Мотылек на запястье или рождение горных хребтов

          

          Поэты и писатели, альпинисты и музыканты стали частыми гостями  моей мастерской. Видимо я дорос до той поры, когда господь награждает интересными и добрыми друзьями. Среди них философ и поэт Александр Свитин.
          Бывает, встретишь человека впервые в жизни, а ощущение будто знаешь его уже сотни лет, словно это твой хороший друг или ближайший родственник по предыдущей жизни. И тянешься к родственной душе, и с удовольствием ловишь мельчайшие признаки взаимности и интереса.
          Последнее время Саша стал забегать почти каждый день. Мы пили чай, обменивались последними новостями и своими размышлениями. Я писал картины, Саша читал свои стихи. Мы философствовали, полушутливо, полусерьезно говорили о политике, истории, литературе.
          Немного времени прошло со дня нашего знакомства, а во мне уже укрепилось желание написать его портрет. Он элегантен, имеет свой стиль, обладает тонким юмором и красивым силуэтом. Носит хорошо скроенный костюм из дорогого сукна. И рубахи, и  начищенные туфли, подобраны по моде. Деликатный, но имеет свою позицию, лицо умное и веселое, и в ухоженных руках без труда угадывается интеллигент.
          Такие лица в современной портретной живописи редко найдешь. В советское время все больше писали победителей соцсоревнований, а теперь, нередко, просто мошенников. Да  верхом на арабских скакунах с наложницами и опахалами или еще любят заказывать свой портрет в римских доспехах. Получаются доспехи очень эффектно, но физиономии выдают происхождение заказчиков. Людей же, достойных портрета, обычно сдерживает или отсутствие денег, или скромность.
          Александр согласился на мое предложение, и мы стали задумывать портрет, обсуждая вместе различные идеи. Нам хотелось написать интересную работу с тонкими смыслами, сокрытыми от поверхностных взглядов. Мы придумали несколько вариантов, но чем-то они не устраивали, не содержали внутренней завершенности.
               
               
          В один из дней я рисовал Сашу углем по бумаге. Он стоял, облокотившись на распахнутую  балконную дверь, слегка склонив голову, красиво перекинув через руку пиджак. Позирование не легкое занятие, и художник всегда старается увлечь свою модель разговором или хорошей музыкой, чтобы скрасить время сеансов.
          -Согласись Саша,- говорил я, набрасывая портрет - диким зверям, да и домашним тоже, речь не нужна. Английский или французский, или наш богатый русский были бы зверям не только не полезны, но скорее вредны, как собаке или скаковой лошади, к примеру, пятая нога или второй хвост. Трудно  представить, что какой-нибудь бурый медведь, оставив охоту,  изучает азбуку, а освоив ее, зимой вместо спячки, читает газеты с политическими новостями, интересуется ценами на нефть, курсами валют  или обсуждает с соседями результаты футбольных матчей.
          Саша живо откликался на такие темы,и сейчас улыбнулся: "Да, про медведя и курсы валют это ты интересно  придумал".
          - Более того, – не унимался я, – человек, чтобы выжить, в принципе может обойтись без азбуки и речи. Предупреждение о смертельной опасности или сигнал о наличии пище насущной, продолжение рода и прочие жизненно важные функции, могут обеспечиваться без слов, с помощью невербальных знаков и просто  криков, привлекающих внимание.
- К примеру, птицы или рыбы, наблюдают за своими сородичами на больших расстояниях и мгновенно распознают сигнал о наличии еды по характерным движениям и действиям товарок по классу и роду, или по импульсам воды, исходящим от этих движений. Этот сигнал может подтверждаться громкими криками птиц или запахом добычи, или иметь другие признаки. Подобным образом и человек спокойно мог бы обеспечить своё существование.
          - В то время, когда не было телефонов и радио, а связь была очень трудна, у людей  были развиты предчувствие,  дар предвидения, как элементы телепатии, а каждый самец, если позволяло здоровье, хорошо  исполнял своё предназначение для продолжения рода, понимая без слов, что самка согласна и  созрела для жизненно необходимого ритуала. Впрочем, и в настоящее время некоторые индивиды успешно обходятся в этом вопросе без слов, да и, в общем-то, решающего значения слова здесь не имеют, а нередко и расстраивают намечающийся взаимный союз и вредят невербальным сигналам, исходящим от потенциальных партнеров.
