А что такое война?

                А ЧТО ТАКОЕ ВОЙНА?

Лейтенант судорожно взмахнул окровавленным рукавом, и прохрипел что-то нечленораздельное, указывая на кучу черного валежника, возвышавшегося за бледно-зеленой осокой. Это была команда, и я сорвался с места. Хотя, чего я вам тут вру? Не сорвался я, а с трудом приподнялся с грязной травы, и еле-еле передвигая ноги, заковылял в сторону, указанную командиром. Это была уже третья наша попытка вырваться из окружения.
Когда солнце выползло из-за верхушек, покореженных снарядами сосен, нас было не меньше роты. Не меньше, а если уж и больше, то совсем не намного. Это всё, что осталось от нашей стрелковой дивизии. Дальневосточной дивизии полной боевой комплектации. Вот так вот. Зимой мы показали фашистским гадам, как умеют воевать советские люди. Мы прорвали вражеский фронт и уже почти соединились с войсками Ленинградского фронта. Тридцать километров оставалось. Всего тридцать. Пройди мы их зимой, и лопнула бы блокада славного города Ленина. Лопнула бы, как гнилая веревка, только мы не прошли этих тридцати километров. Фашистские гады яростно упирались, вгрызались в землю, но отступать не хотели. Мало того, что не хотели, они еще надавили на части  второго эшелона армии и сузили место нашего прорыва всего до шестнадцати километров. Наша вторая ударная армия оказалась в мешке, но мы продолжали рваться вперед, изо всех сил стараясь разрушить оковы, опутавшие колыбель великой революции. И пусть мы проходили в день не более ста метров. Пусть.
Наступление наше остановилось в конце марта. Тогда на нас обрушились сразу две беды: весенняя распутица и вражеский удар в самом узком месте нашей обороны. И от шестнадцати километров коридора обеспечения армии ничего не осталось. Нас полностью окружили. Да только мы и тогда не сдались. К середине апреля образовали новый коридор, получили пополнение, продовольствие, боеприпасы и опять стали наступать. В начале мая нас окружили вновь. Две недели мы, оголодавшие, почти голыми руками сражались в кольце врагов, отстаивая свои позиции, а вчера поздним вечером разведчики принесли в штаб дивизии приказ прорываться к нашим.
Если бы не мой друг Сашка, то мне бы на прорыв не подняться. За последнюю неделю я ослаб так, что передвигался лишь ползком, встать без посторонней помощи уже не получалось. Я целыми днями лежал в сыром окопе и пробовал жевать: то молодую траву, то сосновую кору. Ничего другого я не ел уже дней десять. Не меньше. Если бы не Сашка, то я бы до сих пор лежал в той грязной яме. Сашка был двужильный. Вчера, когда стемнело, он сползал в болотину, которая отделяла наши позиции от фашистов, и нашел там лошадиную голову. Голова уже чуть протухла, но это было мясо. Лошадиное мясо. На наших позициях уже ни единой кости лошадиной не осталось. Мы съели всё. И живых съели, и сдохших. Мы дробили кости в муку и варили их. Все, что можно было съесть, мы уже съели. И вдруг, целая лошадиная голова! Она притягивала всех, как магнитом. Но Сашка твердо сказал, что эта голова только для нашего взвода. И мы стали варить её всемером. Седьмым мы взяли к себе раненного в голову сапера. Взяли не просто так, а потому что у него был топор. Когда Сашка рубил голову на мелкие кусочки, у нас от зловонья перехватывало дух, слезились глаза, но никто от мяса не отвернулся. Руки наши дрожали, из груди вырывались глухие хрипы и жалобные стоны. Сил ждать у нас почти не осталось.
Голову Сашка варил долго. Так долго, что Сеня Кузин не выдержал, подполз на четвереньках к огню и полез голой рукой в кипящее варево. Сашка ударил Сеньку прикладом в лицо, но схватить мясо раньше времени не позволил. А потом мы, обжигая губы ели мясо. Настоящее мясо. Такого вкусного мяса я не ел никогда. А после мы молсали осколки лошадиных костей.
