Дом на Загородном

      Тут не убавить, не прибавить, -
      Так это было на земле.
                (А.Твардовский)


       Этот пятиэтажный дом с большими окнами первого этажа в стиле модерн знали раньше многие -  там был хороший гастроном.  На лестнице частично сохранялись витражи, окрашивавшие воздух в тонкие пастельные цвета. Старинный лифт поднимался медленнее, чем если просто шагать. Дверь тетиной квартиры была обита солдатским сукном, а у соседней двери был звонок с  барашком и надписью «прошу повернуть».  За прихожей – длинный коридор; красивые двери наборного темного дерева. Помнится,  с номерами комнат возле замочных скважин -  почти как в гостинице.
   
      Тетина комната была узкой и сумрачной, с окном, почти упиравшемся в стену. Зато к ней примыкала  маленькая  кладовка без окна, где обитал мой двоюродный брат – и чему я завидовал. На стене висел с доисторических времен громкоговоритель-тарелка.  Рядом - комната бабушки, еще  Уже первой,  отделенная от кухни, с  полом  из цветной квадратной плитки и всегда очень прохладная. Бабушке это нравилось – она вспоминала дортуар  сиротского пансиона, в котором воспитывалась в детстве и училась на белошвейку. Впрочем, в свою комнату она  редко зазодила  днем – все больше в хлопотах по дому. Там хранилось  много любопытного – старинные флаконы, статуэтки, картинки … Правда, заходить  разрешалось редко.

      Остальные комнаты были больше и светлее, и жила в них своеобразная и небезынтересная компания. Учительница на пенсии, непрерывно решавшая кроссворды и часто внезапно и без стука врывавшаяся в комнату с вопросом:  птичка на пять букв, вторая «о», и т.п. 

Старушка Катерина Климентьевна, - похоже, из «бывших» - ходившая обычно важно и плавно, но при снятии горячего чайника с плиты вспоминавшая, вероятно, фигуру «стремительный поворот» в фокстроте, так что кипяток веерообразной струей поливал соседей.

Относительно известный тренер, вполне искренне предлагавший тете щипнуть его ногу и порадоваться крепости его мышц. Он помогал своим ученикам писать дипломы (или диссертации?), причем для вдохновения требовал вареную курицу на день.  В целом, жили дружно и весело.

      Но это – после войны. А раньше вся квартира принадлежала строителю этого дома – архитектору (может быть, подрядчику, но вряд ли). Постепенные уплотнения оставили ему с женой одну или две комнаты, а остальные и заселили вот эти соседи, и тетя с мужем в том числе.

      Наступила война. Дядя ушел на фронт как военврач и вскоре след его затерялся.  Тетя, детский врач, лечила  теперь и взрослых. Бабушка сидела с четырех-пятилетним внуком. Однажды к соседу-архитектору пришла повестка, и ему сообщили:  его фамилия упоминается в какой-то официальной книге (на память приходит лишь «Краткая история ВКПб»,  но это было бы слишком художественно) как человека сомнительной лояльности, и он с женой должны выехать из города в Казахстан. Напрасно ошеломленный сосед пытался объяснить, что речь идет  о каком-то однофамильце. Впрочем, послал куда-то жалобу.

      Подходил предписанный последний срок отъезда, но ответа все не было. На свой страх и риск тетя выписала соседу больничный лист. Нам, ежедневно читающим предложения липовых больничных  и дипломов,  не представить возможные последствия: в военное время, в осажденном городе да еще с предъявлением компетентным органам. Но обошлось.

       Закончился, однако, и этот срок, и соседям пришлось уехать. А через день или два примчался курьер на велосипеде – почему-то именно велосипед запомнился тете – и сообщил: да, все в порядке, ошибка, могут спокойно оставаться. Но в Ленинград они не вернулись, да и вряд ли узнали о счастливом конце истории.

            Наконец, бесконечная война закончилась.  Пошел второй мирный год, а дядя не возвращался.  Теперь уже некого спросить, но, видимо, надежда оставалась. Например, задержаться могли те, кого освобождали союзники.

Моя мама, как мне думается, писала Сталину. Вспоминается старинная настольная лампа, прикрытая платком, чтобы не мешало мне спать, исклоненная в задумчивости мамина голова...

        И вот дядя появился. Ходил он в военной форме , в гимнастерке  без погон и заставлял меня есть суп с вареной  морковкой – которую я не терплю до сих пор. В семье никогда не обсуждались подробности его военной жизни. Видимо, он ничего не рассказывал об этом.

       Известно лишь, что раненым он попал в плен.  При проверке выяснилось, что он как врач активно помогал своим товарищам по несчастью, и его полностью восстановили в правах.  Дядя пошел на работу детским врачом.

        Но тесно было  ему  в непривычной теперь мирной жизни, да еще при властной теще. Он уехал далеко на север, подальше от городского шума. Не нам осуждать прошедших ту войну. Конечно, присылал какие-то деньги, письма.

        Много позже его сын, тоже педиатр, случайно получил распределение в те места, где прежде  работал отец. О нем помнили, и моему брату поэтому сразу доверили должность главврача санатория по тому же профилю.  Так отец посмертно определил творческую судьбу сына, ставшего впоследствии хирургом-ортопедом высшей квалификации.

        Когда пятнадцать лет назад брат сам попал по скорой в больницу, там не оказалось самых необходимых простейших лекарств. Пока коллеги их добывали и организовывали реанимобиль для перевозки к себе в Пушкин, стало уже поздно. На похоронах было много родителей его маленьких пациентов, проводивших с «дядей доктором» иногда по целому  году. Вместо цветов они прислали свои рисунки.

На фото:
Справа - вызов на учебу в Военно-медицинскую Академию. 1934 год.
Слева -   
мой дядя с сыном, будущим коллегой. 1938 год. Все впереди.