          - Сотни доводов в пользу того, что люди могут  успешно выживать и продолжать род без знания языков.  В наше время можно наблюдать иностранца, знающего несколько языков, кроме русского и жителя России, носителя русского языка, не знающего никакого другого.
          - Два этих человека, оставшись наедине, без переводчика, не   молчат уныло, а начинают общаться с помощью знаков и жестов, при этом их беседа может идти об искусстве, политике, погоде, общих знакомых  и прочих вещах, далёких от  жизненно насущных проблем. Если же эти собеседники мужчина и женщина, которые по блеску глаз,  по дрожи в членах вдруг поняли, что испытывают   друг к другу нежную симпатию, они без слов смогут объясниться, понять и сладить по обоюдному согласию.
          - Значит, язык дан нам сверх нашей первичной потребности, может быть как награда от господа, или как аванс, как некое послание, что не звери  мы, и не уподобимся им в своей жизни. Что язык  для творчества, для осмысления себя и окружающего мира, для того, чтобы подняться хоть немного над заурядной повседневностью и физиологической задачей выживания индивида и рода в жестком мире. Может быть, что бы понять, что с языком этот жесткий мир может становиться  прекраснее и счастливее,
          За разговорами время летело быстро. Когда рисунок был почти готов, вдруг в форточку влетел мотылёк.
          Он залетел в мастерскую и как-то странно стал порхать, то резко набирая высоту, то  вдруг быстро снижаясь, будто попадая в воздушную яму.  Он облетел картины, мольберты и вазы с кистями, стоящие  на подоконнике, пролетел между гипсовых голов греческих философов и римских сенаторов и, сделав ещё пару небольших кругов около носа микеланджеловского Давида, вдруг подлетел к Саше и сел ему на руку. Переглянувшись, мы замерли и молча наблюдали. Мотылек сидел на запястье, и его темные усики подрагивали как бы, сканируя незнакомую обстановку. Поднятые вверх крылышки просвечивали затейливым узором тончайших прожилок.
          Мне показалось, что идея с портретом нашлась, она влетела в форточку мастерской и сидит на Сашином запястье.

                2    

          - Было это в Китае во время творческой командировки. Со дня приезда прошло месяца полтора и дней десять-двенадцать после открытия персональной выставки в музее Русского искусства в Харбине, - рассказывал я во время следующего сеанса. Я писал этюд с русского дома на Тай-ан-до. Старинный девятнадцатого века двухэтажный особняк с многочисленными ажурными переплетениями оконных рам, балконов, бельведеров. Очень красивый дом на берегу жёлтой  Сунгари, построенный русскими поселенцами. Набралась целая серия пейзажей - портретов русских домов в Харбине. Еще в начале моего приезда, замечавший моё пристальное внимание к красивым деревянным домам и каменным зданиям провожатый Уди старательно подчеркивал, что это русский дом, что его русские построили. И правда, когда на улицах Харбина  видишь подобное строение, создается впечатление, будто попал в какой-нибудь уездный российский город 19 века, в Саратов, Тверь, Нижний Новгород, Владимир или Ярославль. От этих домов веет русским духом, они построены на совесть, не только крепко и практично, но и красиво, всякий раз открываясь новыми архитектурными  решениями, в стиле классицизма, барокко или модерна.
Таких домов и в России уже не всегда найдешь. А что осталось, нередко выкупают за бесценок «новые русские», чтобы снести беззащитный памятник русской архитектуры и истории, а на его месте построить современный  сверкающий небоскреб, с подземными стоянками, ресторанами и торговыми центрами. И уже почти ни кого не волнует, что в этом доме когда-то жил знаменитый поэт, изобретатель или офицер, прославившие  отечество.
