Мемуарка 4. Как я научилась пить самогон

Мы уже лет семь имели дом в Ташле и систематически отдыхали там. Всякий раз, когда я там встречалась с другими ташлюками ( ташлинцы – это местные жители, а «ташлюки» и «ташлюшки» - это мы, так сказать, наезжие, и что бы стать «ташлюком», необходимо пройти особый обряд, так что масонам и не снилось!), в разговоре они обязательно упоминали по тем временам председателя местного совета некоего Мухина Николая Ивановича, судя по упоминаниям личности неординарной и не без харизмы.
- Ну, что вы мне всё Мухин да Мухин, Мухин да Мухин! Познакомили бы сначала! – однажды возмутилась я.
- Как?! Ты столько здесь бываешь и незнакома с Мухиным? – удивился поэт Кузнецов, - это просто непростительно!
- Так познакомьте же, наконец!
- Сегодня же вечером! – пообещал Валера.
«Вечер» в деревне понятие более, чем растяжимое. С точки зрения природы он начинается, конечно, вовремя, но с точки зрения жителей села - тогда, когда они завершают все свои обязательные дела, связанные с подворьем. Даже запоздалый июньский закат уже давно растаял, я уже было собралась уходить на покой, как вдруг из густеющей темноты вышли три богатыря: поэт Одноралов, поэт Кузнецов и незнакомый мне коротко стриженный, светловолосый, в чёрном костюме, с галстуком, молодой человек, держащий в руках трёхлитровую банку с мутноватой жидкостью. Он-то и оказался Мухиным. А жидкость оказалась самогонкой. Я достала солёных маслят, разогрела остатки ужина, нарезала дежурного сала, однако выпить самогонки не решалась… Какое-то время…
Дело в том, что это было время особенное – вторая половина восьмидесятых, и хотя Союз ещё, как нам казалось, крепко стоял на ногах, в воздухе парило предчувствие того, что мы тогда называли демократией, поэтому разговор с представителем власти очень быстро приобрёл яркие и крутые оттенки, которые требовали горячей приправы. Революционные времена нуждались в революционном подходе ко всему, а, учитывая, что мы с моей приятельницей Элеонорой были завсегдатаями клуба избирателей и до определённого момента очень живо интересовались политическими процессами, происходящими в стране, а Элеонора в этот вечер тоже оказалась моей гостьей, я всё-таки попробовала самогонку. В начале нашей встречи. На первом литре. Следующие два литра я пила эту самогонку наравне с поэтами и представителями власти. Совершенно не вспоминаются конкретные темы наших бесед того знаменательного вечера, хотя вернее будет говорить о знаменательной ночи, зато хорошо помнится то, что происходило в её завершение.
Рассвет уверенно стирал тени сумрака, поэты, склонные к романтике, гуляли с дамами по просёлкам, поэты, склонные к нигилизму, в позе калачиков лежали на скамейках, дамы, любящие домашнее хозяйство мыли посуду, а я, восседая на своём царственном кресле и взведя к небу указующий перст бросила вслед уходящему доить корову Мухину ставшую впоследствии сакраментальной фразу: «Мордвин! Подумай о Росси!»
Пустая трёхлитровая банка из-под самогонки сиротливо стояла на опустошённом столе…
А Мухин до сих пор думает только о России. И ни одна женщина не может выдержать конкуренции с ней. И, если это «к счастью», то чьё это счастье, история таинственно умалчивает…