Ночью у меня прихватило живот. Все мои внутренности готовы были разорваться от боли. У меня было такое ощущение, что будто с десяток гадюк обустроили в моем животе гнездо, а потом о чем-то поссорившись, стали драться да кусать: и друг друга, и меня заодно. Я отполз в кусты и попробовал «сходить по большому». Не получилось, только болей еще больше стало. Сколько я мучался, не помню, но все-таки смог еще раз уснуть за эту ночь.
Разбудил меня болезненный тычок чьей-то ноги в спину. Я открыл глаза. Холодное еще солнце ослепительно сверкало. Вместе с ним сверкала и трава, покрытая крупными каплями блестящей росы. Мы готовились к атаке. Командиры ругались в полголоса. Бойцы клацали затворами, загоняя в винтовки последние патроны. На первый прорыв мы пошли вдоль развороченной взрывами железнодорожной насыпи. Командовал нами подполковник с перевязанной головой. Кем тот служил в штабе, не знаю, но пару раз он появлялся на позициях нашей роты и всегда сердито ругался.
Подполковник, часто спотыкаясь, побежал по поросшему жухлой травой и перемешанному с грязью щебню. Мы последовали за ним. Вот-вот должен быть начаться бой, но страха не было. Тупая боль в животе была, звон в голове был, а страха не было. Самым заветным желанием каждого бегущего, было желание - не упасть. Командир, пробежал вперед метров десять, потом каким-то странно дребезжащим голосам закричал: «Ура!».
Фашистские сволочи словно только и ждали этого крика. Не успели мы, как следует подхватить боевой клич подполковника, а в вышине уж засвистели мины. Первые их разрывы перемешались с треском автоматных очередей и лаем крупнокалиберного пулемета. Всё смешалось. Дикие крики, стоны, летящая грязь, кровь, осколки, проклятья и пороховой дым. У хромающего впереди меня Сени Кузина вдруг вдребезги разлетелась голова. Еще мгновение назад она была на месте и внезапно брызнула во все стороны кровавыми ошметками. Я заорал от ужаса, а бежавший рядом со мной Сашка, резко взмахнул руками и, падая, ударил меня локтем в ухо. Я свалился лицом в грязь, а потом проворно развернулся на месте и куда-то пополз.
Второй раз мы прорывались через еловые заросли под командованием командира третьей капитана Брагина. На этот раз в прорыв шли уже не больше тридцати человек. Из тех, кто этой ночью ел лошадиную голову, в живых остались: я да раненный сапер. Мы вместе с ним шли за капитаном через еловую чащу. Но и в елках нас ждал перекрестный огонь фашистских гадов. Саперу пуля пробила горло. Фонтан крови его обильно обрызгал меня, и рухнувшего на еловые иголки капитана.
На третий прорыв нас поднял молоденький лейтенант, когда солнце, перевалив зенит, медленно поползло на запад. Лейтенант повел нас через болото.
Лейтенант добрался кучи валежника первым. Он медленно забрался на кучу, а потом вдруг охнул, схватился рукой за бок и медленно стал оседать на правую ногу. Я, ковылявший следом за командиром, хотел подхватить его, но, взобравшись на валежник, остолбенел. Метрах в десяти от кучи, на добротной гати стояли немецкие автоматчики. Стояли и ржали. Автоматчики были сыты, небриты и все как один с засученными рукавами. Я, стоя на четвереньках, не мог пошевелиться. Рядом со мной застыли и пятеро моих товарищей. Все мы словно окаменели. А фашисты ржали, подобно озабоченным продолжением рода жеребцам. Потом офицер поднял руку, и смех разом прекратился. Гитлеровцы насупились по команде и стали медленно поднимать автоматы.  И тут вдруг неведомая сила сбросила с валежника в заросли сухой травы, и я побежал. Побежал так быстро, как не бегал никогда в жизни. За моей спиной затрещали злые автоматы, сверху на меня посыпались срубленные пулями ветки, под ногами сердито чавкала грязь, а я бежал! Если кто-то всего минуту назад сказал бы мне, что я смогу так бежать, то я тот час бы плюнул подлому насмешнику в лицо. Но я бежал. Потом, когда силы стали отставлять меня – полз. Сколько я полз, не помню. На меня нашло какое-то затмение, и я лишь иногда мог осознавать окружающую меня действительность. В эти мгновения прозрений надо мною кружили тучи кровожадной мошкары, а вокруг меня была лишь черная грязь да ядовито-зеленая осока.
