На Золотом Крыльце сидели или Шпионские страсти

               
               
                глава первая

               
Очень уютный дворик, расположенный по улице Ермака, славился тем, что  жильцы дома отличались редкой сплочённостью и представляли собой по-настоящему дружный коллектив.
Мужчины с наступлением первых по-весеннему тёплых деньков и до поздней осени, пока в воздухе не закружатся робкие снежинки, после работы плотно поужинав, садились за деревянный стол, установленный посередине двора, и «забивали козла». Причём, играть в домино для них было, сродни какому-то священнодействию. Каждый день с семи и …пока не стемнеет. Игра сопровождалась возгласами: «Рыба!» или «Позвольте, а вот и дуплет!..»
      
Но играя, они не забывали и о нас...  Когда наши мамы стояли у плиты, папы дружно присматривали за детьми, собирая всех в кучу строгим взглядом из-под лёгких соломенных шляп…
В подвале дома они оборудовали большую комнату. Там стояло несколько бильярдных столов и столиков для игры в шахматы. С наступлением холодной погоды мужчины перебирались в подвал, но детей туда брали редко. Только «выдающихся» шахматистов. В свои неполных семь лет, в двух партиях подряд, я торжественно объявила:
– Шах и Мат, пап!
Отец как-то сник и, некоторое время спустя, плавно переключился на игру в бильярд. Вот тут он был самый лучший! Мне очень нравилось наблюдать, как трепетно укладываются шары на зелёном сукне, как выбирают наилучшую позицию…

Ужасный случай, произошедший в ту зиму, вроде бы не касался напрямую жильцов нашего дома, но, как оказалось, стал «первым камешком, вызвавшим горный обвал».
А трагические события не заставили себя долго ждать…

Наш дом «трещал по швам» в прямом и переносном смысле. Когда обрушился потолок нашей кухни три года назад, нас временно переселили в соседнюю квартиру. Дом был признан аварийным, но так как строительство новых домов велось крайне медленно, то грандиозное наше переселение всё время откладывали. Мои родители, скопившие небольшой капитал, решили купить недостроенный, но свой собственный, кирпичный дом. Поэтому сразу после работы, шли туда, на нашу стройку. Им очень хотелось при первой же возможности переехать и жить отдельно, разбив небольшой садик рядом с домом. Я старалась не думать об этом, ведь тогда придётся расстаться с моими лучшими друзьями. А значит, все наши игры и секретные экспедиции уйдут в прошлое?

– На Золотом Крыльце сидели: Царь, царевич, Король, королевич… – звонкий голос Алёнки доносится издалека. Все те, кто ещё не включился в игру, подтягивались или кричали с балкона:
– Погодите, я уже выхожу!
– ... сапожник, портной… Кто ты будешь такой? Говори поскорей – не задерживай добрых и честных людей! – будто не слыша просьбы, продолжала Алёнка.
– А вот интересно, портные всегда китайцы?  –  спросил Мишка
– И с чего ты взял? –  удивилась Наташа.
– А с того. Наш-то портной, Семён, – китаец!
– Да нет! Я же ходила с мамой в ателье. Он там один – мужчина, другие закройщики – женщины. И они разные все: русские есть, и татарочку я там тоже видела,  – уверенно заключила Наташа.

Семён, о котором велась речь, был самым настоящим китайцем. Когда именно он приехал в Советский Союз, мы не знали, но, сколько помнили себя, он всегда жил в четвёртом подъезде нашего дома. Китаец шил мужскую одежду, чаще всего брюки. Брался и за мелкий ремонт, подгонял вещи под фигуру. Работал он с восьми утра и до позднего вечера, но заказов на дому не брал. Если кому-то нужно было сделать что-то очень срочно, он извинялся:
– Увасаемый, я делать буду быстро. Толька нада начала прити ателье. Дома нада отыхать.
Семён действительно шил замечательно и быстро. Я не припомню ни одного случая, чтобы кто-нибудь остался недоволен его работой. Его настоящее имя –  Сянцзян*, но все звали китайца на русский манер – Семён. А он только улыбался, и, казалось, не имел ничего против такого имени. Вечерами Сянцзян мастерил Воздушного Змея и, когда завершал клеить очередного Огнедышащего Дракона, звал ребятишек на его торжественный запуск. Мы бежали за ним следом на Полынное поле, широко размахивали руками и сами изображали Воздушного Змея.
      
Сколько же было радости, когда именно мне Семён доверил держать леску от парящего вверху Красного Дракона!
– Деваска! Крепка-крепка дерши! – он легонько хлопал меня  по плечу, тоже радуясь, словно ребёнок, что всё так хорошо вышло…   