          Однажды, показывая Уди современный чайный домик, явно построенный недавно, я восхитился как замечательно он спроектирован и вписан в окружающий ландшафт. Уди неожиданно сказал - это русский стиль. Ответ был удивительным. Домик был скорее ближе к стилю мавританскому, чем к русскому. Но Уди заставил задуматься о том, что его ответ не случаен. За ним звучало уважение к русским поселенцам в Харбине, которые построили не только КВЖД, но и этот город в степи, посадили целые парки и вырастили деревья на такой земле, где они приживаются очень трудно. Можно было часто наблюдать, как китайцы высаживали большие деревца, подпирали их с разных сторон, удобряли и поливали, но не многие из них приживались на песчаной почве Харбина.
           Спустя некоторое время, в один из вечеров, я дописывал этюд. Проработанные
детали, украшающие архитектурный мотив, делали его ясным и выразительным. Сеанс шел к завершению, когда ко мне подошли трое солидных мужчин. Им было лет под семьдесят и видно  было по всему, что это люди состоятельные. Двое из них, излишне упитанные, с брюшками, проглядывающими из под распахнутых пиджаков, и слегка свисшими от обильных застолий щеками, особенно не церемонясь, стали знакомиться. Один оказался владельцем толстого глянцевого журнала из Владивостока, да и второй по всему был человеком богатым. Они были на выставке и разыскивали автора, чтобы высказать комплименты и поговорить о совместных проектах. Мы разговорились. Разговор шел довольно живо, но ничего примечательного не содержал. Я одновременно работал, дописывая этюд.
Третий спутник выглядел моложе лет на десять. Мужчина создавал впечатление спортивного, следящего за собой человека, умеренного в пище и удовольствиях. Он молча присутствовал при нашем разговоре до тех пор, пока его не представили. Оказалось, что он тоже русский, только из Австралии. Родился в Харбине. Его родители работали на КВЖД. Но случилось так, что Сталин поссорился с Мао и заставил Китай выкупить КВЖД у Советской России. Тот же в отместку приказал изгнать всех русских из Харбина.
Надо сказать, что в Китае работали Русские инженеры и специалисты, приехавшие из царской России еще до Октябрьской революции, совсем не знакомые или знакомые понаслышке с порядками на родине, установленными после их отъезда большевиками. Многие не рискнули возвращаться к комиссарам и уехали в Америку, Австралию или другие дальние страны. Тех же, кто вернулся, репрессировали и отправили в ГУЛАГ, а оставшихся в Китае расстреляли войска НКВД, введенные туда по приказу вождя.
Новый знакомый оказался приветом из той далекой, дореволюционной России, ведь в Австралии проживала русская диаспора, сохранявшая речь, традиции и веру своего Российского Отечества. Когда он заговорил, словно что-то произошло. Я забыл об этюде и внимательно, всем своим существом стал слушать. Внутри возникло ощущение, будто пьешь из чистого родника, по которому очень соскучился, пьешь и не можешь напиться - так чиста и вкусна его влага. Это была необыкновенно красивая разговорная речь - в ней отсутствовали слова паразиты, пустые междометия и мычания.  Фразы строились умно и увлекательно, так, что в каждой можно было услышать несколько идей одновременно, а мелодика его слов, тембр его голоса, казались напевными и величавыми, без суеты и фальшивого пафоса.
Его речь доставляла истинное наслаждение, а опасение, что она закончится, лишь усиливало сладость и обостряло тревогу. К сожалению, он говорил не долго а, замолчав, посмотрел как-то подозрительно. Признаться, этот взгляд слегка задел меня. Подумалось: наверное, они там всех нас считают агентами КГБ. Но это была короткая обидная мысль, я отогнал ее и тут же оправдал своего австралийского русского. Ведь им столько пришлось пережить и сама жизнь, и история заставили их быть осторожными и осмотрительными. И эта осмотрительность уже видимо укрепилась в них на генном уровне. Он не хотел обидеть, тем более, только что говорил комплименты по поводу моей живописи. Просто он уже не мог по-другому, подсознательно защищая свою русскую ветвь в мировой цивилизации, ограждая ее, может быть, иногда чрезмерно ревностно, не давая ей сгинуть безвестно ни в России, ни в Китае, ни в Австралии.
Вскоре мы расстались и больше никогда не виделись. Но этот случай произвел на меня большое впечатление. Я вспоминал его, и эта речь вставала перед мысленным взором вновь и вновь, хотя со временем уже и малой ее части нельзя было воспроизвести.
