Возвращение 7

Парадка перешита, «Приказ об увольнении» уже вышел, до отправки домой – считанные дни. Мы сдаем проверку вместе с «молодыми». На огневной подготовке каждый сержант стреляет за двух-трех своих солдат, поэтому «отстреливаемся» на «отлично». Проверяющие удивляются, как хорошо стреляет 1я рота 1го батальона, ставят нас в пример на полковом разводе. Я и еще четыре сержанта будем «линейными» на строевом смотре полка. После обеда несколько дней подряд тренируемся. В наряды не ходим – батальон сдает проверку.

 Последний караул был в день Приказа. Стояли во втором карауле, за городом (гарнизонные склады). Я стоял нач.пом.караула. В шесть часов утра позвонил ротный, сказал, что только что зачитали «Приказ об увольнении», поздравил (он стоял дежурным по полку). Я разбудил Олега Комарова на очередной развод постов, сказал про Приказ, в радужном расположении духа завалился на кушетку (было мое время отдыхать, нач.караула – взводный – уже поднялся).

 Разбудили меня буквально через час – я не досмотрел сон про речку в станице – боец тряс меня за плечо. ?! – «Пожар на 2м посту».  Во, бля. Этого еще не хватало. Весь караул уже «в ружье» убежал на пожар. Я посмотрел, нет ли чего из пожарного инвентаря, побежал на второй пост. Горела трава в периметре (полоса между ограждениями). Пламя шло в сторону погребов с химическим оружием, хорошего было мало.

 Все тушили огонь, чем попало. Я снял шинель, стал сбивать огонь там, где он клином подошел ближе к колючей проволоке внутреннего периметра. Нас явно не хватало – фронт пожара был метров пятьдесят. Взводный отправил кого-то за остальными (снять часовых с постов), через несколько минут сбежались все. Хорошенькое дело – склады не охраняются. Ну и хрен с ними – лишь бы не взлететь на воздух всем караулом, да еще в день Приказа. Минут через двадцать мы, грязные, как черти, с прогоревшими шинелями вернулись кто на пост, кто в караулку.

 Траву надо косить, Бога душу! Стали шутить по этому поводу, нервное напряжение сменилось гомерическим хохотом, постепенно все успокоились. Приехал ротный, поблагодарил за службу, отматюкал за курение на посту (на всякий случай). Виновного все равно бы не отыскали…

  Итак, несколько дней – и домой! Мы уже добрые, солдат не «напрягаем» - слоняемся без дела, не считая проверки. Рота сдает её на «отлично» - все довольны. Кросс я не сдавал – отправил для количества дневального, сам встал «на тумбочку». Хохмил, подавая команду «Дежурный по роте – на выход!» - когда заходил кто-нибудь из своих офицеров. Дежурный, стажер из «молодых», бедолага, в это время отдыхал, но раза четыре пришлось ему, сонному, из взводной комнаты прибегать.

   Прошел строевой смотр, «линейных» похвалил сам командир дивизии, мы были гордые, как курсанты в учебке, получившие лычки.
   Меня вызвали в штаб полка 17 апреля, после обеда. Я где-то расписался, мне выдали бумажку для получения «дембельского» сух.пайка, поставили штампик в военном билете. Из штаба я не шел, а прямо-таки летел. Ротного не было, и я не смог забрать значки из его сейфа. Я отложил это на вечер, а пока мне нужно было «сдать взвод» - иначе старшина не выдаст мне «парадку» и чемодан (в котором лежал белый джинсовый костюм, купленный с помощью взводного – своих денег мне не хватало, куртка – ветряк, кроссовки и всякая мелочь – «сувениры из Германии»).

 Чемоданчик был у меня небогатый – картонный, в клеточку. Кто из сержантов «шустрил», у тех чемоданы были большие, кожаные, набитые барахлом. Из  роты только мы с Олегом ехали домой налегке. У него – «дипломат» с дембельским альбомом и сувенирами. И форма только у нас с ним была с красными погонами – у меня вообще парадка была еще курсантская, в которой я стоял на Первом посту в учебке. Остальные сержанты вдруг стали танкистами, артиллеристами и т.п. У некоторых были даже значки парашютистов!

