом оставалось только ждать учеников.
Профессия учителя в наши дни не вызывает уважения, а лишь презрительные ухмылки – мол, несчастные люди, возятся с детьми за мизерную зарплату. И она так думала, пока не стала одной из этих людей. Правда не в школе, а на дому, и называлось это репетиторством. Уважения от этого не прибавлялась, а денег – совсем чуть-чуть. Зато не было начальства и бумажной волокиты, свободный график, занятость не более трех часов в день и не было надобности выходить из дома, хорошо одеваться и представать перед целым классом насмешливых глаз. В прошлом году учеников было больше, и она смогла позволить себе покупку синтезатора и стиральной машины, безлимитный интернет и дорогие книги. В этом году учеников меньше, зато времени больше, да и ничего материального ей уже не нужно.
Она никогда не хотела стать учителем и не видела себя им. Поступила в педвуз  потому что, во-первых, не было выбора (политех с его взятками не рассматривался), во-вторых, семейная традиция. На втором курсе на педагогике задали написать сочинение «Я – будущий учитель». Она написала не потому, что действительно представила себя учителем, а потому, что любила писать, и это ей удавалось. В том эссе было много приколов, но она знала, что его никто не прочтет – просто для галочки. На четвертом курсе началась практика в школе, которая  прошла на удивление нормально. Она никогда не относилась к этому серьезно, видя в практике лишь определенное препятствие, которое надо пережить, которое относительно скоро кончится и даст возможность отдохнуть от института. Гимназия специализированная, с углубленным изучением английского. Здесь училась золотая молодежь, которая знала, зачем пришла и не имела намерения срывать уроки, портить  себе оценки и мотать нервы учителям. Как ни странно, детям понравилась молодая училка. Многие из них и ей нравились. И вот однажды, вернувшись домой после наблюдения за первым уроком десятиклассников, с которыми предстояло работать, она без сил рухнула на диван и почти сразу услышала телефонный звонок. Это ее школьная учительница английского. Спросила, не согласится ли она позаниматься с девочкой.
- Я вообще-то не даю уроков, - ответила она, и это чистая правда.
- Правда? А девочка, которая хочет с тобой позаниматься, слышала, что ты с кем-то занималась, и этот кто-то очень доволен результатом.
На минуту она потеряла дар речи. Во-первых, такого в принципе быть не могло, во-вторых, эту самую девочку и каких-либо других школьников в своем районе она знать не знала – откуда поползли такие слухи?
- А вы уверены, что она говорила обо мне? – оправившись от шока, спросила она.
- Конечно! Фамилию твою назвала, больше у нас таких нет. А я еще удивилась – шустрая ты, думаю, говорила же, что не репетируешь никого.
Никого. Ее сокурсники практиковали репетиторство еще со второго курса, потому что на стипендии далеко не уедешь, а им нужны были деньги. Ей же денег хватало, ибо стипендию она получала солидную, а времени на частные уроки не было – ей не хотелось напрягаться из-за каких-то ста рублей. Многие ребята говорили, что первое время после окончания вуза будут заниматься репетиторством, пока не найдут работу получше. Она даже думать об этом не могла и совершенно не представляла себя в такой роли. Она толком не осознавала, что дает ей образование, какова ее специальность, и что с ней делать. Она просто училась, но не собирала каждый клочок незнакомого текста, не хранила каждую ксерокопию в расчете на то, что может пригодиться. Практикум по истории языка готова была подарить подруге, но та сказала: ты лингвист, тебе понадобится. С того момента она начала хоть что-то понимать. Лингвист, значит. Языковед. И что с того? Что она знает о языках и какие, собственно, языки кроме английского и французского? Ну, пусть этот практикум будет под рукой – мало ли… с тех пор она стала бережнее относиться ко всякому учебному хламу и даже начала его складировать. Не в расчете на последующую пользу от него, а просто потому, что «я - лингвист».
- Ну так что с девочкой? – спросила учительница. – Десятый класс, приехала из Магадана несколько лет назад, папа военный, собирается поступать то ли в школу стюардесс, то ли на таможенный в политех – еще не решила. Читает нормально, остальное так себе. А если в школу стюардесс, нужен хороший английский.
- И если она только читает нормально, как сразу сделать хороший английский? – ошалело спросила она. Процесс обучения был для нее загадкой – практика в школе проходила по-другому: приходишь среди года, тебе дают учебник и книгу для учителя, знакомят с темой и говорят, что делать. И делаешь. А через месяц уходишь, и никто тебя не помнит и не имеет претензий. А тут – конкретный человек, с конкретной целью, и что с ним делать?
- Давайте попробуем, - ответила она, - вроде пока я не шибко занята…
- Хорошо, тогда я дам ей твой телефон, она сама позвонит. Ничего, не бойся, надо когда-то начинать!
А зачем? Нет, правда… она хоть когда-нибудь задумывалась о будущем? Что делать после института? Как будто работа на нее с неба свалится да еще с ее-то возможностями – кому она нужна? Нет, не думала она об этом – институт слишком тяжело ей давался, она думала только о нем, пока училась, о том, как бы его закончить, а там – будет день и будет пища. Вот она и появилась.
Яна (так звали девочку) позвонила через две недели после этого разговора. Говорила уверенно и немного взбалмошно, сказала, что грамматика у нее нулевая, словарный запас тоже не ахти, говорить не умеет, на слух не понимает. В пятом классе у нее был репетитор, а еще был учитель, помешанный на технике чтения, поэтому читать научил, но она едва понимала, что читает и правильно ли. Класса с седьмого она закинула английский и теперь жалеет. Отлично. Работы, похоже, невпроворот.
Яна пришла в середине октября. Решила, надо ходить два раза в неделю – в среду и пятницу. Похвально. Только работать самостоятельно не собиралась: то это не успела, то сё не выучила, то презентацию по географии надо делать, то какой-то доклад…
- Мне перед тобой неудобно, но в школе столько задают! – говорила Яна.
- А передо мной-то что неудобного? – не поняла она. – Это тебе надо, а не мне.
Так ведут себя дети богатых родителей, - подумала она, - не поступлю туда - поступлю еще куда-нибудь, папа прикроет или денег даст. Яна казалась ей легкомысленной и обычной девчонкой, больше заинтересованной в парнях и шмотках, нежели в учебе и поступлении куда-либо. Она одевалась продуманно и разнообразно, от нее пахло хорошими духами, ее длинные волосы уже знали покраску. Вряд ли таким людям может быть по-настоящему неудобно перед двадцатилетним учителем в майке «айрон мэйден» и в клетчатой рубашке. Ее учительница метко охарактеризовала Яну – «свистушка». Пожалуй, можно с этим согласиться…
С грехом пополам Яна посетила занятия четыре. Уровень ее знаний повергал в шок. Она не могла выучить самые плевые темы для выпускного экзамена и ответить на банальные вопросы.
- Как ты будешь это сдавать в конце школы? – спрашивала она у Яны. – Экзаменаторы же будут задавать вопросы, а ты толком не понимаешь, о чем спрашивают.
- Ну, это я все выучу к экзамену! – отвечала Яна.
Интересно, каким образом, если сейчас ничего не учишь и не можешь запомнить, а перед экзаменом разом осилишь тридцать тем? – думала она с ужасом. Неужели человек может так переоценивать свои силы и способности? Разумеется, она не могла сказать ученице открытым текстом: «Яна, ты ни в зуб ногой, а английский – это совсем не так легко, как кажется». Чего ради, если она сама толком не знала, чего хочет и куда будет поступать? А папа-то военный, приплатит, если что – поэтому девочка спокойна. Пусть делает презентации по географии за дополнительную оценку, если это для нее так важно.
Незаметно подобрались осенние каникулы. Всего неделя, но и этим можно воспользоваться, чтобы позаниматься побольше – так думала она, и подумали бы прочие ботаники, но не Яна.
- Каникулы – это святое! – заявила она. – Мы с семьей на неделю уезжаем отдохнуть. Потом я позвоню.
Но она не позвонила и через три недели после каникул. Так лучше – некуда спешить после школы (в институт она еще не вернулась), некого ждать, не к чему готовится и не за чем напрягаться. Уже в декабре, когда третью пару в институте отменили, и она вернулась домой раньше, Яна нагрянула прямо из школы, принесла ее учебники.
