ОтРывкОм

               



                Всего лишь короткое расстояние его стопы отделяло их друг от друга, до этого он и не подозревал, что она может быть на столько ничтожно близка, а значит в самой тесной близости с ней находится и другая, та, которая уже будет поджидать его на самом дне своей неразлучной, близкой подруги. Всего один шаг, и сила притяжения неминуемо вовлечёт его в водоворот полёта, грозящего продлиться не более нескольких кратких мгновений. Он стоял сейчас перед самым их лицом, затаив дыхание и размышляя над тем, каким будет образ его последней мысли. Всего один шаг, одно единственное движение вперёд, и он встретится с той, которую так искал. Но будет ли ей после его падения приятен его вид.


                Никто ничего не узнает, всё останется за слепым занавесом тайны. Но он и не подозревал, что даже самая слепая тайна иногда имеет ужасную способность- прозреть. Он не подозревал, что все тайны скрывают за собой, за своими широкими тёмными спинами, ещё более тайных наушников, способных скрываться даже от самых бдительных глаз.



-Этого мира не существует! -Очень жаль, но его не существует именно для тебя.


                Я бы не бросал камни в прохожих, если бы они не были прохожими, но они сами меня об этом просят. -Они просят тебя бросаться в них булыжниками? -Нет, камнями. А булыжники, это то, что на мостовой, мне их никогда не поднять. - А если бы смог? - Если бы смог, я перевернул бы весь мир с ног на голову, а затем всё поставил бы на своё прежнее место. - И зачем тебе это надо? -Они бы сами меня об этом попросили, или бы просто так- для развлечения. -Ах! ты любишь подобным образом развлекаться? -Ещё не пробовал, но если бы... -Если бы что? Если бы попросили? -Если бы представилась подобная возможность.


                Но вот однажды здесь поселилось некоторое существо, оно было в светлом оперении, и оно имело по паре рук в своих крыльях. Поначалу существо беззаботно расхаживало вдоль и поперёк, создавалось впечатление, что оно бродит в поисках выхода из этого мира, но никак не может его покинуть


                Я живу на этой планете населённой только лишь одним мной, и никем больше, я живу на этой планете, где нет ни добра, ни зла, ни боли ни справедливости, ни счастья,ни искушения, ни сладости искушения, ни радости его познания, я живу на той самой планете, где нет меня самого, где я непрестанно ищу самого себя, я живу на той самой планете, где все её обитатели презирают и ненавидят самого себя, я на той планете, откуда нет выхода, я живу там- где мой собственный мир необитаем.


                Солнце припекало мне спину, и его золото смотрело мне в самые мои глаза, в оба моих широко раскрытых, из под ссохшейся и сжатой кожи, два сильно напряжённых глаза одного взгляда. Да, оно было повсюду, оно было вокруг меня, и иногда даже казалось, что оно проникать в самую глубь, туда, где уже не осталось ни капли живительной влаги, но сейчас оно смотрело мне в самые мои глаза, и просило меня о пощаде, меня, которого оно так беспощадно жалит своим смертельным жаром изо дня в день, из минуты в минуту, во все самые мельчайшие мгновения, оно не упускает их чтобы причинить мне невыносимую боль. И вот оно само молит меня о пощаде и помощи. Чем же я мог ему помочь, в моей иссохшей за всё это время руке не осталось ни малейшей силы, чтобы помочь хотя бы самому себе, и если бы невдалеке от меня, в самой ко мне близи находилось озеро пресной влаги, я не смог бы даже дотянуть до него руку, чтобы удалить свою жажду. Если бы нескончаемые реки, безумными потоками призывали меня к себе, в свои благотворные объятия, я не смог бы даже пошевелить мизинцем на своей ноге, чтобы чтобы хоть немного сдвинуться с места. Итак, я был абсолютно обездвижен бессилием поселившимся во мне, и чем же я мог помочь ему, безжалостно убивающему всё во круг себя, по одному только своему желанию, чем я, жалкое воспоминание прошлого, о котором никто и не вспомнит, мог быть полезен всесильному, безжалостному существу.


                Над моим миром кружат некоторые зоркие птицы (и одна из них принадлежит мне), им видно то, что не видно мне, и они знают всё наперёд, что произойдёт со мной, что будет в следующую минуту с этим миром, но мне это не ведомо, мне не дано такое знание, как этой птице. Поэтому я и охочусь на неё. Но она же за ранее знает всё то, что я хочу сделать, тогда как же мне её поймать. Я расставляю для неё силки, готовлю изощрённую западню- и всё напрасно, в дальнейшем я забываю о поставленных мной ловушках, так долго моё ожидание, так исключительно о них забываю, что сам попадаю в свои собственные сети, западни и капканы. Иногда это бывает очень болезненно, и я неделями, а то и месяцами, не могу отделаться от нанесённых мне ими ран. А однажды было и такое, что я никак, как не старался, не мог проснуться, а оказалось, что это вещая птица навела на меня сильный сон, так как она знала, что в эти дни я попаду в один из самых своих страшных капканов, и могу не остаться в живых. И тогда я перестал охотиться на неё, но ещё не оставил до конца этой мысли. Я же должен научиться у неё этому дару- видеть.




