Сила брошенных слов - Маленькаялгунья, Тема 3

Отпуск пришлось опять разбить на две части из-за учебы – до защиты  дипломной работы оставалось почти неделя. Работа была практически выполнена, но предстояло еще все это откорректировать  и напечатать.
     Днем жара стояла невыносимая, мысли расползались, как тараканы по щелям у нерадивой хозяйки, и думать, совершенно не получалось. Стопка книг на углу кухонного стола  давила своей тяжестью толстую пачку листов, исписанных мелким почерком.
Оля уже давно перебралась на кухню со своим учебным  скарбом, неожиданно обнаружив там для себя творческую атмосферу. Каждый вечер, когда спадала жара, она садилась на угловой диван, спиной к добродушно урчащему холодильнику, и с головой уходила в свою  дипломную работу. Здесь же устраивала перерывы, приготавливая еду на скорую руку, давясь надоевшими пельменями и макаронами, от которых она набрала вес, а теперь в жару сидела на пахте с яблоками – сбрасывая его. Учеба на вечернем отделении отнимала много времени, и следить за режимом питания, сна и отдыха было невозможно.
- Завтра устроим себе выходной, поедем на хутор, Миксер!- неожиданно для себя сказала Оля,  лежащей возле ее ног, собаке.
Услышав свое имя, Микки согласно постучал по полу хвостом и, поднявшись с места, потянулся,  прогнув спину. Пора было идти на  вечернюю прогулку. Оля подмигнула собаке и потрясла уставшими  от писанины пальцами. С задумчивой улыбкой, вспомнив начальную школу,  проговорила:
- Мы писали, мы писали, наши пальчики устали. Пошли гулять, Миксер!
Собака с готовностью вскочила и стала носиться по длинному коридору от кухни до входной двери.
- Сверхскоростной ты у меня миксер, Микки-маус,- подтвердила Оля, глядя на  его энергию и торчащие длинные уши, для такого маленького тела.
Радостный лай собаки был благодарностью на  слова хозяйки, которая уже зашнуровывала  потрепанные  кроссовки.
- Движение-это жизнь! – услышал Микки привычную вечернюю фразу и обрадовался предстоящей пробежке по тихим окраинам города.
Бегали они только по вечерам, утром время для длительных прогулок совершенно не оставалось – Оля работала. В обед выгуливала Миксера соседка  со второго этажа Вера Ивановна.
    Она жила со своим спокойным угрюмым мужем Александром Степановичем  в этом доме давно и часто  выручала Олю. Вера Ивановна обожала маленького смешного Микки и мечтала  тоже  завести себе собачку, но Александр Степанович  всякую домашнюю тварь не любил из-за шерсти  -   у него была астма. Оля уважала соседа за  хозяйственные руки, все соседи подъезда частенько обращались к нему за советом или помощью, но его тяжелого сурового взгляда  Оля побаивалась.
     Шумно спускаясь по лестнице, Оля с Микки чуть не сбили с ног Веру Ивановну, которая выносила мусор и теперь шла с пустым ведром. Соседка ойкнула, от неожиданно бросившейся ей под ноги собаки и уронила желтое пластмассовое ведро. Обе женщины одновременно наклонились, легонько столкнувшись лбами, и рассмеялись. Взглянув на Веру Ивановну, Оля опешила – под припухшими глазами у той желтели синяки, обезобразившие доброе лицо еще нестарой женщины.
- Это мой Сашка приложился, - охотно объяснила Вера Ивановна испуганному взгляду Оли.
- А за что он Вас так? – ужаснулась Оля человеческой дикости.
- Да, пришел он тут с пенсии выпивший. Сцепились с ним слово за слово. Я ему и ляпнула: ”Чтоб мои глаза тебя не видели!” Он и приложил к моей переносице свой кулачище. Два дня не видела его раскаявшейся морды – глаза мои заплыли, не разлепить было. Сама напросилась, вот Богу мои слова в уши и долетели.
- Так Вы ушли бы от него к детям,- пожалела Оля Веру Ивановну, помня, что у нее были дети от первого брака.
