Автобиографическая повесть.
Эдуард Михайлов.
глава 1
1980год. Средняя Азия. Ташкент. Район Кара-камыш.
Когда над спящим городом сгущаются сумерки ( а ночи в Ташкенте такие черные, что на расстоянии вытянутой руки ничего не видать), во дворах, на лавочках, где когда-то сиживали еще отцы, собирается молодёжь. В основном это взрослые, знающие друг друга с пеленок парни. Одни отслужили в армии, другие только собираются туда, кто-то учится в ВУЗе, а кое-кто успел отмотать срок в тюрьме. Все они давно освободились от родительской опеки, и их имена уже не выкрикивают из окон матери с наступлением темноты. Они самостоятельны и серьезны. Независимы, но дружны. Ни гитар, ни девушек рядом нет - это уже в прошлом. Почти у каждого есть своя семья, и ночные посиделки во дворе давно превратились в своеобразный мальчишник, где по кругу ходит косяк анаши, не возникает конфликтов, и отсутствуют случайные лица. На тот момент мне было 13 лет, и в этом раннем возрасте я был, пожалуй, единственным обитателем беседки, если не считать моего друга-сверстника Марсика, которому, к сожалению, не всегда удавалось ускользнуть из под контроля строгой татарской семьи в ночное время. Войти в круг этих взрослых парней, и остаться с ними в равных отношениях было делом не простым, однако я очень хотел этого. И стремился. За довольно короткий промежуток времени мне это удалось, о чем не премину рассказать в свое время. Поскольку на описываемый период у нас с Марсиком своей конопли не водилось, мы поставили себе в задачу поиск и покупку папирос, чтобы хоть таким образом наше долевое участие в травокурении было практически оправданным. Надо сказать, папиросы в Узбекистане были страшно дефицитным товаром в ту пору, и найти их в свободной продаже не представлялось возможным. ;Беломорканал привозили из России барыги, и в короткий срок продавали их целыми чемоданами с пятикратной наценкой. Иногда пачку папирос можно было увидеть как бы невзначай лежащей возле продающих семечки теток, однако это считалось очень удачным обстоятельством. Днем, вытряхнув из копилки-поросенка необходимую сумму, мы с Марсиком устремлялись на поиски папирос, и, в общем, редко возвращались во двор с пустыми руками. Копилка, которую мы так безжалостно трясли, принадлежала старшей сестре Марсика - Гульке, студентке, красавице и почти невесте. Разумеется она не догадывалась о нашем крысятничестве, иначе, как говорил Марсик: ...вони будет на целый месяц... С первого класса копила, дура... Отношения между ними были, мягко говоря, не братские, и они постоянно грызлись, словно кошка с собакой. Между тем, добыча папирос становилась делом все более хлопотным, что весьма серьезно портило нам с Марсиком настроение. Случай, раз и навсегда решивший эту проблему, произошел довольно скоро, поскольку Провидение тщательным образом следит за процессом чередования двухцветных полос, из которых скроены наши Судьбы. В нашем дворе, в однокомнатной халупе, проживал одинокий дед, ветеран Второй Мировой. Свою левую ногу, по самое бедро, он оставил где-то на полях сражений, и весь свой нехитрый, ежедневный путь до пивбара и обратно, проделывал на костылях. Обе щеки старика были пробиты насквозь немецкой пулей, страшные шрамы от которой он скрывал под густой щетиной. Весь квартал знал этого деда, поскольку тот был завсегдатаем ежегодных праздничных мероприятий по случаю Дня Победы, когда в рамках культурной программы, увешенного орденами, его, уже не вязавшего лыка приводили под руки в школу, и на торжественной линейке показывали нам, соплякам, как музейный экспонат. Раза три в неделю инвалида навещала жившая в центре, дальняя родственница, полная и молчаливая женщина средних лет, которая готовила еду из привезенных с собой продуктов, стирала и вывешивала на балконе вещи деда, убиралась в квартире, и уезжала к себе, чтобы через пару дней вернуться опять. Дед абсолютно ни на чем не заморачивался, и, начиная с обеда, только и занимался своим любимым делом; глушил пиво в летнем павильоне до самого его закрытия. В пивной не было предусмотрено сидячих мест, и несколько часов кряду, дед, словно оловянный солдатик ,мужественно торчал у стойки, опираясь на костыли. Хозяин павильона - Тахир, поначалу предлагал инвалиду стул, но тот отмахивался, желая оставаться строевым солдатом, и безграничная любовь к пиву, видимо, придавала ему сил. После закрытия пивбара, дед с завидным постоянством ковылял на своих трех ногах по узкому тротуару в сторону дома, и на его старом коричневом пиджаке звонко бились друг о друга всегда начищенные до зеркального блеска ордена. Лицо ветерана в такие моменты было красным от выпитого за день, и вид его, всегда гордый, я бы даже сказал, бравый и торжественный, наводил на мысль, что перезвон медалей на собственной груди сам дед воспринимал как звучащее в голове Прощание Славянки. В общем, старый был предсказуем и стабилен, как таблица Пифагора, однако мой интерес к нему тогда вызвала одна-единственная деталь: папироса в зубах. Встретить в Ташкенте на улице человека, курящего папиросу, было совершенно нереально. Как позднее папиросу, было совершенно нереально. Как позднее выяснилось, Казбек ветерану поставляло государство в виде льготного обеспечения, без задержек и в любом необходимом количестве. Дед как начал дымить Казбеком еще до войны, так и продолжал это делать. Что-что, а страна умела стабильно заботиться о своих защитниках, когда речь заходила о поглощении никотина...
Глава 2.
Возвращённая родителями из детских садов малышня, рассыпавшись по всему двору, забивала перепонки своими дикими визгами. Мы с Марсиком сидели на толстой ветке старого карагача и уныло наблюдали сверху за этим глупым племенем, словно сошедшим с ума после освобождения из своей примитивной тюрьмы с надзирателями-няньками. Скорее бы полночь! Тогда все эти насекомые будут досматривать десятый сон, наполняя влагой свои пелёнки, а хозяевами дворов станут взрослые и серьёзные люди.
- Гляди, ща рухнет! – Марсик восторженно кивнул в сторону дороги.
Посреди тротуара, широко расставив костыли, стоял пьяный в хлам дед-ветеран. На этот раз он имел далеко не торжественный вид и, глядя прямо перед собой, пытался сохранить контроль над остатками угасающего сознания. Двигаться вперёд он был явно не в состоянии, и всё, что оставалось несчастному, так это лишь балансировать от одного костыля к другому.
- Пошли-ка, - скомандовал я, и мы спрыгнули на землю, рискуя придавить копошащихся под деревом «козявок».
Почти одновременно с нашим приземлением раздался треск падающих на асфальт костылей. Опоздали. Дед лежал на земле и смотрел в небо выцветшими от времени глазами. Ордена замерли на груди, и эта тишина создавала пугающую иллюзию, будто дед помер. Потрясающе вежливые в такие моменты прохожие, старательно и аккуратно обходили ветерана, чтобы не дай бог ненароком не наступить на костыли, раскинувшиеся по ширине всего тротуара. Ты лежи, дед, не стремайся! Они не думают о тебе плохо и не оглядываются, проходя мимо. Ты проливал кровь за тактичное и доброе поколение.
С трудом подняв деда на единственную ногу, и крепко придерживая с боков костыли, мы с Марсиком повели его домой. Наблюдавшая за этой картиной из окна первого этажа дородная хохлушка тетя Оля, крикнула нам, когда мы поравнялись с ее балконом:
- Вы, пацаны, потом пощупайте его, може, чего поломал! Вот же, упился, пень древний...
Тёте Оле было под шестьдесят, однако ее здоровью мог смело позавидовать любой портовый грузчик. Во дворе она слыла конфликтным и резким человеком, потому что всегда выражалась прямо, без околичностей, и часто говорила в лицо всё, что думала о человеке. Ее откровенно побаивались и сторонились, но и она никому не навязывалась. Зато дети ее обожали и на Пасху бежали христосоваться в первую очередь к тёте Оле, которая никого не оставляла без крашенного яичка и кусочка сладкого кулича. Взрослые поговаривали, что эта крепкая женщина отсидела 10 лет в послевоенное время, и я хорошо помню их застольный разговор с моей мамой несколько лет назад.
- Теть Оль, за что же тебе дали десять лет? - Спросила ее мама.
- По приговору:за кражу двухсот метров пошивочного материала. Я тогда на ткацкой фабрике работала, - тётя Оля лукаво улыбалась.
- Куда ж тебе столько понадобилось? - Не унималась мама.
- Да и как же ты выносила? Не за один раз, что ли?
- За один, за один, - тётя Оля лихо опрокидывала рюмку водки в огромный, как акулья пасть, рот, и ,занюхав хлебной корочкой, продолжала. - В карман сунула и пошла. Наивная же ты, Галка! У тебя где нитки-иголки лежат? - Вдруг совершенно неожиданно спросила она. В некотором недоумении мама принесла из комнаты ларчик, из которого тетя Оля выудила катушку ниток, где на деревянной основе была приклеена этикетка. Поднеся ее к глазам мамы, она сказала: - Читай! На катушке было написано: «НИТКИ ЧЕРНЫЕ. х/б. 200м.» - А куда деваться, милая? - Говорила тетя Оля погрустневшей вдруг маме. - Молодая девка, работаю ткачихой, а хожу вся в дырах. Не пришить, не заштопать. Вот и пришилась...
Довольно запоздало выйдя замуж, тётя Оля, тем не менее, родила здоровых и красивых детей; вначале сына Сашку, а затем Таньку. – Ладно, тёть Оль, поглядим, - отвечал ей запыхавшийся Марсик, хотя и так было видно, что дед цел и невредим. Дотащив старика до квартиры, и уложив в постель, мы, уходя, лишь прикрыли за собой входную дверь. А на следующий день...
- Ладно, что хоть на спину шваркнулся, а если бы вперед головой? - Я говорил наигранно-трагическим тоном, сидя напротив лежащего в постели ветерана.
- Уххх... Зря я водки у Тахира попросил. Вот тебе и ерш вышел, мать его за ногу! - Дед с трудом поворачивался к стоящей на табуретке рядом с кроватью трехлитровой стеклянной банке, на 2/3 заполненной окурками. Каждый раз, стряхивая туда пепел, старик кряхтел и охал, видимо, все-таки отбив себе что-то при падении.
- А ты чей будешь?- Наконец начал он приходить в себя.
- Здешний. С 61-го. Мишки Муравья сын, - ответил я. Старый прищурился, и какое-то время ловил меня в фокус воспаленных глаз.
- Похож, - крякнул он в итоге. - А что, Муравей вышел, аль сидит еще?
- Сидит,- понимая, что разговор уходит в сторону, я решил перейти к делу. - Короче, дед! Лежи дома, и никуда не ходи! Каждый божий день я буду покупать и приносить тебе сюда твоё пиво. А ты должен будешь давать мне за это десять папирос. Идёт? - Медленно и с расстановкой произнёс я, про себя думая, что если не согласится на десять, опущу планку до пяти.
- Зачем папиросы? Я тебе могу на сигареты давать, - оживился старый.
- Нет. Мне нужны только папиросы, - по-деловому твердо сказал я. -Беломор пойдет?- спросил он. - У меня с прошлого года лежат, да я их не могу курить. Кашель нападает.
- Пойдёт, - у меня поднималось настроение и хотелось поскорее свалить из этой, провонявшей старческим духом берлоги.
- Тебе Тахир отпустит, или мне записку написать?- дед уже копошился в чреве потертого жизнью, как и он сам, кошелька.
- Не надо записок. Скажу что для тебя, он мне поверит.
Спустя полчаса, дед наслаждался своим любимым и, очевидно, единственным доставляющим радость бытия, напитком, а я с папиросами в кармане стучал в дверь квартиры Марсика, чтобы поделиться с ним хорошими новостями...
глава 3
Детство мое проходило в два этапа. Первый - до 11 лет, и второй - после. Помнить себя я начал в детском саду, с весьма необычного момента. Наверное, с аппетитом я уже тогда не очень дружил, потому как остатки обеденного хлеба повадился прятать в ящике с игрушками, на следующий день открывая для себя вкус замечательного хрустящего сухарика. С этих пор, наблюдая за грызущим сухарь малышом, перонал садика ломал головы: что, как, откуда... Основные помещения детсада располагались на верхнем этаже старого, двухэтажного здания, где в коридоре была привинчена к стене ведущая на чердак лестница. Это была ОЧЕНЬ СТРАШНАЯ ЛЕСТНИЦА! Если кто то из детей запорол какой-нибудь косяк, ему объявляли, что он сейчас же идет на чердак, к ОГРОМНЫМ ЧЁРНЫМ КРЫСАМ, хватали несчастного за руки-ноги и волокли к ЛЕСТНИЦЕ. Поскольку все обитатели сада привыкли к мысли, что на чердаке ЖИВУТ КРЫСЫ, у напакостившего ребенка случалась страшная истерика. Стоя у подножия этой кошмарной ЛЕСТНИЦЫ-ЭШАФОТА, с мокрыми глазами и, нередко, штанишками, дети клятвенно умоляли нянек простить их, ведь они НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ БУДУТ баловаться. Изрядно напуганного малыша возвращали в группу, и я уже тогда обратил внимание, что дальше этого дело ни разу так и не дошло. Одна демонстрация ЛЕСТНИЦЫ, и вид крышки люка на ЧЕРДАК - предел всех угроз. Очень скоро за мной началась слежка, с тем, чтобы наконец выяснить откуда у меня ежедневно появлялись сухарики, и когда в очередной раз я по пояс, с головой залез в ящик с игрушками, поглубже запихивая кусочек свежего хлеба, меня схватили что называется, "за руку". В тот раз меня отчитали воспитательницы, довольные разгадкой детективного ребуса, не забыв для профилактики напомнить о ЧЕРДАКЕ. Однако, на следующий же день, меня с зажатой в кулаке краюхой вновь извлекли из глубины ящика с игрушками, и разговор на этот раз был коротким, словно приговор: « Все! На ЧЕРДАК его! К КРЫСАМ!» Обычно при этих словах дети падали в полуобморочном состоянии, и их, брыкающихся и орущих во весь голос, приходилось волоком тащить к жуткой ЛЕСТНИЦЕ. Я же был спокоен как Тибетский Лама, чем немало удивлял своих "мучителей" в халатах. Меня взяли за руки, и подвели к ЛЕСТНИЦЕ, где кто-то из "конвоя", осознавая нестандартность ситуации, вынужден был задать этот вопрос: -«Что, смелый такой, да? А вот мы сейчас поглядим, что от тебя останется скоро!» Сказать честно, мне внутренне было страшновато оттого, что персонал говорил убедительно, и меня раздирали сомнения. Однако я сказал тогда фразу, которую привожу полностью: « Крысы не водятся на крыше. Их дом в подвале. Там, - я показал рукой наверх, - там живут только птицы».
Надо сказать, я до сих пор не понимаю, откуда появилась тогда в моей голове эта информация. В итоге все закончилось тем, что перед обедом в группу начали приносить из кухни поднос с жареными сухариками, и их могли грызть все, кто хотел, но почему-то, кроме меня, они никому не пришлись по вкусу. Что касается крыс, то уже, будучи взрослым, я с удивлением узнал, что они все-таки могут водиться на чердаках. Пусть и в деревнях.