- А то скажешь, я с твоими книжками пропала! – весело щебетала нерадивая ученица.
Она совершенно забыла, что давала Яне книги. Она вообще слишком легко разбрасывалась своим добром – не собиралась ведь становится учителем, зачем оно все? Но хоть в этом вопросе Яна оказалась добросовестной.
- Извини, что не позвонила – я подработать устроилась, совсем не было времени на английский!
Все ясно. Человек с другой планеты. Даже если на тебе джинсы от Армани, деньги не помешают и в шестнадцать лет. Главное деньги – а там, будет и английский, и что угодно. Так они и расстались – без сожалений.
Потом появился Леха – шестиклассник, внук подруги ее соседки, к которой он ходил на дополнительные занятия по математике. Соседка и порекомендовала Лехе репетитора, ибо мальчик зарос в тройках. Она согласилась с ним позаниматься, не представляя, что делать. Но дел хватало – домашние задания, и на урок вперед. Леха едва умел читать, но со временем стал что-то понимать, оценки в школе улучшились. Ей же занятия тяжело давались: невыносимо повторять сто раз одно и то же, коверкать произношение слов, чтобы он хоть как-то из воспринял, выписывать незнакомые слова, упершись в тупик с транскрипцией, которую он, разумеется, не мог прочесть, а как иначе зафиксировать правильное произношение? Писать над словом русскими буквами? Вот ужас! Она не училась в школе, поэтому с трудом представляла, какой там уровень знаний языка, а себя на начальной стадии его изучения, конечно, не помнила. Она проходила практику в языковой гимназии, где шестиклашки умели почти все: читать, переводить, составлять диалоги, понимать на слух кассеты, составлять устные резюме услышанного, пересказывать сложные темы. Она училась в институте, где все прекрасно говорили по-английски – кто-то лучше, кто-то хуже, но все-таки, это была речь. Другого она не знала. И вдруг в ее образцовую лингвистическую жизнь вмешивается сначала Яна, а теперь Лешка, и оба они – просто откровение. Нет, не тупости и лени (хотя отчасти и этого), а средней школы, где все очень средне. Какая она счастливая, что избежала этого места! И правильно делала, что долго не втягивалась в репетиторство – хранила чистоту восприятия языка.
Первой долгосрочной ученицей стала Наташа. Она начала ходить на английский лет с восьми, как только принялась за него в школе. Ей, якобы, интересно, а отец не знал, куда ее деть. Мать ушла к другому, бросив дочь и мужа. При разводе отец решил, что Наташа останется с ним, а мать не чинила препятствий. Наташа осталась с отцом, бабушкой и большой собакой. Едва ли можно поверить, что учеба ее интересовала – ей на все плевать, не только на английский. От нее веяло пустотой и равнодушием. Отец ей достался замечательный: все время с ней, водил ее на легкую атлетику, определил на уроки гитары, на английский, только бы ее занять и не дать ей чувствовать себя брошенной и одинокой. Но что он мог сделать один? Как в песенке: папа может, папа может все, что угодно, только мамой, только мамой не может быть. Кто знает, что творится в голове ребенка, которого бросила мать? Она ведь не умерла, а просто ушла. Значит я плохая? Или папа плохой? Или мы оба? Значит, она нас не любит. Зачем тогда стараться, быть лучше, зачем хорошо учиться? Такое чувство, что Наташа просто терпела эту жизнь – тащилась в школу изо дня в день, отсиживала уроки, занималась на гитаре, по вечерам гуляла с подружками, смотрела дурацкие сериалы по телевизору и играла в Спанч Боба. Читать она не любила, да и кто к этому приучит? По ней видно, что растет без матери: чаще всего ее длинные густые волосы были собраны в хвост, а не заплетены в косу, как у большинства девочек ее возраста, она носила один и тот же костюмчик неделями, а в рюкзаке хранилась куча ненужных вещей. Она очень подвижна, не могла усидеть на месте, а если и сидела, то не спокойно, а ерзая или суча ногами. Но в этом не было никакой веселости или свойственной детям живости. С ней тяжело потому, что ей ничего не надо, ее ничем невозможно заинтересовать. И проблема не только в английском – это касалось абсолютно всего. Лишь атлетика ей понравилась - видимо, сказались спортивные гены отца и природная непоседливость. Ей, вероятно, стало легче, когда энергия обрела направленность.
Данька был вторым. Он начал ходить после того, как она окончила институт и стала дипломированным учителем. Данька на год старше Наташки, но настолько серьезен, что меньше двадцати ему не дашь. Он быстро запомнил дорогу и ходил издалека, никогда не забывал отдать деньги, все задания выполнял самостоятельно и добросовестно. Его родители тоже развелись, и он жил с мамой, которая безмерно любила его, но не портила своей любовью. Лариса была довольно жесткой, видимо, давала сыну достаточно самостоятельности, не забывая контролировать. Работала на пяти работах, хотя отец давал деньги и часто брал Даньку к себе на выходные. С отцом у него нормальные отношения. Ларисе приходилось нелегко не потому, что она растила сына одна, а потому, что взвалила на себя всю семью: ее мать (Данькина бабушка) тихо сходила с ума, потому что ее бросил Ларискин отец. Младшая сестра вышла замуж и привела в дом лицо кавказской национальности, к которому никто из домашних особой любви не питал. Данька предоставлен сам себе большую часть дня, ибо никому кроме матери нет до него дела. Он спокойно говорил о том, что на него все орут чуть ли не матом. Лариска рассказывала, что он быстрее хочет вырасти и уйти из дома. Вероятно, получится: он толковый, хорошо учится, но никогда не тянет руку, хотя всегда знает правильный ответ. Мог бы уже столько пятерок получить, если бы решился сказать! Как это знакомо! Ему нравилось слушать тяжелую музыку и читать страшилки. Он закончил музыкалку по классу флейты с красным дипломом и сказал, что этот терроризм подорвал ему нервы: он стеснялся выступать перед аудиторией, а концерты и экзамены всегда были пыткой. Когда Лариса попросила ее позаниматься с Данькой английским, она сказала, что его надо заинтересовать. Против ожиданий он заинтересовался, причем его учительница была уверена, что абсолютно ничего для этого не делала. Но Данька оказался таким сообразительным и ответственным, что с ним приятно работать. Пожалуй, единственный ученик с золотой (в прямом смысле слова) головой.
Номером третьим был Максим, но о нем сказать особо нечего. Благополучная семья, состоятельные родители, заботливая бабушка, куча других репетиторов, потому что он ничего не понимал даже в русском и в школьной программе вообще. Зато умел болтать ни о чем и пересказывать тупые сериалы, рассказывать пошлые анекдоты и действовать на нервы, сам того не желая. Полгода она учила его читать, и когда он в этом преуспел, перестал ходить на английский, не предупредив о своем решении. И родители тоже об этом не заботились. Не пришел и все. Зато когда она по ошибке дала ему меньше сдачи с пятисот, мама сразу позвонила и спросила: «У вас репетиторство двести рублей, а не сто пятьдесят?» Если бы сразу сказал, что перестанет приходить, она бы отпраздновала – избавление от тупеньких всегда приятно, и ей еще предстояло в этом убедиться.
Так прошел первый год после института – репетиторство за сто пятьдесят рублей в час, три  калеки четыре раза в неделю в лучшем случае, и это не слишком поправляло материальное положение, особенно, когда детишки забывали отдать деньги, что случалось часто. Если бы ей нужны были только деньги, она бы не взялась за это. Ей вообще ничего не нужно от этой работы: детей она не любила, осознание себя учителем и благодетелем не повышало самооценку, денег не приносило… просто все эти ребята были детьми знакомых и друзей ее родителей или старшей сестры. Неудобно отказать. Потому и оплата такая смешная и совершенно не ощутимая. Пока она ничем другим не занята – можно помочь знакомым, хотя она не понимала, зачем: Наташка со школьной программой вполне справлялась, а остальное ей ненужно; Данька тоже со всем справлялся, только заинтересовать его надо… Максим – другое дело, тут банальная тупость. В первый год учительства она еще верила, что все дети хорошие и умные, если им нормально и терпеливо объяснить. Но оказалось, все не так просто.