                Я вижу себя как бы со стороны. И это словно бы совсем не я , а некто другой, такой же человек, подобный многим другим людям, нуждающийся и жаждущий моей помощи. Он лежит почти бездыханно, практически его уже и нет в этом, нашем мире. на столько, то что в нём поселилось, овладело им, что он неподвластен самому себе.
                Я буду стучаться в твоё сердце до тех пор покуда не разбужу его. Ты проснёшься прежде чем из него сможет выйти некоторое чудовище в нём поселившееся по вине твоей слепой наивности, но это не говорит о том- что если это была твоя наивность то это значит, что ты не виновен. Ты несёшь всю ответственность, за всё что с тобой происходит, за всех тех, кто может в тебе поселиться, жить, питаться за счёт тебя, тебе же и другим во вред. Поэтому, прежде чем он проснётся, я должен разбудить тебя, достучаться. Но я слышу уже, как он приближается, он только откинул со своего сонного тельца укрывавшее его во время сна одеяло, а я уже ощущаю с какой ненавистью он зашагает навстречу ко мне, с какой безжалостностью раскроет передо мной дверь твоего сердца, чтобы выпустить в меня своё огромное ядовитое жало, конечно же он промахнётся, потому что я не боюсь его, он не сможет навредить тем, для кого он сам безразличен, не может навредить тем, кто приходит к нему без ненависти, без сожаления, кто призывает его к ответу, без злобы и ненависти, а с уверенностью в своей правоте и вере в собственные силы. Он сам устрашится меня, потому что я не желаю ему вреда, но и в твоём сердце ему нет места.
                Усталость завладела всем моим телом. Она была везде- куда не обратился бы мой мысленный взор, он находил только одно- каждая часть меня алкала в желании отдыха. Я практически готов был свалиться без чувств рядом со своим обездвиженным телом, и кто только сказал, что это так просто, покинуть его, потом позаботиться о нём, и ещё бороться за его благополучие, бесстрашно сражаясь с неведомыми до сих пор внеземными тварями, не имея возможности таковыми их считать.




                Счастье- за той самой горой. слушая в глубине своего сердца эти слова, из далёкого прошлого собственного детства, он и сейчас видел, как их произносят, изогнувшись в лёгкой улыбке, губы его бабушки. Он помнил, что никого из их селения никогда не пускали в ту сторону, в сторону именно того самого холма, за которым скрывалось счастье. но почему же, ведь кажется, что именно там и должны сбыться все самые заветные мечты человека, ведь именно в том месте, где содержится счастье, человек и обретёт себя, обретёт там именно то, чего здесь ему так не хватает. Никто из взрослых и детей не мог позволить себе перешагнуть запретный барьер, и вступить на тропу ведущую в ту сторону, никто из них, кроме одного человека, кроме самого избранного- того, кого именно и изберёт всё их население, тем самым, кто достоин туда отправится. Но если он уж отправлялся в ту сторону, то никогда не имел право возвращаться обратно.
                Однажды его призвал к себе старейшина. Он предстал перед старейшиной ожидая, что тот что-то должен ему сказать, но оказалось так, что старейшина ничего ему не был должен. Стоя перед лицом старейшего, он постепенно начинал ощущать некоторую неловкость, а старейшина всего навсего, просто не сводил с него своих глаз, он смотрел на молодого человека пребывая в непонятном для того размышлении, о чём мог думать старейшина, глядя именно на него, зачем-то к нему приглашённого, и даже не вставая со своего места. Это продолжалось на столько долго, на сколько это было нужно. Так же не произнося ни слова, старейшина приподнял в его сторону свою руку и движением кисти дал понять молодому человеку, что тому следует удалиться. Покинув шатёр старейшины он ещё долгое время бродил по селению в размышлениях, чтобы это могло значить, ведь ещё никогда за всю его жизнь, ни один старейшина не призывал его к себе, и он просто даже не знал, как в данном случае следует себя вести, что именно говорится, и что это означало бы. а если кого из их селения и призывали к старейшине, то расспрашивать об этом было неуместно, и никто никогда не спрашивал человека побывавшего у старейшего в его шатре- для чего его призывали, и о чём там говорилось, если бы это было нужно, то все бы жители об этом знали, а если они не знают, значит так и должно быть.
                Почему же теперь он не может вернуться обратно, если ему так этого хочется. Он хотел бы поделиться со всеми тем, что теперь ему стало известно, он мог бы сделать всех жителей его бывшего городка счастливыми, ведь он знает теперь что для этого нужно, что нужно для того, чтобы у каждого из них было это самое счастье, которое теперь есть у него, а ведь для этого ему всего навсего стоит туда вернуться, ведь никто из них никогда сам не осмелиться перешагнуть эту черту, за которой содержится неиссякаемый источник счастья, не осмелится до тех пор, пока ему этого не позволит сделать всё их сообщество в целом. Почему?- его мучил вопрос, он не имеет права сделать то, что считает может принести пользу всем близким для него жителям его бывшего селения, а не только ему одному. Почему он не имеет права разделить [своё] счастье с теми, кто ему небезразличен, с теми, кто ему дорог.
                Да ведь что у него сейчас есть?- шалаш из звёзд, точно такой же, как он видел тогда ещё, когда жил вместе со всеми, такой же, как у старейшины его городка, только у того он был из обычной ткани, натянут на жерди, и крепился к вбитым в землю кольям. А его шатёр- вроде бы как ни на чём и не держится, ни к чему не прикреплён, а стоит на много крепче любого другого подобного ему шатра, хотя подобных своему, он нигде ещё не встречал и не видел, хоть и был он раздувем всеми ветрами, со всех сторон его колыхали сильные потоки воздуха- холодного и горячего, нигде никаких креплений не было видно, и его шатёр оставался на месте цел и не вредим, словно то место, где он находился вместе со строением были незыблемы.
                Но он видел странные сны, постоянно он встречал в этих снах то, что хотел встретить в своей жизни, но это ему никак не удавалось. И сами сны его, в этом месте протекали как-то странно, не так как всегда прежде, до того времени, когда он покинул своё селение. Тогда было всё на много проще, и все сновидения, что он там и тогда смотрел- были для него и воспринимались им, как нечто обычное- обыденные, ничего не значащие сновидения. Но здесь же, казалось ему, что вся его следующая, настоящая, после исхода жизнь протекает по настоящему только во снах, только тогда, когда он находится в этом, некогда обыденном для него состоянии. И он готов был умереть, каждый следующий раз, в каждое новое погружение в сон, лишь бы продолжить жизнь. Но только было кое что, что его смущало, он не был до конца уверен, вернее сказать- он абсолютно не знал, продолжится ли всё грезящееся ему во снах, после того, как его не станет здесь, этого он не знал по-настоящему, и видимо никто не мог этого на сегодня ему сказать.