- Уходила несколько раз и обратно возвращалась. Кому он еще нужен, кроме меня?  Он же добрый у меня, только неласковый, ведь в детдоме волчонком рос, без материнской ласки.
Оля пораженно слушала незатейливый рассказ Веры Ивановны, ее легкий смех, скрывающий смущение и печаль. Под впечатлением от услышанного, медленно шла по пустынной улочке, не обращая внимания на заигрывание Микки, который заливистым лаем приглашал ее побегать. Но Оле бегать уже расхотелось.
   „Откуда в женщинах берется такое всепрощающее терпение? Почему Вера Ивановна  не  уйдет навсегда от своего Сашки, оправдывая его бесчеловечность своим  сказанными словами? Боится одинокой старости? Разве можно после этого улыбаться этому старому мерзавцу, ложиться рядом с ним в постель? На ее месте я ушла бы, не прощая и не возвращаясь!” – думала Оля о превратностях чужой судьбы.
    Ночью она долго не могла уснуть, машинально выпив ритуальную кружку черного кофе перед умственной работой, которая застопорилась. Недописанный лист бумаги так и остался не тронутым.
    Из беспокойного путаного сна Олю выдернул в шесть утра будильник, хотя уснуть ей удалось только под утро. Нехотя, отбросив в сторону полосатую простынь, которой она накрывалась вместо одеяла в душные ночи, прошлепала босыми ногами на кухню и включила кофеварку. Зевая, посмотрела в зеркало на взлохмаченное отражение с не выспавшимися глазами, пристально разглядывая белки глаз в сеточке красноватых тоненьких сосудов и осталась не довольная увиденным  зрелищем – лучше бы не смотрелась!
     Минутная стрелка заставила шевелиться быстрее: автобус ждать не будет. Прохладный душ и чашка кофе вернули утерянную бодрость.
    Из пригородного  полупустого автобуса Оля вышла  одна с Микки, который побежал вперед, обнюхивая каждый камень. Солнечные лучи были еще нежны и ленивы, как только что пробудившаяся женщина. Проселочная дорога растянулась на целый километр до заброшенного ею, на время учебы, хутора. Мелкий камешек больно кольнул незащищенную босоножкой пятку. Чертыхнувшись и присев от боли, Оля сняла обувь и пошла по пыльной дороге босиком. В городе  кожа ног  отвыкла от соприкосновения с землей, и в начале пути она чувствовала свою неуклюжую осторожную походку. Но память есть и у ног – они вспомнили утреннюю прохладу дороги и вскоре  весело шагали к дому. От легкого ветерка, как живые, качали желтыми головками подсолнухи на  сарафане.
    Сердце сжалось при виде старенького дома, с покосившимся, а местами – завалившимся, забором и буйно разросшимся бурьяном. Всюду ощущалось отсутствие хозяйственных мужских рук, таких, какие были у соседа Александра Степановича. Вспомнив о нем, Оля нахмурила брови.
    Крапива безжалостно  жгла ноги под коротким сарафаном и кусалась за открытые плечи. Косы в сарае не оказалось, видимо, соседи воспользовались ее длительным отсутствием, решив, что и в этом году она не приедет. Мутные стекла окон укоризненно глядели на хозяйку. В доме пахло сыростью и затхлостью, ничем не напоминая о годах, проведенных когда-то здесь.
   Старый свекор умер три года назад в возрасте 74 лет. Его жена, с которой он расписался за четыре года до своей смерти, съехала с хутора, получив денежную компенсацию от наследников за  причитающую ей долю. Она забрала с собой все, даже, алюминиевые ложки и больше сюда не показывалась. Наследниками являлись три сына. Двое умерли при непонятных обстоятельствах, и часть наследства перешла Оле.  Старший  сын  свекра просто не проявлял пока интереса к старому хутору, проживая  в  Финляндии.
    Голые стены с поблекшими, от старости и солнца, обоями были  засижены мухами. Назойливо лезли в глаза яркие пятна, на месте которых раньше висели фотографии в рамках, старинные настенные часы с маятником и книжные полочки с технической литературой по ремонту колесных тракторов. Старая продавленная кушетка сиротливо жалась к стене – только она оказалась не нужной бывшей хозяйке хутора. В распахнутые окна ворвался свежий ветер, который удивленно притих, не обнаружив на окнах знакомых ситцевых занавесок в мелкий горошек. Опомнившись, он возмущенно стал хлопать дверьми комнат. Оля вышла из дома, оставив хозяйничать сквозняк в комнатах.
