Танки на крышах. Ч. 1, гл. 11

                                Г л а в а   11

         Как хорошо и спокойно живется, когда не знаешь ни шиша! Просто свято веришь в то, что говорят другие, и этого вполне достаточно.
         Раньше по «ящику» раз в неделю регулярно показывали «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады», и так оно заводило! Мелодия! Ритм! А одеты как! Почти раздеты. Но теперь-то я с английским. Прислушался и понял, что истинные песни, как золотые крупицы в куче песка. А остальной «песок» можно разделить на две отдельные кучи. Одна – это песни с такими же идиотскими словами, с какими и у нас сейчас пишут для 12 – 15 летних оболтусов, у которых уже прорезались первые волосы на лобке, но еще не треснуло извилинами серое вещество. Главное, чтобы было подо что потрясти «батонами». А другая куча - это религиозные песни, фактически молитвы. И писались они всегда под музыку в духе времени: джаз, рок, рэп. Получается, что католическое христианство превратилось в красочное и заводное шоу? Да, это так. И два канала замбийского TV каждое утро ведут репортажи из разных храмов. 
         По воскресеньям, празднично приодевшись, африканцы идут в церковь, как на хорошо срежиссированный гала-концерт. Слушают с упоением, закрыв глаза, из которых текут искренние слезы. А потом поют хором и пританцовывают. На лицах восторг, постепенно переходящий в экстаз. Очень благодарная публика. Поэтому поток миссионеров не иссякает. Сплошные святые отцы - дистрибьюторы религиозного шоу-бизнеса. Не отважились сохранить обычное рабство, теперь приходится развивать духовное. Получается без особого напряга, потому что многовековое африканское рабство давно впиталось в кровь, жить без него они уже не могут. Главное, чтобы самим ничего не решать и не делать.
         Мне приходилось разговаривать со стариками. Все говорят, что до независимости жизнь была лучше. Бить их перестали лет 150 назад, поняв, наконец, к тому времени, что это неправильно. Трудно прививать любовь к себе вместе с религиозными устоями и призывать к всемирному братству, когда у тебя в руках «Смитт и Вессон» или кнут. И колонизаторы повели себя иначе. Каждый работник в те времена стал получать от хозяина по мешку сахара и муки в месяц на семью. Не было никакого голода. Все были довольны. Хозяин был рад, что работа идет и его бизнес процветает. А африканцы были счастливы, что можно ни о чем не заботиться, не ходить на охоту, почти ничего можно не покупать и что голод их семьям не грозит. Поэтому и засела напрочь в мозгу мысль: зачем что-то делать? Придет белый, и все даст. «О, это сладкое слово – “халява”!». Поэтому в городе валом бездельников. Просто сидят или подремывают в тенистых местах. Весь день. А если мимо проходит белый, начинают приставать и жаловаться на голод. Работы нет? Сколько угодно. Нужно только поднять свою задницу и подвигаться. Но желание вытравлено с тех самых пор, когда перестали бить.