                Он сочувствовал самому-себе. Сочувствие к самому-себе,- капец, как жалко, то, что составляло его самого- груду из костей, мяса, каких-то сухожилий, позволяющих ему двигать своими мясными частями и оставляя всё в равновесии, хотя равновесие это по сути относительное. Вся его жизнь представляла собой сплошной дисбаланс- между его внутренним состоянием и внешней обликом, той оболочкой, которую он ни как не мог согласиться принять за собственное тело, это наверное потому, что у него никогда до этого не было своего настоящего облика, не было той оболочки к которой можно было прицепиться, за которую можно было зацепить хотя бы взгляд не говоря уже о нерве, которые цеплялись у него глядя на всё живое, и только на самого себя он глядел с отвращением. Его не устраивало абсолютно всё в собственном теле- начина от его цвета ногтей, и заканчивая тем, как расположены волосы на всех промежутках его тела. Промежности и голова, руки и ноги, корпус и малейшие пятнышки- он считал, что это всё не его, и к нему всё это, весь этот невразумительный конгломерат недоразумения никакого отношения иметь не может. Его собственное имя не внушало ему доверия,- разве может нормальный человек называться именно так, как зовут его. Именно таким именем только и могли назвать существо, которое он из себя представлял, чтобы хоть как-то, по мимо тела, выделить его от других, и дать всем понять, что собственно он из себя представляет, и с кем им приходится иметь дело. Ни чей не возбуждая интерес в окружении сверстников, вынужденный запираться от внешнего мира принятием непостижимых законов существования в этом самом мире. Он закрывался всё глубже, и никто на это не обращал внимания, никто не замечал, что в том, что для всех было привычно, назревает неожиданное для всех



                Он чувствовал, как кольцо неминуемо вокруг него сужалось, он ощущал это на собственной шее. он со всей неописуемой литературной отчётливостью чувствовал его на столько хорошо, что ощущал его плавное трущееся скольжение вокруг своей шеи, словно кто-то некоей тщательной рукой втирал в кожу его тела расплавленный жидкий воск, словно этот некто со своей рукой настойчиво желающей ему добра, настойчиво до беспрекословной требовательности, незаметно сдирал его остатки кожи, в самых недоступных местах. он видел своё тело, видел его, но не так, как обычно видят свои тела- в отражении некоторых стёкол, или при воспроизведении видеозаписи. О нет, он видел его на расстоянии вытянутой руки, руки на столько длинной, что взгляд его лежал у самого потолка. И это было не его тело, он не узнавал его, не хотел воспринимать, как своё собственное. Оно было слишком ужасным для этого. Он взял бы его на руки, и вынес бы от сюда, предварительно сбросив его в плотный полиэтиленовый мешок. Он вынес бы его, своё собственное тело, не узнанным, туда, куда обычно по утрам выносит ненужный ему мусор, туда, где все складывают свои грязные отбросы, он поступил бы так со своим собственным телом.

                Люби меня, сказала она, она потребовала от него любви, безоговорочно, не было никакого компромисса, она не предоставила ему ни малейшего шанса, ни мельчайшей крупицы быть этому шансу, она лишила его всего, в чём нуждалось его чувство. А оно нуждалось в следующем,- в целом перечне ряда списков необходимых желаний, и это были даже не его желания, не условия,- это были необходимости, без которых он бы не смог.Она не была на столько развратной, ей было всего лишь недосягаемо то ощущение необходимости, которое уже размещалось в нём. В нём было ощущение необходимости и достаточности. Она же воспринимала из своего тела только одно чувство- которое было не в меру одиноким, и почти уже безжизненным.

                Кому-то что-то надо? Мне?- нет, ничего, я самодостаточен. На меня не влияют погодные условия, беспричинные природные катаклизмы. На меня вообще ничто не влияет. Даже тишина на меня уже действует не усыпляюще, а громкое произношение слова- Гром!- мне ни о чём не напоминает. Нет, я не стал бездушным, или бессердечным, я не лишился памяти, ни рассудка. Мне просто ничего не надо, я прекрасен и так,- ковырянием в носу, почёсыванием мест и принадлежностей, устраиванием своных или вернее сворливых сцен, я прекрасен сам для себя, я спокоен для самого себя, как та корова, та самая, которая без промедления жуёт, заметьте- без промедления, но всё же жуёт.
                Кольцо, чувствуешь это кольцо? Раньше оно было вокруг тебя, затем в области твоей шеи, и уже потом, оно незаметно сместилось в область твоего безымянного пальца. Оно всегда было с тобой, но никогда не было по настоящему твоим.



               
                Зайцы! я вижу везде зайцев. куда бы я не повернулся- и везде сплошной зайцедром! Зайцы на боку, на корточках, висят по горизонтали, смотрятся в вертикали, на любом из промежутков времени. я не плотоядный зайцеед. для меня вообще предпочтительнее то, что с крыльями, но видимо у них слаще попка. так значит они и не зайцы вовсе, а слащепопки. поначалу они стали являться ко мне во сне, в своём обычном для них обличии- белая шёрстка, иногда тёмная, милые ушки, хвостик- в общем всё, как у них, зайцев принято. но затем они стали меняться- они являлись сами не свои, словно всё шло не так, хотя всё было для них замечательно- и кормёжка в кормушке всегда свежая, и живая вода, чтобы их приводить периодически в чувства. но вечно их что-то тревожило. они боялись, что никто о них ничего не узнает. слащепопки были настойчивы- они требовали оставить по себе память- на случай их полного исчезновения наверное. но куда же они могли исчезнуть, если они меня не видят,- то это ещё не говорит о том, что я не знаю, чем они занимаются.





