Вечный двигатель

И чего только не придумают люди для вящего разогрева души! И в глубину ныряют, и в высоту летают, и всякое искусство заново изобретают. Вот и Семён выбрал себе занятие по технической душевной наклонности: делать вечный двигатель.
Придёт, бывало, домой с завода – и давай винты винтить да чертежи чертить. А для роздыху сядет со своей Настасьей и начнёт рассказывать:

– Вот сделаю двигатель, и все поймут, как надо, и будут меня умным называть, как царь Соломон. А тебя будут звать Настасьей Соломоновной.

Рассказывает – а сам смеётся. И Настасья смеётся:
– Почему же Соломоновной? Я ж жена тебе – значит, Соломоновой будут звать.
– Нет, – говорит Семён, – «Соломонова» не звучно, Соломоновной будут звать.

Мужики в выходной кто в магазин, кто в тир, кто в трактир, а Семён знай себе вымеряет да паяет. Посмеиваются они над ним:
– Слышь, Семён, ведь так всю жизнь и просидишь возле Настасьиной юбки со своим чертёжным аппаратом.
– Эх, мужики, – в тот же тон отвечает Семён, – ничего-то вы не понимаете в жизни и любви.
– Да уж, – говорит Касьян, – кабы я новый холодильник на запчасти развинтил, ужо моя Нина показала бы мне любовь!..

И хохочут они все, и гогочут, а Семён посмеётся вместе с ними, да и пойдёт свой двигатель дальше собирать. Соберёт, разберёт, перечертит чего-то, а оно вдруг раз – и назад не собирается.

Но тогда Настасья сходит на рынок и купит ему болтиков 5 х 20 для пущей сборности.
– Слышь, Настасья, – спрашивают её бабы по дороге, – ты чего купила-то?
– Да вот, болтиков 5 х 20.
– Вот покупка так покупка, – смеются бабы. – Это для Семёнова вечного что ли? А стиральная машина-то у тебя работает ещё или уже в дело пошла?
– Эх, бабы, – отвечает Настасья, – ничего-то вы не понимаете в жизни и любви. Ну в машине ли счастье?
– Я одно понимаю, – говорит Нина, – если б мой машину только пальцем тронул, я б его мигом в прачечной самообслуживания прописала, пока на новую не скопит. А завод-то, поговаривают, скоро и закрыть могут, так что накопляться надо, а не выкидывать деньги на всякий вечный ветер.

И не то чтоб она это напророчила – разговоры-то такие не от неё пошли, а этажом эдак третьим повыше, – но завод таки, факт, закрыли. Остались мужики без работы. Потыркались-потыркались, ан во всей округе никому до них дела нет, только Семёна позвали в ремонтно-техническую мастерскую. Его там сразу же и старшим мастером назначили, потому что опыта и любопытного соображения имелось у него даже больше, чем оно в обычном ремонтном деле требуется.
Ну он и работает там преспокойненько дальше, и делает свой двигатель, а другие мужики только собираются и решают философский вопрос «Как нам быть при таких экономических убытках?» И, как оно водится, вскорости собрания эти перешли у них с пива на более эффективные для тонуса напитки, потому что без напитков тонус у них от убытков стал совсем низкий, а с напитками он всё-таки немножко повышался, хотя и в какую-то бесполезно-скандалезную сторону.
Тогда бабы тоже стали устраивать бесполезно-нервозные собрания по вопросу «Как нам быть при таких эффективных напитках?» Но случилась им однажды эдакая спасательная идея: обратиться со своим вопросом к человеку, наименее к напиткам наклонному, то есть к Настасье.

Так пришли они к ней и взмолились:
– Настасья, научи нас о жизни и любви! Мочи нашей больше нету без любви жить! Эдак же и до греха недалеко, а никакая профилактика – шваброй там, или скалкой – на этих наэффектиненных скотов не действует. На тебя наша последняя надежда, всё сделаем, как скажешь – только научи.

Выслушала их Настасья и говорит:
– А вы сделайте из них футбольную команду.
Переглянулись бабы между собой:
– И это всё? – спрашивают.
– Пока всё, – отвечает Настасья, – а дальше видно будет.

Ну, бабы быстренько сделали всё, как им было сказано, и глядь – с эффективными напитками и правда сталось завязано. Перешли мужики назад на пиво, и даже только по выходным – но всё-то им теперь игры да тренировки, а баб с философским экономическим вопросом как будто и нету вовсе.

Пришли тогда бабы к Настасье и докладывают:
– Всё мы сделали, как ты сказала, Настасья, и про жизнь вроде бы поняли. Однако некоторые нехватки – например, любви – у нас по-прежнему ощутительны. Так что теперь учи нас о любви, как нам её раззадорить-раздобыть.
Выслушала их Настасья и говорит:
– А вы сделайте из себя футбольную команду.
Переглянулись бабы между собой и спрашивают:
– А обязательно ли футбольную?
– Обязательно, – отвечает Настасья, – и чтобы всё чин чином, без самодеятельности. Вот в таком-то городе есть тренер специально для женских команд, так что вам прямая к нему дорога.

