Часть 5. Глава 5

Глава 5.

Ночь мигала звёздочками, слабый ветерок омывал разгорячённые лица, а полная луна старательно освещала потрёпанные годами и событиями   улицы притихшего городка. Жители спали, ворочались, постанывали и видели разные сны, или ничего не видели, но надеялись, что утро принесёт развязку узлов, которых с началом революции только прибавилось.
Беглецы, держась за руки, не оглядываясь, упрямо стремились к окраине.

Фрол очнулся, осознав себя уткнувшимся лицом в рабочий стол. Разбудил его запах, исходящий от пола, режущий ноздри на части, запах разлитого самогона. Вокруг, на полу, на диване и креслах, в хаотично направленных позах, храпели – довольно гармонично - его сотоварищи и охранники. От выпитого, начинающего лидера слегка мутило, поэтому запах добавил желания, какого? Он особо и не сомневался – образ молоденькой женщины бередил ему некоторые части тела ещё с вечера. Дабы не подорвать авторитет, он решился упоить своих помощников и без помех заняться Мирой.
Хотя во рту сохло, а руки подрагивали, вид храпящей компании вызвал у лидера кривую ухмылку удовлетворения. Он на цыпочках, старательно переступая через почивающих, покинул помещение. С минуту постоял в коридоре, пытаясь сообразить, где отсиживается цель его вожделений. Пошёл было не в ту сторону – темно всё же, но со второй попытки попал на лестницу и заспешил наверх. Обошёл все комнаты второго этажа, даже вспотел. Постепенно возник наводящий вопрос: почему они все открытые? Опять прошёлся... Кривой брусок, о который споткнулся, наконец, привёл мысли в некий порядок. Фрол вспомнил, что лично закрывал Миру на эту деревяшку. Ещё раз заглянул в комнату и только сейчас услышал всхлипывание, напоминающее сдавленный плач ребёнка. Голова лидера вмиг прояснилась, дрожь улетучилась, и он заглянул за шкаф. Сидящего на полу сгорбленного Антона узнал не сразу.
- Где она? – схватил за шиворот незадачливого охранника Фрол.
Тот завыл собачонкой, перепуганной породистым кобелём,  и что-то невнятно залопотал. Фрол взвыл натурально, по-звериному, отвесил парню оплеуху и поднял тревогу.
Лидер проявлял повышенную активность, поскольку чувствовал всеми частями тела свою прямую вину и ответственность за побег контры. Он даже не заглянул в подвал, а сразу организовал погоню. Разгорячённая, изрядно примятая, со стеклянными очами команда Фрола кинулась врассыпную по улицам городка. Они напоминали голодных волков. Убойный хмель только добавлял злости и азарта.

Возможно, беглецы успели бы скрыться, но подвёл знаменитый закон подлости – им встретился на пути Гошка-юродивый...
До революции он был в некотором смысле достопримечательностью городка: в его бессмысленных речах, находили смысл даже власти! Однажды Гошка неделю приходил на площадь, что перед зданием городской управы. Крутился на одной ноге, другой в такт топал и вопиял, махая левой рукой:
- Крысы! Крысы!...
Начальство, наученное предыдущим опытом, когда год назад не только проигнорировали провидца, но и за нарушение порядка посадили в полицейский участок, призадумалось...
Тогда юродивый также приходил в общественное место и кричал, правда, крутясь на заднице:
- Жабы! Жабы!...
Гошка ещё не досидел в полицейской камере положенные по закону дни, как город накрыли ливни. Улицы превратились в реки, а окраины в болота с большим количеством неизвестно откуда взявшихся лягушек. Тогда город понёс большие убытки и долго ощущался дефицит свежих овощей, которые обыкновенно поставляла окраина.
- Неужто опять потоп?... – призадумался голова управы, с пышными бакенбардами отставной майор, глядя из окна своего кабинета на стенания Гошки.
- Как бы ни хуже, Ваше сиятельство, - льстиво засверкал очами его секретарь, добродушный седовласый толстячок. – Быть войне...
И действительно, через год после описываемого Гошкиного действа началась первая мировая.
Революцию Гошка встретил новыми пророчествами и деяниями. В его лексиконе появилось много революционных слов: съезд-резолюция, постановления-заключения, митинги, пролетарии  и т.д. Теперь частенько можно было увидеть юродивого на большевистских собраниях. Здесь он вёл себя тихо. Но после - ходил строевым шагом с палкой, имитирующей винтовку, с красным бантом, закинутым через левое ухо, и кричал:
- Бобры! Бобры!...
- Это он имеет в виду наших буржуев, коих пора потрошить и к новому порядку приучать! – поясняли мысль блаженного революционно настроенные пролетарии и солдаты.