                Твою ж мать, ты сволочь! ты был сволочью, и ты всегда им и останешься! Ею! поправил я. Что? переспросил он. Ею- сволочью, женского рода. Нееет,- ты останешься, так всегда и останешься сволочью именно мужского рода, слышишь меня- МУЖСКОГО,- протрещал он мне крупными монотонными буквами в самое моё ухо, в котором аж зазвенело, от его упёртого, настойчивого голоса! Но из меня же выходит гений,- кусками, запчастями, силуэтами! Из меня выходит нечто! Я бы сказал тебе, что из тебя выходит, но только это будет слишком, через чур откровенно для бумаги, да, я знаю, ты всё это запишешь, слово в слово, но всё равно, это через чур откровенно- хотя я знаю, что бывает дерьмо и омерзительнее твоего.
                Под рукой не оказалось ничего, а я должен был писать, я неприменно должен был излиться в едином порыве словесности, иначе я знал- мне не уснуть, мне ни за что, нипочём не отправиться в сновиденное забвение. Как бы я ни старался зажмуриваться, тщательно сжимая веки, прижимая, до боли вдавливая их в глазные яблоки, рискуя навсегда лишиться зрения. Однажды я так уже лишился слуха. Я хотел во что бы то ни стало, не слышать всего того, что творилось вокруг. Весь этот омерзительный окружающий звук, показался мне в одно мгновение на столько невыносимым, что я просто ничего не мог с собой поделать, я должен был перестать это слышать. Всякий нормальный человек не должен был вынести всего того, что творилось вокруг- весь этот треск звуков переполняющих пространство, вся эта бессмысленная трескотня шагов , и дыхания, сопения снующих где-то там, зачем-то дышащих ноздрей, бесконечного количества ноздрей и лёгких впивающих в себя и высвобождающих наружу, остатки переработанного вещества, того, что некогда было свежим воздухом- неминуемо превращалось в нечто непригодное для нас, и так было всегда. Я помню, как это было, я ещё помню это. Когда мы вдвоём подолгу оставались запертыми, по собственному своему, обоюдному желанию, в однокомнатной комнате- я всё ещё помню- ты никогда не кричала, наученная опытом, ты всегда сохраняла тишину неподвижной. Мы могли испортить только свежий воздух своим не ровным дыханием, всё что мы могли, но он оставался неподвижным, всегда, как бы я не старался,- ты была научена опытом, а я всё удивлялся, не мог понять почему, но лишних вопросов не задавал, мне было достаточно одного твоего объяснения, чтобы я всё понял, но я всё равно непереставал удивляться!...
                Срал я на ошибки! Как не красиво! Срал я на то, что я срал! Ты беспричинно вульгарен. Срал я и на это, слышишь?- Срал, Срал, Срал!!!
                Неординарная, охуенная личность! Ты о чём? Да, это я о себе! Ты долбоёб, ты же просто наглый долбоёб! Я не наглый, я нескромный, в этом большая разница! чувствуется? ты чувствуешь это отличие? от просто долбоёбо, и долбоёба нескромного! Чувствуется, что ты просто долбоёб! Пусть будет так! пусть будет даже по твоему! пусть будет это зачёт, твой зачёт, а скорее- тебе! Но что это меняет, для тебя? Для меня? лично для меня? ничего, ничего не меняет, абсолютно ничего не меняет, даже наоборот! но я расскажу тебе историю, одну историю- не та, которая из тор. другая, которую я сам слышал от себя, то есть вернее сказать, которая произошла сама со мной, и не только. Я слушаю твою историю, не из тор. очень внимательно слушаю. Однажды, давным давно я влюбился, но не в женщину, это было очень давно, тогда мужчина мог любить не только себе подобных, тогда было всё по другому. мужчина был мужчиной, женщина- женщиной. а она была одной такой, неповторимой. Значит она была единственной? Нет, я же сказал,- она была Не-по-вто-ри-мой!!!....
                Оооо....я стал постепенно понимать, что она меня не любит. когда я это понимал, а я начинал это понимать всё чаще и чаще,во мне просыпалось странное чувство, вернее его или их, было два- чувство уверенности, и чувство подозрительности. кому же из них приходилось верить больше?- одному, или другому?- оба были равноценны между собой. одно тем, что уже было, другое- что периодически напоминало, что что-то идёт не так, а значит, что что-то явно не так.
                Забудьте же меня,- я хочу родиться заново, мне всё это ужасно надоело! Рассказывай же, рассказывай! Завопили все вокруг! Рассказывай! нам же не терпится услышать всё до конца- вашу- твою и её историю! нам не терпится- рассказывай же, рассказывай! что же было дальше?
                Она влила мне салярку, в моё раскрытое горло, по самые губы она залила мне мой рот, мне нечем было дышать, мне ничего другого не оставалось. её руки были выпачканы по локоть в мазуте, её губы были так же как и мои за пачканы серо-чёрной смесью сажи графита и мазута. по моим щекам текли слёзы. сначала это были крупные, размером с горошину хоккейной шайбы слёзы, затем, то ли от боли, то ли от сожаления- они становились всё меньше и меньше, пока совсем не превратились в сплошные, непереставающие, именно непереставающие ручейки. которые всё так и текли из моих глаз не перестающими плавными, постоянными ручейками, одного сплошного неспешного потока реки слёз. за что? спросил я её. не говори глупостей- простонала она, прямым, твёрдым голосом, простонала от того, что ей было невыносимо сложно говорить со мной, сложно говорить от того, что говорить сложно с тем, и отвечать тому, кому отвечать безразлично, или не отвечать- тоже безразлично. вот от этого она бедняжка и простонала. сложно! невыносимо сложно!