Ближе к пятилетнему возрасту я влюбился в дочку воспитательницы, которая была со мной в группе, и когда однажды составил из кубиков с алфавитом ее имя – КАТЯ - персонал вдруг оказался приятно удивлен моей способностью читать. Меня начали нещадно эксплуатировать, сажая с книжкой сказок перед группой, и уходя по своим делам, те, в чьи обязанности входило ежеминутно находиться с нами. А я все читал, читал, читал... Позднее, в школе, я выделялся отличными оценками по всем предметам, в то время как мое поведение оставляло желать лучшего. Не то, чтобы я был не в меру хулиганист, а лишь отстаивая по большей части собственную индивидуальность, и попадая время от времени в нехорошие ситуации, я почему-то, всегда оказывался крайним. Баловаться сигаретами я, правда, начал рано, после второго класса, за что бывал регулярно бит строгой мамой. Едва учуяв исходящий от меня запах табака, она тут же отправлялась в ванную за желтым рифлёным шлангом от стиральной машины. Шланг тот был довольно старым, и при каждой экзекуции от него отлетал кусочек. Несмотря на жесткое воспитательное воздействие, курить я не прекращал, и при каждом последующем "запале" старый шланг продолжал укорачиваться. Моя мама работала на заводе железо-бетонных изделий, где плела арматуру. По сей день, профессия АРМАТУРЩИЦА режет мой слух своим неженским названием. Приходя домой с работы и валясь с ног от усталости, она первым делом садилась со мной за уроки, и была строгой, но справедливой и безумно любящей меня матерью. Отец мой оказался в тюрьме, когда я был еще очень мал, и мама рассказывала, что брала меня на свидание с ним, чего я к сожалению не помнил. Срок у отца был большой, и в какой-то период мои родители развелись. Мне неведомы причины их развода, и я знаю лишь то, что мама продолжала оставаться одна. До конца...
глава 4
1978год. Первого сентября я должен был идти в школу, так как начинался пятый год моего среднего образования, однако этому не суждено было случиться. В этот день, Единственный, Родной мне Человек навсегда оставил меня в этом огромном, полным опасностей Мире. В 11лет мое обычное и привычное детство закончилось, и уже другая женщина, распахнув объятия, приняла меня под свою опеку. Имя ей -ОДИНОЧЕСТВО. Детский приёмник-распределитель, куда меня привезли инспекторы детской комнаты милиции, являл собой вместилище сирот обоих полов, от грудничкового возраста, до 14лет, детей от родителей, лишённых родительских прав, и разного рода маленьких шаромыжек полукриминального толка. Здесь я увидел другой мир, где вдруг ставшие чужими для всех дети обретали заложенную в каждом по-своему, но невостребованную ранее САМОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ. За полтора месяца пребывания в этом странном обществе, где дети думали и говорили по взрослому, я довольно быстро влился в коллектив, и мало по малу начал привыкать к своему новому положению. Однако в детском доме, куда меня вскоре привезли, я вдруг почувствовал себя ничтожным и совершенно никчемным существом.
Это был самый лучший в СССР детский дом, имевший статус образцово-показательного. Директриса, возглавившая его сразу после войны, была дамой весьма влиятельной, часто ездила в Москву и была хорошо известна самому Брежневу. На лацкане ее строгого пиджака всегда красовалась Звезда Героя, и в Кремле ее уважительно называли Ташкентской Мамой. Здание детского дома было похоже на Дворец Пионеров, с колоннами у парадного входа и лепным орнаментом по всему фасаду в духе соцреализма. Внутри просторно, чисто, уютно и светло. Вышколенная вежливость персонала сравнима разве что с современным европейским уровнем. Хорошо одетые воспитанники всегда улыбчивы, и безмятежный вид их, говорил о здоровой и благополучной атмосфере. Пожалуй, я бы остался в этом Раю, если бы не одно-единственное обстоятельство. Каждый поступающий туда воспитанник, похоже, заранее отбирался ещё в детприёмнике, потому как по дороге в детдом начальница этого самого приёмника, капитан милиции, читала мне нотации в салоне казенного микроавтобуса. - У тебя появился шанс благополучно устроить свое будущее. Из этого Дома вышло много известных и уважаемых ныне людей. Если ты не зацепишься за это, ты-дурак...
На месте меня ждало собеседование. Капитанша, очевидно поручившаяся за меня, заметно волновалась, стоя у огромной черной двери Директрисы. Зашли в кабинет мы вместе, но сидящая за внушительным столом властная женщина, одним коротким взмахом руки отправила капитаншу за дверь, указав мне на стул. После расспросов о моем прошлом, она начала объяснять мне, какой образцовый детдом она возглавляет, и как непросто сюда попасть. Потом показала стоящие в углу мешки с письмами от бывших своих воспитанников, и достала объемный фотоальбом. Я смотрел на людей в генеральской форме, в лётных шлемах, строгих костюмах и галстуках, и каждый из этих людей был чем то знаменит, со слов самой Директрисы. Я определенно начинал ей нравиться, поскольку собеседование затянулось на добрый час. Все это время я молчал, а она говорила и говорила, перебирая различные варианты моего "достойного и счастливого Будущего".
- Здесь есть два строгих правила, обязательных для всех без исключения,- наконец она явно удовлетворенная собой, подвела итог. - Первое: у нас НЕ КУРЯТ! Даже персонал, не говоря уже о воспитанниках. И второе: все дети, называют меня Мамой. Когда в будущем ты будешь входить в этот кабинет, ты должен обращаться ко мне не иначе, как "Мама". Если у тебя нет вопросов ко мне, можешь идти, и пусть сюда войдет Оксана Дмитриевна.
Я поднялся со стула и пошел к выходу, но на середине большого кабинета остановился, повернулся к Директрисе, и сказал: « Я не буду называть Вас "Мамой"». Она откинулась на спинку высокого кресла, и ее лицо, вмиг потеряв заботливое выражение, стало злым и холодным. Пристально сверля меня прищуренными глазами, она скорее прошипела, чем произнесла: « Меня, милый мой, генералы Мамой зовут, - при этом она постукивала пальцем по лежащему на столе фотоальбому. - И генералами их сделала именно я... А ты как был - НИКТО, так НИКЕМ и останешься. Оксану Дмитриевну зови!
- Ну что, что? - Пытливо глядела на меня за дверью капитанша. - Вас зовет, - глядя в пол, ответил я. Через минуту, с моим личным делом под мышкой, Оксана Дмитриевна нервным шагом двигалась к машине, держа меня за руку, и не глядя в мою сторону. Видимо, она очень хотела мне помочь в этот критический период моей жизни, и была по-женски сильно расстроена…
глава 5.
Ближе к вечеру я опять оказался в знакомом мне приёмнике-распределителе, куда на следующий день поступил подросток, ставший мне самым близким другом в течение последующих двух лет. Звали его Алим. Он был на год младше меня, и из его левой ноздри почему то всегда текло, независимо от погоды. В приёмнике его все знали, поскольку этот узбечёнок поступал туда уже в третий или четвертый раз. Алим был удивительно свободолюбивым пацаном, регулярно убегавшим из дома только лишь для того, чтобы жить на чердаках и в подвалах. Его отец занимал какую-то серьезную номенклатурную должность в Андижане, и все огромное семейство Алима проживало в очень хороших, и не бедных условиях. Мать пацана скончалась от какой-то тяжелой болезни год назад, и не найдя общего языка с отцом, Алим покинул родительский дом. Приехав в Ташкент, он быстро сдружился с местными беспризорниками, и промышлял с ними мелким воровством на базарах. Когда мы с ним познакомились, он с восторгом рассказывал мне об их ночлежках, местах встреч у кафе "Буратино", базарах и ментах, кражах и побоях в случае поимки. Мне был совершенно чужд тогда мир, о котором с улыбкой счастья на лице рассказывал маленький беглец, но качества, которыми он обладал, прежде всего - чуткость и отзывчивость, честность и готовность поделиться последним, вызывало во мне уважение к этому человеку. Алим очень боялся, и сильно ненавидел своего отца, равно как и старших, взрослых уже братьев. Поздний ребенок в семье, он явно отставал в развитии от сверстников, но его человеческая доброта с лихвой компенсировала слабо развитые способности к обучению и делала его скорее мудрым, чем наивным. Больше всего на свете он любил свою свободу, и это при том, что дома у него было все что угодно, в том числе и обеспеченное богатым отцом будущее. Моя мама была обычной труженицей, и жили мы довольно скромно. Однако я до сих пор убежден, не покинь она так рано этот бренный мир, мое будущее оказалось бы намного светлее. Во всяком случае, я точно бы не знал многое из того, что сегодня хочется забыть навсегда. От чего же освобождала Алима эта странная штука, СВОБОДА?.. Когда тяжелые ворота приемника с грохотом открывались, чтобы впустить какую-нибудь машину с хозяйственным грузом, лицо Алима, всегда улыбающееся, вдруг становилось тревожным. Он знал, что скоро заедет черная ВОЛГА, и из нее выйдут хмурый отец с двумя старшими сыновьями, которые молча возьмут его под руки и поведут к машине. Он будет кричать и плакать, но его никто не услышит. Дома его изобьют, и привяжут во дворе словно собаку, но добрая сестра украдкой принесет ему ключ от замка, и, освободившись от цепи, он вновь убежит. В Ташкенте есть близкие его духу люди, подвалы, базары, и Алим непременно будет там. Непременно. Через неделю нашего совместного проживания в приемнике, он смотрел на меня печальными, заплаканными глазами через заднее стекло черной «Волги», увозящей его в Андижан, а я махал ему вслед рукой и думал, что мы обязательно когда-нибудь встретимся. А еще через неделю меня привезли в другой детский дом, где приняли без всяких проволочек и "собеседований", что явно говорило о классе заведения. Весь процесс приёма-сдачи занял минут пятнадцать, и вверив меня какой-то тетке в белом халате, Оксана Дмитриевна умчалась в своем «Рафике».
- В баню пойдешь? - Спросил белый халат.
- Вчера мылся,- мотнул я головой, и тетка повела меня в вещевую каптерку, где во множестве висели на вешалках и лежали в аккуратных стопках чистые и выглаженные вещи.
- Размер свой знаешь? - Спросила она.
- Сам выберу,- я не знал своих размеров.
- Ну выбирай. А я пока на кухню, узнаю, что там осталось с обеда. Свою одежку вот в этот бак брось, - тётка исчезла.
Не спеша я выбрал себе приличную одежду и обувь по размеру. Она была не новой, но в хорошем состоянии. Больше всего меня радовала рубашка из байки в черно-красную клетку. В детстве люди особенно пижонисты. В хорошем настроении я сидел в пустой столовой, где для меня накрыли обед из двух блюд, с компотом. Встав из-за стола довольно сытым, я вышел в большой холл, где увидел совершенно неожиданную картину, оказавшую непосредственное влияние на мое последующее поведение. В несколько шагах от меня, с длинной, похожей на учительскую указку палкой в руке, стояло существо с плоским затылком и ярко выраженным синдромом Дауна на лице, и дико орало во всю глотку: « В школу всем! В школу всем! В школу всем! В школу всем!» Вид у него был пугающим, как у всех даунов и, выкрикивая одну и ту же фразу, будто заезженная пластинка, ОНО замахивалось палкой на всех проходящих мимо. Шарахаясь в стороны, воспитанники продолжали свой путь, и было видно, что все привыкли к этому ЧУДОВИЩУ, и в общем-то не боятся его. Из глубины коридора появился седой старикан в очках, который был вторым, виденным мной здесь взрослым человеком. Проходя мимо идиота, старикан крикнул ему громко, так, что вокруг все слышали: «Давай-давай, гони этих ****ЕЙ в школу!»
Застыв на месте истуканом, я пытался как-то переваривать увиденное, и мои мысли беспорядочно метались от дауна к старикану, так, что я не мог сразу понять, чье именно поведение меня крайним образом возмущало. Очень скоро ясным стало лишь одно: ЭТО НЕ МОЙ ДОМ. Повернув голову влево, я увидел открытые настежь двери центрального входа, и они словно невидимый, но мощный магнит втянули меня во двор. Свежесть мелко моросящего, ноябрьского дождика заставила меня пожалеть о том, что я не взял болониевую куртку, коих во множестве видел в каптерке, однако возвращаться назад я был не намерен. Куда мог податься ставший внезапно одиноким и бездомным пацан? Конечно же, туда, где ему было всё до боли знакомо..
глава 6
Район Кара-камыш ( Черный камыш ), получил свое название от некогда стоящих на месте этой окраины Ташкента болот. Теперь здесь расположены заводы, фабрики, биржи,-одним словом тянущаяся на несколько километров промзона. В основном-русскоязычное население проживает в четырехэтажных домах, которые образуют уютные зеленые дворики, и переходят в кварталы. Каждый из этих кварталов имеет свою инфраструктуру; школу, детсад, магазин, рынок... Общие лишь милиция и поликлиника, да еще кинотеатр НУКУС. По окраинам тянутся кишлаки, с постройками из саманной глины, где проживают игнорирующие блага цивилизации, аборигены Средней Азии-узбеки. У них свои школы, и своя территория, негласно разделенная от нашей нейтральной полосой в виде трамвайного полотна, дороги или речки, коих в городе бесчисленное множество. В Ташкенте вообще очень много воды, и хитрая система гидросооружений тянет свои рукава-арыки практически через каждый двор. Удивительно красивый город, - Ташкент. Когда я появился в родном дворе, солнце уже село за горизонтом, и огни из квартир были единственным источником света. Из окон тети Оли лилась громкая музыка, и многоголосый хор пьяных гостей пытался перекричать Магомаева:Эта свадьба, свадьба пела, и плясала... Потом кричали: Горько!, и с улицы было хорошо видно, как поднимался из за стола двухметровый Сашка, и целовал всю в белом невесту, красавицу из соседнего двора-Светку. Сашка женится. Сын тети Оли-Саня, был символом мужества для всех пацанов нашего квартала. Год назад он вернулся из Армии, где служил в ВДВ, к величайшей нашей гордости, и я хорошо помню тот день. Приехал он совершенно неожиданно, и тетя Оля начала спешно хлопотать у плиты, пока Саня с батей расположившись на балконе взялись за бутылочку водовки. И надо же было случиться именно в тот день, что одного из наших пацанов поймали узбеки на нейтральной полосе, и порядком избили. Очень быстро образовалась большая толпа с обоих сторон, и началась массовая драка. Надо сказать, что естественные для российской молодежи драки -стенка на стенку, в Средней Азии возникали исключительно на национальной почве. Между собой же, любые конфликты было принято решать :один на один, и в этом была своя, восточная философия; никто кроме тебя не будет отвечать за твои поступки. Так вот, в той большой потасовке между подростками, наши пацаны явно уступали организованности и дерзости узбекской группировки, и кто-то прибежав во двор за подкреплением, и увидев на балконе Сашкину тельняшку, истошно завопил: Саня, Саня! Там наших бьют! Уже хорошо поддатый к тому времени Саня, без лишних расспросов натянул на затылок голубой берет с эмблемой раскрытого парашюта, и прямо с балкона ловко выпрыгнул во двор. Пьяный батя лишь расстроено махнул ему в след рукой. И вот картина: идет полупьяный, двухметровый десантник в парадной форме, а за ним гурьбой, с арматурой, цепями и финками рвутся в бой полсотни оголтелых подростков. Вобщем, полкишлака разнесли к чертям собачьим. А тетя Оля ждет его у дороги, и материт всех малолеток по черному. Самому же Сашке, - полотенцем по морде! Саня как щенок побитый, берет с башки долой, и трусцой до хаты. Два года из него делали машину для разрушения, а тут случай такой подвернулся:НАШИХ БЬЮТ!. Сам Бог велел пар выпустить. Не знаю, из-за того ли случая, но с тех пор, и по сей день, у меня сохранилось стойкое, уважительное отношение к десантуре. Свадьба! Сегодня Саня вступал в другую, взрослую жизнь. Постояв немного под окнами тети Оли, я вошел в подъезд, где была наша квартира, и поднялся на второй этаж. На двери белела полоска бумаги, с гербовой печатью, где по ободу шла надпись: С.Рахимовский РОВД. г. Ташкент. Уз. ССР. И уже от руки, для непонятливых:ОПЕЧАТАНО . Сорвав бумагу, я смял и бросил ее тут же. Дверь заперта. Замок прежний. Запах старого дермантина, такого знакомого с детства, уносил меня назад, в прошлое, и на мгновение вдруг подумалось, что стоит тихонько постучать в дверь, как из глубины квартиры послышаться мягкие шаги, и дверь отвориться. Какое то время я стоял в этой кричащей тишине, а затем, будто спохватившись, спустился вниз и прижался к теплой батарее. Как же попасть внутрь?- усиленно размышлял я. Растущая прямо под окном вишня, имела слишком тонкие и хрупкие для моего веса ветки. Да и окно наверняка плотно закрыто. В моей памяти всплыл случай;когда я учился еще в первом классе, мама забрав меня из школы никак не могла найти ключ от квартиры, очевидно обронив его где-то. Мы проделали с ней весь путь до школы и обратно в его поисках, но так и не нашли. На лестничной площадке, нам встретился Шухрат, соседский парень с четвертого этажа, который был знаменит во дворе тем, что играл в свое время за юношескую сборную Пахтакор. Мама попросила его выбить дверной замок, но вместо этого, умный татарин обошел дом с торца, и приметив тонкую трубу, идущую от эл.распределителя, и служащую изоляцией для проводов, ловко забрался по ней к нам на балкон.