Спустя месяц по приезду в Красноярск я рассказывал об этом разговоре своим друзьям:                - Соня, как удивительна его речь, как емка, хороша, чиста, как замечательно подобраны слова, построены предложения и фразы. Я не слышал такой раньше и теперь она ясно и беспощадно открыла, как сильно исковеркан русский язык.
          - Вся эта зоновская накипь, этот блатной жаргон, по фени ботающий, все это укоренялось среди соотечественников. Многие бравировали блатными словечками, выставляли на показ не только приблатненный сленг, но и матерные слова, при этом громко разговаривая в присутственных местах, никого не стесняясь, ни детей, ни стариков, часто умышленно «выпендривались», переходя на истерические вопли. Коверкали русский язык: вместо сейчас говорили «щас», девушек называли «чувихами», а старушек «клюшками».
Многие добрые русские слова - сударь, сударыня, будьте любезны и другие - забыты и выброшены из обихода. А ведь речь, как и вера, скрепляет государство, как раствор бетона скрепляет в крепкое здание разрозненные кирпичи.
          - Не тяжелая промышленность была базисом, а культура надстройкой, а как раз наоборот. Именно состояние культуры определяет состояние экономики. Когда были востребованы такие понятия, как честь, совесть, долг, когда слово купца было тверже любой нотариальной печати, тогда Россия была на подъеме, как это было в серебряный век русской культуры.
          - Русский язык и вера, - вот что лежит в основе нашего государства, делает его непобедимым и мощным.
- Да, эти люди так и не смогли понять Россию, и, не понимая, они бояться ее.
- А знаешь, что ответила Соня?
          – Когда мы были детьми,- говорила она, - моя бабушка запрещала пользоваться такими словами как «маленько». И Соня произнесла еще несколько слов. Сейчас, по прошествии лет, они забылись, они вылетели из памяти, и я не могу их воспроизвести.
          – Это слова черни, – говорила бабушка, – прислуги, но не слова достойных и образованных людей. Она ругала нас, ребятишек, если мы употребляли их, а сейчас эти слова в повседневной речи, все применяют их повсеместно и считают это нормой.
Я внутренне содрогнулся, подумав о том, что, эти, казалось бы, обычные слова, возможно не замечая этого, применяю и я, профессор художественного института. И даже не задумываюсь о том, что они  когда-то были не допустимы. Более того, все мое окружение, и художники, и профессора, и даже писатели естественно и запросто пользуются ими. Ужасала та разница в языке, которая постигла Россию за восемьдесят лет после революции.
Что уж говорить о студентах, если многие профессора и академики говорят на таком языке. Училась у нас студентка из Томска. Однажды,  курсе на четвертом, она кичливо хвасталась, что приехала в Красноярск из университетского города с высоким уровнем образования, культуры и науки. Правда, если быть точнее, сама она была из деревни под Томском. Как-то, встретились мы в малом концертном зале на вечере симфонической музыки. В нашем институте иногда бесплатно распространялись билеты среди студентов на такие вечера. На следующий день, при встрече в институте, я спросил ее:
          – Юля, как тебе вчерашний концерт?  Ответ оказался обескураживающим – «Клево».
- Так могла бы отозваться о симфонической музыке какая-нибудь птица, скорее домашняя, чем певчая, - заметил Александр.
- Может, это говорит о том, что мы движемся назад в природу, откуда вышли миллионы лет назад?
- Не знаю, может быть. А ты мог бы попросить Соню, чтобы она напомнила те слова? - поинтересовался Саша.
- Видишь ли, она с семьей уже несколько лет живет в Канаде.
          Надо сказать, что бабушка Сони жила в Харбине и вернулась в Россию к мужу, Сониному деду, который был репрессирован после возвращения из Китая и отбывал срок в ГУЛАГе. А вот ее тетушки и двоюродные родственники, покинув Китай, осели и живут в Австралии. До отъезда в Канаду Соня преподавала русский язык в университете и защитила кандидатскую диссертацию. На той же кафедре всю жизнь преподавала ее мама, которая, доработав до пенсии, уехала жить к своим родственникам в Австралию.