         Госпитальная машина раз или два в неделю подбрасывала меня до одного греческого супермаркета «Мелисса», оставляла там и уезжала, поскольку возила не только меня. Магазин находился на полпути крюком к моему дому. Я закупал  продукты и отправлялся завершить крюк. Двигаться быстрым шагом занимало двадцать минут, а если был нагружен или просто лень, садился в такси. Всего пять минут с учетом перекрестков со светофорами, и совсем для меня не дорого. Ходить, правда, я вскоре перестал и без всякой лени. Африканцы не выносят вида наполненных продуктами целлофановых пакетов в руках белого, поэтому лучше и безопасней всего - спрятаться. Но черт бы побрал мою доброжелательность, помноженную на приветливость. Казалось бы, сделал каменную рожу и сиди себе, жди пока доставят. Так нет же, морда лица должна сиять!
         Однажды, в самый обыкновенный день среди недели, выйдя из супермаркета, я взял такси. На заднем его сиденье развалилась почти во всю его ширь какая-то молодая жирная баба. Я и заметил-то ее только тогда, когда открыл заднюю дверь, чтобы разложить на сиденье свои пакеты с продуктами. Даже само по себе ее присутствие было странным, потому что у них принято возить только одного заказчика или группу, едущую вместе. Никого в дороге не подсаживают и не развозят разных людей по местам назначения, даже если это по пути. Мне бы гордо развернуться и сесть в другое такси. Благо, их там было, как обитателей клоповника. Но мы – советские, нас воспитали на подсадках. Кроме того, мой отказ чем-то смахивал бы на проявление расизма.
         Я сложил пакеты рядом с этой бабой (раз уж настроился и даже открыл дверь), приветливо ей при этом улыбнувшись и сказав: «Хай!», а потом сел на переднее сиденье. В дороге мои пакеты слегка шуршали не только от ветра из окна, но оборачиваться я не стал. Зачем смущать женщину и оскорблять ее недоверием? Добравшись до дома, я расплатился, забрал свои покупки, еще раз улыбнувшись той молодой мадам, и ушел. Дома, разбирая продукты, я не обнаружил куска сыра  (без которого жизни себе не представляю) и банки тунца в масле. Дать бы ей по жирной роже, но она уже уехала. Постепенно за  домашними хлопотами я стал о ней забывать.
         А на следующий день, под вечер, ко мне постучали. Я спустился и открыл дверь. Открыть ее, кстати, они могли и самостоятельно, потому что, как на грех, замок в ней сломался именно в тот день, а заменить его я мог только на следующий. Взглянув на визитеров сквозь решетку, я невольно замер и не стал торопиться открывать на ней замок. За порогом стояла вчерашняя жирная девица в сопровождении двух, мрачного вида, мускулистых молодых парней, которые, скрестив руки, в упор смотрели на меня. Теперь я мог рассмотреть ее получше. Лет двадцати, симпатичная, но жирная. Для меня всю жизнь было так: чем жирнее женщина, тем с большим трудом я ее вижу.
         Однажды в Питере, во время дежурства в клинике, я слегка пристыдил такую же молодую и рыхлую особь женского пола. Пожелав отбрыкнуться, она сказала: «Мужчина – не собака, на кости не бросается». На что я экспромтом ответил: «А женщина – не холодец, чтобы по ней скользить». 
         Эта мадам была в черном варианте, но помоложе той и пожирней. Я не стал упрекать ее ни в этом, ни в том, что она стырила у меня сыр с тунцом. В конце концов, это недоказуемо. Может быть, я оставил их на прилавке. Чего просто не могло быть. Если бы оставил, за мной бежали бы до самого такси. Ну да ладно, забрала и забрала, приятного аппетита. Я теперь богатый, я себе еще десять таких куплю.
   - Хай! Что вам угодно? – спросил я ее.
   - Что вы вчера сказали обо мне таксисту? - спросила она в свою очередь.
   - Простите, - недоумеваю, - а что я мог сказать о вас, если я вас не знаю, никогда с вами не разговаривал, а видел не больше пяти секунд? Единственное, что я ему сказал, это адрес, куда надо ехать.         
   - Он сказал, что вы ему посоветовали мне не платить. И еще добавил, что вы обещали заплатить мне сами.
         Мне захотелось встряхнуть головой. Было впечатление, что с моим английским опять что-то не так. Нет, я понял каждое слово в отдельности, но связать их в одну фразу, имевшую бы хоть какой-то смысл, у меня не получалось. Я напрягся, пытаясь переварить услышанное.
   - Может быть, вы откроете и мы поговорим? - спросила она с томной улыбкой, медленно смерив меня взглядом и задерживаясь им на некоторых «жизненно важных» точках.
         Я коротко зыркнул на сопровождавших ее мрачных типов, но отвечать на ее вопрос не стал. А тем более открывать. Когда содержание той фразы до меня все-таки дошло, я сказал:
   - Знаете что, уважаемая, во-первых, бесплатных советов я никому и никогда не даю. А во-вторых, та услуга, которую вы имеете в виду, всегда оплачивается потребителем, спонсорство здесь не канает. Вы вот что, ступайте отсюда на цыпочках, найдите этого шофера и приходите вместе. Я имею, что у него спросить.
   - А он здесь, за воротами, - показала она в том направлении.
   - За воротами? Замечательно! В таком случае я имею, что у него спросить два раза. Позовите его.
         Но никто из них не пошевелился. Видимо, расчет был на то, что я все-таки  открою решетку и выйду с ними за ворота.
   - Как вам будет угодно. Бай ба-ай! - сказал я и стал закрывать дверь.
         Но один из парней вставил ногу в щель и, толкнув дверь, вновь ее открыл. Чувствовалось, что молодых сил его одного было чуть побольше, чем у меня. Но их было еще и двое. Я как мог сурово посмотрел на него, а потом перевел взор на «шефа операции».
   - Э, рюкзак с ушами, ты хочешь, чтобы я позвал полицию? - повысил я голос, глядя на нее не менее гневно, чем все они вместе взятые на меня.
         И тут она стала говорить. Много, длинно и без запятых. Схватив решетку руками и прижавшись к ней, она стала похожей на заключенную в камере. На лицо опустилась маска мольбы. Общий смысл ее слов свелся к тому, что она несчастна, что у нее все болеют, а кто-то даже успел уже и умереть, что она голодная(!), и я - единственное живое существо на Земле, которое может ее  спасти. Деньгами, разумеется. Или золотыми зубами, которые можно продать. Мое предположение, что это и является целью ее визита в сопровождении двух надежных исполнителей, получило подтверждение. 
   - Извини, красавица, я не могу пожертвовать ими для тебя. Они мне дороги, как память о моем друге – стоматологе, - сказал я, делая очередную, и снова безуспешную, попытку закрыть дверь.         
         Но она продолжала говорить, умоляя, намекая на сексуальную разновидность благодарности, напоминая, что у них есть и более веские доводы, чтобы убедить меня в чрезмерной бессердечности моего отказа. За это время я еще дважды пытался закрыть дверь, но мне это так и не удалось.
         На мое счастье подошел секьюрити, поняв, наконец, что посетители пришли ко мне не в гости. Он вмешался в разговор и отвлек их на себя. Я повернулся и ушел в дом, так и не закрыв дверь. Благо решетка крепкая. Позже, когда они ушли, я спустился и не только закрыл дверь, но еще и туго подпер ее шваброй. Решетка-то крепкая, но кто их знает, эти замки? Там вообще все замки как в фильме «Ирония судьбы», сплошной стандарт, гвоздем открыть можно.
         Ту ночь я практически не спал, прислушиваясь ко всем шорохам. Я едва не стал жертвой с детства впитанной в кровь восточной традиции сначала пустить гостя в дом, угостить чаем, а уже потом спросить, что привело его ко мне. Но сейчас я благодарил свою интуицию, которая подсказала мне не кидаться открывать решетку сразу. Для африканской женщины обнажиться в чужом доме, а потом разыграть сцену попытки изнасилования, никаких трудов не составляет. А тут тебе и спасители, автоматически превращающиеся в свидетелей. А скорее всего, накрыли бы палкой по голове или придушили ненадолго (а то и навсегда) для того, чтобы  отковырять мои «драгоценные» фиксы.
         К утру я твердо решил улыбнуться в следующий раз по возвращении к себе домой в Ташкент. Но что поделаешь с многолетними привычками, давно ставшими характером? Уже на следующий день я опять улыбался и даже смеялся, рассказывая сотрудникам об этом приключении.