Гошка возник перед беглецами с видом крестьянина, который настиг свою непоседливую домашнюю птицу. Он расставил пошире руки, оскалил редкозубый, жёлтый рот и захрипел (почему захрипел? – от переизбытка эмоций):
- Попались, курочки! 
После чего воздел руки кверху и завизжал фальцетом старухи, к которой украли последнее:
- Яйца! Яйца!...
Мира была знакома с Гошкой ещё по периоду своей комиссарской работы, поэтому попыталась направить энергию прорицателя в истинно революционное русло:
- Гоша Михайлович! Вас, как неординарную личность, ждут в Совете для решения насущных вопросов революции, а вы пугаете людей ночью. Нехорошо...
Подключился и Денис:
- Да, товарищ, по вашему виду можно предположить, что вы сознательный пролетарий, поэтому должны с уважением относиться к любому жителю города. Обзывать людей, нападать на них, как на домашнюю живность, негоже революционеру...
Однако попытки урезонить искреннего большевика, хотя бы обойти его стороной, натыкались на осатанелую решимость Гошки.
В его запутанных мозгах, припудренных последней дискуссией на постоялом дворе Мякина, образовался тупик в образе женщины-комиссара. Тупик случился от столкновения двух образов: Миры-большевички и Миры-контры. Эти сутки Гошка что-то обдумывал, сидя на площади перед бывшей городской управой. Он даже не вертелся, а только чесался.  Причём интенсивно, скрупулёзно обходя все части тела, отчего народ заволновался. Некоторые подходили и подолгу рассматривали прорицателя, пытались услышать его хриплый голос. Однако тот только чесался, подёргиваясь, то ли от удовольствия, то ли от умственного напряжения.
К ночи у Гошки, похоже, что-то созрело: он перестал чесаться и стал ходить по спирали вокруг центра городка, постепенно приближаясь к управе, где заседал Совет. Тут он и наткнулся на предмет своих размышлений...
Приближающийся топот сапог, тех самых, выпущенных на фабрике
Стрельникова, потребовал решительных действий с обеих сторон. Гошка завизжал пронзительно и было схватил Миру за плечи, но Денис точным ударом в челюсть, классическим нокаутом уложил прорицателя на мостовую. Схватил опешившую девушку за руку и утащил её за угол дома. Тут же перед ними мелькнули ляповатые тени людей с берданками. Погоня становилась видимой и осязаемой...

На крутой, скалистый берег реки они выбежали к началу зари. Из-за леса,  укрывшего противоположный берег чёрной щетиной, выскакивали лохмотья малиновых туч. Где-то хлопали о воду крылья уток, кричала надрывно птица, а быстро таящий туман серым покрывалом устилал воду. За спинами беглецов, хлопушками отзывались редкие выстрелы.
Мира замерла на краю обрыва и порывисто обернулась к Денису:
- Ты должен жить. Поскольку в тебе та эстафета, которая...
- Эстафета?...
- Так писал в свитке мой отец, - торопилась девушка. – Ты уходи налево, а я их встречу...
Однако было поздно – сначала сзади, потом слева, а затем и справа, показались уже не тени, а, громоздящиеся на условных фигурах, условные лица. Они больше напоминали оборотней, со злорадными оскалами и глазами, которые уже не блестели, а горели смертельной ненавистью!
Дениса будто пронзило молнией. Он прижал Миру, ощутив её особой, девичий аромат, и, не разжимая объятий, шагнул вниз...

Конец пятой части.