- А ты не мог бы позвонить в Канаду и спросить про эти слова?
- Мы крайне редко общаемся, после их отъезда, а, впрочем, я постараюсь дозвониться до нее.
- Видишь, Сережа, как получается, носители и хранители русского языка живут в Канаде и Австралии, а в России все больше живут «клево», да «пофенеботанно».



3

- Сережа, а ты после той встречи в Китае еще долго пробыл?
- Нет, не долго. Ко мне приехала супруга Наташа. Я уже не работал активно на пленере. Китайские краски сохли медленно. Я дописывал только те вещи, которые не собирался везти в Красноярск, а все оставшееся время мы посвящали прогулкам. Мы гуляли по острову с его многочисленными парками, пышными цветниками, искусственными водопадами, каналами и озерами. Останавливались на ажурных мостах, чтобы полюбоваться экзотическими пейзажами с пагодами, беседками, и покормить резвящиеся в воде стайки золотых и красных рыбок. Часто, почти каждый день бывали в городе.
В то время Харбин насчитывал более десяти миллионов жителей и казался нам большим. Если для китайцев он был почти обыкновенным провинциальным городом, то для нас многое было интересным и необычным. Чего только стоили пагоды с культовыми сооружениями, хранящими в себе до тысячи и более золотых шестиметровых статуй Будды или еще более высокого метров двадцати золотого Будды, растворяющегося в дыму курящегося фимиама, и ароматических палочек, и в едва слышимых звуках длинных азиатских труб, утробных, доносящихся словно из самого чрева земли. Тысячерукие Шивы, золотые жабы, встречающиеся на каждом шагу, желтые и красные фонари, вырезанные из камня скульптуры львов, многочисленные антикварные лавки, с таким количеством необычных, экзотических товаров, которые и описать-то не возможно, и целые кварталы магазинов, торгующих только чемоданами и портфелями или шубами из натуральных мехов, или бытовой техникой, или прочими изобретениями человеческого разума. Все это кипело, суетилось и двигалось, нарушая правила дорожного движения, казалось хаотичным. Рикши, автобусы, трехколесные грузовики, густо перемешивались с пешеходами, бегущими одновременно в разные стороны. Пространство улиц грохотало, шумело и изрыгало в толпу голубые клубы угарного газа, едкий запах мусоровозов, подворотен и дворов, и, одновременно, торговало мороженным, вареной кукурузой и тут же пыталось продать тебе разнообразные шашлыки из лягушек и свинины, личинок майских жуков и куриных крылышек, из кузнечиков и прочих насекомых.
С Тай-ан-до до города можно было добраться без труда, на такси или длиннющем фуникулере, медленно тянущимся над рекой. Но мы предпочитали лодку или катер. Сунгари обмелела и стала еще мутнее и желтее. У берега в заливах, среди плавающих пластиковых бутылок, пакетов, этикеток и другого мусора, купались китайцы. Катера и лодки, с красными и малиновыми балдахинами, украшенными желтыми кистями, с головами драконов, разинувших зубастые пасти с длиннющими языками, с кричащими петухами и другими диковинными зверями и птицами на носу, с пышными хвостами на корме, густо и деловито заполняли широкое русло реки, перевозя за умеренную плату многочисленных туристов. Нередко лодки или катер садились на мель, и капитаны с криками и гудками пытались высвободить их из плена песчаных подводных островов.
Причалив к берегу, мы обычно попадали на большую площадь. На ней всегда было полно народу, китайцев и иностранцев. Местные жители вели себя раскованно и естественно. Не очень то обращая внимание на посторонних, занимались гимнастикой, и стар и млад катались на роликовых коньках. При этом детишки, облаченные в шлемы и наколенники, смешно напоминали маленьких старичков. Уличные оркестры, собранные, кажется, спонтанно, из пяти-шести человек исполняли непринужденно музыкальные пьесы на инструментах, половины из которых я бы не смог назвать.
Мы знали довольно не плохо эту площадь, но каждый раз, бывая здесь, открывали что-то новое. Однажды в расступившейся толпе, заметили китайца, сидящего на асфальте. Он чем-то привлекал внимание отдыхающих, они останавливались и наблюдали за ним.