                Вот он- вазелинчик, сука, вот он и пригодился. Натрём обильнее свои загрубевшие руки, обуздаем собственную похоть, держи себя в руках, человек, держи себя в руках. Кто же это сделает кроме тебя, кроме как тебя- больше некому. Похоть плоти- это отвратительно, это так не по человечески, так не по христиански, против Бога и всего человечества, это против себя и устоявшихся устоев, это же против всего, всех, и всяк. Так учили, так было и так должно быть. Люби самого себя, отвратительное ты чудовище, люби самого себя- кроме тебя этого никто с тобой не сделает. Обильно, обильно- огромной, жирной кучей накладывай выпуклые кристалы упругого тюбика, стеклянной посудины, ты же чувствуешь его приятную прохладу на своих руках, а каково оно будет, когда этот освежающий эликсир коснётся твоей сокровенной плоти, каково оно будет, когда твоё тело содрогнётся от первого к нему прикосновения, а потом ещё-и-ещё, всё тщательнее, и самозабвение, до полнейшего оцепенения всех твоих клеточек, во всём твоём непосильном организме. До конвульсивного содрогания, до дрожи в пятках и оцепенения в мозолях, до всего того, о чём уже давно успел позабыть. Как выглядит твоё тело в этот момент? Кто может кроме тебя описать его тайное состояние? Кто может видеть его за четырьмя стенами, и плотно задвинутыми занавесками, кто скажет, как убого и уродливо смотрится всё твоё состояние, твоё перекосившееся в этот момент мерзкое лицо. Кто скажет тебе, как это всё отвратительно и убого? Убооого!... Конечно же Убого,- вездесущий Господь!... Всезнающий, всезрящий, кто же ещё кроме него, кто же, как не он! И неужели, ему так приходятся по вкусу все наши невинные проказы? Разве нет? Так если нет- если ему это не нравится- зачем же тогда смотреть? Если мне не нравится, как кто-то скажем мастурбирует, один или с кем-то, или занимается любовью, или просто по зверски, по животному трахается- если мне всё это не будет нравиться, тогда я это не стану и смотреть! Но Он же Смотрит!!!... А если я не хочу чтобы за мной следили, если мне лично это неприятно, если я самому себе в этот момент до жути отвратителен, зачем же Ему всё это нужно! Неужели (почему же я прям таки и вижу это Его смотрящее лицо, истекающее тайной похотливой слюной, я вижу это лицо,- это же лицо извращенца... мой Бог извращенец??!!) Но я не хочу этого, я не хочу чтобы мой Бог, в которого я верую, которого почитаю, как истинного и праведного, и милостивого Создателя, я не хочу, я против того, чтобы мой Бог был таким. Я не хочу чтобы за ной следили, тем более в такой для меня интимный и отвратительный момент, в тот момент, когда я самому себе противен, я не хочу чтобы мой Бог, который вдруг оказался извращенцем, следил бы тайно и незримо за таким же извращенцем.. по образу и подобию... Но я же против этого- я же имею право выбора,- и я выбираю, чтобы ни один Бог на свете не вёл себя подобным образом, подсматривать- это не хорошо, это плохо! Объясните Ему, грешные люди, мне же самому стыдно Ему в этом признаться. Но я имею право выбора- и я против Бога-извращенца, и я за то, чтобы меня оставили в покое, когда я этого хочу.





                Не знаю,- у меня такое чувство, словно я никогда не смогу быть счастливым. Не знаю почему это. И сразу начинаешь задумываться, а что такое счастье, в чём оно собственно заключено, и что оно такое есть. Давайте попробуем немного в этом разобраться. И так, зададим себе в подряд несколько вопросов, и постараемся самостоятельно найти на них ответы.
                Не хочу ни о чём думать, мне тяжело этим заниматься. Думать! Только одно это слово вызывает во мне идиотский смех, и чувство отвращения и раздражения, кому-то хочется тут же набить морду, или сделать какую нибудь гадость.




                Она окунулась в свет, густой, яркий свет! Она погрузилась в полнейшую тишину и опустошение. Даже если бы кто нибудь зажёг свечку у самых её глаз- она бы всё равно ничего не увидела бы, она бы никак не среагировала бы на внезапно вспыхнувшую молнию света. На столько сильно она уже свыклась с темнотой, так сильно она привыкла быть без света, что не заметила бы уже никаких произошедших изменений в себе, если бы и прозрела. Она на столько привыкла жить в темноте.
                Голодный пёс, сидевший рядом с ней, не подававший виду о своём недоедании, широко зевнул, и насторожился, почуяв наши приближающиеся шаги. Небо уже осветилось последней закатной дымкой, но ещё можно было что-то разобрать в этом полумраке. Две нечётких тени,- слепая девушка и её собака, и ещё две такие же не чётких формы человеческих очертаний приближались к ним. Это был я- Ч.М. и мой бортовой помощник- Я. Мы заметили эти две нечетких фигуры ещё с борта нашего межзвёздного корабля- как было ещё раньше принято называть нашу посудину и подобные ей. Эти два тела навсегда запечатались на моей памяти с того самого момента, когда они впервые появились на мониторе нашего радара, на панели управления звездалёта модели к-4. Чего я только не нагляделся первоначально через этот самый радар, а затем уже и в живую. Но такого я не встречал ещё никогда.
                Когда мы подлетели к этой, давно эвакуированной планете, и уже практически готовящейся окончательно сменить свой резонатор так, что ни один организм формы жизни не сможет на ней ни на секунду продлить своё существование, когда мы едва случайно обнаружили здесь нечто живое, именно через наш радар, мы изначально решили, что наша посудина окончательно сбрендила, ничто живое, роме  мелких насекомых здесь уже не могло остаться, и наш последний контрольный рейд, был своего рода всего лишь некой привычной, обыденной привычной формальностью, но ни как не обоснованной операцией даже по последней, заключительной эвакуации.
;                Только кузнечиков и тараканов, если бы они здесь были, мы бы в первую очередь рассчитывали найти, но ни как ни две биологических, относительно физически здоровых формы жизни, человека и млекопитающего, пусть и разных видов.
                Животное распласталось возле девушки. Когда мы подходили к ним ближе- это всё было очень ужасно. Мы увидели такую картину- пёс, видимо почуяв наши шаги, резко вскочил на ноги, и бешено стал раскрывать и закрывать свою пасть. В первое мгновение, которое казалось нам, длилось бесконечно, мы ощутили на себе весь ужас лишённых слуха- из раскрывающейся пасти дохлой, как скелет псины не доносилось ни звука, хоть она и старалась изо всех сил, о чём ещё пуще её движений и гримас, свидетельствовала обильно выступившая вокруг её пасти белая пена, кусками выпадающая из слюнявой псиной пасти.
                Это был тот кошмар, который не приснится и во сне, а если и приснится, то вы постараетесь поскорее от него отмахнуться, не представляя ему возможности задержаться в вашем, неожиданно бодром мозгу, после казалось крепкого сна.