   …Во взводе не хватало десяти полотенец. Я дал одному дневальному ножницы, он разрезал пополам десять полотенец, заправил их аккуратненько, по уставу, в ногах. Стало хватать. Старшина принял взвод, выдал мне шмотки. Не оказалось моего «дембельского альбома». Я начал возмущаться, он ответил, что кроме сержантов в каптерку никто не заходил. Было очень обидно – я его рисовал почти месяц в госпитале, а фотографии…  Со зла я погрызся с «замком» четвертого взвода - нашего «заградотряда». Я сильно подозревал, что это он мог украсть. Мы уже схватились за табуретки, когда зашел замполит роты. Он нас «развел», забрал меня в канцелярию – поговорить «за жизнь».


   «За жизнь» мне говорить не хотелось, я сказал, что мне нужно идти к ротному. Ротный жил в двух шагах от полка, через десять минут я сидел у него, пил кофе с коньяком (!), говорили о моих планах на «гражданку». Ротный сказал, что через три года сможет уволиться из армии, в которой оказался не по своей воле и которая у него «вот уже где». Что ж, я его хорошо понимал – у меня она была там же, он дал мне ключи от сейфа, попросил передать их назад с посыльным, пожелал мне удачи, мы распрощались.

   В роте я, подготовив все окончательно к отправке (в штаб явиться нужно было к 4-00), пошел по батальону прощаться с ребятами, которых хотел повидать перед отъездом, Их было не так уж и много – да еще не всех застал. Дневальный принес со склада мой «дембельский» сухпай. С Олегом и Серегой мы пошли в ленкомнату, боец по фамилии Кот принес из офицерского буфета пол-ящика пива, которое мы и «усидели» до отбоя.

 Сидели, вспоминали учебку, учения, вообще службу. Планов у нас с Серегой особых не было, Олег собирался «зарыться в шахту» - чтобы сразу получить две или три тысячи «подъемных». Я в колхозный ДК возвращаться не собирался, т.к. навык игры на гитаре за два года почти потерял. Серега на завод возвращаться зарекся.

   После отбоя  еще с час я  посидел в ленкомнате – смотрел какой-то концерт по телевизору, болтал с сержантами, потом пошел спать. Уснул не сразу, курил, мечтал о доме, который был уже совсем близко…

   Я не сразу понял, зачем меня трясут за плечо.  «Товарищ сержант, пол - четвертого, вставайте». Еще ни разу за два года я не поднимался с такой легкостью! Съел шоколадку из «дембельского» сухпая, выпил с дневальными чайку, без пяти минут четыре вышел из роты – штаб полка был в пятидесяти метрах от роты. Там уже толпились «дембеля», было сыро, туманно. «Утро туманное, утро седое» - мурлыкал я, ожидая переклички. Вышел дежурный по полку, зачитал список, скомандовал: «По машинам!»

 «Дембеля» начали заскакивать в два  «Урала» с таким ажиотажем, как будто кто-то не поместится и его не возьмут на «дембель». Наконец погрузились. Ворота части со скрипом отъехали,  «Уралы» взревели, мы засвистели, заорали кто что и выехали из полка…

   Через три часа мы были в Гримме – в дивизии. Нас построили без шинелей, обшмонали, посрывали «неуставные» погоны, нашивки. Я остался один из немногих, кто не пострадал от шмона. Единственное, за что я переживал, было то, что я вез две непроявленные пленки, которые собирался печатать дома. В полку времени не было, да и там почти на всех кадрах были номера на БТРах – из-за этого фотографии могли отобрать.

 Я недоумевал – какая там, к черту, секретность – со спутника наши части можно снимать с точностью до метра. У нас говорили, что секретность для того, чтобы враг думал, что мы очень опасны. Ха, БТРы у нас – наши ровесники, их хватает на одни учения, да пятисоткилометровый марш раз в пол года.