Радостная и благодарная мама пыталась сунуть ему в карман железный рубль, но гордый Шухрат увернулся, и сбежав по лестнице устремился по своим делам. Много позднее, к удивлению всего двора, его посадили. В какой-то, не известной мне до сих пор ситуации, Шухрат жестоко покалечил двоих дружинников, переломав им чуть ли не все лицевые кости. Говорили, что те двое были пьяны, и это спасло парня от большого срока. Дали ему три года. Вспомнив об этом, я вышел из подъезда и завернул за угол дома. В Ташкенте редко кто стеклит балконы верхних этажей, начиная со второго, да и на первых обходятся в основном фигурными решетками. Вот и наш балкон зиял сейчас черной пустотой. Забравшись на эл.щит, я обнаружил что труба, по которой карабкался Шухрат, прилегает к стене дома довольно плотно, чтобы ее можно было обхватить пальцами. Как же ему это удалось тогда?-подумал я. Побродив возле стоящих рядом гаражей, я нашел кусок деревянного бруска, сантиметра три толщиной, и оттянув с силой злосчастную трубу на себя, втиснул его в образовавшуюся щель. На балкон я забрался быстро и легко. Дверь и окно в единственную комнату были заперты изнутри на шпингалеты, но радовало то, что инструменты мама всегда хранила именно здесь, в шкафу. С чудовищным треском мне пришлось выламывать отверткой форточку, поскольку другого выбора у меня не было. В какой-то момент скрипнула балконная дверь у соседей сбоку, и я затаился. Впервые в жизни, я лез к себе домой словно вор. Странные, и незабываемые переживания. Воздух в квартире был спертым и тяжелым. Визуально, все вещи были на месте, словно ничего не произошло за последние два месяца. Не было электричества, его явно отключили. Вода была, и умывшись, я расположился на диване. Пыль чувствовалась повсюду даже в полной темноте. Лежа на спине, я смотрел в угол, где на черной тумбочке трельяжа светлым пятном выделялся овальный предмет. Я хорошо знал его. Оттуда, из темноты, обрамленная в портретную рамку, на меня глядела молодая и улыбающаяся мама. Я тоже улыбался ей, и ручейки слез обильно стекались за воротник байковой, в черно-красную клетку, рубашки..
глава 7
Утром меня разбудил сильный стук в дверь. На лестничной площадке громко переговаривались женские голоса. Подкравшись к двери, я прислушался и довольно скоро понял, что соседки из квартир сбоку и сверху возмущаются сорванной кем-то опечаткой. И только теперь я пожалел, что сделал это. Привлёк ненужное внимание, и больше ничего. Ладно хоть только смял и бросил там же ленту, которую старательная, и во всем любящая порядок тётя Соня, сейчас приклеивала на место.
Войдя на кухню и открыв дверцу холодильника, я сразу понял источник тяжелого воздуха в квартире: все продукты давно испортились. Внизу, в овощном лотке, словно лопнувшие мячики, лежали сморщенные, и покрытые плесенью две круглые дыньки. Их содержимое вытекло и уже успело засохнуть, осталась лишь кожура. Мама купила их 31 августа, чтобы назавтра угостить меня после первого учебного дня, и накрыла газетой. Она любила делать сюрпризы, но я знал про эти дыньки, и помалкивал до «завтра». Кто бы мог подумать, что это «завтра» перевернет весь мир с ног на голову... Из шифоньера я достал свою старенькую, болониевую куртку, о которой не единожды вспоминал вчера на холоде и, вынув из карманов пакетики с нафталином, кои мама клала буквально во все вещи, надел её на себя. Запасной ключ от входной двери лежал на месте и, прислушавшись к тишине на лестничной площадке, я наконец осторожно отворил дверь. Лента с печатью, не успев высохнуть в месте склейки, отошла с одного конца и, заперев замок снаружи, я прилепил её на место.
Было раннее утро, и сильно хотелось курить. На одной с нами площадке, проживал 16-ти летний Вовка. Здоровенный балбес, он слыл известным во дворе хулиганом, в то время как родители его были людьми очень интеллигентными и серьёзными. Старшая сестра Вовки, Надежда, окончила школу с золотой медалью, и позднее вышла замуж за сотрудника КГБ. Сам же Вовка был. что называется, оторви-башка. Однажды, забивая шомполом порох в ствол поджига, непроизвольным выстрелом ему оторвало полмизинца. Мать свалилась в обморок, а ему хоть бы что. Даже не пикнул. Не в пример волевой парень. Родителей своих Вовка уважал и старался по пустякам не расстраивать, поэтому сигареты свои никогда не заносил в квартиру, а прятал в подъезде, в электрической щитовой, куда я время от времени запускал руку, получая от него хороших подзатыльников. Я открыл дверцу щитовой. Пачка «Стюардессы» и коробка спичек, не нарушая традиции, лежали там и теперь. Вынув несколько сигарет, я вернул пачку на место и вышел на улицу.
Занятия в школе ещё не начались, и я одиноко сидел на лавочке в прозрачном от поздней осени яблоневом саду, изредка затягиваясь зажатой в кулаке сигаретой, и опасливо поглядывая на двор соседнего со школой дома. Там, в обычной трехкомнатной квартире под номером один, располагалась Детская Комната Милиции. Два месяца назад меня увезли в приемник именно оттуда, и я хорошо знал всех троих сотрудников. Начальницей была русская женщина по имени Анжела, которой совершенно не шла милицейская форма. Несмотря на свои тридцать с хвостиком, она была довольно стройной бабой, но черты её лица, обильно сдобренные пудрой и ярко-красной помадой, выглядели скорее вызывающе, и даже вульгарно, чем красиво с эстетической точки зрения. От количества духов, которые она выливала на себя, щекотало в ноздрях, и провоцировало чихнуть. У нее были зелёные, редкостно наглые для женщины глаза, и зачёсанные баранкой на затылке волосы, цвета перекиси водорода. Все жёлтые предметы из легких сплавов, которые прилагаются к милицейской форме, ослепительно блестели на ней, словно гирлянды на новогодней ёлке. Иногда Анжела приходила к директору нашей школы, и тогда все старшеклассники, оборачиваясь, глазели на ее вихляющий из стороны в сторону зад и красивые, едва прикрытые форменной юбкой выше колен, ноги. Ей явно нравилось, когда на нее глазели несмышленные подростки. В летние выходные дни ее можно было заметить в уголке одного из многочисленных местных пляжей, где она отдыхала в компании здоровых и угрюмых узбеков из оперативного состава нашего РОВД, и вообще, в районе о ней всегда ходили нехорошие сплетни.
В рабочем подчинении у этой женщины с немилицейским именем состояло двое инспекторов - Юсуп и Хайрулла. Первый был неимоверно худым и долговязым типом лет 27-ми и даже в невыносимую жару носил черный твидовый пиджак и затянутый под нестандартно большим кадыком синий галстук. Он был настолько сухим, что по его черной, как пиджак, физиономии можно было смело изучать строение костей черепа. Юсуп плохо говорил по-русски, но этот факт, видимо, не являлся препятствием для работы в милиции республики Узбекистан. Несколько флегматичный и беззлобный, два месяца назад по дороге в приёмник, он накормил меня в столовой, а на выходе купил мороженное. Хайрулла, словно в насмешку над Юсупом, был маленького роста, и хорошо упитан. Я ни разу не слышал от него ни единого русского слова и вполне допускаю, что этот язык был ему совершенно не знаком. Этакий бабай кишлачного типа, он постоянно находился за рулем ведомственной «Нивы» и, похоже,на этом его служебные функции заканчивались, поскольку я не могу представить себе, как этот первобытный человек составляет какие-то протоколы. В общем, Анжела подобрала себе таких исполнителей, на фоне которых ее начальствующая роль выглядела несомненной.
глава 8
Знакомая бежевая «Нива» появилась у подъезда с квартирой под номером один почти одновременно с первыми учениками, заполняющими школьный двор. Я не желал светиться перед всеми знакомыми, и искал встречи лишь с одним из них - Марсиком, поэтому быстро сменил позицию, чтобы перехватить его ещё до подхода к школе. Марсик жил через подъезд от меня и, хотя учились мы с ним в параллельных классах, во дворе всегда находились вместе с тех пор, как начали помнить себя. Купались, мастерили рогатки, гоняли мяч, курили - одним словом, вели обычный для каждого маленького человека образ жизни. Его родители были деловыми, серьезными людьми и вели замкнутую от соседских отношений жизнь. Зато у меня дома Марсик чувствовал себя своим в доску, и моя мама относилась к нему с равным, как и ко мне, вниманием. Наш двор был поровну населён русскими и татарами, а так же имелись корейцы, башкиры, украинцы, евреи – в общем, большой, дружный интернационал. Однажды, когда мы с Марсиком были еще совсем сопливыми, моя мама, купив немного шоколадного масла, кормила нас бутербродами из этого удивительно вкусного продукта. После того случая мы каждый день бегали в магазин и подолгу смотрели сквозь витрину на огромный куб этого самого масла, тыча пальцем в стекло, и о чем-то перешёптываясь между собой, пока продавец Рустам не прогонял нас ленивым взмахом руки: «Кыш! кыш!» Шоколадное масло даже померещилось нам в толстом слое солидола, которым были смазаны петли гаража. Мы только-только начинали постигать мир, и многого ещё не знали, поэтому, когда Марсик, не удержавшись, всё же лизнул тот самый солидол, и отрицательно помотал мне башкой, я понял: ЭТО НЕ ШОКОЛАДНОЕ МАСЛО. Как то раз мы нашли во дворе оборонённый кем-то бумажный рубль, и, недолго думая, понеслись в магазин. Протянув деньги огромному ( нам всё тогда казалось огромным ), Рустаму в белом колпаке на бритой голове и волосатыми до самых ногтей руками, мы, ткнув пальцем в витрину, возбужденно крикнули: «Масла!»
- На все?- спросил Рустам, и мы, словно китайские болванчики, закивали головами.
Продавец сдвинул вбок перегородку, взял огромный нож, и, к нашему с Марсиком ужасу, начал отрезать кусок не от ШОКОЛАДНОГО, а от СЛИВОЧНОГО масла! Хлопая глазами, мы молча смотрели на этот БЕСПРЕДЕЛ, и у нас не хватило духа вымолвить что либо. Чёрт! Мы же не сказали ему КАКОЕ именно МАСЛО нам нужно. В итоге, получив сверток, мы вышли из магазина в крайне скверном настроении. Откусив по разу, и найдя сливочное масло довольно отвратительным на вкус, мы выбросили сверток в урну, однако наше сознание навсегда сохранило опыт того, что нерешительность не приносит плодов.
И вот теперь, после двухмесячной разлуки, я ждал своего друга детства в стороне от школы, которая к тому времени уже перестала быть МОЕЙ. Несколько последующих дней я приходил сюда регулярно, и когда после обеденной перемены ученики расходились по классам, я входил в пустую столовую, где добрейшая повариха тетя Рая кормила меня так сытно, будто это был последний раз в моей жизни. Как мог я когда-то обманывать эту милую женщину, натирая ртутью от градусника трёхкопеечные монеты, и всучивая ей как двадцатки...
- Иди сюда, сынок! Садись, сиротка, сейчас я тебя покормлю, - чередуя русские и татарские слова, говорила тётя Рая. Дай Бог ей здоровья, если она еще жива! Вечером, дождавшись Марсика после школы, мы бродили с ним в стороне от двора, пекли в золе костра принесённые им из дома картофелины, а с наступлением темноты он уходил домой. Я же, с мерами предосторожности проникал в свою квартиру, чтобы рано утром, скрепив слюной край бумажной ленты, покинуть её опять. Ночь давалась мне тяжело, поскольку рядом была лишь печальная мачеха, по имени ОДИНОЧЕСТВО.
глава 9
Этот день с самого утра выдался неудачным. В электрической щитовой не оказалось Вовкиных сигарет. Скорее всего, он ушел из дома раньше меня, потому что спичек тоже не было. В обед молодая школьная повариха сказала мне, что тётя Рая не вышла на работу, и это означало лишь то, что до вечера я останусь голодным. Часам к двум Марсик ушёл с уроков, и я с нетерпением ожидал его в палисаднике позади дома. Он должен был принести что-нибудь из еды, и я периодически выходил за угол, всматриваясь в сторону его подъезда. Марсик задерживался, очевидно набивая дома собственный желудок. В очередной раз проходя мимо торцевой части дома, я машинально поднял голову в сторону нашего балкона, и тут же вздрогнул от неожиданности. В темно-синем плаще и черной кепке-аэродроме там стоял Юсуп. Друг друга мы заметили почти одновременно, и инспектор инстинктивно отпрянул назад, но было уже поздно. Я заметил его и только теперь обратил внимание на виднеющийся из-за кустарника зад бежевой «Нивы» у подъезда. Рванув с места, я бежал, сколько было сил и куда глядели глаза. Оказавшись на окраине района, я наконец перевел дух, справился с паническим страхом и попытался мыслить рационально. Долговязый Юсуп стоял на балконе нашей квартиры, куда я, словно вор, забрался несколько дней назад. В машине явно сидел Хайрулла. У них есть ключи, и они пришли именно за мной. Что же теперь делать? Во дворе появляться нельзя, там засада. Марсик наверняка сейчас ищет меня с бутербродами под курткой... Что за день! Одолеваемый тягостными мыслями и не находя ответов на возникшие неожиданно вопросы, я крался по палисадникам позади чужих домов. С балкона на первом этаже на меня залаяла маленькая собачонка непонятной породы. Я поднял глаза и поверх собачьей морды увидел несколько сушеных рыбин, висевших на веревке словно стираное белье.