В следующем году все изменилось. Наташка с Данькой остались, причем Наташа стала приходить два раза в неделю. Энтузиазма не прибавилось, но она стала чуть взрослее и усидчивее. Они научились терпеть друг друга даже с видимой симпатией. Данькины успехи радовали. Он перешел в другую школу после окончания музыкальной, а там английский только начинался, разумеется, с алфавита, а потому Данька был лучшим в классе, и одной лишь школьной программы ему стало мало. Появился и Данькин друг – Никита. Знакомиться с репетитором его привела мама. Дежа вю: Максима тоже привела мама, причем очень похожая на Никитину. И Никита оказался таким же тупеньким, да еще и очкариком.
- Может быть, он вовсе не тупой, а просто не видит? – предположила ее мама.
- Мам, ты меня учишь работать со слепыми?! – справедливо взорвалась она. Нет, слепой и умственно отсталый – это разные вещи. Естественно, первое время она винила во всем себя, памятуя о дидактических проколах с Наташей, на которой она ввиду своей неопытности ставила эксперименты. Но позже она стала понимать: если Даньке и Наташке – тоже не вундеркиндам – достаточно два-три раза объяснить, чтобы они поняли, то Никите мало и пятнадцати. Чья тут вина? Мама умная, математик по образованию, работала в школе, но потом ушла, ибо денег не хватало. Отца у Никиты нет, мать растит его одна, что по ней очень видно, в отличие от Ларисы: выпрямись, не горбаться, так не сиди… она держит все под контролем, все решает и везде успевает. Типичная женщина двадцать первого века. А Никита – типичный мальчик нашего времени: вялый и апатичный, пересказывающий бабушкины сплетни, но едва ли решающий хоть что-то самостоятельно. Работа заключалась в том, чтобы сделать домашнее задание и подготовить его к уроку в школе. Задания в рабочей тетради она писала карандашом печатными буквами, а он обводил ручкой, и даже это не мог сделать без ошибки. Ладно, ему девять лет, он слеповатый, алфавит, естественно, не помнит, слова тем более. Но оказалось, таким же образом он делает домашку по математике: мама пишет примеры карандашом, а он обводит.
- Может, он УО? – предположил ее папа.
- Да вроде мама у него не дура, образованная даже…
- А про отца ты ничего не знаешь, может он дурак.
В любом случае, это неважно. К несчастью, задания далеко не всегда были письменными: иногда надо выучить слова или стишок. И это стало самым ужасным, что можно вообразить! Даже читать с ним текст было мучительной пыткой: он как будто не видел границ предложений, не понимал, с какой интонацией читать перед точкой, не замечал смысловой группы в словах, читая их на одной ноте охрипшим противным голосом и с призвуками-паразитами, если так можно выразиться. Особенно популярным был призвук «м» - например вместо «фиш» (рыба) он читал «фишм», и тот факт что буквы «М» в конце слова не было, его нисколько не смущал. Как назло, этот замечательный ребенок ходил два раза в неделю.
Первой взрослой ученицей стала Лера. Знакомой папиного друга зачем-то понадобилось заниматься английским. Она позвонила в начале сентября, сказала, что ей 22, что занятия в школах английского языка обходятся чуть ли не в 10 тысяч ежемесячно, и ей надоело выкладывать сумасшедшие деньги. Лера ездила на собственной машине, жила отдельно от родителей и работала на четырех работах. У нее экономическое образование, и все работы связаны с бухгалтерией. Английский нужен не для работы, а для удовольствия.
Она пошла встречать Леру на остановку. Увидев подкатившую к ней машину, она села, не будучи до конца уверена, что это именно Лерин авто. За рулем черноволосая девушка в джинсовой мини-юбке, в салоне играл громкий клубняк, а на заднем сиденье тявкал мелкий, одетый в розовую жилеточку пес по имени Дилан. Новый пассажир ему понравился, что крайне удивило Леру. Пришлось взять его домой, причем нести на руках.
Уровня Леры она сразу не поняла, но, вероятно, он не слабый: пару раз Лера ездила в Америку и вполне успешно общалась с местными, читала книги в оригинале и смотрела фильмы без перевода. Об одной из таких книг она поведала своему будущему репетитору:
- Такая классная книга, знаешь! можно над каждой страницей хохотать!
Даже без этого критерия классности она поняла, что перед ней очередной инопланетянин. Едва открыв дверцу машины, она уже все поняла. Однако что делать с такой продвинутой ученицей и что собственно этой ученице надо, так и осталось загадкой. Она пыталась впихнуть ей книги на английском, чтобы обеспечить первое занятие темой для обсуждения. Смотреть вместе фильмы и брать за это деньги она не собиралась. Париться с грамматикой… а надо ли это Лере? Та сама не знала, что ей надо.
Первое занятие они смотрели докфильм о «Металлике». Лера не имела ничего против тяжелой музыки, ибо по-настоящему не любила никакую: она ходила в клубы и танцевала под всякие ремиксы, ей все равно, что там крутят. Но с тяжелой музыкой она знакома, так как у нее есть «тяжелые» друзья.
- Но мне так и не ясно, что с тобой делать, - сказала она.
- Давай ты мне дашь какой-нибудь тестик, потому что я уже давно нормально не занималась и свой теперешний уровень не знаю, - предложила Лера, - говорить вообще боюсь – наверное, фразу прилично не построю.
К следующему уроку она нашла подходящий тест – для поступающих на иняз, с которым Лера достойно справилась, однако грамматические ошибки попадались. Значит, с грамматикой все-таки придется париться. На счет лексики – почитать текстики и отработать новые слова, потому что именно в литературе можно встретить разом и лексические новшества, и грамматические структуры и вообще, она наилучшим образом отражает современное состояние языка, если уметь работать. Ну и под занавес – посмотреть-послушать что-нибудь. Однако в последующие занятия до занавеса не доходило – за полтора часа успевали только грамматикой позаниматься и текст прочитать-перевести. Разговора не получалось: она говорила на английском, Лера отвечала ей на русском, что ее жутко бесило – разрываешься на два фронта, не концентрируешься должным образом и не погружаешься в языковую реалию. Разговор слепого с глухим. Чего Лера стеснялась – непонятно. Занятия были крайне нерегулярными: то Лере не удавалось уйти с работы в 11 утра (а ей приходилось рано вставать, что она терпеть не могла, ждать ее, но в последний момент звонил телефон и тебе любезно сообщали, что можно было не ломать день, который уже сломан).
Однажды Лера привезла к ней Веронику – губастую крашеную блондинку, которая надумала поступать в политех то ли на туризм, то ли на менеджмент и, естественно, нужно было сдавать английский, который у Вероники остался на уровне пятого класса. После занятия с подругами у нее весь день раскалывалась голова. Лера предложила заниматься с ними двумя, но она отказалась: вам охота за те же деньги получать пятьдесят процентов внимания?
- Но можно же по-другому построить урок, - высказалась Лера.
 Все горазды учить как уроки строить. И привозить новых учеников, не предупредив и не спросив – нормально ли? да эта еще не решила куда поступать и что с ней делать…
Разумеется, 500 рублей за полтора часа – лучше чем 250, но и здоровье желательно поберечь. Чего ради упираться? Надо Веронике заниматься – доедет и сама, не край света. Но Вероника не доехала: в последний момент написала смску, что не сможет. Хорошо, что еще не успела вылезти из кровати - отключила телефон и заснула опять. Больше Вероника не звонила. Однако нужно было выцепить у нее книгу, которую несостоявшийся репетитор всунула по доброте душевной. Она решила раз и навсегда взять за правило: никогда не давать свои книги малознакомым людям, которых возможно и не увидит второй раз. Тем более чужие книги. Выждав пару месяцев, она позвонила Веронике и напомнила, что та заныкала ее учебник. Вероника сразу же продолжила встретиться завтра на остановке в шесть вечера.
- Я тебе позвоню ближе к делу, - пообещала она.
На следующий день уже без десяти шесть пришлось ей самой звонить Веронике, ибо от той никаких сигналов не поступило.