                Моя жизнь полна приключений, но одно из самых странных из них- это сновидения. Где я только не перебывал в своих снах, чего только не видел, но самое запоминающееся произошло именно в этом сне:
                Это был не только сон-кошмар, может быть он таковым и не являлся вовсе, это был прекрасный сон, если хорошенько разобраться. Ещё бы не прекрасный- берег океана, пасмурный, но всё же не холодный день, и только одно омрачало картину виденного- вся гряда суши уходящей в океан и протянувшаяся вдоль него, была усеяна могильными крестами, всё свободное вокруг пространство представляло собой сплошное кладбище- огромное, не знающее границ, и готовое принять ещё не одну сотню миллионов тел для погребения, чтобы расположить их в чреве своего тела.
               Наше присутствие не осталось без постороннего внимания, неподалёку, один за другим замаячили чёрные вертолёты тех, кто оберегал тайну распростёртого на этом побережье кладбища. Вертолёты скорее всего явились с острова, расположенного по-отдаль от косы входившей в воды океана, где мы и прогуливались.
               Хотелось бы сказать, что это место не отдавало ни чем приятным- ни запахом, ни привкусом, некоего витавшего в воздухе неприятного компонента трудности и смерти.
               Видимо нас, как любопытных зрителей, или жертв следующих к добровольной сдаче на опыты, решили пригласить на экскурсию. Мы оказались перед стеной с большой железной дверью. С дверью очень похожей на створки лифта. Они отворились, мы проследовали во внутрь- это оказалась узкая комната, внутри неё, с левой стороны от двери располагалось широкое, для такого узкого пространства этой комнаты, окно.  У задней стены по центру- было расположено нечто наподоби двухместного кресла, а сверху над ним висел некий балахон из белой ткани, наподоби парусина. На одной из боковых стен находилась стальная панель с кнопками, наподобе той, что располагается в лифтах. Так же как и на панели управления лифта- эти кнопки были так же пронумерованы от нуля до десяти, мы выбрав нажали самое большое число- десять. И комната закрыв двери-створки пришла в движение. Думая, что это и необходимо, мы вдвоём уселись в кресло, и ткань с пожелтевшими изнутри пятнами укрыла нас от головы, охватив полностью всё туловище. Воздух внутри ткани был неприятным, наподобе того воздуха, но только ещё резче чем в то время, когда мы расхаживали по длинной гриде прибрежной косы.
               Тут же в голову пришла спасительная мысль, она как-то сама-собой, посредством запаха, логической цепочкой вывела нас к заключению предназначения этой комнаты с её креслом и белой тканью балахона. Конечно же это был контейнер для перемещения трупов с кладбища в некое другое, пока ещё неведомое нам место, это кресло- было место предназначавшимся для мёртвых тел, и только, но не для нас- не для живых. Осознав всю глупость нашего поступка, мы постарались как можно скорее выбраться из этого кресла, и не вдвойне мы сделали это не зря- когда мы окинули взглядом комнату, выбравшись из кресла, то поняли, что нечто неожиданное и интересное происходит за стёклами огромного окна.
                Что интересного там было?- как оказалось- это действительно было нечто наподоби лифта, в крайнем случае- нас всё же куда-то перемещали.




                Я не собирался сегодня писать- когда я возвращался сегодня вечером с  работы домой- я думал, я давал себе установку ( и настроение было в тот момент к тому располагающим) читать, только читать, и никакой бессмысленной писанины, и так уже слишком много понацарапано и без меня, довольно почитать всего и всем. Но когда я уже сидел в своём мягком кожаном кресле, за своим письменным столом в полутёмной комнате, освещаемой лишь мраком луны, я отчётливо услышал раздающийся сдавленный звук- но он был неясен только в одном для меня- то ли это звук плача, то ли всего лишь, пока что отчаянный стон.
                Он раздавался где-то изнутри самой моей комнаты, эхом проносился из угла в угол и застывал неясным образом перед самыми моими глазами, на моём письменном столе.

..........Потом он просил меня, просил так, словно умолял- не позволять ему делать этого, не выпускать его за пределы моего дома, этой комнаты, того единственного для него угла в который он постоянно забивался, так же, как и сегодня. Не выпускать его ни в коем случае, не давать ему права выбора, ни в коем случае не позволять ему быть ответственным за принятые им, и только им самим решения.
(Продолжить)


...........Когда я задал ей вопрос- который час, а думал совершенно о другом, она стала говорить мне о возрасте, нет, не о моём, а о своём возрасте, что мне нечего бояться, что ничего мне не угрожает, что быть может я считаю её через чур наивной, и очень маленькой,- что и это не так, что она уже довольно взрослая, и сама в состоянии, и вправе принимать решения, и жить по собственному своему усмотрению, что это её жизнь, и никому...никто не в праве...что либо решать за неё либо навязывать...Но всё случилось именно так, как я и предполагал.

.............Она всё же пришла на мои похороны, и принесла груду тех самых цветов. Из белого сада- охапку потускневших, усталых, едва сдерживающих в себе от усталости, даже ту естественную им бледность, которая была всегда им присуща.

.............В замочную скважину кто-то смотрел,- это чувствовалось,- напряжение было на столько сильным, что от невыносимой безумной боли ломило поясницу. Тогда, она тоже опустилась на колени, и стала смотреть. Она начала пристально вглядываться туда- вдаль,- сквозь всё,- сквозь сколоченные и подогнанные вместе, обшитые сверху пластинами стальной жести, деревянные брусья двери, даже сквозь чей то глас недозволенно вперявшийся в наше пространство, сквозь мозг и черепную коробку принадлежащие этому глазу.Казалось смерть подбиралась тихими незаметными шагами, но её было слышно, ещё за долго до того, как она намеревалась прийти, дыхание её было ощутимо ещё прежде чем оно коснётся внутренностей и станет дыханием самой жертвы ей предназначенной, вернее сказать- её избравшей, а ещё вернее- пригласившей её к себе, за собой- своим телом, жизнью, а иногда и за собственной душой. Она приходила беспощадной,- если её призывали.