Когда затмение отпустило меня слегка в очередной раз, вокруг было темно. Наверное, наступила ночь. Я лежал спиной на какой-то мягкой кочке, а с неба надо мною насмехались звезды. Ответить насмешникам у меня не было сил. Я попробовал плюнуть в их сторону, но пара капель моей слюны едва оторвавшись от губ пала на подбородок. Я  понял, что с небом сегодня сражаться, сил у меня нет. Сил оставалось только смотреть на звезды. И я смотрел на них, опасаясь закрыть глаза и провалиться в мертвенное забвение. Внезапно одна из звезд закрутилась, и очень быстро расширяясь, в мою сторону помчал бледно-синий луч. Он мчал так быстро, что я от страха закрыл глаза.
Открыв глаза, я увидел над собой людей. Хотя, нет, не людей. Люди не могут так парить над болотом. Надо мною кружили ангелы. Я комсомолец и в Бога не верю, но это были точно ангелы. Значит, я умер и теперь можно спокойно закрыть глаза.
Ангелы, нежно касаясь меня, положили мое тело на какую-то подстилку, и я вознесся на небо. Это я понял по свисту в ушах и прохладному ветру, овевавшему моё искусанное мошкарой лицо. Всё это враньё, что во время смерти человека перед его глазами проносится вся его жизнь. Чистой воды враньё! Я, уносясь с этого света на тот, вспоминал только варево из лошадиной головы и ничего более. Только кипящее мясо, покрытое грязно-серой пеной в закопченном котелке да еще, пожалуй, резкая пульсирующая боль в левом плече немного беспокоила меня. Боль в животе на момент вознесения была слабее, и я о ней уже не думал.
На небе я позволил себе на чуть-чуть открывать глаза. Там было чисто и красиво. Такой чистоты я не видел даже в нашей районной больнице, где в тридцать пятом году меня лечили от воспаления легких. Даже там такой красоты не было. Правда, я сразу же понял, что про райские кущи попы всё врут. Нет здесь никаких райских кущ. Только еле светящиеся бледно-зеленые стены и ангелы. Ангелов было не меньше десятка. Они раздели меня, положили на теплую и мягкую кушетку стали рассматривать, то и дело проводя по моему телу какими-то кругляшками цвета спелой малины. Мне было чуть-чуть щекотно и немного приятно. Плечо успокоилось. И всё было уже почти хорошо. Вот если б только не живот. В нем опять проснулись гадюки, и я застонал. Ангелы засуетились от моего стона, и, тыкая непомерно длинными пальцами в мой живот, о чем-то торопливо зачирикали. И тут на лицо мое опустилось легкое облачко. Мне подумалось, что это была цветочная пыльца. Почему мне так подумалось, я понять не успел, провалившись в мягкую бездонную яму.