Голод вернулся ко мне с удвоенной силой. Выломав из ограды длинный шест с загнутым на краю ржавым гвоздём, я какое-то время пытался подцепить им одну из рыбин, но гвоздь лишь скользил по ней, обдирая сухую чешую. Маленькая псина теперь уже заливалась, взяв непомерно длинную и высокую ноту, что действовало на меня паническим образом. Избрав грубый, но быстрый метод, я зацепил саму бельевую веревку, и с треском дернул ее на себя. Рыбы, больно ударив меня по голове, свалились к моим ногам и, схватив одну, я ринулся прочь от этого балкона. Когда ругань собаки в мой адрес стихла далеко позади, я остановился и, переведя дух, занялся своей добычей. Пойманная ещё летом, рыба оказалась на удивление жирной и вкусной, хотя и сильно солёной. С жадным аппетитом я на ходу выгрызал из нее самые мягкие места и не заметил, как оказался на тротуаре вблизи большой, окаймляющей район дороги. Здесь было многолюдно и, занятый своей рыбой, я брёл в потоке спешащих по своим делам прохожих. Вдруг сзади кто-то схватил меня за локоть так резко, что рыба, выскользнув из моих пальцев, ударила меня прямо в лицо. Левый глаз мгновенно зажгло от попавшей в него соли. Развернув меня к себе, Юсуп расстегнул мою куртку, и резко рванул пояс штанов. Несколько пуговиц звонко покатились по асфальту, и мои штаны мешком свалились с меня, упав на ботинки. Машинально я поднял их одной рукой, и прижал к животу.
- Зачем бегал? - спросил немного возбужденный Юсуп, явно не рассчитывая на ответ. Он действовал быстро и привычно. Более нелепого и отвратительного положения мне еще не приходилось переживать за свою короткую жизнь. Я стоял, плененный Юсупом, поддерживая рукой спадающие с меня штаны, а мой левый глаз нещадно зудел от соли, и я не мог его даже почесать, так как за другую руку меня крепко держал долговязый инспектор. Одна-единственная рыба заставила меня потерять контроль над собой и ввергла в целую пучину проблем. Ах, как же я был недоволен собой тогда! Мы стояли у проезжей части, и Юсуп мотал башкой по сторонам в надежде увидеть бежевую «Ниву».
Они с Хайруллой явно разминулись. И ведь не поленились же прочёсывать по периметру весь район... Возле остановки стоял ярко-зеленый «Москвич», где за рулём, изнывая от ожидания клиентов, скучал средних лет бабай в тюбетейке. По верхней кромке лобового стекла тянулись кисточки из макраме, а внизу и слева красовался портрет Сталина. Тогда я ещё ничего не знал о культе личности, а портреты Сталина на стеклах многих автомобилей считал само собой разумеющимся событием, потому что привык к их виду с малых лет. Мы подошли к «Москвичу», и Юсуп, показав бабаю удостоверение, сообщил, что поймал малолетнего преступника, и что они с напарником разминулись, и что надо проехать до отделения всего несколько кварталов...
Юсуп говорил по-узбекски, как бы прося помощи у бабая. В школе я был любимчиком преподавателя узбекского языка, поскольку, благодаря замечательной от природы памяти, опережал по этому предмету всех однокашников. Никогда я не понимал, как взрослые люди, прожившие в Средней Азии всю жизнь, не знают языка, на котором говорят вокруг. Добрая русская лень... Бровь у бабая в тюбетейке была одна, и проходила она по узкому лбу сплошной чёрной линией, не прерываясь у переносицы. Нахмурив её и поглядев в мою сторону, он кивнул головой в глубь салона, и мы с Юсупом разместились на заднем диване, где я наконец смог промокнуть воротником рубашки свой слезящийся глаз. «Москвич» со Сталиным на стекле тронулся.
- Что он украл? - нарушила тишину тюбетейка, хмуро поглядывая на меня в зеркало заднего вида. – Мотоцикл,- не стал разочаровывать его отвернувшийся к окну Юсуп.
- У моего племянника в прошлом году украли мотоцикл. Это, наверное, их шайка сделала, - бабай опять злобно глянул на меня.
- Допросим. Выясним, - вяло прыгнул вверх кадык Юсупа, по-прежнему не поворачивающего головы от окна.
- «Ковровец» синего цвета, - сказал бабай без особой надежды в голосе.
- Да они, наверное, уже продали его по запчастям, - нахмуренная бровь появилась на миг в зеркале.
- Хорошо. Узнаем, - лениво отозвался Юсуп, которого, похоже, тяготила беседа с бабаем. Он опять выглядел флегматичным и молчаливым. Бабай грязно выругался в мой адрес. Я с ненавистью смотрел в пустое зеркало, и появившаяся там вскоре бровь удивленно прыгнула вверх:
-Он понимает по нашему? - с сомнением в голосе спросил бабай. Юсуп посмотрел на меня, пожал плечами и опять отвернулся к окну: - Не знаю...
глава 10
Тяжелая железная дверь детской комнаты милиции была не заперта. Как только мы с Юсупом вошли в прихожую, из кухни возникла Анжела.
- Ну наконец-то! Ты почему из детдома сбежал?!!- изобразив строгий вид, накинулась она на меня. Крепко удерживая пояс штанов, я молча разглядывал носки своих ботинок.
- От мина тож бегал. Дургой канес раён паймал иво, - без злобы сказал Юсуп. Он был явно удовлетворен выполненным поручением.
- Ну, и долго ты собираешься так бегать?! - размахнувшись, Анжела влепила мне хорошую затрещину, и тут же с досадой уставилась на свои ухоженные пальчики. - ****ь! Ноготь сломала об этого ублюдка! - и она со злостью пнула меня острой шпилькой в колено. Мой здоровый глаз наполнился влагой, и носки ботинок расплылись в бесформенной массе. Мне стало очень обидно, что совершенно посторонняя баба пинает меня, словно собаку, на глазах у мужика. - А где Хайрулла? - повернулась она к Юсупу.
- Иво ищет, - тот кивнул в мою сторону.
- Тогда, как приедет, сразу везите его в приемник. Рабочий день заканчивается, - она поглядела на часы. - Фу! Что за псиной от него несет?! - Анжела с гримасой отвращения обнюхивала ладонь, которой только что ударила меня.
- Рыба ел, - Юсуп скалил свои белоснежные и крупные, словно лопаты, зубы.
- Кстати. Я бутерброды приготовила. Пойдем перекусим. Закрой его пока там, - она махнула рукой в сторону дальней комнаты и, стуча каблуками по паркету, скрылась на кухне. Юсуп втолкнул меня в небольшой кабинет, где у нормальных людей обычно располагается детская, сгрёб со стола бумаги и запер их в сейф. Осмотревшись по сторонам, он вышел в коридор, провернув ключ снаружи. Странно было видеть его таким суетливым. Бутерброды от Анжелы... Ну да, ну да... Оставшись один, я оглядел кабинет. Стол с двумя стульями, печатная машинка, и сейф. Больше ничего. Щёку жгло и, потрогав её, я нащупал пальцами вздувшийся рубец от сломанного ногтя Анжелы. Глаз то ли от соли, то ли от удара, а, может, от того и другого вместе, заплыл. Колено противно ныло.
Выдвинув ящик стола, я обнаружил там канцелярские скрепки и, долго не думая, соединил пояс штанов. В другом ящике лежала непочатая пачка сигарет «Вега», которые, как я знал, приятно пахнут вишней. Отодвинув тяжелые, глухие шторы, я выглянул в окно. Оно было забрано решёткой из сваренных стальных прутьев в форме исходящих сверху лучей, расширяющихся к низу. Тревожно прислушиваясь к голосам на кухне, я открыл окно, и просунул голову между прутьев. Она свободно проходила, даже не цепляясь ушами. Вернувшись к столу, я положил в карман пачку «Веги» и, сняв куртку, свесил её через окно. Эта сторона дома выходила на задний двор, где были палисадники, огороженные по периметру высокими кустами живой изгороди, так что приземлился я, никем не замеченный. Подобрав куртку, я, словно метеор, помчался через дворы. В один день с коротким интервалом я совершил два рискованных побега, первые в моей жизни, и с этого момента, вторая стадия моего детства вступила в активную фазу. Запрыгнув в первый попавшийся троллейбус, я ехал, куда глаза глядели, лишь бы подальше от ставшего очень опасным Кара-камыша. Выйдя в центре города у фонтанов, я смыл с себя рыбий дух. Начинало смеркаться. Куда идти? Что теперь делать? Этот вопрос вторично за сегодняшний день заполнил все мои мысли.
Холод и голод потянули меня к жилым домам, и я до поздней ночи слонялся из подъезда в подъезд, греясь возле батарей и вдыхая исходящий из квартир запах жареного лука. Порядком обессилев, я нашел стопку приготовленных к чистке половиков, и завернувшись в эти пыльные тряпки, уснул в темном углу одного из подъездов. Это был даже не сон, а мучительная полудрёма, сдобренная переживаниями минувшего дня и неизвестностью перед завтрашним. Голод, холод, страх, обида, боль... и ОДИНОЧЕСТВО. Очень серьёзный набор для человека, недавно перешагнувшего двенадцатилетний рубеж своей жизни. Первый утренний житель дома, спускаясь по темной лестнице подъезда, освещал себе путь спичками, лишь чудом не обратив на меня внимания. Надо было уходить отсюда. В троллейбусе было тепло, и до самой конечной остановки я успел подремать. После я пересел в трамвай, и сделал на нем два круга, когда на улице наконец рассвело. Моя голова была загружена тем, как в обеденное время приехать в детдом, где я был последний раз, и с толпой воспитанников пообедать в столовой, а после незаметно уйти. Это представлялось мне вполне реальным, ведь кроме тётки в белом халате меня никто не знал в лицо. А кормят там очень вкусно! Пожалуй, я так бы и поступил тогда, если бы сквозь стекло трамвая мой взгляд не выхватил вывеску «Кафе Буратино». Это было детское кафе, и несмотря на ранний час, возле него прогуливались двое подростков. Один примерно моего возраста, другой чуть постарше.
- Курить есть? - спросил меньший, когда я приблизился к ним. У меня была почти полная пачка «Веги», но не было спичек, и приходилось идти за каким-нибудь курящим мужиком, пока он не выбросит окурок. У пацанов спички были, и мы дружно закурили сигареты Юсупа.
- Ты откуда? -спросил старший.
- С Кара-камыша, - ответил я.
- Ни фига себе! - присвистнул он. - А здесь как оказался?
- Знакомого ищу. Алима, - сказал я.
- Алим скоро уже подойдет, - меньший сказал это так просто, что я не успел удивиться.
- Вы знаете Алима?! - наконец, не веря своим ушам, пришел я в себя.
-Кто ж его не знает, - смеялся меньший. - Через час кафешка откроется, и он будет здесь. А ты тоже с Андижана? - Старший слегка шлепнул его по загривку
- Тебе же сказали: Каракамышский! Чем слушаешь, дубина?.. - Мы в приемнике вместе были, - сказал я, заворожённо глядя на закрытые двери кафе, у которых уже скоро должен был появиться мой друг и добрейшей души человек по имени Алим. На этот раз, вырывая меня из цепких лап МАЧЕХИ, судьба была ко мне благосклонна.
глава 11
Удивительно быстро человек привыкает к новым обстоятельствам, особенно, когда они навязаны жизнью. Встреча с Алимом у кафе Буратино оказалась для меня соломинкой, за которую я хватался, утопая в этом огромном городе, где выжить в одиночку было сверх моих сил. С первых же дней пребывания среди беспризорников я открыл для себя мир, где дружба была настоящей, проблемы общими, а взаимоотношения равными. Царящая в сообществе атмосфера казалась мне такой стабильной и серьёзной, что на протяжении последующих лет я никогда не испытывал тех чувств и переживаний, которыми был наполнен тогда.
Кто-то сказал, что стать зрелым мужем - это значит вновь обрести ту серьёзность, которой обладал в детстве во время игр.Мы тоже играли тогда во взрослую жизнь, повторить которую сегодня увы, не в силах... В среднем, нас было около десяти-пятнадцати пацанов, со всего Ташкента, кто в силу разных обстоятельств выбрал для себя уличную жизнь. По достижению 14-летнего возраста кого-то сажали на малолетку, других отправляли в специальные школы и училища закрытого типа, одним словом, коллектив наш время от времени редел и обновлялся. У большинства были родители, которые являлись пьяницами, либо жестокими тиранами по отношению к своим детям, и лишь двое из нас не имели их совсем. Кроме меня, чистым сиротой был Генка Хмырь, которого воспитывали в детдоме для умственно отсталых, и он никогда не знал, кто же были его родители. Все его воспоминания были так или иначе связаны с этим детдомом, где кроме побоев и тяжёлой рабской работы, он ничего не видел. Периодически Генка убегал оттуда и примыкал к нашей компании, пока его опять не вылавливали где-нибудь на базаре. Он был совершенно не приспособлен к жизни, и в итоге ему запретили покидать места обитания, поскольку он лишь притягивал к себе ментов и другие неприятности. Генка был худой, как скелет, но умудрялся есть больше всех нас, вместе взятых. Ни читать, ни писать он не умел, и вообще был крайне узколоб по части элементарного образования. Его держали как уборщика и сторожа в одном лице. Принеси-подай, иди на хер, не мешай. Возраст наш был примерно от 11 до 14 лет, и лишь однажды к нам прибился 16-летний парень. Звали его Коля, и он уже успел отсидеть около года на малолетке. Будучи в розыске, он случайно набрел на наше логово, и жил с нами около месяца, пока не пропал бесследно и навсегда. Он много рассказывал о знаменитой Таштюрьме, и колонии-малолетке, где работали на бумажном комбинате прямо в зоне, и какой это был тяжелый и нечеловеческий труд. Меня захватывали истории, связанные с тюремными понятиями, представления о справедливости в преступном мире, и еще масса неведомой мне доныне информации. В 12 лет я уже знал практически всё, чем жила тогда зона-малолетка, о прописках и мастях, беспределе и наказаниях, активистах и ментах... Жили мы поочередно в нескольких местах. Одним, зимним местом было большое чердачное помещение хлебокомбината, где вентиляционная шахта круглые сутки наполняла наше жилище запахом свежеиспеченного хлеба. Там было тепло, и сытно. С наступлением темноты мы спускались в цеха, где из емкостей с браком затаривались разными булочками и батонами. Сотрудницы не препятствовали нам, и, зная о нашем соседстве никогда не сдавали нас сторожам. С хлебом работают добрые люди, это я уяснил для себя еще тогда. Летом мы жили в большой, словно катакомбы, теплотрассе возле аэропорта. Там у нас была настоящая квартира, с диванами, креслами и даже люстрой, которые мы тащили туда отовсюду, где эти вещи плохо лежали. Мне очень нравилось это место. Ночью, выбравшись из люка на поверхность, мы любили сидеть с Алимом на земле, и смотреть, как взлетают и садятся огромные железные птицы. В такие минуты я пытался представить себе чувства человека, сидящего у иллюминатора и смотрящего сверху на Землю. Первый мой перелёт из Уфы в Москву я совершил в тридцать лет, и пусть это было ночью, но когда внизу показалась горящая огнями Столица, я вспомнил нас с Алимом, сидящих у люка теплотрассы Ташкентского аэропорта, и невольно пытался представить себе, каким же образом сложилась судьба этого человека теперь. Иногда, возвратившись с базаров под вечер, где мы промышляли мелкими кражами, вдруг обнаруживалось, что наше жилище заселено приблудшими бомжами, и это были моменты ожесточенной и бескомпромиссной борьбы за свою территорию. Мы, словно стая волчат, набрасывались на взрослых мужиков, всеми правдами и неправдами изгоняя их из нашего логова. С одиночками было легко, они сами извинялись и покидали занятое нами жилище, в крайнем случае, получив пинка под зад. А тех, кого было больше, приходилось откровенно брать на страх. Когда они слышали, что если не уберутся отсюда, их во сне обольют бензином и подожгут, то желание оставаться исчезало сразу, и навсегда.