                Сегодня выдался на удивление особенный, необычный день. Всё время я следил за закатом вчерашнего дня. Ни на мгновение не отводя свой взгляд от полыхающего бардовым цветом безоблачного неба. Окружающие меня сферические гиганты, были сегодня на столько близко, что я мог различить на их поверхности малейшее движение от разгулявшихся та дуновений ветра. И если бы там бала бы хоть малейшая жизнь, отражение её движения отдавалось бы в моём мозгу движениями малейших импульсов. Я бы слышал биение их сердец, если бы той жизни было присуще наличие сердца, я бы ощущал запах и шорохи- ни чтобы не ускользнуло от меня в этот день. Но увы, к сожалению никакой жизни на тех гигантах не было. Она была, но на много дальше от тех мест, где обычно бывал я. Нет, я не избегал сознательно встреч с другими живыми существами, я не старался оградить себя от их влияния или присутствия в поле моей собственной жизни, у меня не было преднамеренного стремления исключить проникновения всего живого в мой мир,- это происходило совершенно случайно, как бы само по себе, не отдавая отчёта в собственноручном изгнании себя от, где-то там, неведомых, окружающих меня иных живых существ.
                Сегодня явился ко мне некий, с требованием признать в нём своего отца. Он выдвигал подобные этому требования, приводя аргументы нашей с ним схожести, и его якобы более зрелого возраста. Он сказал- Если ты усомнишься, то я не признаю тебя, я не признаю в тебе своё детище и лишу тебя права называться моим созданием, я отберу у тебя всё то, что ты имеешь, и затем лишу тебя жизни. - Разве можно лишить кого-то его жизни, без его личного на то согласия? удивился я. -Конечно можно ответил он, я же всё могу, я же придумал тебя, и решил сделать тебя таким, какой ты сейчас есть. -Ты сделал меня? Но из чего? он огляделся по сторонам, затем наклонился со стороны своего сферического дома в сторону моей земли, зачерпнул её горсть в свою, едва  и лишь отдалённо, напоминающую мою, руку, и произнёс... он сказал, что из этого он меня и сотворил.
                И вдруг я почувствовал, как что-то нервно задрожало вокруг меня, это было подо мной, словно чьё-то огромное брюхо пришло в движение затрясшееся в неровном смехе. Смех без звука, но звуком этого голоса было то, что его заменило, то, что обрушилось громогласным стуком и скрежетом, словно сталкивая нечто друг с другом, и из пустоты и мрака свирепо выдыхая это нечто огромное и тяжёлое на поверхность.




                Ты опоздал, уже слишком поздно. -Кто же это был? Сегодня приходил твой бог, то что у меня будет, станет нашим с тобой, но не на долго, нам следует это вернуть. Я понимал, что это будет, я понимал, о чём она говорит, но я не мог поверить, я не мог поверить в то, что произошло, в случившееся со мной, здесь, в моём собственном мире, некогда для меня единственного существовавшего здесь. Я не мог поверить, не смел осознать всё то, что со мной уже произошло, что происходит, что всё это именно со мной, что это всё касается непосредственно меня самого, и всё то, к чему я привязан, всё то, что некогда безначально принадлежало лишь мне одному. возникло странное желание, мне словно бы захотелось от всего этого проснуться, отделаться таким простым способом, и пуст даже после этого кошмарного сна, сна- этого состояния, которого я никогда даже не испытывал, пусть даже от неизвестного мне состояния, что-то во мне и изменится, но только во мне, пусть эти изменения не затронут всего до этого со мной происходившего, пусть всё моё прежнее прибывание здесь, у меня дома, до появления всего этого, пусть всё станет по-прежнему, пусть даже и с изменившимся мной.





              Обо что-то споткнулся, это было...это чья-то миниатюрная рука, такая же, как и у меня, но на много, на много меньше. Я видел только кисть, и ещё немного выдавалось на поверхность- часть руки, чуть выше кисти, я бы назвал это запястьем. Не знаю почему, но мне вдруг стало, как-то странно себя ощущать в присутствии этой части чьего-то видимо тела, или это была только часть, и ничего там, дальше, под покровом грунта больше не скрывалось, но сила моего воображения не позволяла останавливаться мне, и я уже зримо ощущал присутствие чего-то непривычно волнующего. Мне стало безумно интересно чья это плоть скрылась за толщей морского песка, словно уснувшая, пригревшись под нежными лучами огненной звезды, и приласканная лёгкими прикосновениями прибрежных волн, убаюкивающего, трепетного океана. Какой образ, фигура с какими очертаниями, и линиями лица, были ещё невидимы моему взору. Я решил, что если я своими руками придам плоти желаемую мной внешность. И тогда я склонился над предполагаемым телом, и как если бы я был ещё ребёнком, словно замок из песка, я стал ваять воображаемое мной существо из плоти, из такой же как и у меня, но на много нежнее и тоньше- изящнее моего тела, такого превосходного, что если бы вокруг нас существовали боги, они не смогли бы не прельститься этим очарованием. Когда всё было закончено, и последний штрих от моих рук, плавно окончил кем-то начатое, я поднялся с колен, и выпрямившись во весь рост, с нескрываемым восхищением принялся любоваться творением своих рук. Признаюсь честно, я нисколько не скрывал гордость за себя, и радость за то прекрасное, что предстало уже не мысленному, а явному моему взору. И я ощущал в себе непоколебимое, неистребимое желание прикоснуться к этому. И касаясь, ощущать то живое тепло, на которое может быть способно только живое, настоящее существо, вроде меня самого. Я ощущал, как нестерпимо жаждал рядом с собой, присутствие себе подобного, никогда ещё это желание не было во мне столь сильно, никогда ещё желание, подобное этому, не возникало во мне. Тогда, я закрыл глаза, и явственно представил себе, жизнь входящую в это мёртвое аккуратное скопление песка, я почувствовал, что словно некоторая часть меня самого воплощается в это творение, что я и оно, как бы составляем одно целое, двух различных существ.
                Привязалось за мной вслед, зачем только я раскапывал тебя.
                Меня абсолютно не интересует твоё безумие. Если ты оставишь меня в покое, я возможно смогу тебе помочь справиться с твоим желанием. Так уж и быть, часть моего мира будет принадлежать тебе, ты даже сможешь провести черту где тебе будет угодно, и запретить мне пересекать её под любыми строжайшими условиями.