Очнувшись в очередной раз, я опять увидел над собою ангелов. Они неторопливо беседовали на незнакомом мне языке, но я их понимал. Я понимал их и радовался. Радовался, но в то же время боялся пошевелиться, чтоб не нарушить своего сладостного покоя. Мне было так хорошо! У меня ничего не болело, не ныло, и самое главное - я не хотел есть! Я уже забыл что такое – «не хотеть есть». Я не только забыл это, но и уже мечтать об этом перестал. И вот сейчас со мною такое счастье случилось. Я был сыт! А шевелиться я не хотел потому, что боялся опять проголодаться. Мне казалось, что стоит только согнуть палец, затратить на это энергию и голод опять цепкими пальцами начнет вертеть мой желудок.
- Он очнулся, - ткнул в мою сторону длиннющим пальцем ангел с одним ухом.
Ангелов на этот раз было трое. У них были какие-то расплывчатые бледно-желтые лица, носы их были глубоко вдавлены между впалых щек, лбы высокие и широкие, волос на голове не было вообще, а рты их напоминали, положенную на бок, запятую. Отличались они друг от друга только ушами. Этих ушей на каждом из них было разное количество. 
- Как ты себя чувствуешь? – прочирикал мне трехухий ангел.
- Ничего, - прошептал я в ответ.
- Что значит «ничего»? – тоже решил принять участие в беседе ангел с двумя ушами.
- Ничего у меня не болит, - поделился я своим счастьем с небесными жителями. – Ничего.
- И это счастье?! – в один голос зажурчали ангелы.
- Конечно, счастье, - ответил я, и отважно вздохнул полной грудью.
Ангелы улыбнулись. Потом они шепотом посовещались о чем-то, глянули на меня пристально и задали очередной вопрос. Глаза у ангелов были то ли розового, то ли сиреневого цвета.
- Тебе здесь хорошо? – вновь заговорил со мною трехухий.
Ответить правдиво на поставленный вопрос я не успел, потому как одноухому в этот момент тоже захотелось со мной поговорить.
- Мы просим прощения, - молвил он на своем, но понятном для меня языке, - что изъяли тебя из привычной среды, но мы должны были так сделать. Ты не думай, что изъятие твое не согласовано с нашим центром. Мы поступили строго по закону. Руководство долго не давало согласия, ссылаясь на закон охраны среды любого обитания, и только ссылка из раздела о загадочных планетах, позволила решить наш вопрос положительно. Центр тоже заинтересовался феноменом вашей планеты, выраженным мелкими локальными выбросами энергии. Нам хотелось бы узнать, что это такое, но у нас нет времени. Мы должны немедленно возвращаться домой. Мы и так уже забрались в такие дебри вселенной, что описание их часто небезопасно для нашего здоровья и иногда порождает головную боль. Чего мы только не встретили в нашем путешествии, но поле познания безгранично и всего познать невозможно. Как бы нам не хотелось узнать всего, но мы тоже не всесильны. И у наших сил есть предел.
По всей видимости, одноухий очень любил поговорить. Такого не останови, так он дня три или четыре трендеть без остановки будет. Я часто таких людей на Земле встречал, есть они оказывается и на небе. Когда слушаешь такого говоруна, то и человеческую речь не всегда понимаешь, не говоря уж о речи небесной. Совсем меня одноухий заговорил. До легкого умопомрачения. И потому я очень обрадовался четко поставленному ангелом с двумя ушами вопросу.
- Что там у вас внизу происходит? – слегка отстранив в сторону разговорившегося не на шутку одноухого, поинтересовался он.
- Война, - честно ответил я и тут же представил, как штабной писарь заполняет на меня похоронку.
- Что такое война? – в один голос задали глупый вопрос ангелы.
- А вы будто не знаете? – горько вздохнул я, утирая ладонью глаза.
- Нет! – опять же в один голос продолжали надо мною издеваться ушастики.
Если они надо мною смеются, то я тоже долгу не останусь. Я теперь их только ушастиками называть буду и никак иначе. Не знают они, что такое война! Нашли идиота.