Угроза смерти в огне - сильнейший довод, не вызывающий желания его оспорить и, судя по тому, что дальше этого дело не доходило, - ещё и крайне действеннный. Подобных укромных мест у нас было несколько по всему городу, и там, где нам попадался пригодный для жилья уголок,мы пытались вить свои гнезда. Даже один раз намеревались поселиться в стоящем на постаменте танке, возле здания Штаба Военного Округа, да не смогли открыть люк. Кстати, округ назывался ТУРКВО, что переводилось как Туркестанский Краснознамённый Военный Округ, при том, что сам Туркестан исчез с карты мира ещё в гражданскую, вместе с басмачеством. Восток, одним словом. Идеи социализма здесь понимались исключительно на узбекский манер. Днем мы пропадали на базарах, Алайском, Фархадском, Зелёном и других, которые по своим масштабам занимают огромные площади и похожи на большие, шумные города. За очень короткое время, я понял, что в этом мегаполисе невозможно умереть с голоду. Ташкент действительно Хлебный Город. Здесь мы промышляли мелким воровством, используя организованные и не дающие осечек схемы, детально писать здесь о которых было бы нечестно по отношению к тем пацанам, что сегодня ведут тот же образ жизни. Занимался нами специальный отдел по борьбе с детской преступностью, где в штате состояли молодые и спортивные оперативники. На всех нас были заведены личные дела, и визуальное знакомство с ментами давало преимущество как им, так и нам. Устраивая облавы на нас, опера часто маскировали внешность, однако и мы не отставали в этом смысле, и бродили по базарам, прибившись к какой-нибудь старушке, и зорко поглядывая по сторонам. Система оповещения внутри сообщества была поставлена очень хорошо, и работала эффективно, а потому все наши запалы случались, что называется, с поличным, с вызовом милиции. Злые от того, что в связи с нашим несовершеннолетием приходилось закрывать множество уголовных дел, менты кричали в отделении: ''Скорее бы вам по четырнадцать исполнилось, уроды! В лагеря позакрывать, и забыть навсегда''... При этом доставалось нам по полной. Менты лупили нас словно взрослых, отчего в приёмник нас привозили синих, будто измазанных чернилами. Кого-то ждал детдом, кого-то спецшкола, а некоторых возвращали родителям, но в скором времени, мы опять собирались вместе на сборном пункте, под вывеской кафе «Буратино», и все начиналось сначала. Так прошло без малого два года, описывать подробно события которых заняло бы очень много времени и пространства, однако не желая далеко отходить от сути повествования, скажу лишь, что уличный образ жизни, к которому я быстро привык, сформировал во мне качества, с которыми я не смогу расстаться уже никогда. Плохо это или хорошо - не предмет моих размышлений на этих страницах. Это данность и попытка понимания того, как проходило становление моей личности.
глава 12
Всё основное время мы с Алимом старались держаться вместе, как на базарах, так и в быту. И вот, возвращаясь как-то под вечер с очередного промысла, на подходе к нашему жилищу я замешкался, пропустив Алима вперед. Как только он свернул за угол дома, тут же раздались его истошные крики. Алим всегда орал благим матом, когда кто-либо пытался ограничить безумно любимую им свободу. Я напрягся и осторожно выглянул из-за угла. Двое молодых инспекторов прижали моего друга к земле и вязали руки верёвкой. Нас почему-то всегда вязали именно верёвками. Наверное, в силу нашего возраста, наручники нам тогда ещё не полагались. Неподалёку стоял их УАЗ, водитель которого заметил меня и закричал, указывая пальцем в мою сторону. Я рванул с места во весь опор, и один из ментов устремился за мной в погоню. Этот молодой инспектор молча преследовал меня два квартала, и молчание его было более страшным, если бы он что-нибудь кричал мне вслед. Надо сказать, такое количество адреналина за раз моему организму приходилось вырабатывать не так уж и часто. Несмотря на преимущество в объёме его лёгких перед моими, победила юность. Перебежав через дорогу с интенсивным движением, я остановился и обернулся. Мент стоял, раком уперев ладони в колени, и тяжело дышал. Я тоже был порядком обессилен бешеной гонкой, и какое-то время мы смотрели друг на друга, переводя дух. Мент кивнул мне, приглашая подойти, а я отрицательно мотнул головой. Потом он сделал резкий шаг вперед, будто опять срывается с места. Я отпрянул назад на несколько метров, но это был лишь пугающий маневр. Сил бежать дальше у него просто не осталось. Тяжело выпрямившись, инспектор развернулся и медленно побрел во дворы, откуда мы выскочили, а я, увидев рядом бетонный забор какой-то производственной базы, перемахнул через него и легко затерялся на её огромной территории. Позднее, стоя на задней площадке троллейбуса и придя в себя после пережитого, мой мозг лихорадочно искал ответы на возникшие вдруг вопросы и, не находя их, всё глубже погружал меня в тупиковое состояние. Было очевидным одно: облава возле нашего логова не выглядела случайной. Бедолага Алим... Его наверняка сейчас лупят, как Сидорову козу в отделе... Кого еще взяли? Кто уцелел? Будучи загруженным этими мрачными мыслями, я двигался в сторону запасного жилища, в ту самую теплотрассу у аэропорта и, выпрыгнув из рогатого на конечной остановке, где необходима была пересадка, нос к носу столкнулся с Витькой Кривым. Этот пацан моего возраста частенько тусовался в нашем кругу, когда родители его уходили в длительный запой. С бельмом на глазу, несколько меланхоличный тип, он в целом был добрым парнем, хотя и туго соображал, за что спасибо генам родителей-алкоголиков. Уже неделю он жил с нами, и этот факт красноречиво говорил о положении в отчем доме.
- Ты куда?! - произнесли мы в унисон и рассмеялись. Затем я поведал ему о том, что при облаве связали Алима, и что я направляюсь в аэропорт.
- Не ходи туда! Там тоже всех повязали! - буквально ошарашил меня Кривой.
- Откуда знаешь? - я почувствовал, как адреналин начинает наполнять мою кровь.
- Так я там был. Чижа, и еще трех пацанов взяли. Я тех не знаю. В отдел привезли, по спискам пробили, и меня выпустили, а они остались. Только оттуда и еду. Поджопников надавали, козлы! - с потерянным видом Кривой чесал ягодицу и смотрел на подошедший троллейбус. Это был его маршрут.
- Ладно, ехай домой. Ты меня не видел.
В отвратительном настроении я пересек дорогу и присел на лавке незаметной трамвайной остановки. Всё смешалось в моей голове. Как же такое могло произойти, чтобы облавы прошли сразу в нескольких местах? За два года подобное произошло впервые, и было ясным, как божий день, что нас кто-то тупо сдал. Этим КТО-ТО мог быть только СВОЙ. В городе было ещё несколько мест, где мы иногда устраивались на ночлег, но переться туда при таких обстоятельствах было бы непростительной глупостью. Хотя за минувшие два года я сильно повзрослел, и уже не представлял себе того одиннадцатилетнего, беспомощного пацана, всё же, на какой-то момент меня охватила знакомая с того ещё времени, растерянность. Оставшись один, без стаи, я вновь почувствовал свою ничтожность перед опасностью окружающего мира. Подошедший к остановке трамвай № 27 быстро вывел меня из ущербного состояния. Это был единственный трамвайный маршрут, связывающий центр города с Кара-камышем. Вот то, что мне сейчас нужно! Без колебаний я запрыгнул в вагон и под скрежет стали покатил туда, где не появлялся целых два года с тех пор, как вылез из окна детской комнаты милиции. Готов ли он к встрече своего блудного сына, родной, и забытый до поры Кара-камыш ?..
глава 13
Июньское солнце уже садилось за горизонт, когда трамвай, рассыпая искры, подходил к кварталу, где я родился и вырос. Было ещё достаточно светло, и пока красно-желтый железный монстр огибал по большой петле весь район, я с волнением в груди пытался представить себе, как вновь ступлю на знакомые издавна улочки. Прошедшее время казалось бесконечно длинным, будто я не был здесь тысячу лет. Что и как там теперь? Во дворе я появился около полуночи и сразу обратил внимание, что света в окнах нашей квартиры не было. Пожалуй, можно было опять вскарабкаться на балкон и переночевать до утра, а там будет день, и будет пища. В самой дальней части двора располагалась беседка, где, как и раньше, горела тусклая лампочка. Обычно до десяти вечера там играет в лото или домино взрослое поколение, а после их место занимает молодёжь, о которой я упомянул в самом начале повествования. Вот и сейчас там сидели Вовка-сосед, неимоверно вымахавший, и ожидающий призыва в армию, Саня-десантник, освободившийся из лагеря Шухрат, и еще один парень по прозвищу Доктор, который был мне до этого не знаком.
- Ни хера себе! Ты как здесь, какими судьбами? - строгим тоном, будто он был моим старшим братом, спросил повзрослевший Вовка, когда я приблизился к ним. Саня и Шухрат тоже узнали меня, и я вкратце рассказал им о своем образе жизни, и той ситуации, что произошла сегодня. Говоря о себе, я обратил внимание на то, с какой серьезностью слушают меня эти взрослые парни, символы мужества и уважения в нашем дворе. За последние два года некому было сказать мне о том, как я повзрослел, и лишь сосредоточенное молчание знавших меня с детства ребят, интуитивно и без слов обозначало эту разницу.
- Куда же ты теперь? - поинтересовался Шухрат. Он сильно изменился. Скуластое лицо и жёсткий взгляд выдавали сильный, закалённый лагерной жизнью характер. Говорил он кратко, но веско, как человек, привыкший взвешивать каждое слово. Я ответил ему, что планирую взобраться через балкон в свою квартиру, испытанным когда-то им же методом, переночую там, а уже новый день что-нибудь принесёт. Ведь утро вечера мудренее.
- Там живут другие люди, - сказал вдруг Вовка, чем поверг меня в некоторую растерянность. Прошло целых два года. Я почувствовал себя наивным. Мне видимо было удобно думать, что жизнь в родных стенах прекратилась с уходом мамы, и вся субъективность подобных переживаний сейчас раскрывалась для меня во всей своей полноте. В это время Доктор начал забивать мастырку. Высокий черноволосый парень, он был сыном военного хирурга и учился в медицинском университете. Военный госпиталь в районе речки Кара-су (Чёрная вода) на другой окраине Ташкента был пристанищем раненых солдат, участников начатой недавно войны в Афганистане. Работы для отца-хирурга было много, что к тому же способствовало великолепной практике отпрыска. Помогая отцу и повышая собственную квалификацию, Доктор по неволе знакомился с ранеными и знал многое из той страшной правды о войне, недоступной тогда для обычных граждан. Знакомства с солдатами и офицерами, помимо информированности о ходе боевых действий, приносили Доктору и иную пользу, в силу чего план, который он сейчас старательно забивал, имел афганское происхождение. Доктор жил в частном секторе, и в наших краях появился благодаря дружбе с Андреем, 17-летним парнем, который в настоящее время находился под следствием в Таштюрьме, и через него сдружился с нашими ребятами. Пущенная по кругу мастырка обходила меня стороной, и, привыкший к равным отношениям в стае беспризорников, я чувствовал себя обезличенным. В тот момент мне не столько хотелось покурить план, сколько ощутить атмосферу равных по значимости людей, к которой я привык за последнее время. Хотя я и считал себя тогда уже повзрослевшим, но мне ещё было невдомёк, что у этих парней было что терять. У них были дома и семьи. Когда все начали расходиться, Доктор сунул мне что-то в карман рубашки, тихо сказав: « Не бухай только»... Оставшись один, я вынул из кармана трехрублевую банкноту, и мне стало очень грустно. У меня тоже, как и у них, когда-то был дом, была мама, а теперь мне совершенно некуда идти. Кто виноват в этом, и почему именно я???
Посидев какое-то время в беседке, я вошел в подъезд. Дверь некогда нашей квартиры была другой. Уткнувшись лицом в щель косяка, я полной грудью вдохнул в себя воздух и не ощутил знакомого запаха. Всё вокруг было чужим. Даже ступени лестницы, много лет тертые моими ногами, теперь казались совершенно чужими. Лишь дверь Вовкиной квартиры была прежней, из крепкого дуба, с потускневшим от времени лаком, и стальная дверца электрической щитовой издавала всё тот же предательский скрежет. Вот и металлический уголок, за которым Вовка прятал от матери сигареты. Сегодня здесь лишь покрытая толстым слоем пыли пустота. Вовка стал взрослым. Куда же идти поздней ночью? В школу! Там можно переночевать на матах в спортзале... Подойдя к знакомым с первого класса большим стеклянным дверям, я обнаружил их замкнутыми цепным замком, что говорило об отсутствии внутри сторожа.Обойдя здание школы и заметив со стороны внутреннего двора открытые на втором этаже окна коридора, я забрался туда по стоящему рядом ветвистому дереву. Спустившись в спортивный зал, я почувствовал острый запах свежей краски. В школе проходил ремонт, и неудивительно, что сторож не мог ночевать в таком удушливом помещении. Матов не было, видимо, их перенесли в раздевалки, которые были заперты. Пройдя по темному и пахнущему краской пустому залу, я качнул свисающий с потолка толстый канат, по которому карабкался когда-то. Железная скоба жалобно скрипнула где-то высоко над головой. Во время каникул, да к тому же ночью, атмосфера школы казалась совершенно необычной. Я шел по коридору, и на ходу дергал ручки запертых классов. Открытым оказался лишь один - класс физики. Там тоже пахло свежей шпаклевкой, и скорее всего утром здесь начнется покраска. Устроившись на широком учительском столе, со стопкой учебников под головой, я вновь окунулся в знакомое некогда состояние. Здравствуй, Одиночество! На улице начинало светать, и портретные образы Эйнштейна, Ломоносова и Нильса Бора с каждой минутой становились более узнаваемыми. Когда первый луч солнца коснулся усов Великого Альберта, я провалился в сон. Мне снилась мама, провожающая меня в школу. Мы подходили с ней к парадному, где обычно стоят комсомольцы, проверяющие наличие сменной обуви, но к великому моему ужасу на этом месте оказались Юсуп и Хайрулла. Заметив их, я резко развернулся, чтобы убежать прочь, но мама преградила мне путь.
- Не бойся! Они не тронут тебя, ведь я рядом, - она улыбалась, и её голос действовал на меня успокаивающе. Открыв пакет и продемонстрировав инспекторам сменку, я вошел в фойе и обернулся. Мама осталась снаружи, и махала мне рукой. От нее исходили радостные чувства теплоты и надежности. Я молча махал ей в ответ...
глава 14.