- Давай, да, щас приду, - словно делая великое одолжение, пропела недоученица.
Она шла на остановку, кипя от ярости. Она давно не понимала людей, и пора уже перестать беситься по этому поводу, но больше злилась на себя, на свою глупость и широту души. Свое же добро приходится выколачивать, и возвращают его с таким апломбом, будто от себя отрывают. Безумный мир!
Вероника стояла на остановке и казалась более привлекательной при свете фонарей, нежели при дневном. Блондинка, в сапожках и короткой курточке – ничем не примечательная современная девчонка.
- Я не звоню, потому что все-таки решила не поступать в этот институт, - улыбаясь, сказала она, словно встретившись со старой подругой, - платить много даже за подготовительные курсы, и еще не факт, что поступлю, да и учиться, наверное, будет тяжело… я раньше на визажиста училась – в общем, тут совсем другое дело! – она опять улыбнулась. Казалось, без Леры она чувствует себя раскованнее. – Я уже начала заниматься по твоей книге, мне даже понравилось, я что-то понимаю!
- Это радует, - отозвалась она, - литературы сейчас много, продолжай, вдруг пригодится.
На этом они и расстались, пожелав друг другу удачи.
С Лерой же ситуация вышла следующая: однажды, после серии динамо, она пообещала приехать в четверг в час дня. Поскольку Лера все время опаздывала, репетитор по привычке подождала минут двадцать, но по прошествии получаса решила позвонить, потому как в три ей самой нужно быть в городе, у нее тоже есть своя жизнь и свои дела.
- Да, сегодня точно приеду, я помню! – сказала в трубку Лера.
- Хорошо, что помнишь, только сегодня уже ни к чему, извини – мне надо уезжать.
- А разве мы не на два договаривались? – нерадивая ученица казалась очень удивленной.
- Нет, на час, я еще два раза повторила это, - она понимала, что тон ее ледяной и жесткий, но ничего не могла с этим поделать. Да и нужно ли?
- Я не знаю, что на это сказать… - призналась Лера.
- Тогда до следующего раза. Звони, - а что тут скажешь?
- Ладно, пока…
И больше она не звонила.
Это было хорошим уроком. Во-первых, не надо разбрасываться книгами и прочими материалами, раз уж преподавание теперь становится работой и вообще,  она – лингвист! Во-вторых, всегда нужно соблюдать дистанцию, что со шкетами, конечно, проще – этим давно не позволяла обращаться к себе по имени, а только по имени-отчеству. Значит надо выработать какой-то стиль общения со взрослыми и не робеть. Третье: не браться за дело при отсутствии четкой цели. Четвертое: сразу оговаривать, что  и как делать, и эта инициатива должна исходить от преподавателя – не надо ждать подсказки от учеников. Им – лишний повод усомниться в ее компетенции, ей – лишняя нервотрепка. Никому нельзя позволять сесть тебе на шею и диктовать, что делать - это закон. С одной стороны со взрослыми проще потому, что не тратишь время на дисциплину и не заставляешь их что-либо делать – они знают, зачем пришли и за что платят. Но с другой стороны, они в состоянии оценить качество преподавания и талант учителя. А, следовательно, важно сделаться качественным и талантливым. Все мы – лишь продукты, готовые к употреблению, все мы что-то продаем. Проституция рынка труда, чтоб ее…
Складывалось впечатление, что Лере просто хотелось пообщаться с умным человеком. Она жила с парнем, который не мог двух слов связать без мата, но, видимо, общаться ей с ним не приходилось, поскольку работала, как лошадь, и приходила домой в девять вечера. Он жил в ее квартире, за ее счет, пользовался ее машиной без предварительной договоренности – зачем она это терпит? Или любовь настолько зла? многое в инопланетянах так и оставалось неясным, но она все равно задавалась бесполезными вопросами. Лера – обычная девушка, которая не может быть одна? Но ведь общения хватает и на работе, если она там торчит целыми днями… зачем тогда этот Женя? Зачем так примитивно держаться за штаны? Лера не жалела денег на частные уроки и готова была платить даже за совместный просмотр концертов «Металлики», обсуждение интересных текстов и за отвлеченные беседы. Она была типичной дочкой богатых родителей, которая не верила, что можно учиться в институте бесплатно, хотя у нее хватало трудолюбия и усердия готовиться к вступительным экзаменам, и вообще с волей у нее порядок. Но все портят стереотипы и общество. Как горько – видеть образованного и неглупого человека, загубленного какой-то дурью и считавшего, что это нормально. Ладно, если бы он был посредственностью и так непроходимо туп, что и взять с него нечего, но здесь - потенциал, реальная возможность сложиться иначе, стать лучше, раскрыться… а может, им проще быть как все? Не каждому нужно раскрываться – таскаешься каждый день на работу, возвращаешься домой, пялишься в телик, сидя рядом с человеком, с которым не о чем говорить, готовишь ему ужин, делишь с ним постель, а утром опять на работу. Машина, квартира, приличные деньги, родители строят дом за городом, мужик есть какой-никакой. Вот и все, что нужно для счастья. Они и не представляют, что может быть иначе. Они, возможно, чувствуют, что не стали бы счастливее – ведь иначе не значит лучше. Так стоит ли задумываться? Знание делает человека свободным, но несчастным, согласно Ремарку. Они же внушают себе счастье, закрыв глаза на всякие иначе.
В октябре появилась старшая девочка, Юля, которую надо было готовить к ЕГЭ. Ей 16 лет, ответственная и серьезная, больше всего боится не поступить в институт, но при этом без ботанической паники. С ней интересней всего: уровень требовался приличный, у самого учителя была возможность развиваться и узнавать что-то новое. Юля оказалась отличницей по английскому и это немудрено: единственное, что в школе делают – читают и переводят. Она знала достаточно слов и вполне нормально знакома с грамматикой, однако разговорная речь и понимание на слух напрочь отсутствовали. На этом при поступлении летели все из очень средней школы. С таким учеником скучать не приходилось: и задания для аудирования выдумывать из документальных фильмов о «Металлике», и грамматику подтягивать серьезно, а для этого тянуться самому. В общем, Юлька стала настоящем спасением от деградации, стала тем, кому пригодились ее знания, и ради кого стоило работать.
Почти сразу после нее появился Вадим – десятилетний мальчик, чей отец сидел в тюрьме за распространение наркотиков. У него хорошая мама и сестренка. Все ребята младшего возраста как на подбор несчастные, полная семья только у тупенького Максима. Один из четырех. Что еще скажешь? Вадим оказался сообразительным, добрым и открытым, но очень ленивым. Он мог знать и уметь намного больше, если бы захотел. Для своих лет довольно крупный и высокий парнишка, причем симпатичный. Единственным его недостатком было легкое заикание, особенно когда он волновался, но едва ли он переживал по этому поводу.
В ноябре подтянулась средняя группа: Лешка (8й класс) и Кирилл (9й класс). Они друзья. Тот самый Леха ходил на дополнительные занятия, когда она училась на пятом курсе института, еще до Наташки. Тогда он был в шестом классе, а ее задача заключалась в подготовке его к урокам и выполнении домашнего задания. Видимо, так хорошо подготовился, что в седьмом классе не было нужды в дополнительных занятиях. В восьмом нужда опять возникла: внимание родителей переключилось на новорожденную сестренку, а Леха стал чудить на пару с Кириллом. Ему явно в тягость школьная лямка, и он тянул ее из страха перед отцом, который мог надрать уши. Ну хоть тут нормальная семья! Кирилл тоже мог ею похвастаться: у него были родители, старший и младший братья, много дядек, и он очень много времени проводил с ними и отцом. Учился, перебиваясь с двойки на тройку и обратно, грозились оставить на второй год, но его это не слишком волновало. Чисто по-человечески парень замечательный и общаться приятно. Школьная англичанка задавала только переводы текстов, даже чтения их не спрашивала. В девятом классе тексты оказались сложными и интересными. Репетиторша диктовала Кириллу перевод, а он записывал, потом сдавал тетрадь и получал пятерки. Разумеется, это не могло не насторожить Наталью Ивановну, знающую возможности своего двоечника. Она долго выпытывала у Кирилла, кто переводит ему тексты, но тот молчал, как партизан или плел что-то про папину помощь и, дескать, он сам взялся за ум и сидит вечерами со словарем.