   После завтрака всех дембелей дивизии (из этой партии) – человек сто – опять погрузили в машины и повезли на сборный пункт – в Веймар. Ехали целый день, начали поедать сухпай, развлекались тем, что на спор метали банки из-под тушенки в местное население.
   Ехать порядком осточертело, парадки (особенно рубашки) теряли свежесть, мы – тоже. Вечером, когда стемнело, прибыли на «пересылку». Пересылка – палаточный лагерь, набитый «дембелями» до отказа. В палатки на двадцать человек запихивают пятьдесят. В центре палатки – печь, которая жутко дымит, глаза режет от угольного угара.
 
   Мы (вновь прибывшие) кое-как разместились по палаткам, полусидя дожидаться утра. Я сквозь дрему тихо матерился – достойное завершение двух лет собачьей жизни. Утром с затекшими от ботинок, ватными ногами начали выползать на свет божий. Все были помятые, опухшие от угара, злые. Умываться нужно было на улице, вода – ледяная, под умывальниками – лужи и грязь. Ботинки теряли свой блеск, счастливые обладатели крема и щеток за аренду разживались пол - пачкой «цивильных» сигарет. Порядки на пересылке – похлеще, чем в учебке.

 Мой давнишний знакомый, еще по призыву, Колян, к которому еще в учебке приклеилась кличка «Коха», попал на уборку территории за курение в неположенном месте. Офицер забрал у него фуражку и выдал веник. Коха матерился, а слоняющиеся без дела «дембеля» обзывали его «молодым» и предлагали вешаться. Через пару часов после подъема я с Кохой и тремя хохлами из нашего батальона, которые тут сидели уже вторые сутки, уселись завтракать в курилке. После ночи в палатке голова до сих пор трещала, все тело ныло.

 У меня было немного марок, я принес из «чайника» бутылку томатного сока. У хохлов, кроме сухпая, было вареное мясо из местной столовой. Позавтракали по-царски. Около десяти часов утра сделали перекличку, хохлов наконец-то вызвали на отправку. Нам тоже предстояло около двух суток провести на пересылке. Бога душу…!

   Так и оказалось – только 20-го апреля мы, уже порядком походившие на бомжей, были-таки погружены на поезд, который привез нас на военный аэродром – Темплин. Привезли под вечер, опять в палаточный городок, только гораздо меньший, чем в Веймаре. Пол в палатках здесь был выстлан выкинутыми шинелями и еловыми ветками (в двух шагах был лес). Печек не было. Было чисто, но холодно. Утром мы уже должны сесть в самолет…

  Не тут-то было! Утром, когда мы грелись возле костра, кто-то из местных офицеров сказал, что придется сидеть еще до конца дня. Нас, человек пятьдесят – Ростовскую команду – отвели в столовую лётной части, где мы были приятно удивлены качеством еды и тем, что столы были на четыре человека, в столовой играла музыка, было чисто и тихо, не то, что в наших пехотных столовых.

 После горячей густой каши с мясом стало повеселее, мы сидели у костров, коротали время. Недалеко от нас из-за деревьев взлетали МИГи – со страшным шумом и очень красиво. Потом мы увидели, как садится гражданский ТУ – наш! Через десять минут мимо нас провели «молодых» с зелеными погонами на шинелях, испуганных, как стадо барашков. «Дембеля» покричали им всякие пожелания – традиция.

   В конце строя хромал долговязый худой паренек с оттопыренными ушами. Мне пришла в голову странная мысль, что он – это я, что все идет по кругу. И вот я сейчас улечу, а на самом деле – останусь в этом долговязом, и так без конца. Я буду улетать в Союз, успев стать им, а он, повзрослев, огрубев и ожесточась, будет возвращаться домой, где когда-то свято верил в свой долг перед Родиной, и которая покажет ему за два года, КАК она его ценит за верность…

   «Строиться!»  Мы идем по взлетной полосе навстречу «гражданке», мы устали от ожидания, одна мысль стучит в висках – домой, домой, домой…

                1996