Ближе к обеду меня разбудил шум на улице. Выглянув из окна класса, я увидел внизу людей, которые были одеты в заляпанную побелкой робу. Пора уходить отсюда. Спустившись по дереву вниз, я перелез через школьный забор, и оказался возле речки с быстрым течением и ледяной водой. Умывшись, и нащупав в кармане хруст трехрублевой купюры, я направился в сторону магазина, где купил хлеба, банку консервов, бутылку лимонада и сигареты. Покончив с нехитрой трапезой в одном из тенистых дворов, я вернулся на речку и, присев на песчаном берегу пляжа, закурил. Купающихся было не так много, поскольку солнце стояло в зените. Основная масса отдыхающих будет здесь лишь к вечеру. На том берегу, против меня сидел с удочкой какой-то наивный сопляк. Кто же ловит рыбу вблизи пляжа? Я вспомнил свои первые побеги от инспекторов, и меня невольно охватило беспокойство. Кара-камыш, как и прежде, вновь показался мне опасным. Куда же теперь?
Скрип велосипедных педалей сзади отвлек меня от мрачных мыслей и, обернувшись, я не сразу понял, кто стоит передо мной. Если бы не круглая, словно глобус, голова и торчащие пельменями уши, я никогда бы не узнал его. Как же он вымахал! Марсик! Какое-то время мы восхищенно осматривали друг друга, и по реакции друга детства было ясно, что я тоже заметно изменился.
- Ты где сейчас? - спросил он наконец. Продолжая улыбаться, я ответил:
- Да нигде! Ночью только приехал. В школе спал.
- Так айда ко мне! Родичи в Крым уехали к бабке, еще три недели не будут... Сама Судьба посылала мне Марсика, которому было скучно в опустевшем на летние каникулы дворе, и он тоже нуждался во мне, как лучшем средстве от одиночества.
- Меня менты будут искать, Марсель, - сказал я ему серьезно.
- Да брось, кому ты теперь нужен! - он был весел, и, казалось, не понимал всей серьёзности моего положения. Однако дальнейшие его слова начали постепенно обретать для меня конкретный смысл.
- Во-первых, в вашей квартире давно живут другие люди, и ты больше не прописан в этом районе. Во-вторых, в детской комнате милиции поменялись все сотрудники. Новый начальник пришёл и своих привел. Сказанное Марсиком начинало действовать на меня успокаивающе.
- Значит ни Юсуп, ни Хайрулла больше не работают там? - переспросил я, желая еще раз услышать от друга хорошую новость.
- Говорю же, все сменились. Анжела ведь утонула...
- Как утонула!? - я буквально остолбенел от такой новости.
- А так. Прошлым летом ещё. Поплыла на тот берег, и ушла под воду. Может, за корягу зацепилась, а может, судорога свела. Два дня водолазы искали, и пляж закрыли на это время. Столько ментов здесь я ещё не видел. Говорят, пьяная была. Вон там! - Марсик показал рукой на середину узкой, всего метров двадцать речки, чуть правее от того места, где мы стояли. Я посмотрел туда с каким то странным, неприятным чувством. Ну и судьба же была уготована Анжеле... Не приведи Господь!
- И что, нашли её водолазы? - я не мог отвлечься от этой шокирующей мое воображение новости.
- Нет, не нашли. Сама всплыла через несколько дней. Унесло аж за дамбу...
- Слушай, а кто живет в нашей квартире? - решил наконец сменить я тему.
- Мент живет.Жена и маленькая дочка. Узбеки. Капитан, и начальник какой-то ихней комендатуры в центре, - ответил Марсик. Да уж… И здесь - мент. Тоже Судьба...
-Инспекторов знаешь на морду? - спросил я.
- Знаю. Часто в школу приходят. Активистов в ЮДМ ищут, - смеялся Марсик.
- И как, многие вступают? - в свою очередь улыбался я,
- Ну прям! Ты же знаешь наших пацанов. Пара комсомолок дебильных если только, и те ради значков. Нацепят на фартуки, и ходят, как ****ашки. Все им в след кричат: «ЮНЫЕ ДУРЫ МИЛИЦИИ!!!» - Марсик смеялся знакомым мне с детства смехом, и моё настроение поднималось с каждым мгновением. Я наконец почувствовал себя ДОМА.
- Поехали, покажешь ментов,- я запрыгнул на рамку старого велика, и мы покатили к детской комнате милиции. Минут через сорок нашего ожидания во дворе к подъезду наконец подъехала все та же бежевая «Нива» , из которой вышли трое узбеков. Пока они вытаскивали из багажника какие-то коробки, я внимательно вглядывался в их лица. Тратить на их описание время и чернила я, пожалуй, не буду. Менты как менты. Они и в Африке узнаваемы. Настроением моё было, наверное, самым лучшим за последние дни. Встретил Марсика и визуально, в одностороннем порядке познакомился с теми, кто представляет для меня угрозу. Жизнь продолжалась!
глава 15
Трёхкомнатная квартира Марсика была обставлена богато и со вкусом. Мебель из хороших материалов, ковры и огромный цветной телевизор (необычайная редкость тех лет) производили на меня сильное впечатление, особенно после жизни в подвалах и теплотрассах, а домашняя пища, приготовленная Гулькой, казалась изысканнейшим деликатесом. Ближе к полуночи я вытянул Марсика на улицу. В беседке, куда машинально вели меня ноги, находились все четверо вчерашних парней и, поздоровавшись с ними, мы с Марсиком присели рядом. Разговор был скучным, и очень скоро стало понятно, что сегодня никому не удалось раздобыть травы.
- У Андрюхи приговор в среду. Кто поедет? - спросил Шухрат.
- Если Светка в больницу не ляжет, то поеду. А если ляжет, то придется с ребенком сидеть,- задумчиво ответил Саня, разглядывая свои шлёпанцы сорок пятого размера.
- Я обязательно буду на суде. Батя сказал, что переговорил с кем надо. Посмотрим, - откликнулся на вопрос Доктор.
- Мы с зятьком договорились на рыбалку ехать, так что у меня не получится, - сказал Вовка и добавил, обращаясь к Доктору. – Батя-то твой, чё конкретно говорит?
- Да ничего он не говорит,- ответил Доктор с некоторым раздражением. – Сказал, что переговорил с кем надо, и всё. Не буду же я задавать лишних вопросов. Там, на их уровне, много слов не говорят. По результатам и видно будет, что да как.
По всему было видно, что речь шла об имеющем хорошие связи отце Доктора, который по просьбе сына хлопотал за Андрея. Мы молча курили с Марсиком и внимали словам старших.
- Сегодня Кабула встретил на мосту, - говорил Шухрат. - Глаза, как у корейца, хоть спички вставляй. Спросил его, где чего купить можно, так он дурака включил, будто не понимает о чём речь,- Шухрат зло сплюнул под ноги.
- Да он вечно обшампуренный, змей! Семенчик же над ним живет, рассказывал, что в огороде куст культурки стоит под два метра, - отозвался Вовка. - Семён говорит, хотел крючком пару головок зацепить, уже и проволоку приготовил, да как увидел внизу на балконе Кабула карабин, так и передумал.
Все вяло засмеялись, после чего возникла пауза. Настроение было явно не на высоте.
- Это не тот Кабул, что змеев продавал? - вступил наконец я в общий разговор.
- Тот самый. Он их и сейчас продает, - лениво ответил Шухрат.
Кто же не знал Кабула в нашем квартале?! Невысокий, с большим как арбуз животом, этот киргиз на протяжении многих лет был для всей малышни в округе величайшей знаменитостью. Всё его большое семейство занималось на дому изготовлением и продажей воздушных змеев. Я помню, как мама давала мне 25 копеек, и через некоторое время я уже стучал в дверь квартиры на первом этаже, пока её не открывал кто-нибудь из отпрысков Кабула, молча принимая деньги, и так же молча отдавая волшебного змея. На обратном пути, прижав это чудо из кальки и веника к груди, хотелось бежать скорее домой, но боязнь сломать хрупкую драгоценность побеждало чувство нетерпеливости поскорее запустить его в небо. Красивых воздушных змеев делал этот волшебник-Кабул. Общие и на три четверти пустые разговоры вскоре всех утомили, и компания начала расходиться по домам. Когда мы с Марсиком остались вдвоем в беседке, я спросил его:
- Ты со мной пойдешь, или домой?
- А ты куда??? - удивился тот.
- К Кабулу,- какое-то мгновение я смотрел, как друг детства в нерешительности чесал свой бритый затылок, и добавил:
- Ладно, вали домой. Я скоро приду.
Развернувшись, я быстрым шагом направился в противоположную от двора сторону.
- Погоди! Я с тобой...
Он нагнал меня через несколько метров. Надо сказать, по своей натуре Марсик не был склонен к авантюризму и всегда старался обходить острые углы. Не был,.. пока не встретил меня... Молча и быстро мы пересекали границу кварталов. Сегодня воздушные змеи уже не вызывали в наших сердцах щенячьего восторга, и Кабул перестал быть волшебником. Мы выросли из тех штанишек. Мы стали взрослыми. Огород Короля Змеев примыкал к балкону первого этажа и являл собой обнесённый со всех сторон высокой стеной живой изгороди палисадник. Узкая, из толстых железных прутьев калитка была опутана поверху егозой, а в скобах болтался массивный замок. Окна балкона были открыты, и оттуда раздавался нечеловеческий храп. Не мудрено, что Кабул спал на балконе, поскольку внутри квартиры такие звуки легко и быстро свели бы с ума всё его семейство. Двадцати минут осторожного ковыряния гвоздем в замке хватило, чтобы осознать бесплодность этого занятия. Настроение заметно понижалось. Сидя возле ненавистной калитки на корточках, мы с Марсиком напряженно размышляли над тупиковой ситуацией, и лишь доносящийся с балкона зверский храп время от времени вторгался в наше сознание, повышая адреналин.
- Смотри! - возбужденно прошептал Марсик, указывая рукой в тёмную пустоту под балконом. Приглядевшись внимательно, я заметил чёрный квадрат вентиляционного отверстия подвала прямо под балконом. Эта дыра была способна пропустить сквозь себя моё тело, отчего настроение мгновенно поднялось.
Дома наших кварталов были однотипной планировки, и мы отлично знали, что входы в повал ведут из второго и предпоследнего подъездов. Поднявшись на ноги, мы без слов двинулись ко второму, где с сожалением обнаружили глухую железную дверь с английским замком, проникнуть через которую в подвал не было никаких шансов. Следующий вход имел решётчатую дверь и навесной замок, безуспешно покопавшись в котором, мы в итоге отогнули прутья и пролезли в подвал, ободрав на рубашках все пуговицы. В полной темноте мы продвигались к середине дома, пока наконец не оказались перед огородом, где между двух вишен, прямо против нас росла великолепной красоты ёлка конопли. Киргизы в то время считались самыми продвинутыми специалистами по культивированию конопли, поливая почву какими-то известными только им присадками. Вот и растущая перед нашим взором красавица имела около двух метров в высоту и головки размером с кулак. Обернувшись назад, я заметил точно такой же синеющий квадрат вентиляции, выходящий на заднюю часть дома.
- Уходим через нее. Жди здесь, я подам, - сказал я Марсику и вылез в огород. Храп с балкона обрёл эффект близости, и моё сердце заметно ускорило свой ритм. Осторожно ступая, я приблизился к ёлке и развернулся лицом к окнам. Три верхних этажа зияли черной пустотой, и лишь балкон Кабула имел остеклённую раму, открытые окна которой, вкупе с чудовищным храпом отнюдь не внушали мне спокойствие. Впрочем, я уже стоял возле ёлки и сожалел, что не подумал об остром предмете в виде осколка стекла. Придётся ломать. Из темноты подвала белели оттопыренные уши Марсика, который с замиранием сердца наблюдал за моими действиями. Пора! Я взялся за ствол и потянул ёлку книзу. Раздался громкий треск, и я затаился, прижав куст к земле. Храп прекратился. Я боялся даже вздохнуть. Прошло полминуты, и Кабул вновь захрапел. Ствол не ломался. Откуда мне тогда было знать, что пенька вообще НЕ ЛОМАЕТСЯ! Следуя закону физики, я начал сгибать елку в обратном направлении, однако там была изгородь, и куст уперся в нее. Я начал тянуть её к земле, и тут раздался такой громкий треск, от которого меня охватила паника. Я прыгнул обеими ногами на место предполагаемого излома, но ствол не ломался. Я прыгнул ещё раз и, скользнув по нему пятками, сильно грохнулся на спину. В этот момент я буквально сошел с ума! Мне было плевать на Кабула, который наверняка уже проснулся, и какие-то мгновения собирал в кучу сонные мозги, но раздавшийся следом грохот падающей на балконе посуды резко привел меня в чувство: Кабул вскочил на ноги! Схватив ёлку за макушку, я рыбкой нырнул под балкон, и в это же мгновение за моей спиной один за другим прогремели два выстрела. Вместо того, чтобы передать как было оговорено ёлку другу, я сжимая её мёртвой хваткой, словно пуля вылетел через подвал на другую сторону дома. Только здесь , переведя дух, я заметил стоящего рядом Марсика, у которого были огромные, словно блюдца, испуганные глаза. Подхватив елку, мы понеслись прочь. - Вот черт! - соображал я на бегу. - Ёлка то, легко выходит с корнем! Чуть потяни кверху, и готово! Спустя пятнадцать минут мы сидели под мостом через речку, на нашей территории, и дико хохотали, вспоминая минувшие события. Единственно правильная реакция, чтобы выгнать пережитый накануне страх. Марсик говорил, что Кабул орал, как раненый ишак. Надо же, а я кроме выстрелов ничего и не слышал. Забросив наш трофей на крышу железного гаража, я взял с Марсика слово, никому и ни при каких обстоятельствах не рассказывать об этой истории. Он был крайне воодушевлён. Ещё бы! Такого экстрима мой друг никогда не испытывал. Вот теперь можно было идти домой и уснуть в мягкой постели с чувством проведённого не напрасно времени.
глава 16
На следующий день, дождавшись, когда Гулька свалит из дома, мы с Марсиком, прихватив пакет, ринулись на улицу. Гараж, на крыше которого покоился наш трофей, так раскалился под лучами южного солнца, что, облокотившись на него голым плечом, можно было получить приличный ожог. Взобравшись наверх, мы обнаружили, что ёлка полностью высохла и имела какой-то странный, фиолетово-коричневый оттенок. Если бы не характерный узор листьев и пряный, пьянящий запах, можно было бы усомниться, что перед нами конопляный куст. Марсик держал открытым пакет, а я осторожно обламывал сухие головки и складывал их туда. Высоко в облаках, над нашими головами парил воздушный змей.
- Гляди, - подняв голову кверху, сказал Марсик. - Кабул небось оседлал своего Горыныча и высматривает свою елку... Ах, ёлка-ёлка... Где же ты, и кто тебя с****ил??? Мы покатились со смеху, и я чуть не свалился с крыши гаража. Марсик умел быть язвой... Не скажу, что мы были заядлыми курильщиками анаши, однако элементарные азы по дальнейшей обработке её были довольно просты и известны. Дома, пропустив головки через обычное сито, мы в итоге получили приличную горку измельчённой соломки.
- Пробуем? - спросил я друга.
- Давай! - откликнулся тот и принялся разминать фильтровую сигарету.
- Ты раньше курил? - поинтересовался он с некоторой осторожностью.
- Курил, пару раз, - сказал я.
- Я тоже пару раз,- Марсик нагло врал... Тем временем, выколотив из сигареты табак и набив туда кабульской травы, мы вышли на балкон. От первой же затяжки я чуть не выплюнул бронхи. Кашель был таким страшным, что растерянный Марсик начал хлопать меня по спине, словно я чем-то подавился. Едва отдышавшись, я протянул мастырку другу, глядя на него слезящимися глазами, и Марсик с внутренней неохотой набрал дым в рот и тут же выдохнул.