- Даже я таких классных переводов не делаю! – Наталья Ивановна не хотела верить в чушь. Она действительно вряд ли способна сделать классный перевод, потому что у нее не лингвистическое, а филологическое образование, но директора школы это не волновало – не хватает англичан, пусть хоть эта работает, если желает. Наталья Ивановна пришла в школу еще будучи студенткой да так там и осталась совершенно не по специальности. Можно понять, почему она спрашивала только переводы, опаздывала на занятия и уходила из класса на пол-урока, дав ученикам какие-то скучные задания, скорее всего, тоже переводные. Дети этого всего не знали, но это и не имело значения: неприязнь к английскому и осознание его ненужности и так прочно укрепилось в их умах и сердцах. Наталья Ивановна никак не могла успокоиться на счет Кирилла и начала пытать его лучшего друга –Леху. Тот тоже молчал, ни выдавая общего репетитора. Однако, несмотря на пятерочные домашние задания, Кирилл все равно схлопотал тройку за триместр, что весьма обидно. Наталья Ивановна боялась проверок – если копнут поглубже, знания Кирилла оставались на том же уровне, он едва умел читать, потому что в шестом классе забросил язык бесповоротно. После тройки за триместр он тоже перестал ходить как-то вдруг, ни слова не сказав. Потом объявился в конце мая, когда нужно было сделать очередной сложный перевод на оценку. Как сложилась его судьба дальше, она не знала: либо оставили на второй год, либо сослали в ПТУ, либо работает у отца, либо в ментовскую школу…
Потом пожаловала еще одна Юля – всего на пару лет младше ее самой. Ей нужно сдавать английский при поступлении в аспирантуру. Юля заканчивала ЕНФ в том же институте, где пару лет назад она заканчивала иняз. Ездить ей приходилось далеко, но за такие смешные деньги поблизости никого не найдешь. Ездила Юля мало и вяло: на экзамене тоже требовался перевод и чтение, рассказ о себе и своей кандидатской, который можно подготовить заранее. Заниматься было тяжело, потому что уровень знаний немногим лучше шестиклассника, но поскольку Юля была взрослой, да еще почти дипломированным спецом со сложившимся естественно научным мышлением, так чуждым гуманитарному, было просто невозможно. Ей приходилось объяснять элементарные вещи и оставалось ощущение, что она все равно их не понимала и даже гордилась этим, чувствуя, что куда умнее гуманитарных словоблудов. Они – технари, ученые – делом занимаются в отличие от некоторых. Ну правда, что такое язык? подумаешь специальность – знать английский! Любой и каждый может выучить иностранный, и более того – это минимум общей культуры, а специальность – совсем другое, это серьезно. Однако даже этот минимум общей культуры оказался многим не по силам, в том числе и Юле. Ей трудно было что-то объяснить, потому как она не замолкала ни на минуту или перебивала интенсивным угуканьем, если ей казалось, что она все поняла. Узнаваемое воспитание педагогического института: городи неважно что, главное не молчи, а то подумают, что ничего не знаешь. Так большинство сдавало экзамены – методом Андрея Малахова из «Большой стирки» несло чушь с умным видом и наглой уверенностью. Юля тоже не могла заставить себя помолчать хоть секунду и послушать. А зачем тогда репетитор? – вполне логичный вопрос. Человек едет с другого конца города и платит деньги, чтобы кто-то послушал его неграмотное чтение и отправил обратно, не добившись результатов. Но особенно кошмарными были занятия по два часа сразу. После такого она чувствовала себя выжатой.
В марте появилась Аня – 32-летняя женщина, администратор в гостинице, которой понадобилось выучить английский, ибо с приезжими иностранцами приходилось общаться ей. Репетитора порекомендовала мама Вадима – они подруги. Аня когда-то учила в школе английский, но это все равно, что «лет я пять я начал заниматься гимнастикой, но вскоре бросил…». Пришлось учить Аню с начала, по учебнику для пятого класса, диалогам с переводами и самодельным упражнениям. Аня отнимала у нее больше всего времени, но приносила больше пользы и удовлетворения. Не филонила, все задания выполняла, относилась к учебе ответственно, занималась регулярно и вскоре сама заметила прогресс.
Вообще тяжело учить того, кто старше: чувствуешь дистанцию, неловкость. Аня обращалась к ней на «ты», а она не могла ответить тем же, хотя новая ученица того же возраста, что ее сестра. Звучит, наверное, дико, но со своей стороны фамильярности она больше не допустит - хватит Максима и горького опята с Наташей. А малышня – только по имени-отчеству теперь к ней обращается. Еще надо отучиться благодарить за деньги. Она просто по инерции говорит «спасибо», а никто и не отвечает. Видимо, создается впечатление, что ей эти деньги нужны, как воздух, а человек, дающий их, автоматически приобретает власть над ней и может относиться как к чму. Хватит уже. Она заработала эти деньги, она возилась с заданиями, сама их придумывала, распечатала, тратила время и краску в принтере, отжимала последние соки своей фантазии, которую могла бы употребить на писательство. Она старалась сделать что-то оригинальное и интересное, выкладывалась по полной. Они благодарить должны, что берет так мало. Хватит унижаться. Она профессионал, и это теперь ее работа, в которой недостатка не будет. Остается побороть эту дурацкую неловкость перед старшей ученицей. Если сама пришла с просьбой чему-то научить – надо учить и поувереннее.
Вот так насыщенно прошел год. Она начала ощущать себя учителем, поверила в свои силы, стала лучше понимать, что делать и как. Она зарабатывала от восьми до одиннадцати тысяч в месяц, и с ее скромными запросами это даже слишком хорошо, поэтому можно потратиться на нужные вещи. Как-то незаметно преподавание стало ее работой, и она находила в ней ряд плюсов: не нужно рано вставать, ехать куда-то, давясь в общественном транспорте, восемь часов торчать в офисе за компом рядом с ненужными людьми. Она с некоторой радостью предпочла общение с детьми общению с людьми, хотя и к детям она не чувствовала особой любви. Она вообще мало что любила в этой жизни. И мало кого. Но все-таки общение с детьми, даже самыми тупыми и противными, куда чище и радостнее общения со взрослыми. И вдобавок она сама себе хозяйка, деньги сразу в руки, и занятость минимальная. Кто еще может похвастаться тем, что любит свою работу? а ведь работа на то и работа, чтоб не любить ее, а рассматривать лишь как средство получения денег. Так же и она рассматривала свою, но из всех возможных работ эта устраивала ее больше всего. При ее образе жизни и с ее характером лучшего и желать нельзя.
Она допила кофе и посмотрела в окно. Подъехала белая «Волга» - Вадима привез дедушка. Она оставила пустую кружку на кухонном столе и пошла открывать дверь. Дворовый пес уже залился лаем на весь подъезд, встречая очередного несчастного малыша. В прошлом году ее учеников можно было разделить на три группы: 10-11 лет (Данька, Наташка, Вадим и Никита), 14-15 лет (Леха и Кирилл) и взрослые (обе Юли и Аня). Первая Юля по возрасту вписалась бы во вторую группу, но по уровню знаний относилась к взрослым, а другая Юля и Аня, в свою очередь, по уровню отнеслись бы к малышам, но по возрасту не подходили, так что взрослые формировали особое подразделение. Малыши первой группы были как на подбор из неблагополучных семей. Ребята постарше радовали домашней стабильностью и чисто мальчишеским безалаберным поведением, а взрослая группа радовала возможностью собственного развития и лингвистического роста. Теперь она отважилась бы взяться готовить человека к ЕГЭ или сдаче экзамена в аспирантуру или учить с нуля, а ведь раньше и подумать об этом не могла.
В этом году кое-что изменилось: Никита перешел в школу, где учился Данька, а значит, английский и для него начался с нуля, и пока не было необходимости прибегать к помощи репетитора.
- Уж с таким-то уровнем он и сам справится, - улыбнулся Данька, сообщивший ей сию радостную новость, - я надеюсь.