     Возле заросшей дорожки обнаружила заржавевший нож с длинным лезвием, которым свекор любил резать хлеб, бережно прижимая буханку  к груди, как все люди, которые пережили  войну. Оле казалось, что тепло его рук не смогли остудить морозы и весенние ливни – рукоятка ножа еще хранила память о родном человеке. Подбежавший Миксер, понюхав протянутый ему нож, завилял понимающе хвостом, словно приветствуя своего хозяина. Она подержала задумчиво нож в руке и пробралась в кособокий сарай сквозь заросли крапивы. Долго искала среди всевозможного хлама точильный камень, неумело заточила лезвие. Вышла из полумрака сарая на свет и долго щурилась, пока глаза  не привыкли к свету.
    Сад за домом тоже выглядел заброшенным и одичавшим. Оля вспомнила, как по утрам просыпалась от беспокойного гомона птиц и равномерного веселого звука косы –
 „вжик-вжик, вжик-вжик”. Это свекор давал утреннюю разминку своему  старому  жилистому   телу. Сочная влажная от росы трава покорно ложилась к ногам хуторянина, и птицы посвистывали в такт косы в руках виртуозного исполнителя мелодии лета.
   Оля вздохнула, собрала траву в первый пучок и перерезала у корня ножом, как серпом. Получилось неровно, как стрижка у  начинающего парикмахера, но зато на выстриженное место упал первый солнечный лучик.
- Сейчас я тебе приготовлю танцплощадку, - пообещала Оля лучику и принялась срезать сорняки возле кустов крыжовника. Потом перешла к кустам смородины – их было больше, хотя никто особо-то и не любил смороду. Третий час подряд она  упрямо боролась с сорняками, пытаясь освободить из их плена  ягодные кусты. От рукоятки ножа на правой руке вскочил водянистый волдырь, но Оля с радостью смотрела, как  веточки кустов распрямляются,  осыпая белыми  лепестками  цветов землю. Неровно срезанная трава  выстилала межрядье, и  сад заметно становился все просторнее. Солнце уже припекало, хотелось пить. Она долго пропускала застоявшуюся,  в трубах колонки, воду и не решалась наклониться, чтобы подставить для питья ладони, сложенные ковшиком. Сбросила сарафан с потного тела и с наслаждением обтиралась прохладной  рыжеватой водой, чувствуя  благодарность усталого тела, отвыкшего от физической работы. Кожа на руках и ногах зудела от укусов крапивы. Она оглянулась на сад и расстроилась – за  три часа  так мало сделала!
- Господи, видеть не могу, эти чертовы сорняки! -  Оля резко присела возле следующего куста.
Ветка смородины больно хлестанула по глазу, разорвав роговицу. Веки Оля прикрыть не успела. Уронила на землю нож, ничего не видя сквозь слезы, хлынувшие от острой боли, и испугалась: она была  одна среди заросшего сада. Оля боялась только одного – лишиться зрения навсегда. Микки пытался лизать горячим языком ее мокрое лицо и тихо скулил.
Автобус подъехал к остановке строго по расписанию – через два часа после травмы. Водитель, пробивая билет, с сочувствием взглянул на заплаканную женщину в мятом синем  сарафане с яркими желтыми подсолнухами.
Под кустом смородины остался  заржавевший нож и слова,  брошенные в отчаянии.

Пять дней она не сможет видеть своего отражения в зеркале, ее глазами будет Вера Ивановна. Оле  удастся защитить диплом и уговорить Александра Степановича помочь ей скосить сорняки. На хуторе она увидит  этого человека по-новому, и поймет, что он тоскует по природе и деревенской работе.
Спустя две недели, ранним утром, водитель пригородного автобуса издали узнает знакомый яркий сарафан женщины с собакой.
Рядом с Олей будет стоять  пожилая чета.