Завтрак молодого бойца

Один мужик вышел во двор, смотрит, а к ним автолавка приехала. Народ ее обступил, толчется, но не столько покупает, сколько просто так смотрит. Мужик тоже сошел с крыльца, и тоже пошел посмотреть.

Но, правда, близко подходить не стал. Да и чего там было подходить, когда и так всё ясно, ассортимент как всегда: хлеб черный формовой стахановский, мясные консервы завтрак молодого бойца, конфеты подушечки, брикеты клубничного киселя, соль, спички, и это всё. Народ толпится, смотрит, а покупает редко. Те два мордоворота, которые там торговали, на народ поглядывают, подзадоривают: мол, покупайте, не стесняйтесь, мы всё берем. И в самом деле, они и деньги принимали, и карточки, и облигации прошлого займа. Но люди всё равно больше смотрели, жалко было людям денег.

А у мужика не то что денег или карточек, но даже облигаций не было. Да у него вообще был только один бушлат, сразу на голое тело, вот как! И он стоял, в этот бушлат увернувшись, и только смотрел на автолавку, а подходить к ней близко и не думал, потому что а чего ему было там делать? И еще трясло его после вчерашнего. Вот он и стоял и смотрел на толпу, и, через толпу тоже, на то, как всё же кое-какие люди подходили к автолавке и тянули вверх, тем двум мордоворотам, кто свои деньги, а кто еще что-нибудь, ну, даже кое-какие вещички, а те мордовороты за это кому хлеба подадут, кому консерву. А киселя или конфет никто не брал, на хрен они кому нужны, думал мужик, поглядывая всё больше на консервы. В консервах было мясо, кто же этого не знал, и мужику его очень хотелось.
А как его было купить? За что? Снять, что ли, последний бушлат? А на носу зима! Нет, не годится. И мужик стоял, молчал, смотрел, как этих самых консервов становилось всё меньше и меньше, и хлеба тоже, да и народ стал понемногу расходиться.

Да и начало темнеть! Мордовороты сразу начали шабашить, собирать товар, готовиться к отъезду. А мужик всё стоял и стоял, смотрел, у него даже слюна не текла, он так, на сухую, смотрел. И молчал!

А у них водила из кабины вышел, сказал, что надо, эти два мордоворота отступили в глубину фургона, их там стало не видно в темноте, а водила закрыл дверь, вернулся к себе в кабину, сел и они поехали.

А мужик стоял, смотрел им вслед, не шевелился.

И вдруг он видит, что у них открылась дверь! Это их так на колдобине подбросило. Эх, вдруг подумал мужик, до консервов ему не достать, они их далеко оттащили, а вот хлеб остался с краю! Эх, хоть бы один кирпич черняшки укнокать, это же какая была бы удача! И он побежал за машиной.

А она чуть едет, только с борта на борт переваливается, там же весь двор был в колдобинах. И вот уже мужик ее почти догнал, уже, через открытую дверь, видит целую гору черняшек, эх, думает, сейчас бы я…

И вдруг ему оттуда голоса:

— Мужик! Мужик! Давай! Дай руку! — и сами ему руку тянут!

Он за ту руку схватился — и его сразу туда, в фургон, втащили! И сразу грохнули по голове! Тяжелым молотком, наверное. Или консервой. И стали бить дальше! По голове, по голове! Мужику всю рожу сразу искровянили, мужик лежит, не шевелится. А машина дальше едет. Один мордатый мужика пощупал, говорит:

— Какой костлявый! Ё-мое! Что делать?

А второй:

— Ничего! На рагу и такое сгодится.

Первый:

— Закрой дверь, дубина.

Второй встал и пошел закрывать…

И тут мужик его ногой подсёк! И еще машину как раз тряхануло — и второй упал, и из фургона вниз головой на мостовую бэмц! — и будь здоров, и сразу убился, наверное, насмерть!

Но не до него было тогда — мужик на первого кинулся и сбил его, к жести прижал, а сам быстро руку в карман, достал шило — и шилом его, шилом, шилом! Этот, первый, похрипел, похрипел и затих. Но мужик его выбрасывать не стал, а пошел и закрыл дверь изнутри (там оказалась специальная задвижка), вернулся и сел возле того первого. Первый лежал тихо, не дышал, как ему и положено. Мужик пошарил в темноте, нашел кирпич черняшки, разорвал его надвое и начал есть понемногу.

Так он и остался в той машине. Хорошо ему теперь жилось! Теперь у него под бушлатом новая рубашка теплая, с начёсом, и вообще он стал мордоворот. Но работать приходилось за двоих. Не брал он себе напарника, и всё тут! Ничего, говорил, я и сам как-нибудь справлюсь. И водила с ним не спорил. Водила был душевный, понимающий.