Поохали бабы, поэхали, ан делать нечего – собрались да поехали. Стали тренироваться – сперва с опаской и больше для отчёта, но вскоре и в охотку пошло. Опять же: город большой, лихой, шумливый, и чего только не придумают там люди для взаимного разудивления. В эдакой развесёлой толкотище не то что на футболисток, а, кажется, и на стриптизёрок с боксёрками никто бровью не вёл – типа, это всё один такой фитнес.
Ну а где фитнес, там, как известно, и прочий раскрасотный бизнес. В общем, как бабы после месячной отлучки назад заявились, мужики так и ахнули: экие ж они стали видные да интересные.
Но ахнули они как-то больше про себя, а вслух, напротив, взялись философствовать, что всякий бабский футбол и прочий боевой танцпол – это, типа, всё один юмористический нонсенс.

– Нету у вас никакого мыслительного прогресса в вопросах жизни и любви. И практического тоже нету, – сказали тогда бабы в сердцах и уехали в свой большой город дальше тренироваться.
– Ну и пожалуйста, – сказали им вслед мужики; но сами между тем призадумались.

Вот только прогрессивный вопрос стался, видать, позаковыристей экономического, потому думалось им всё как-то враскоряку да вразнобой, а полемический запал чуть не на корню рушил командную игру. Но случилась им однажды эдакая спасательная идея: обратиться со своей полемикой к человеку, наименее в ней пристрастному, то есть к Семёну.

Так пришли они к нему и говорят просительно:
– Семён, ты мужик умный, вот рассуди нас о прогрессе в жизни и любви, чтобы нам хотя бы утвердиться, какой он мыслительный, а какой практический.
– Ну, практический – это просто, – говорит Семён. – Вы посмотрите на себя: машины у вас не ездят, двери не закрываются, ботинки до полного чавканья износились. Какой тут может быть практический прогресс? Только приложить свои руки к какой-никакой работе да привести своё хозяйство в порядок.
– Насчёт работы это мы пожалуйста, – отвечают мужики. – Но кто ж нам за неё заплатит? Денег-то ни у кого нету. Сам знаешь: мы и у тебя уж в кредит чинились.

– На этот случай, – говорит Семён, – прогрессивное человечество давно изобрело такой безналичный рецепт – называется «бартер», и по нему починка подмёток в починку дверей очень даже складно по коэффициенту переводится.
– А командной игры такой коэффициент не нарушает? – спрашивают мужики.
– Когда правильный, то совсем не нарушает, – говорит Семён. – А не получится, так приходите, помогу высчитать.

Ну, мужики его поблагодарили и пошли коэффициенты высчитывать; он им, конечно, ещё подмогнул слегка, и глядь – хозяйство их другдружными усилиями мало-помалу наладилось.
Пришли они тогда к Семёну и говорят:

– Всё мы сделали, как ты сказал, Семён, и про практический прогресс в жизни вроде бы поняли. Давай теперь про мыслительный в любви, потому что это нам вообще непонятно, какой тут может быть прогресс, когда мы здесь, а бабы наши там.

Выслушал их Семён и отвечает:
– А вы вызовите их на матч.
– О! – переглянувшись, обрадовались мужики. – Ну и голова же ты, Семён! Вот мы ужо им покажем…
Но тут они слегка призадумались и спрашивают:
– Слышь, Семён, а что мы им покажем-то?
– Ну уж это я не знаю, – отвечает Семён, – я же вам не тренер. Так что тут пусть каждый сам за себя по индивидуальному мастерству поразмыслит – оно, говорят, и в командной игре бывает полезно.

Ну, мужики бабам вызов чин чином выслали – и тренируются командно дальше, размышляя промежду тем по индивидуальному мастерству.

А бабам тот вызов, сказать по правде, тоже очень кстати пришёлся. Потому как, хорошенько оглядевшись в городской развесёлой толкотище, пришли они к такому философскому выводу, что ловить им здесь особо нечего и некого. Вот поди ж ты: никакого наличного кризиса нет и в помине, а прогрессивных рецептов оплаты хоть отбавляй, и практикуется из них больше даже не бартер, а всякий пирамидальный премиум и вовсе эфирный фьючерс.
С другой стороны, толковый мужик их тут отнюдь не дожидался, а давно уже пристроен, да и местные бабы бонтонно, но внятно дают понять, что женская футбольная команда городу, конечно, небезынтересна, однако ничего другого женского от них не требуется – здесь всё своё есть.

Так что возвернулись бабы больше даже с радостью, но сами о том ни гу-гу, а сразу – шмыг к Настасье.
– Слышь, Настасья, – говорят, – у нас тут ответственный матч намечается, потому нам нужен тренер. То есть, как бегать и с мячом управляться, это мы сами умеем, но ты нам дай установку на игру.
– Ну что ж, – отвечает Настасья, – я у вас тренер новый, потому мне для начала нужно посмотреть ваши возможности, то есть чтоб каждая показала себя в полном индивидуальном мастерстве. Такая моя первая установка, а дальше видно будет.