- Ты расскажи нам, - ласково гладил меня по плечу трехухий, видимо заметив мою обиду. – Понимаешь, понятия многих сообществ не всегда совпадают друг с другом, и это часто служит поводом для недоразумений. Ты извини нас и попробуй объяснить нам, что такое война в вашем понимании, а потом мы быстро подберем  аналогичное ему понятие в системе понятий нашего сообщества. Такое дело для нас весьма привычно.
Я, конечно, ему не поверил. За дурака они меня здесь держат. Посмеяться решили. Пусть посмеются, раз им так хочется. Они ко мне до этого момента только с добром относились, накормили меня, ну и мне не пристало быть неблагодарной скотиной. Пусть потешатся в свое удовольствие, раз им так хочется.
- Ну, - начал я свои объяснения, - война это когда враг нападает и его надо уничтожать.
- В каком смысле «уничтожать»? – нахмурил безбровое лицо одноухий.
- Бить гадов, чтоб неповадно было! – заорал я, вскакивая со своей постели и зло стукнул кулаком по кушетке. – К ногтю их, как клопов! Всех до единого! Сволочи фашистские!
Ушастики разлетелись от меня прочь, так торопливо, что мне даже от своей злости не по себе стало. Я вежливо откашлялся и опять лег. Ушастики вновь обступили меня и стали спрашивать дальше.
- То есть, - глубоко засунув в ноздрю один из пальцев своей руки, осторожно уточнял мои ответы двухухий, - у вас на планете имеет место физическое уничтожение себе подобных особей.
- Еще как имеет, - угрюмо подтвердил я догадку ушастика. – Был бы у меня сегодня на куче валежника ручной пулемет, то я бы всех этих фашистских особей мигом бы грязь положил. Умылись бы они у меня кровавыми слезами. За всё умылись бы!
- За что?
- За то, что они на Родину мою посягнули! За нас! За всех! За матерей наших! За жен!
Ушастики отвернулись от меня и торопливо заговорили между собой.
- Друзья я понял, в чем здесь дело, - забарабанил ладошками себя по лбу одноухий. – Мы имеем дело, с так называемыми «брачными играми». Вы помните, как классифицировал эти игры мыслитель Кордусцва. Низший уровень – это победа через физическое устранение соперника, следующий уровень устранение моральное, потом победа при помощи логического обоснования, и, наконец, высшая стадия развития – отсутствие брачных игр вообще.
- Вы хотите сказать коллега, что эта планета населена существами самой низшей ступени развития? - ухмыльнулся ушастик с пальцем в носу.
- Точно так. Другой причины уничтожать друг друга я не вижу. У них на планете столько органики, пригодной для переработки по нашей технологии в пищевые продукты, что ею можно прокормить десять подобных планет. Десять! Мы это точно подсчитали. Борьба за средства существования отпадает. Только брачные игры!
- Вы ошибаетесь, - перестав ухмыляться, засмеялся двухухий. – Существа низшей ступени не могут мыслить логически. Вот он ответ на ваш вопрос. Если особи какого-то сообщества могут мыслить логически, то зачем им уничтожать друг друга. Это же так глупо. Это же против всякой логики. Сколько мы с вами повидали заселенных планет? Тысячи. И где-то что-то подобное было?
Ушастики задумались, а потом одноухий вновь обратился ко мне.
- А чем вы видите основную потребность уничтожения подобных вам?
- Чего? – сразу не понял я вопроса.
- Из-за чего вы уничтожаете друг друга? – поправил сложный для меня вопрос товарища трехухий. -  Из-за женщин?
- И из-за них тоже! – снова стал горячиться я. – Вы же фашистов не знаете! Они жгут наши города! Грабят, насилуют!
- Вот видите! – радостно подпрыгнул на месте одноухий. – Брачные игры! Я прав! И это произведет фурор во всем научном мире! Мы сделали с вами величайшее открытие, коллеги! Оказывается и на самой низшей ступени развития, живые особи могут мыслить логически! Вот это да!!!