Оказалось, это был старый китайский художник. Когда мы подошли, то увидели в его руках кисть, которой обычно пользуются в стиле го-хуа. Кроме кисти у него была баночка с водой и больше ничего, ни красок, ни мелков, ни угля, ничего, чем обычно пользуются уличные художники. Он обмакивал кисть в воду и писал мокрой кистью по асфальту иероглифы с высказываниями Конфуция.
Он писал первый иероглиф, второй, третий… День был теплый, и вся площадь с многочисленными туристами плавилась в жарком, летнем зное. Художник писал пятый или шестой иероглиф, а первый начинал испаряться. Какие-то его детали укорачивались и исчезали прочь, и он принимал вдруг другое начертание и значение. И прежде, чем исчезал первый иероглиф, начинал изменяться второй, третий… А художник писал дальше, не обращая внимания на исчезающие знаки. Он знал, что вместе с ними исчезают и видоизменяются идеи и смыслы философских высказываний и приобретают непредсказуемые, неожиданные звучания, значения и символы, наполняясь при этом случайной, но абсолютной свободой, вырвавшейся из рабского комплекса человеческой натуры и подвластной только воде и солнцу.
Вскоре он поднялся, взял баночку с кистью и удалился, не оставив своего автографа или визитки. Последние иероглифы растаяли, и туристы рассеялись и снова гуляли по площади, не останавливаясь у этого места, как гуляли вчера и много дней назад и будут гулять впредь, не подозревая о художнике и не ведая об его искусстве.

                4

Вначале сентября мы уехали из Харбина. В институте приближался новый учебный год, отпуск заканчивался, и нужно было спешить в Красноярск.
Мы сидели в купе у окна и смотрели на проплывающие мимо пейзажи. Сначала шли бедные пригороды Харбина, затем степи и редкие грязные деревеньки. Строения были убоги и нищи. Некоторые напоминали ряды гаражей, опоясывающих русские города, только более узкие и в каждом боксе стояли не автомобили, а жили люди. Из-за тесноты внутри, пищу готовили прямо у входа на узкой улице, среди многочисленных соседей, привыкших выживать в таких условиях. Ближе к Маньчжурии пошла гористая местность, очень живописная. Местные жители, встречавшиеся группками на склонах красивых гор, чем-то напоминали русских мужиков и баб.
Восточные горные пейзажи, как будто с картин китайских художников, украшались уютными деревеньками с изумительным красно-малиновым цветом черепичных крыш, напомнивших французских барбизонцев и импрессионистов.
У нас в России таких оттенков не было, подумалось с легкой завистью.
Ночью прибыли в Маньчжурию на границу с Россией. Здесь должны были простоять несколько часов, проходя таможенный контроль. Вся станция была забита товарными составами. Под тусклым светом ночных фонарей всюду, куда хватало глаз, стояли вагоны, с калиброванным хвойным лесом из России. Такие же туго набитые отборным лесом составы встречались нам и днем на других станциях. И когда мы ехали в Китай, это удивляло, но сейчас удивления уже не было, только слой жесткой горечи, осевшей внутри, бередил мысли и душу.
Говорят, китайцы в девяностые годы на границе с Россией построили более тысячи деревообрабатывающих заводов и мебельных фабрик. Это в то время, когда у нас рушились производства и предприятия. И еще говорят, что в Китае за незаконно срубленное дерево полагалась смертная казнь. При этом, сколько мебели было в китайских магазинах! Целые ряды и залы, и этажи кухонных столов, из массива ценных пород, с резьбой по дереву, инкрустированных  стеклом и камнями, со вставками из тесненной кожи  и прочими изобретениями, которые невозможно перечислить. Спальные  гарнитуры – просто царские ложи, мягкая мебель,  мебель, плетёная в разных стилях и под старину, и в стиле  «хай-тек», и совсем новейшие дизайнерские разработки уже стояли изготовленные к продаже по сходной цене. Целые этажи шикарной, относительно недорогой мебели.