- Э, нет! Так не пойдет. Курить, так курить! - укорил я его, и в следующее мгновение Марсик повторил мой подвиг. Теперь мне пришлось стучать его по спине. Желание продолжать курить на этом закончилось, и едва начатая мастырка полетела с балкона в огороды, а мы отправились на кухню, чтобы позавтракать. Сидя за столом, покрытым скатертью с изображением разноцветных фруктов, я с ужасом наблюдал, как черно-белый цвет медленно и верно покрывает всё пространство вокруг меня. Одно яблоко на скатерти наполовину стало серым, и я прижал пальцем её красную часть. Мне удалось остановить ускользающие в никуда краски лишь на этом маленьком участке скатерти и, прижимая крепко половинку нарисованного яблока, я захотел обратить на этот странный феномен внимание друга.
- Марсик! - крикнул я, хотя тот стоял рядом, у плиты, и его рука зависла в намерении снять чайник.
- А??? - только и смог промолвить он, глядя стеклянными глазами куда-то под потолок.
- Ну и где вы рвали эту черешню!? - встревоженный голос Гульки врывался в мое сознание откуда-то издалека, и я с трудом разлепил тяжелые веки. Какая же красивая она была! Прямые, черные как смола волосы опускались на её тонкую шею. Нахмуренные брови делали её ещё прекрасней, и на мгновение стало очень грустно, что для неё мы были не более чем шмакадявки. ЭТУ ЧЕРЕШНЮ. Марсик похоже намазал её сказкой про какую-то ЧЕРЕШНЮ.
Ко мне возвращалось привычное мышление и, закрыв глаза опять, я лишь промолвил:
- В САДИКЕ.
Гулька была явно рада услышать вменяемый ответ и продолжила свое возмущение:
- В САДИКЕ! Там специально, наверное, поливают черешню отравой, чтобы такие дебилы, как вы, не лазили, и не ломали ветки...- Здесь она сделала ударение на слове ВЫ. Уперев руки в боки и напустив на себя грозный вид, Гулька ходила по залу взад-вперед. Я лежал на диване и думал о том, где же сам Марсик. Открыв опять глаза и скосив их в сторону, я увидел друга, который свернулся калачиком в широком кресле. Его лица не было видно, и я отметил лишь белые, как бумага, торчащие уши.
- Ну и что мне с вами теперь делать, придурки!? - На этот раз Гулька сделала ударение на слове ПРИДУРКИ. - Я уже пять часов тут вокруг вас лошадью скачу, а мне идти надо! - Она со злобной тоской глядела на часы. Явно на свидание торопилась.
- Да иди, иди, лошадь! Разоралась здесь! Кто тебя просит торчать тут!? - Марсик наконец обрел сознание, и быстро потерял терпение к присутствию сестры. После короткой перепалки между ними хлопнула входная дверь, и мы остались вдвоем. Холодная вода смыла почти все побочные явления, и оставалась лишь небольшая общая слабость, вызванная отчасти и длительным сном. На дворе стоял вечер.
- Нормально мы ОТСУТСТВОВАЛИ, - поглядев на часы, сказал Марсик. - Кабул сто процентов под этой дурью летает в облаках! - К нему возвращалось чувство юмора.
- Слушай, а что там ты про ЧЕРЕШНЮ Гульке прочесал? - сдерживая смех, спросил я.
- Какую ЧЕРЕШНЮ? - Марсик явно не понимал, о чем речь, но особо и не пытался вникать. Нам просто было весело. Взяв щепотку травы и смешав её с табаком один к одному, я сделал мастырку и положил в карман рубашки. Ближе к полуночи, выходя из подъезда, мы невольно спугнули целующуюся парочку. Это были Гулька со своим женихом-студентом из другого квартала.
- Куда опять намылились!? - Гулька легко входила в образ строгой сестры.
- Куда надо! Не отвлекайся! - на ходу бросил ей Марсик. Парочка, стыдливо прыснув, примолкла, а мы твёрдым шагом пересекли двор и оказались в беседке. Все четверо старших парней были на месте и гоняли по кругу косяк, который привычно обходил нас с Марсиком стороной. Сегодня этот факт явного обезличивания меня совершенно не волновал.
- Беспонтовая шмаль! - вскоре сказал Доктор.
- Да уж... Сказали - слабенькая, а она вообще никакая, - ответил Шухрат, высыпая на землю остатки соломы. Выдержав паузу, я достал мастырку из кармана и протянул Доктору:
- Попробуйте эту.
Машинально взяв её из моих рук, Доктор изумлённо посмотрел на меня.
- Что это? - спросил он.
- Шмаль, - ответил я с непринуждённым видом.
-Откуда она у тебя? - лицо Доктора стало серьезным и строгим, что мне крайне не понравилось.
- Какая разница, откуда? - сказал я резко. - Не хотите курить, давай обратно! - Я протянул руку за мастыркой. Тонко чувствующий обстановку Шухрат такого допустить попросту не мог.
- Брось ты эти допросы, Доктор! Взрывай, давай,.. - кратко, и в то же время веско, сказал он. Доктор смутился, и начал было оправдываться.
- Да мне не это интересно было, а вообще. Она хоть цепляет? Ты сам то курил ее? - обратился он ко мне, подозрительно обнюхивая косяк.
- Курил. Была бы беспонтовая, не доставал бы, - ответил я, и мастырка наконец пошла по кругу. Когда подошел мой черед, Доктор спросил:
- Сам то будешь? За меня ответил Шухрат:
- Будет конечно, чё спрашиваешь! - Я молча взял косяк и, набрав дым, выпустил его, не затягиваясь, после чего передал Марсику. Внимательно наблюдая за мной, ушлый татарин проделал то же самое. Нам не хотелось больше курить эту убойную дурь, однако принципиальный для меня момент я упускать не собирался. Накрыло парней очень быстро и мощно. Вовка лёг в траву и глядел в ночное небо, пытаясь привлечь всех к теме о бесконечности Вселенной. Мы смеялись, а он искренне сокрушался ограниченностью наших умов. Саня пытался вспомнить какой именно сорт шмали напомнила ему эта трава, и называл её попеременно то манчжурской, то индийской, то бурятской. Шухрат молча ворошил пальцами густые волосы на своей голове и с застывшей полуулыбкой лукаво поглядывал на своих друзей.
- Что это было? - спросил Доктор, и было заметно, с каким трудом он пытается удержать сознание на этой простой мысли. Марсик едва сдерживал смех, многозначительно поглядывая на меня. Ему было весело наблюдать вчерашних лидеров в таком расслабленном и нелепом состоянии. Я смотрел в глаза Доктору, который был уже не в состоянии выражать словами свои мысли, и думал, что еще каких-то два дня тому назад этот человек из чувства жалости и сострадания украдкой сунул в карман сироты три рубля, а сегодня я хладнокровно навязал ему равноправие. Два дня... Два дня... Становилось скучно, и, переглянувшись с Марсиком, мы молча покинули беседку. Дома ждала приготовленная Гулькой окрошка, которую можно было с удовольствием кушать в любое время суток.
глава 17
Весь следующий день мы с Марсиком провели на речке, где встречали знакомых пацанов из нашего и соседних дворов. Все они повзрослели, и было интересно отмечать разницу во взаимоотношениях между нами тогда и теперь. С каждым часом я начинал чувствовать себя более комфортно и безопасно. Всё-таки, какое это счастье - вернуться ДОМОЙ! Вечером, с наступлением темноты мы уже привычно сидели в беседке и курили афганский план, которым угощал Доктор, без поправок на личности и возраст. За общими разговорами вспоминали вчерашний вечер и от души хохотали... В какой-то момент Доктор обратился ко мне:
- Послушай, малой, а где можно купить немного вчерашней шмали? Ребят-афганцев хочу угостить, чтобы взаимность была. Да и пацаны они сами по себе хорошие. - Доктор был деликатен, но хитер! Я достал из кармана бумажный пакетик и, разделив приличное количество травы на две части, отдал половину Доктору.
– Там, где я взял её, она не продаётся. Возьми, угости ребят, и пусть поправляются. А Андрюхе есть возможность загнать на тюрьму? - не убирая остатки шмали, я вопросительно посмотрел на Шухрата.
- На суде по-любому будем передавать через конвой пожрать, там на месте чё-нибудь и придумаем, - ответил тот и с чувством благодарности принял от меня сверток.
- Ты себе-то оставь! - сказал Саня.
- Есть у меня ещё, - ответил я.
- Надо только Андрюху предупредить, чтобы не грубили, - хитро улыбался Вовка.
- Тебя бы там нормально поддержали насчет Вселенной. Там такие темы канают за милую душу, и даже без шмали, - ответил ему Шухрат, и все дружно расхохотались.
Андрею было 17лет, однако несмотря на самый младший возраст среди обитателей беседки (мы с Марсиком не в счет), он был бесспорно уважаем в этом узком кругу. Жил он в доме напротив, и наши родители когда-то дружили семьями. Отец Андрея был по молодости известным в районе бандитом, и они с моим отцом сидели когда-то в одной зоне, а матери наши вместе ездили на свидания. Я помню, как в такие дни меня оставляли с Андреем, тогда ещё школьником, который учил меня делать кораблики и самолеты из тетрадных листов.
Позднее Андрюхиного батю перевели в другой лагерь, то ли в Зеравшан, то ли в Учкудук, где он вскоре трагически погиб, когда во время массовых беспорядков солдаты хладнокровно расстреляли чуть ли не ползоны. Мать Андрея, тетя Наташа, была тогда беременной ещё одним сыном, Антошкой, который со временем превратился в мерзкого, и самого конфликтного во дворе очкарика. Сейчас Андрюха сидел в знаменитой Таштюрьме и ожидал приговора. В беседке было много разговоров касаемо этого человека, и я уже знал, что его арестовали на вокзале с полным рюкзаком анаши. Самостоятельно и в одиночку, этот парень трижды удачно ездил в Чуйскую долину, привозя оттуда каждый раз несколько килограмм качественной шмали. Сейчас, размышляя с позиции взрослого человека, я отмечаю, что завязка и укрепление моих тогдашних отношений со взрослыми парнями, так или иначе были связаны с коноплёй. Больше интуитивно, чем логически я понимал необходимость иметь «свою траву», для того, чтобы меня воспринимали на равных те, кто ещё вчера казались недосягаемыми лидерами. История с кабульской ёлкой и пережитый риск моих действий поневоле накладывали свой отпечаток на восприятие окружающей обстановки, и в этой связи Андрей становился в моих глазах настоящей ЛИЧНОСТЬЮ. Вот такая небольшая, но замкнутая цепь: ШМАЛЬ-РИСК-ЛИЧНОСТЬ. Было воскресенье, и до приговора оставалось всего лишь три дня. Жаль, что я приехал в родной двор так поздно, и, может, успел бы уже побывать вместе с Андреем в этой волшебной Чуйской долине. Что я знал о ней? Да практически ничего, кроме того, что находилась она в соседнем Казахстане. Дикой конопли было полно и в Узбекистане, однако здесь она была совершенно не годна для употребления. Чуйка - это слово было известно каждому азиату, не зависимо от возраста и социального происхождения. Я почему-то убежден, что каждый родившийся в Средней Азии мужчина хотя бы однажды курил анашу. Теперешние прокуроры, политики и культурные деятели в молодости обязательно пробовали шайтан-траву, как наиболее безопасную альтернативу алкоголю. В узбекских семьях очень строгие нравы, и выпить водки в 16-17лет, скажем так, - случай крайне исключительный. От конопли же, ни перегара, ни явного опьянения. Волшебная Травка. Волшебная Долина. Волшебная Азия.
глава 18
Последующие три дня прошли почти однообразно и без каких-либо существенных событий. Днем мы с Марсиком гоняли на его старом велике по пляжам и дворам, а ночью собирались в компании больших пацанов, разница в возрасте с которыми медленно, но верно стиралась. Убойная кабульская шмаль, изрядно разбавленная табаком, быстро прикуривалась и уже не грузила так нещадно, как в первые дни. Вовка уехал на рыбалку, и во вторник его уже не было с нами. Я дал ему немного травы, по меткому выражению Шухрата, - ДЛЯ ФИЛОСОФСКИХ БЕСЕД С РЫБАМИ. В среду, сразу после обеда, мы с Марсиком устроились в беседке в ожидании новостей из зала суда. Саня, оставшийся с ребёнком на ближайшие два дня, в течение которых Светке должны были сделать какую-то незначительную операцию, регулярно выходил на балкон и смотрел в нашу сторону. Мы отрицательно мотали головами, и он опять исчезал в глубине квартиры. Время тянулось медленно и напряженно. По общим прикидкам Андрюхе должны дать не меньше трех лет, учитывая, что он ещё не достиг совершеннолетия. В те годы за подобные преступления давали символические срока, и этому способствовала идеология ОТСУТСТВИЯ В СТРАНЕ НАРКОМАНИИ. Секса не было, наркомании не было, войны в Афганистане не было, вообще, много чего НЕ БЫЛО тогда в Стране Чудес и, наверное, был в этом какой-то особенный позитив. Серое такси медленно двигалось по узкому тротуару двора, пока не остановилось у подъезда Андрея. Передняя, рядом с водителем дверца открылась, и оттуда показалась несколько суетливая тётя Наташа. Некогда красивая блондинка, она заметно постарела после гибели мужа. Она перестала пользоваться макияжем, и её лицо не скрывало морщин, однако голубые глаза, как и прежде, излучали теплоту доброй, чисто славянской души. Из задней части салона вылез Шухрат, за ним Доктор, который почему-то не торопился захлопнуть дверцу такси. Долго гадать не пришлось, и когда оттуда появился Андрей, мы с Марсиком вскочили на ноги. Неужели!!? Такси тронулось, и широко улыбающийся Андрей кричал счастливому Сашке, показавшемуся на балконе:
- Три условно, братан! - Андрей показывал три пальца, высоко занеся руку над головой. Все выглядели счастливыми, и лишь тётя Наташа, стоя у дверей подъезда, была немного озабочена предстоящими бытовыми хлопотами. Подойдя, мы поздоровались со всей компанией.
- Как сам, татарин? - Андрюха потрепал Марсика по лысой башке.
- Нормально, Андрюх! - радостно щерился тот. Обернувшись ко мне, он молча пожал протянутую мной руку, и его лицо на короткий миг стало серьезным, будто в попытке что-то припомнить.
- Ты где сейчас? - спросил он. Я кивнул в сторону Марсика:
- У него пока, - мне было приятно, что он узнал меня. Андрей повернулся к матери:
- Покурим с ребятами, мам, и поднимусь, - тётя Наташа вошла в подъезд, а мы направились к беседке.
Андрей был невысоким и коренастым парнем с прямыми волосами соломенного цвета, до середины прикрывающими уши соответственно моде тех лет. Самой выразительной частью его лица были огромные, навыкате голубые глаза, доставшиеся, видимо, от матери. Эта врожденная пучеглазость, создавала впечатление вызывающей дерзости Андрея, его решительности и способности как бы видеть собеседника насквозь. В целом же это был выглядевший много старше своих лет парень, живущий внутренними переживаниями, о чём говорила его немногословность. Андрей был из той редкой породы людей, что предпочитают больше делать, чем говорить. Внешние эмоциональные проявления были для его характера скорее исключением, нежели нормой, и стабильный образ каменной маски на его лице хорошо это отражал. Но сейчас был другой момент. Андрей радовался СВОБОДЕ и встрече с близкими ему людьми.