И тут ушастики ухватили друг друга за руки и закружились в веселом хороводе. Они плясали до тех пор, пока к ним не подлетел ушастик с пятью ушами и что-то им зашептал. Шептались они между собой не долго, а потом вновь окружили меня.
- Мы вынуждены срочно покинуть этот район вселенной, - радостно молвил мне одноухий. – Центр не разрешил нам здесь больше оставаться, но он разрешил сделать тебе предложение.
- Какое? – насторожился я, ожидая очередного подвоха от ушастого племени.
- Полететь с нами.
- Куда?
- В наше планетарное сообщество. Там тебе будут очень рады. И ты будешь рад, увидев новые миры. Они настолько огромны, что ваша маленькая планета против них, как пылинка против слона. Извините за странное сравнение. Это первое, что пришло мне в голову.
- А я смогу вернуться назад? – чуть-чуть заинтересовался я неожиданным предложением.
- Вряд ли, - грустно вздохнул ушастик. – Путь обратно, обработка данных экспедиции, убеждение центра направить экспедицию в этот район еще раз, подготовка. Даже в нашем сообществе столько не живут. А твой организм, несмотря на молодость, уже весьма изношен. Мы, конечно, подлатали его, но…
Ушастик вздохнул еще протяжнее, чем в предыдущий раз, а я решил наотрез отказаться от предложенного путешествия.
- Пока идет война с фашистами, - сказал я, ставая с кушетки, и натягивая лежащие на полу штаны, - своей Родины бросить я никак не могу. Я комсомолец, а не гад какой-нибудь последний.
За неимением времени ушастики не стали спрашивать меня, что такое комсомолец и, усадив меня в огромное яйцо, послали обратно на Землю.

Когда забрезжил рассвет, я пополз к окопам и увидел там часового в пилотке с красной звездой. Это были наши! Радости моей не было предела. Я все-таки выбрался из окружения! Однако часовой радости моей разделить не захотел и сперва посадил меня под замок, а потом отвел в блиндаж.
В блиндаже спрос с меня вел русоволосый политрук.
- В какой это ты дивизии воевал, сизый голубь? – ухмылялся политрук, рассматривая мою солдатскую книжку.
Я четко назвал номер дивизии и здорово удивился реакции политрука на мой доклад.
- Вы фашисты вообще обнаглели, - смеялся политрук, барабаня в такт своему хохоту ладонью по столу. – Вы нас вообще за придурков держите?! А я смотрю у тебя уж больно морда холеная!
- Что тут такое? – строго прервал смех политрука, вошедший военный с майорскими шпалами в петлицах.
- Да вот диверсанта поймали, товарищ майор! – вытягивая руки по швам, четко отрапортовал политрук. – С документами у них промашка вышла.
Майор глянул на меня обжигающим взглядом, насупился и спросил;
- Номер части?
Я тут же назвал номер дивизии, и добавил громко.
- Вторая ударная армия генерала Власова!
- Вот видите, товарищ майор, - хлопнул себя ладонями по ногам политрук. – Нет под Орлом такой армии. На Волховском фронте товарищ Власов воюет. На что они надеялись, разрабатывая такую легенду лазутчику?
Отвечать на вопрос политрука майор не стал, а в мою сторону процедил сквозь зубы:
- Расстрелять!
Ко мне тут же подбежали два бойца с винтовками. Они в две руки ухватили меня за шиворот и поволокли на улицу. И тут в блиндаж попал тяжелый артиллерийский снаряд. Это началось немецкое наступление. Из всего блиндажа выжил я один. Выжил и сразу же попал в плен. Потом уж были муки в фашистских лагерях военнопленных, душевные разговоры с сотрудниками СМЕРШа, восстановление шахт Донбасса и долгий путь домой в родную деревню.  О своем приключении в мае 1942 года я никогда и никому не рассказывал, но с тех пор всегда, когда у меня появлялась свободная минутка, я ломал голову только над одним вопросом:
А что такое война?