В доме было четыре подъезда. Лучше всего я знала те семьи, которые проживали в нашем, третьем. На первом этаже, в квартире номер девятнадцать жил Павел Евгеньевич Мостовой.
Это был одинокий, моложавый мужчина. Где и кем он работал, мы лишь догадывались… Строили предположения, и все они сводились к одному: Павел Евгеньевич – шпион. А как иначе объяснить, что он: то надолго исчезал, то вдруг сидел безвылазно дома и что-то непрестанно печатал на своей старенькой печатной машинке. У него была такая неброская  внешность. Лицо Павла Евгеньевича, как говорила моя мама, очень пластичное. Допустим, если наклеить бородку и усы, плюс круглые очки – вот тебе и профессор! А если надеть ему на голову кепку, а поверх одежды фуфайку и на ноги сапоги – тракторист.
Он с лёгкостью мог быть кем угодно!
Да, только видели мы его во всевозможных серых костюмах различных оттенков, а поверх них – неизменный, тоже серый китайский габардиновый плащ. На голове шляпа. Туфли или ботинки – всегда чёрные и тщательно начищенные. Время от времени за ним приезжала светлая «Волга» – машина довольно редкая для нашего небольшого городка. Только проследить, куда уезжает этот автомобиль, не удавалось даже моему брату на велосипеде. Так что легенда о специфической профессии нашего жильца только росла и крепла. А когда мальчишки, начитавшись книг о советских разведчиках, научились видеть разницу между «шпионом» и «разведчиком», Павел Евгеньевич сменил свой статус в наших глазах.
– Шпион – это враг! А тот, кто шпионит для наших, называется  – разведчик! – просветил нас Игорёк.
– Ого! Значит наш Павел Евгеньевич – настоящий разведчик! Интересно, а какой у него пистолет? – с восторгом выдохнула Алёнка.
– Неизвестно. Да только у разведчиков всё самое новое! – продолжал делиться с нами Игорёк почерпанными из книг знаниями.
 Он даже на время забыл, что заикается и очень стесняется девчоночьего общества. Мы смотрели на него с неподдельным интересом, потому что очень хотели поподробнее узнать о жизни настоящих разведчиков.
– А видали какой у Мостового аккуратненький чемоданчик? В него, я думаю, он и складывает всё необходимое, –  Игорёк вздохнул:
– Жалко, что никак нельзя об этом спрашивать! Ведь, если Павел Евгеньевич догадается, что его тайну раскрыли, то он сразу же сменит квартиру. Только мы его и видели!
– Вот, и не пяльтесь больше на него. Пусть себе думает, что мы такие глупыши! – заключила Вероничка.
Так и решили. Тайну эту никому не выдавать и слежку за Павлом Евгеньевичем прекратить, а песню, доносившуюся из его окна, считать – позывными.


Дело в том, что у таинственного жильца квартиры номер девятнадцать имелась одна очень странная особенность. О ней знали все и даже жильцы соседних домов… Каждое воскресенье, если Павел Евгеньевич был дома, ровно в десять утра из его открытого окна доносилась мелодия, причём всего одна, но звучала она не менее пяти раз подряд. Когда мы были маленькие, то ещё не понимали значения слов из той песни, но годы шли, мы подрастали и уже ждали воскресной побудки, начинающейся словами: «Хотят ли русские, хотят ли русские, хотят ли русские Войны?»* 

Особенно торжественно это звучало на девятое мая, именно тогда песня приходилась к случаю. Баба Таня, бабушка соседских Сашки и Наташеньки, выпекала огромное количество домашних булочек и хвороста.  Выставляла полные тазы этой вкуснейшей сдобы на стол во дворе. Она радушно угощала ребятишек, слетающихся на пир, как голодные воробьи…  Угощала и приговаривала:
– Кушайте-кушайте, деточки. Ведь такую войну пережили! Вот уж столько годков минуло… Да кто ж их считает!


На втором этаже того же третьего подъезда жила семья Дикольчук. У них был единственный ребёнок: Санёк – плотный, розовощёкий. Он всегда держался особняком и редко включался в наши игры. Но почему-то обожал  играть в «Краски». Наши мамы были давнишними приятельницами. Нина Анисимовна, мама Сани, работала продавцом в большом Универмаге в отделе тканей. Магазин находился в центре города, куда доехать можно было только на автобусе. Дорога занимала примерно минут сорок - сорок пять. Когда мама собиралась заказать себе новое платье или костюм, она брала меня с собой, и мы ехали в Центр. Я считала остановки.
Помню, было их ровно двадцать две.
Но даже не огромное количество тканей или их чудесные рисунки завораживали меня, когда наши мамы вели неторопливый разговор, обсуждая, сколько и какой именно материи необходимо… Я слушала вибрации голоса Нины Анисимовны Дикольчук. Её прекрасный грудной голос, как пение Сирены кружил голову, заставлял слушать и слушать…
      
Моей самой большой мечтой в ту пору было: «Пусть, когда я вырасту, у меня будет такой неповторимый голос!» Сколько же раз я представляла её красивое лицо в нашем чёрно-белом телевизоре. Всякий раз, в моих фантазиях Нина Анисимовна исполняла арии из оперетт. Почему из оперетт? Просто её голос больше всего подходил именно для этого. А оперетты мы с мамой очень любили. Особенно «Летучую мышь» и «Мистер Икс».

Вспоминая необычные привычки и странности наших соседей, я словно вновь окунулась в ту давнюю атмосферу неподдельной дружбы, взаимопонимания и любви. Но только теперь я отчётливо вижу, что дальнейшие события, так или иначе, повлияли на всех нас, проживавших в то время, в том доме.



               
01.12.2010         



Сянцзян* – в переводе с китайского: крутящийся в воздухе, ( птица )

«Хотят ли русские войны»** — популярная советская песня. Автор музыки — Эдуард Колмановский, автор слов — Евгений Евтушенко. Впервые исполнена в 1961 году Марком Бернесом.


(продолжение следует...)      http://proza.ru/2010/11/24/1061