          В  России же цены на подобную мебель были космическими, на несколько порядков выше, а количество мебели и её выбор на несколько порядков ниже. Просто у народа не было таких денег, что бы купить эту сногсшибательную по ценам мебель, её и не производили в России, а завозили единичными экземплярами из того же Китая.
Позади остался Китай, Маньчжурия, Забайкальск и длинные забайкальские степи. Проехали Читу, Улан-Уде и приближались к Иркутску. Под стук колес рождались и текли долгие мысли, а за окном проплывали пейзажи с явными признаками разрухи. Посреди степи стояли заброшенные военные городки, с пустыми глазницами выбитых окон  жилых домов, больниц, магазинов, ангаров. Валялась сломанная, ржавая военная и гражданская техника, стояли полуразобранные самолёты, а на свалках из металлолома, напоминающих забайкальский мелкосопочник, возвышались ржавые бронетранспортеры, придавившие собой груды бочек из-под солярки. Таких городков на всем пути было несколько.
          Спиленных деревьев было великое множество на всём протяжении пути. Не зря русские цари строили железные дороги с отличной от Европы и Китая шириной колеи. Но и это уже не спасало лес от вырубки. Спиленные сосны и кедры лежали как мусор с обеих сторон дороги, причем взята была самая лучшая, «деловая» часть ствола, от комля до  первых веток. Остальная часть дерева валялась, брошенной гнить. А на встречу шли и шли товарняки, со штабелями русского леса, прямиком на Маньчжурию.
          Следующее утро выдалось туманным. Поезд шёл по берегу Байкала, и в туманных просветах видны были скалистые берега и  участки воды, теряющиеся в дали, и казалось из-за тумана, что они тянутся бесконечно и нет границ и горизонтов. Из-за этого Байкал казался ещё  более могущественным и таинственным. Я вспомнил, как китайцы  завидовали прозрачности наших рек и озёр. Подумалось: сколько умных мыслей можно написать, обмакивая кисть в эту прозрачную, природную чашу. Русские иконописцы  сродни тому китайскому художнику. Они черпали свое вдохновение из русской природы, постились перед писанием святых образов сорок дней, соблюдали все каноны и честно с полной отдачей своих душевных сил исполняли, нет, не работу, а скорее почетную миссию, а исполнив ее, не ставили под иконой своей подписи.
          Но какое мощное и неожиданное воздействие несло в себе мимолетное искусство китайского художника. О таком воздействии мечтают авторы гораздо более материальных произведений, солидные мэтры, руководящие мастерскими, где десятки и сотни поденщиков и подмастерьев рубят из мрамора и гранита аляповатые памятники, призванные скорее прославить не великих исторических деятелей, не силу человеческого духа, а помпезно заявить всему миру об авторах этих бездарных произведений, засоряющих своими поделками города и столицы России и всего мира, изводя на них тонны бронзы, стали, стекла и бетона, базальта и смальты, но вызывающие не катарсис, а обескураженное недоумение своей несуразностью и громадными размерами, никак не соизмеримыми с окружающей архитектурой или парковым ландшафтом.
5

          Пригревало еще теплое сентябрьское солнце, туман постепенно рассеивался, поднимаясь вверх. В вагоне стало шумнее. Выспались пассажиры и дружно ходили в умывальник и за чаем. Проехала тележка, нагруженная напитками и ресторанной едой. За ней потянулись цепочкой слепые и глухонемые торговцы, промышляющие в поездах между станциями. Стали назойливо предлагать игральные карты с голыми девицами, галантерейные украшения из стекляшек и дешевых камней, китайские фонарики и прочие безделушки.
За окном купе, на небольшом полустанке несколько человек, одетых в казачью форму, под аккомпанемент простенькой гармошки, пели «Хава, нагила хава…хава нагила вэнисмэха...».
В соседнем купе смеялись депутаты Государственной Думы, возвращавшиеся из отпуска. Они всю ночь играли в преферанс «под коньячок», но скоро собирались выходить. Им еще недельку-другую хотелось порыбачить на Байкале.
          По радио передавали новости. Диктор рассказывал про ученых, проводящих глубоководные погружения на месте последнего землетрясения в Индийском океане и обнаруживших на дне океана новый, не известный ранее, горный хребет.