                Умрёшь, не оставив ничего, всё придётся начинать с самого начала. Здесь безумно много места- в основном, это выжженная временем и ветром пустошь, бескрайняя и пустынная. Смерть всегда начинает всё с самого начала, она вынуждает каждую новую жизнь проделывать один и тот же путь, вот и я, как бы не стоял на распутьи, мне необходимо, я вынужден выбрать маршрут по которому мне следует идти, но ведь на самом деле, с чего бы я ни начал, с какого маршрута не возобновил свою новую жизнь, мне неминуемо необходимо будет в процессе своего пути пройти и всё то, что я не избрал в качестве своей отправной точки. Следуй своему пути с самого начала.




На меня смотрело какое-то невиданное мне до сих пор существо. -Неведомые силы! неожиданно для себя воскликнул я, и более чем неожиданно, я заговорил с существом едва ли не оказавшимся у меня под ногой. Я чуть ли не наступил на вас, кто вы такой, откуда вы здесь взялись, я никогда вас до этого здесь не видел?! -Я существо с другой планеты. -С какой планеты? -С той, которая там, внизу. -В низу?! Вы говорите забавные вещи, в низу, это даже самая планета, что и на поверхности. -Неужели, не может быть, вы страшно ошибаетесь?! Там весь мой мир, а значит там моя планета, а здесь мне ничего не известно, и стало быть это моей планетой не является. -Какой вы однако смешной чудак! Вы забавный. -Неужели, а мне показалось, что это ваши речи сверх забавны, и лишены здравой логики. -Но логика не может быть здравой или не здравой, она сама по себе логика, а значит уже и есть здравая! -Какие смешные слова. Хорошо, но что же вы здесь делаете? -Думаю! -А над чем вы думаете? - Я думаю над тем,- чтобы я сделал, если бы вдруг родился бы человеком? -Человеком? А это как? -Что значит как? -Ну что значит быть человеком? - Вот смешное существо! Это же ты и есть человек! Я, человек? удивился я искренне. -Ну да, конечно! А то ты и не знал. -Если честно,- в первый раз такое о себе слышу! -Можно на ты! -Простите, что? -Я говорю, можете называть меня на ты. -Откуда же ты такой взялся? -Я здесь всегда жил! с некой недоумевающей ноткой объявил он. -И чем вы, простите, ты, занимался, ну что ты делаешь по роду своего занятия, по велению сердца?! -Сердца наверное у меня нет, а вот что я делаю, так я постоянно тем только и занимаюсь, что питаюсь, с утра до вечера, практически целыми сутками, не выпуская пищи, я очищаю недра своего мира. -Очищаешь, от чего? От людей! От людей? Я не понимаю тебя! -Видишь ли, иногда люди умудряются сделать так, что они уже никогда не в состоянии самостоятельно двигаться, и тогда им на помощь приходят другие люди, и погружают их в мой мир, я много раньше размышлял над этим, я думал даже по началу, что они почитают меня и всех моих собратьев, и ради нас придают себя нам в жертву, обеспечивая нас и жильём, и местом для размножения, и конечно пропитания! -Ты ешь людей? Так значит ты и меня съешь?... -Значит, да, когда нибудь обязательно. -Но я не хочу чтобы меня съели! -Ничего здесь не поделаешь, мне придётся, иначе, ты очень долго будешь так и лежать распространяя заразу. -Но я не заразный! -Это ты так думаешь! -Ты говоришь плохие вещи. -Я говорю правду! в последний раз произнёс своим подземным, сырым голосом существо, и не попрощавшись скрылось в твёрдой на ощупь почве. -Я не хочу чтоб меня съели, ты говоришь не правду... продолжал я бормотать, когда никого уже не было рядом.



Однажды, когда я проснулся, я понял, что происходит что-то не обычное, происходит что-то совсем не свойственное происходящему в моём мире, что-то такое, что заставило меня проснуться раньше времени, хотя я отчётливо понимал, что ещё совсем не собираюсь просыпаться, но тут мне пришлось не просто проснуться, но и быть весьма поражённым происходящим вокруг. Я проснулся от того, что в моей голове раздавались сразу несколько, масса незнакомых, чуждых мне и тем более этому месту голосов.




сегодня мне вдруг показалось, что я влюблён. Сегодня мне казалось, что я влюблён. Весь день я прибывал со странным ощущением внутри себя,



Ты край моего неба, я знаю. Я видел тебя, когда ты спал. Ты был таким беззащитным и робким, но сейчас...я не узнаю тебя, что случилось с тобой, что произошло, куда девалась та, прежняя наивность и свежесть, почему край моего неба вдруг стал таким невыносимо тёмным? Ты стал жестоким по отношению ко мне, я это заметил, меня беспокоит, что если это заразно, то вскоре этой чернотой будет окутано всё моё небо, моё светлое, безоблачное пространство ясных горизонтов превратится в непроглядность, и тогда уже никто, никогда не сможет различить меня среди остальных миров, и я сам буду повержен в безразличие других для меня. Я боюсь этого, как ничего и никогда не боялся, меня страшит одна только мысль, что мне придётся навсегда остаться наедине с самим собой, и это после того, как я столько узнал о других, нет, ведь в том-то и дело, что  только стал узнавать, и я беспокоюсь, что есть ещё большее количество тех, кто не знает о моём мире, есть те, кто ещё совсем ничего обо мне не слышал, и никогда не услышат, никогда, если мой мир сейчас прекратится, если он прекратится, то кто же расскажет им обо мне, и обо всём том, что меня здесь окружает, ведь я сам только недавно кое что, и я подозреваю, что только самую малую часть обо всём этом смог узнать, мне же так посчастливилось. -Но что же я могу поделать? Теперь пришло время тебе узнать, как твой мир может быть жесток, даже к самому тебе, как он может быть одновременно неотвратимо беспощаден и в это же время прекрасен, но в том-то и дело, что тебе больше никогда не удастся увидеть всё его прекрасное существо. Его неотделимую сторону рокового кошмара- быть обречённым на неиссякаемое желании познания невиденного, которое так навсегда и останется невиденным.