Она никогда не говорила Даньке, что Никита – тот еще тупица. Это претило педагогическому такту и чисто по-человечески нехорошо говорить Даньке такое о его друге. Пока им только десять лет, они не понимают, что значит тупой и острый, а со временем дороги разойдутся совершенно естественно. Она помнила, как это случается. Однако новость была действительно сногсшибательной, хоть празднуй освобождение!
Леха тоже не появлялся – значит, все в порядке, или Кирилл отдал ему свою тетрадку с переводами, и младший товарищ легко справляется с заданиями. Самого Кирилла и ждать не приходилось, и Бог знает, где он теперь. Первая Юля поступила в институт, и английский ей сдавать не пришлось. Другая Юля просто пропала, видимо, справившись с вступительным экзаменом в аспирантуру. Остались Наташка, Данька, Вадим и Аня. Этого вполне достаточно материально, а морально можно было оставить только Аню – от детей устала и в этом году яснее ощутила усталость. Пока были взрослые, была надежда на развитие, была иллюзия, что кому-то нужно то, что делаешь, что знания не пропадают втуне, что есть на них охотники. Обучая, учишься сам, но только если видишь отдачу. Детям ничего не надо – их привели родители, заплатили за урок и ушли. Привели отчасти потому, что больше некуда деть, а страх улицы в наши дни обострился. Отчасти потому, что нужна помощь по школьной программе. Делаешь задание и идешь на урок вперед. Эти задания можно сделать спросонья и даже с закрытыми глазами, они не требуют ни ума, ни практики, ни сноровки, ни каких-то дополнительных знаний. Не требуют подготовки к уроку. Она делает задания для пятого класса и получает за это двести пятьдесят рублей. Она терпит этих детей час, а они терпят ее – всего лишь очередную тетку с никому ненужным английским. Она чувствовала себя талантливым художником, который вынужден зарабатывать на жизнь раскрашиванием пепельниц. Никакого профессионального роста, сплошная деградация. Разве она не видела, во что превращаются школьные учителя, талдычащие одно и то же по тридцать лет? Сослагательное наклонение кажется им подлинным ужасом, а двенадцать времен глагола – лишними энергозатратами. Больше всего она боялась стать такой.
- Ну вот, как ты поддерживаешь свой английский? – спрашивала год назад первая Юля. Она провожала ученицу на остановку, поэтому они довольно много общались помимо урока. Юле было интересно слушать байки об институте, о студенческой жизни, об английском, о том, как сдают экзамены… вероятно, она относилась к ней, как к старшей подруге, а не как к учителю. Юля от этого не расхолаживалась, ибо знала, что обратилась к ней за помощью и что придется много работать. Да и у нее хватило сил не допускать фамильярности и держать дистанцию. Этому учишься со временем, даже если поначалу возникают проблемы.
Юле тяжело понять, как можно поддерживать английский, работая только с малышами, не общаясь с иностранцами и не связывая жизнь с аспирантурой или с каким-то иным продолжением обучения. Ей же было непонятно, как английский можно не поддерживать, если он валится на тебя буквально из каждой песни, если с появлением двд смотреть фильмы в оригинале уже не проблема. Это раньше, когда она училась на первом курсе, в бизнес-центре сидел молодой симпатичный пират, привозивший кассеты на английском и переписывающий их на двух видеомагнитофонах за умеренную плату. Полки книжных магазинов буквально ломились от англоязычной литературы по приемлемой цене. Она же смотрела не только предсказуемые голливудские фильмы, где по видеоряду можно догадаться о многом, но по большей части документальные фильмы о рок-группах или интервью, где видеоряд почти не менялся и никак не помогал воспринимать информацию. К таким фильмам перевод не предусмотрен, они записаны в качестве бонусов на концертных двд или валялись в сети в виде низкокачественных бутлегов. Она с ужасом думала, сколько из мира музыки прошло бы мимо нее, не знай она английского. Можно не читать тексты, если понимаешь их на слух или читать только фрагменты, которые не понимаешь. Можно узнавать столько нового о группах или обо всей истории рока, смотря докьюментари и всякие бонусы и экстры к концертам. Конечно, общения не хватает – иногда хочется поговорить по-английски, но не с кем. Наверное, если она вдруг попробует, на скорости речи и ее богатстве сразу отразится языковой застой, но это не слишком ее пугало, ибо она не была общительным человеком даже на родном языке. Языки учила не для того, чтобы уехать заграницу, выйти замуж за иностранца и устроить жизнь получше. Учила потому, что не могла не учить, потому что это ее. Потому что это открывает новые горизонты, новые миры и понимание другого народа. Чувствуешь себя другим человеком, говоря на другом языке или попадая в другую языковую реалию. Открываешь иного себя  - вот зачем это нужно, вот что для нее самое главное.
- Читаю, смотрю фильмы, слушаю музыку и разные интервью музыкантов, к урокам готовлюсь, - отвечала она, понимая, что звучит вяло, ибо толком не знала как ответить на глупый вопрос. Однако учителю надо быть готовым прежде всего к глупым вопросам.
Похоже, Юлю ответ не убедил. Надо было ответить так: у меня не тот уровень, который нуждается в поддержании! Но это слишком пафосно, да и наглая ложь – любой уровень нуждается в поддержании, даже самый высокий. Все уходит, если перестаешь этим заниматься. Пальцы не слушаются, если долго не играешь гаммы, мышцы становятся вялыми, если долго не тренируешься, слова с трудом связываются в предложения, если долго не пишешь и с трудом находишь нужные, если долго не говоришь. В прошлом году, пока были две Юли, какое-то время была Лера, поддержку уровня можно было совмещать с работой. В этом году такого не предвиделось, а значит, надо было что-то делать самой, но не хотелось. Работа связана с инглишем – глупо тащить его в досуг. К тому же, пару лет назад она начала учить немецкий и чтобы постоянно находиться в этой языковой среде, даже музыки стала слушать больше немецкоязычной. Понравился их лающий жесткий говор, четкая речь и резкая гитарная музыка с индустриальными элементами. И многие слова стали понятны, и даже связывались в предложения. Это ни с чем не сравнимый кайф…
Вадим задержался – дедушка долго не ехал, ожидая звонка, а Вадим не звонил, потому что заранее сказал деду: приезжай через час, как обычно. Она чуть не рехнулась, пока заставила его выучить какие-то несложные слова, которые он скорее не хотел запомнить, нежели не мог. Конечно, это было не такой пыткой, как учить слова с Никитой – Вадим куда веселее и сообразительнее, но твердить как попугай одно и то же само по себе мучительно. О каком прогрессе тут речь! Она знает, что от ее в прошлом блестящего произношения уже почти ничего не осталось – она так безбожно коверкает слова, чтобы эти малявки хоть как-то понимали, хотя такой подход методически неверен. «Эти методисты уже всех достали, - говорила француженка в универе, - они настолько оторваны от школы и от живых детей, что могут позволить себе погрузиться в теории и промывать мозги другим». Она права, разумеется – педагогика в университете, это совсем не то, что прикладная педагогика в школе.