Глядя на такое дело, мужики тоже – шмыг к Семёну.
– Слышь, Семён, – говорят, – непорядок выходит: у них целых два тренера, а у нас ни одного. То есть по индивидуальному мастерству – это мы, конечно, сами, но нам бы тоже желательно какую-никакую установку получить. Так что будь ты нашим тренером.

– Хорошо, – отвечает Семён, – но, как я в этом деле человек новый, установку вам могу дать только самую простую: показать игру красивую и честную.
– О! – говорит Демьян. – Вот это правильно: мы будем играть честно. Потому, если кто решит вдруг в штрафной валяться и на пенальти моей Дине нарываться, предупреждаю, мужики: я это сразу замечу.
– Да, – говорит Аверьян, – и вот что: мы будем играть красиво. Потому, когда моя Арина начнёт свои красивые пасы раздавать, по-хорошему прошу, мужики: держитесь от тех пасов подальше.
– Да, – говорит Северьян, – и вот ещё что, мужики: когда моя Катерина станет свои красивые голы бить – то есть, что она Касьяну забьёт, тут я спокоен – но ежели кто вздумает мельтешить и с удара её сбивать, тот будет иметь дело с моим трансфёром, а трансфёр у меня сильный.
– Слышь, мужики, – говорит Касьян, – так, может, мы тогда сразу: ввиду явно превосходящих сил соперника…
– Ёлы-палы, – отвечают ему мужики, – ну ничего-то ты не понимаешь в жизни и любви! Кто ж так сразу показывает? Надо же, чтобы они поняли!..

Так обе команды внутри себя условились, установки усвоили – и выходят на матч. После первого тайма бабы ведут 10:0; приходят в раздевалку – там встречает их Настасья.
– Ну что ж, – говорит, – индивидуальное мастерство вы показали замечательное. Но соперник нам, конечно, достался сильный.
– Так что нам с ним делать-то? – спрашивают бабы.
– Ну уж это я не знаю, – отвечает Настасья, – я в этом деле человек новый и в правилах не сильна. Соображайте сами.

– О! – говорит Катерина. – А я вот, например, так выложилась в первом тайме, что на второй, хоть убей, выйти не могу, – и ложится пластом на лавку.
– Да, – говорят другие бабы, – мы все так выложились, что продолжать игру не можем, – и тоже раскладываются по лавкам.

Настасья тогда выходит на поле к уже собравшимся вокруг Семёна мужикам и говорит:
– Мои подопечные так выдохлись в первом тайме, что дальше играть не могут – вон, лежат по лавкам, как подстреленные. Так что победа ваша, а нам пишите законную баранку.
– Что, и моя лежит? – спрашивает Касьян.
– И твоя, – отвечает Настасья, – не веришь – посмотри.
– Господи! Ведь до чего хитра стала, бестия! И откуда чего берётся? – дивится Касьян.
– Нам надо подумать, – говорят тогда другие мужики.

Собрались они в кружок, что-то там погудели, погалдели, а потом выходит Семён и говорит:
– Мы тоже с самого начала были такого мнения, что на этом поле играть нельзя, поэтому требуем матч перенести.
– Хорошо, – отвечает Настасья, – о времени уговоримся дополнительно, а сейчас идите разбирайте ваших лежачих.

Пошли мужики, баб по домам разобрали и, пока о новом матче указания не явилось, стали попарно тренироваться и попарно же решать вопрос обо всяком таком прогрессе. И хоть выходило оно у всех разно, но, сравнительно с командной полемикой, всё ж таки с большим полезным коэффициентом – это даже Касьян высчитал.

А тут ещё открыли завод, и мужики вернулись работать; все, кроме Семёна – тот остался в мастерской, потому как ему с двигателем там вольготней показалось. Но тогда мужики приходят к нему и говорят:
– Слышь, Семён, такое дело: директора нам надо выбирать. Но глупого мы больше не хотим. А ты ж у нас умный, как царь Соломон, потому мы хотим тебя в директора выдвинуть.
– Да что вы, мужики, – замахал на них Семён, – я руками-то водить совсем не охотник, я больше по технической части. Да и двигатель мой, считай, уж на мази, а с такими заботами я его и в пятилетку не окончу.

– Эко дело – пятилетка! – отвечают ему, переглянувшись, мужики. – Ты подумай в жизненной перспективе. К чему такое изобретение в твоей мастерской? А на заводе мы бы его сразу на поток поставили.
– Да? – обрадовался Семён. – Ну тогда я согласен.

Вот так и получилось, что назло всякому кризису ожил завод, и никто его больше не закрывал, пока директорствовал там бессменно Семён Данилович. Но это по официальности он был «Семён Данилович» – промеж своих-то мужиков никто его иначе как Соломоном Двигателевичем не называл, а он и не обижался.
И ведь чего только не придумают люди ради красного словца! Поди ж ты: так-таки не звучно им показалось Настасью по мужу «Соломоновой» кликать, а как завели раз Арина с Катериной, эдак и стали звать её с тех пор Настасьей Соломоновной.