Как дальше пойдет вечер? В прошлом году был бы еще кто-нибудь, а то и парочка. Она тогда уставала и потом долго лежала на полу, выпрямляя больную спину и слушая megahertz. В этом году она работала дня три или четыре в неделю, и эти рабочие дни не столь густо заполнены. Вот сегодня уже свободна. Можно потренироваться, потом принять душ и поесть. Суп на завтрак в семь вечера – смешно, не правда ли? но для нее это было в порядке вещей и те, кто с ней жил, давно к этому привык. А вот после завтрака наступало самое отвратительное время и длилось до полуночи. Она жила ожиданием ночи, когда отец и мать улягутся спать, и все надоевшие звуки стихнут. Как же ее раздражает звон посуды через стенку (ее комната зажата между кухней и гостиной, а прямо перед дверью – коридор, напротив - ванная). Слышно абсолютно все: телевизор из гостиной и вечное бряканье на кухне. Порой ей казалось, маме вовсе и не за чем быть там так часто – она ковыряется больше по привычке, находя себе всякие мелкие дела, моя посуду излишне часто и постоянно что-то роняя и грохоча. Будто специально! Она знала, что это не так – мама ее любит и меньше всего на свете хочет причинять ей беспокойство, но порой мы так охотно и легко на все раздражаемся…
Эти мучительные часы она проводила за компьютером, делая задания для Ани, редактируя старую писанину, просиживая в интернете или смотря какой-нибудь фильм. Она скачивала фильмы пачками и многие еще не смотрела – они висели в памяти машины мертвым грузом или превращались в болванки и хранились в бумажных конвертах, в большой коробке. Иногда в комнату без стука заходил папа, что ее раздражало. Ему просто хотелось хоть раз в сутки увидеть дочь. Говорить им не о чем, делать ему в ее комнате было нечего, однако он заходил, гладил ее по волосам, а она, не отворачиваясь от монитора, ждала, когда он уйдет. Она терпеть не могла, когда смотрят через плечо, поэтому сворачивала все окна, и папа ничего не видел кроме винампа и заставки на рабочем столе. Он подходил к окну и смотрел во двор, хотя из гостиной точно такой же вид. Или садился на кровать и задавал какие-то глупые вопросы. Ее жизнь интересовала его, но была слишком непостижима: внешне ничего не происходило – по крайней мере, такого, о чем он не знал или не мог догадаться, а внутренний мир дочери, похоже, пугал его, и он не стремился к нему приобщиться. Прошли времена, когда он упрекал ее в утаивании своих рассказов – прочтя некоторые, он надолго лишался чувства душевного равновесия. Едва ли он понимал, насколько чужим человеком стала для него собственная дочь. И она с тоской смотрела на него, думая: вот, девушки стремятся выйти замуж и ради чего? Чтобы жить как минимум вот так, как папа с мамой – это идеальная модель семьи, но все равно до тошноты скучная. А потом нарожать детей, отдать им все свои соки, все силы, дни и ночи, годы и десятилетия. Дети – это навсегда, это вечная проблема, а радости – если еще найдется чему радоваться. Чтобы просто не быть одиноким, холить мысль о старости? А потом этот со всех сторон положительный ребенок вырастет и станет совершенно чужим, на век закроет свое сердце от родительских глаз или заявит, что ценнейший дар, которым наградили его родители – дар жизни – не очень-то ему и нужен. И ты, вероятно, чувствуешь себя ужасно одиноким и доживаешь свой век с родными, но чужими людьми… потому что за долгую жизнь все меняются и, увы, не равномерно и не в одном направлении. И тот, кто вчера был родным, завтра может стать почти инопланетянином. Ей было жаль отца: казалось, в собственной семье ему уже не было места, особенно когда жена и дочь ушли в православие, а он остался на перепутье. Он сам не желал сделать шаг навстречу Богу и семье. Видимо, если глубоко не задумываться, его все устраивало, а значит и жалость – чувство неуместное. Но иногда он казался таким потерянным и чужим, что сердце сжималось. Вот зачем он каждый вечер заходил в ее комнату и вел себя так же потеряно и неуместно? Неловко на это смотреть и даже быть здесь не хочется. А ведь в детстве ближе отца никого не было. Все называли ее папиной дочкой, потому что она все время была при отце и внешне походила на него – та же светлая белорусская порода. Отец возил ее в детский сад, и если ей вдруг не хотелось туда идти, увозил обратно домой, не в силах доводить ребенка до слез. Ей никогда не хотелось в этот сад, но истерики устраивала крайне редко, чтобы не расстраивать папу, и бабушку, которой потом весь день придется приглядывать за ней, вместо того, чтобы заниматься домашними делами. С восьми лет папа возил ее на английский к такой же вот двадцатипятилетней дамочке, какой сейчас стала она сама. И та дамочка тоже нигде не работала после института, давала частные уроки. И именно она сумела не загубить ее интерес к языку, а найти правильный подход и многое дать ей. Да, если бы все думали только о с личном развитии – никто бы не занимался детьми. Но ведь должен же кто-то это делать, правда? Но желательно не тот, кому больше делать нечего, а кто способен. Маргарита была способна, а она… кому судить об этом? После английского папа забирал ее в спортзал, где уже не проводил тренировки, но общался с другими тренерами и мылся, а она ждала его. В этом спортзале прошло полдетства. Она любила бегать по уродливому желтому ковру, завязывать узлом лохматые канаты и качаться на них, как на качелях, висеть на турнике, бить по мешку и лазить по шведской стенке, бегать туда-сюда по голубой доске, на которой качают пресс и кувыркаться. Со временем она научилась взбираться по канату, но долго не могла научиться спускаться – сил не хватало, веревки толстые, неприятно трут ладони. Как правило, она отпускала руки и падала на желтый ковер, в последний момент ухватившись за канат. Было весело, и никто не мешал. Она с детства любила быть одна.
Наконец наступила полночь. Родители улеглись спать. Она вышла в коридор и увидела бледные отсветы от телеэкрана на темных стенах коридора. Папа смотрел телевизор до часу ночи или дольше, если не мог заснуть, а маме это не мешало – она так уставала за день, что проблем со сном не возникало. Ежедневная беготня по магазинам, крутня у плиты, вязание, уборка там и сям (пару дней не почистишь ванну – зарастает накипью от воды!). Ей же ни до чего не было дела, она не видела даже слоя пыли в своей комнате, а носиться с каждым углом даже такой маленькой квартиры просто не додумалась бы. Родители знали, что когда она останется одна, квартира зарастет в грязи. Не сказать, что бы она была такой уж неряхой – ей просто трудно помнить о мелочах и жить ими. Мама это знала и не в чем ее не упрекала. Она порой забывала помыть посуду, даже когда обещала, и это ей прощали. Мама часто говорила, что в молодости ей казалось, она рождена для чего-то грандиозного и определенно большего, чем домохозяйственная жизнь в замужестве. Она никогда не хотела замуж и не любила детей, но появился папа, который очень ее любил, и грех не оценить такого человека. «Я поняла, - говорила мама, - даже в свои глупые девятнадцать лет, что такой любовью пробрасываться нельзя». И она вышла за папу, родила трех детей. Как и все, работала по восемь часов на заводе целых шестнадцать лет, «высидела» квартиру и пенсию. Мама носила туфли на каблуках и вязанные свитера, у нее всегда был безупречный макияж и маникюр, модная в те времена химическая завивка а-ля Анжела Дэвис и работа в коллективе полном сплетниц и завистниц казалась ей вполне нормальной. Так жили все, так было положено, и она даже не задумывалась, что могло быть иначе. Отец никогда не работал таким образом: для него восьмичасовой рабочий день был неприемлем, он «свободный художник»: то детская спортивная школа, то бар в Крапивне, то базар, где разгружал арбузы с семи утра до одиннадцати вечера, то автобаза, то заправка, то офис с должностью младшего директора, где нужно было только появляться время от времени. А потом опять детская спортивная школа, из которой ушел после рождения младшей дочери. Все дороги ведут в Рим. За пятнадцать лет его отсутствия многое изменилось, в первую очередь дети. На тренировке вместо привычных двадцати пяти человек от силы пятнадцать и в основном азербайджанцы, узбеки, таджики, грузины… русские сидели перед компьютерами, отращивая животы. Мальчиков приводили мамы-одиночки, чтобы хоть чем-то их занять. Мамы же и уводили, когда мальчикам переставало нравиться, когда они понимали, что надо трудиться, что спорт -  не одно сплошное удовольствие.
- Никому ничего не надо! – папа хватался за голову, не в силах понять, вспоминая свою юность, когда он фанатично тренировался и готов был целыми вечерами пропадать в спортзале. Тогда за спортом приглядывало государство, выделяло деньги на соревнования и награждение, на форму и помещения. Сейчас все делали родители и тренеры, у которых не было денег, а при виде такой отдачи не оставалось и желания что-либо делать за зарплату в три тысячи. Отец был подавлен, и она его понимала. Слово гордое «учитель»!
Как-то на первом курсе в аудиторию зашла девушка из деканата, назвала ее фамилию и спросила:
- Ваши родители работают в сфере образования?
Она кивнула, и девушка пригласила ее в деканат, а там вручила красивую грамоту с просьбой передать родителю. В честь дня учителя. И в этой грамоте была такая фраза про слово гордое… приятно, хоть и чушь собачья. Слово может и гордое, а что с людьми сделали, во что превратили это слово и саму профессию?
Она закрылась на кухне и включила конфорку под чайником. Сколько денег папа угрохал на ремонт! И еще дешево отделался… все, что у него оставалось, все накопления на черный день. Трудно ему решиться жить без гроша за душой, но православная мама убедила его, что так правильно. Удивительно, что согласился. Вероятно, больше из иных соображений: когда-нибудь младшая дочь останется в этой квартире одна, и ей уж не придется ломать голову и изыскивать средства на ремонт, а можно будет просто жить. Если ей вообще светит такое – просто жить… уж кто-кто, а папа меньше всего в этом уверен. Что ей вообще в жизни светит? Удачно выйти замуж, с ее-то характером и умом да при таком образе жизни – вряд ли. Найти хорошую работу с инвалидностью и отсутствием мирских амбиций? Тоже вряд ли. Только перебиваться с пиццы на бэпэшку в гордом одиночестве. Пусть хоть квартира будет отремонтирована и не причиняет хлопот.
Она налила себе чай и вернулась в опостылевшую комнату. Рабочий кабинет и спальня. Классная комната и спортзал. Здесь она засыпала и просыпалась, здесь проводила свои дни, занималась с учениками, играла на синтезаторе, читала книги, слушала музыку… все здесь, безвылазно, каждый день, изо дня в день.
Как противно – подгонять дела под внешние факторы! пока родители бодрствуют – сидим за компьютером, не выключаем музыку, а соответственно, занимаемся тем, что не требует большой концентрации, ибо под музыку все-таки трудно сосредоточиться (например, читать книги на английском). Едим, смотря какой-то фильм, чтобы не терять времени. Музыки в жизни столько, что она порядком надоедает и уже даже не хочется ничего нового. А все самое интересное и вдумчивое остается на ночь – читать, играть, заниматься немецким. А ночь такая короткая! И в эти жалкие шесть часов надо впихнуть все, что в этой жизни дорого! Большая же часть дня проходит, чтобы пройти – без смысла и без следа.
Тяжело признаться, что все мешают – все люди, весь мир. Все самое важное свершается в одиночестве и понимается с ним же. Десять школьных лет она просидела одна – училась на дому. И тогда была предоставлена самой себе, потому что все работали. Тогда и режим был традиционным, тогда и не было потребности в великих свершениях. Только сиди у окна и жди учителей, а потом делай домашку, смотри видик и играй на пианино, что она терпеть не могла. Потом пять лет выхода в свет – институт! Сначала было занятно, в новинку. Потом стало тяжело, потому что много нагрузок. Потом прискучило, потому что люди оказались не такими хорошими, какими она считала их сначала (как узнать людей за десять лет затворничества?). Потом осточертело и стало все тяжелее выходить из дома и заставлять себя жить в этом мире, погружаться в его болото, втягиваться во что-то ненужное и неинтересное, а порой и  омерзительное. И вот, все вернулось на круги своя: она опять сидит у окна и ждет - только не учителей, а учеников. Они приходят и уходят, а она остается. Странно думать, что когда-нибудь они вырастут, уйдут из ее жизни навсегда, и на ней время оставит свои следы. Она уже не чувствует себя ребенком, хотя еще год назад было не так. Годы идут, жизнь с ними, где-то там, за окном. А она здесь. Все та же. Одна.
Вчера начала читать «Призрачного всадника», заказанного через интернет. Возможно, литература не даст ей деградировать. Пишет ударник и поэт группы «Раш» Нил Пирт. Она услышала об этой книге год назад, когда смотрела концерт  Godsmack на двд, купленном в подарок подруге. Концерт был почти акустическим, музыканты много общались со зрителями, и одна девушка задала группе вопрос: что вдохновило вас на написание песни Serenity? Салли ответил: книга Нила Пирта, ударника великой группы Раш (Салли с детства играл на ударных, поэтому к барабанщикам особое почтение и, как следствие, – разнообразная ритмическая секция). Эта книга, - рассказывал, Салли, - о том, как человек справился с потерей жены и ребенка посредством одинокого путешествия через всю страну, на мотоцикле. О своем путешествии он написал книгу. Она очень грустная, красивая и навевает подобные мысли…
После рассказа Салли ей захотелось прочесть «Призрачного ездока», но, разумеется, найти книгу на прилавках магазинов не представилось возможным. Пыталась отыскать в интернете, но там предлагали только купить, а не скачать. Купить что-либо через интернет она тогда не решилась. А год спустя, подключив безлимитку и потратив кучу времени на поиски подходящего интернет-магазина, заказала эту книгу. Разумеется, в оригинале – вряд ли ее вообще переводили, это явно не для широкого круга читателей. Вероятно, о ней знают поклонники «Раш» или рокеры, свободно владеющие английским.
Книга написана просто и понятно, но при этом образно и красиво, канадские пейзажи напоминают русские, читать приятно – как что-то родное. И в то же время то, о чем Нил пишет ужасно болезненно: как погибла его дочь, а потом жена умерла от горя. Читая, что  он пишет о себе и как справился с горем, она в очередной раз осознала, как здорово быть творческим человеком. Он превратил свою боль в прекрасную книгу, а не дал ей власти над собой. Пусть это случилось не сразу, но он знал верный путь. Музыка, записи, путешествие, в которое отправился один, не побоявшись одиночества (ведь принято бежать от боли в социум, а он поехал ей навстречу). Вывез свою «маленькую бедную душу на прогулку». Эта дорога его исцелила, вернула к музыке, к жизни, а жизнь подарила ему новую семью, новых любящих людей. А пока… этого еще не случилось, и ей приятно погружаться в эту щемящую атмосферу дорожного одиночества, страшных воспоминаний, осенней канадской природы (озера, леса, ели, свинцовое небо, безлюдные трассы)…
Когда читать надоедало, она ныряла в интернет, искренне жалея о потраченном на него времени, о сведенных мышцах, об уставших глазах и больной спине. Ужинала часа в четыре утра, а потом либо играла, воскрешая в памяти забытые видения, либо что-то писала, либо ходила из угла в угол по надоевшей комнате и о чем-то размышляла или говорила шепотом сама с собой или с воображаемыми собеседниками.
Как было бы замечательно вывести свою бедную маленькую душу на такую вот прогулку! Разумеется, Нил Пирт сделал это со своей душой не для того, чтобы написать замечательную книгу, а чтобы выжить. Слава Богу, с ней ничего подобного не случилось – просто хотелось побыть одной, выбраться из этой комнаты и не на пару часов, а хотя бы на пару дней, отдохнуть от родителей, от себя самой в этой обстановке. Отключиться от времени и своей жизни. Вовсе не быть. Наверное, это странно – хотеть не быть. Принято ведь хотеть быть где-то, с кем-то, а для этого надо быть живым, то есть попросту быть. А как бывает, когда тебя нет? Отключиться от жизни на какое-то время, а потом с новыми силами вернуться и продолжать быть. Но это ведь настолько нереально, что даже не представить. Поэтому хотя бы о таком путешествии можно помечтать. Но чтобы совершить его, нужно иметь мотоцикл и необходимые физические возможности. У нее ничего этого не было. У нее не было какой-нибудь тети в каком-нибудь другом городе, которая была бы рада приютить ее на недельку. Вся родня, ее семья ютилась здесь, в этом районе, и от него не убежать. Некуда бежать. Не было и далеких друзей, притом настолько близких, чтобы можно было напроситься в гости. Да вряд ли бы она это сделала, даже если была бы возможность. Всю жизнь боится кого-то стеснить и кому-то помешать, а гости только это и делают с успехом. Не было даже секретного местечка, куда можно прийти хоть на полдня и остаться в одиночестве, но со всеми удобствами. Сейчас осень, какие удобства? В лесу или на крыше точно никаких, да на станции долго не просидишь, примерзая к лавке слушая поезда… единственное, куда она могла убежать  – в мир собственных сказок, стихов и песен, но она чувствовала себя слишком опустошенной и разбитой, чтоб создать очередной такой мир. По крайней мере, сейчас…
В шесть утра она выключала компьютер и ложилась спать. Еще один день закончился.

2010