- Спасибо, родной! – по-братски тепло обнимал он Доктора. - Бате скажи, что век буду обязан... Громко шлепая сланцами 45-го размера, к беседке трусил Сашка. Обхватив друга огромными ручищами и оторвав Андрея от земли, словно пушинку, этот гигант так прижал его к своей груди, что у последнего хрустнули косточки.
- Ты меня с друзьями-десантниками не перепутал, будалом?!! - весело кричал Андрюха, и мы вторили ему своим смехом. Чуть позднее, когда страсти первых минут встречи улеглись, и мы уселись на лавочке, Шухрат вынул из кармана запаянный в целлофан пакетик.
- Тут пацаны тебе гревачёк сгоношили, - при этом Шухрат кивнул в нашу с Марсиком сторону.- Но раз уж ты сам здесь - держи!
- Так давайте забьем! - сказал Андрей, и тут я спохватился: -
Сейчас забьем, Андрюх, а это оставь себе, - сказал я, доставая из кармана пакет шмали.
- Хорошая? - спросил Андрей, глядя на взятую у Шухрата траву.
- Бомба! - отозвался Доктор.
- Как-нибудь приколем, что тут началось, когда первый раз хапанули... - Последовал дружный смех.
- Тогда угощу пацанов на тюряжке,- удовлетворенный ответом Андрей сунул пакетик в носок. От тюремных привычек ему ещё только предстояло отвыкать. Мастырка пошла по кругу, и вскоре разговоры приобрели беспорядочный характер. Посидев часок-полтора, мы отпустили Андрея к истосковавшейся за время его отсидки матери и, договорившись встретиться здесь же после полуночи, сами разошлись по своим делам. Андрей освободился! Я ликовал. Парни из беседки стали для меня уже привычными людьми, не вызывающими чувства восторженности, а вот Андрюха воспринимался мной именно как ЛИЧНОСТЬ. Этакий молчаливый, угрюмый, но всегда готовый к внезапному риску ЧЕЛОВЕК. Вот он, мой ЛИДЕР!
глава19
Решив появиться в беседке раньше обычного, мы с Марсиком вышли из дома около одиннадцати часов, и быстро поняли, что к началу веселья порядком опоздали. Там было на редкость полно народа, и вокруг валялось приличное количество пустых бутылок из-под пива, водки и вина. Почти все парни были нам хорошо знакомы, поскольку проживали в соседних дворах. Веселье было в самом разгаре, и пьяные ребята, разбившись на пары, вели между собой какие-то понятные только им одним разговоры. Каждый был занят своей темой, и со стороны казалось, будто все совершенно забыли по какому поводу собрались здесь. Обычный итог всех пьяных посиделок. Андрей сидел на лавочке в обнимку с единственной в этой компании особью женского пола, очень напоминающей куклу блондинкой в короткой юбке и красивыми, длинными ногами. Когда мы присели напротив, он посмотрел на меня, и было заметно, как его пьяный мозг пытается подобрать нужные слова.
- Братишка! Всё... будет... как надо! - наконец выдавил он и, обращаясь уже к Марсику, добавил: - Татарин! Смотри мне... береги его...
Затем, бухая кукла перевела на себя внимание Андрея, и он быстро и окончательно потерял к нам всякий интерес. Посидев еще немного среди этой пьяной компании и выпив по бутылке пива, мы с Марсиком ушли домой, вновь почувствовав себя сопляками. На следующий день мы валялись на песчаном пляже, когда появившийся неожиданно Андрей обратился ко мне с вопросом:
- Нет желания помотаться со мной по городу? Надо кое-какие дела сделать, а одному в лом...
Ха! Он ещё спрашивал! Кто же, как не я, должен быть с ним рядом? Одевшись в мгновение ока, я оставил немного погрустневшего Марсика одного на песке, и мы с Андреем вскоре уже тряслись в душном, как адское пекло, автобусе. В центре города, я ждал его у подъезда незнакомого дома, откуда он вскоре вышел в приподнятом настроении.
- Теперь на такси поедем! - сказал он. Молчаливый узбек-водитель возил нас из одного конца Ташкента в другой, и Андрей, оставляя меня в машине постоянно куда-то выходил, с кем-то разговаривал, и каждый раз возвращался ещё более довольным. Видимо, его дела продвигались удачно. Проезжая мимо длинных рядов вечно шумной и многолюдной ярмарки, Андрей велел таксисту остановиться, и добрых полчаса мы потратили на покупку большого количества сигарет, чая, фруктов и нескольких бутылок «Столичной». Все эти бесчисленные пакеты мы выгрузили в каком-то частном доме в районе Таштюрьмы, и, наконец, Андрей удовлетворенно сказал водиле:
- Всё! Домой, в Кара-камыш...
Оказавшись в нашем квартале, мы зашли в лагманную, где утолили голод сытной узбекской кухней. Спускаясь по лестнице расположенного на втором этаже кафетерия, я зацепился пряжкой сандалии за железный парапет и выдернул хлястик ремешка с корнем. У кого случалось подобное недоразумение, тот поймет: идти в такой обуви НЕВОЗМОЖНО. Сняв сандалеты, я с привычной беспечностью зашвырнул их в кусты, оставшись босиком. У Марсика что-нибудь найдется, да и в подъездах полно обуви, стоит лишь пробежаться по ним с наступлением ночи, и подальше от своих дворов. Наблюдая за этой картиной, молчаливый Андрей повернул голову и посмотрел вверх. Там, на одной площадке с кафе, откуда мы только что вышли, располагался магазин СПОРТТОВАРЫ. Внутри его, за большим витражным стеклом сновали продавщицы в салатовых фартуках. Рабочий день закончился, о чем свидетельствовала табличка на дверях: ЗАКРЫТО. Андрей поднялся на площадку, и, постучав пальцем по стеклу, подозвал одну из сотрудниц магазина. Я стоял внизу, и наблюдал, как он жестами показывал ей на меня, и что-то объяснял. Продавщица, в свою очередь, показывала ему на табличку, но Андрей оказался упорнее. Посмотрев на мои босые ноги, девушка что-то крикнула вглубь зала, и открыла дверь. Спустя пару минут я примерял чёрные футбольные бутсы. Ах, эти бутсы! Мечта любого ташкентского пацана, они были необычайно крепкие, и их круглые резиновые шипы на подошве отлично защищали стопу от раскалённого солнцем асфальта. По сей день помню их цену: 5руб. 50коп. Это был поистине братский жест, и моя душевная благодарность Андрею была безмерной. Всю минувшую поездку по городу я понимал что Андрей делает что-то, связанное с тюрьмой, но замкнутый нрав его лишал меня даже самого желания проявить любопытство к вещам, которые были мне очень интересны. За всё время он обмолвился со мной едва ли не парой фраз, и в какой-то момент я почувствовал себя совершенно забытым. Однако теперь, шагая в новеньких бутсах, я начинал понимать для себя, что НЕМНОГОСЛОВНОСТЬ Андрея, не имеет ничего общего с НЕВНИМАТЕЛЬНОСТЬЮ. Ночью его не было в беседке. Мало ли дел у парня, только вчера неожиданно для всех, и не в последнюю очередь, для себя самого оказавшегося на свободе? Саня, обремененный отцовской заботой, выскочил из дома на пять минут, чтобы выкурить мастырку, и почти сразу же ушел домой. Доктор вообще не приходил, и какое-то время мы сидели втроем. Шухрат, Марсик и я. Далеко за полночь к беседке подошла тётя Наташа, в домашних тапочках и закутанная в халат.С материнской тревогой она спросила, видел ли кто из нас Андрея, и, убедившись в бесплодности наших ответов, подозвала меня к себе.
- Погуляй со мной немного, - сказала она уставшим голосом, обняла меня за плечо, и мы медленно пошли с ней по темному тротуару спящего двора.
- Ты опять убежал... - она не спрашивала, а как-то грустно говорила, словно сама с собой. - Куда же ты собираешься идти, когда приедут родители Марселя? - тётя Наташа знала обо мне больше, чем я предполагал. Уставившись под ноги, я пожал плечами. Кроткий и печальный характер этой женщины действовал на меня угнетающе, отчего я замкнулся и молча следовал рядом с ней.
- Ты хоть учился всё это время? - продолжала она свой ненавязчивый допрос. Я согласно кивнул. – Врешь, - спокойно сказала она. - Тебе обязательно надо учиться. Несмотря ни на что. Улица не будет для тебя вечным домом, и со временем ты это поймешь. Все родители помогают своим детям делать уроки, а ты ничего не будешь знать... Стыдно... - тётя Наташа говорила со мной так, будто я был уже взрослый. К сожалению, мое образование так и осталось на уровне четырех классов, и я точно не смогу помогать делать уроки своим будущим детям.
глава20
После обеда следующего дня под окнами Марсика настойчиво просигналил клаксон автомобиля. Выглянув из окна четвертого этажа, мы увидели, как из приоткрытой дверцы такси нам машет рукой Андрюха, приглашая спуститься вниз. Пулей вылетев из подъезда, мы оказались у машины, в салоне которой рядом с водителем сидел Андрей, а на заднем диване расположился непонятной национальности чёрный тип с огромным шрамом от виска до подбородка. Рядом с ним о чём-то щебетали между собой две размалеванные шлюхи. Поздоровавшись с Андреем и приветственно кивнув типу со шрамом, я склонился к опущенному стеклу и, чтобы не было слышно таксисту, Андрей тихо сказал мне на ухо: - У тебя не осталось той шмали, братишка?
Я в свою очередь сказал Марсику пару слов, и пока он бегал домой, Андрей повернулся к своему спутнику, и сказал:
- Познакомься. Это наши пацаны! - в его голосе слышались нотки гордости за нас. Чёрный опустил стекло и, протянув мне руку, сказал:
- Игам...
Я пожал ее, в ответ назвав себя. Ну и рожа была у этого Игама! Один раз увидишь - на всю жизнь запомнишь.
- Матушка тебя потеряла. Переживает, - тихо сказал я Андрею.
- Всё нормально. Я завтра дома уже буду. А пока, ты меня не видел, - ответил он. - Бабу хочешь? - неожиданно, и с улыбкой спросил он, кивнув в сторону задней части салона. Это было сказано так, что шлюхи на заднем сиденье захихикали.
- Неее... ну их... - смутился я, и появившийся вовремя Марсик спас положение. Принесённая им трава перекочевала к Андрею, и такси уехало. Меня терзало любопытство: что было бы, если бы я согласился? Наверное, Андрей просто пошутил, потому что даже представить, как я трахаю таких больших девок было несерьёзно.
- Баб видел в машине? Мне Андрюха одну предложил, - сказал я чуть погодя Марсику.
- А ты че?! - заинтригованный татарин вылупил на меня шары.
- Да ну их... отказался... вдруг трипперные какие... - скосив глаза, я наблюдал, как друг пытается переварить эту информацию.
- Может, курнем? -абстрагировался в итоге Марсик.
- Давай, - не имел возражений я.
Делать было совершенно нечего, и уже понятно, что Андрюха ночью опять не появится в беседке. Гуляет парень где то вдали от родных мест. Со следующего дня он действительно начал появляться во дворе, хотя и не с той постоянной регулярностью, как остальные пацаны, и мало по малу все стали привыкать к его присутствию. За эмоционально насыщенной атмосферой встречи из тюрьмы быстро последовала обыденность. Нагулявшись вдоволь, Андрей, не имеющий склонности к какой-либо работе, маялся от безделья, отчего вид его стал стабильно угрюмым. Однако для меня он по-прежнему оставался интересной личностью, как человек, хранящий в себе много тайн, которые могли сделать меня таким же сильным. Если ночью его не оказывалось в беседке, то и я там долго не задерживался, а при встрече не отходил буквально ни на шаг, словно прицепившийся к штанине репей. Дни проходили за днями, и кабульская трава уже давно закончилась. Всё, что выкуривалось по ночам, приносили пацаны и, следуя внутренней потребности оставаться при деле, мы с Марсиком взялись за добычу папирос. Потом появился дед-ветеран, к которому я перебрался, когда приехали из Крыма родители Марсика. Сам дед, а также его приходящая родственница быстро увидели в этом определенную выгоду. Дед, который к тому времени совсем слег и почти не вставал с постели, мог не переживать, приду ли я завтра, чтобы купить ему любимое пиво, поскольку я всегда находился рядом. Родственница же приезжала только, чтобы привезти продукты и забрать грязное бельё для стирки. Готовил еду я сам, следуя советам поваренной книги, которую привезла мне из дома продуманная тетенька. Первым делом, я раскрыл настежь все окна в квартире, напрочь игнорируя возмущения деда. Потом Марсик помог мне вымыть с порошком все движимые и недвижимые предметы, после чего тяжёлый старческий дух заметно исчез. Остался лишь запах табачища, но от этого уже было никуда не деться, поскольку им были насквозь пропитаны обои стен и потолок. Самым радостным было то, что меня никто не разыскивал здесь. Весь двор уже знал о моем присутствии, но желающих донести пока не находилось.
Как-то раз, сидя у берега речки с Андреем, я набрался решительности, и сказал ему:
- Андрюх, если ты когда-нибудь надумаешь поехать в Чуйскую долину,- возьми меня с собой. Какое-то время он молча бросал в воду камешки, а потом ответил, как бы размышляя вслух:
-Туда осенью желательно ехать. В ноябре где-нибудь. Жары нет, да и шмаль после первых морозов лучше становится.
- А сейчас нельзя? - довольный продолжением разговора, я не унимал свое любопытство.
- Можно и сейчас, только потери будут. Свежая трава горит... - сказал он не вполне понятную для меня фразу.
- Как это - горит? - я жадно ловил каждое слово неразговорчивого Андрея.
- Вот так, элементарно. Зелёнку долго нельзя плотной массой держать, там своя температура образуется, как у пшеницы. Желательно сразу сушить, иначе середина краснеет и умирает. Пока до Ташкента доберешься, половину рюкзака выкидывать надо. Да и сухостой везти безопаснее в вагоне. Не так вонюч. - Андрей говорил медленно, и по его печальному тону было понятно, как близка ему эта тема. Яблоки его выпученных, как у вола, глаз быстро двигались, сопровождая пенистые волны стремительного течения. Какое-то время мы сидели молча, а потом Андрей посмотрел на меня и сказал:
- Такие дела лучше делать в одиночку, малой.
Успев обработать услышанное ранее, я готов был поспорить с этим:
- Но если вдвоем мы сможем привезти в два раза больше, значит, и потери будут меньше? - эта моя настойчивость вызвала редкую улыбку на лице Андрея.
- Чё понту сейчас говорить об этом... денег на поездку всё равно пока нет. Появятся бабки, там и будет видно... - Это был ОЧЕНЬ обнадеживающий ответ! Мысленно я уже воображал у себя за спиной рюкзак, плотно набитый чуйской коноплей. Ах, как мне этого хотелось тогда!
глава21
Несколько дней и ночей были скучными. Травы не было. Дверь у деда не запиралась, и когда вошел Андрей, я находился на кухне и готовил какой-то харчо из пакетов.
- Доктор звонил с работы, просил приехать. Походу шмаль появилась. Поедем? - спросил он. Быстро свернув поварские дела, я отправился с Андреем в военный госпиталь, расположенный на другом конце города. Часа через полтора мы уже стояли возле зелёных ворот с большими красными звёздами, отгораживающими больничный корпус от внешнего мира. Проникнуть внутрь можно было только через КПП с вооруженным часовым, так что ещё добрых полчаса мы слонялись в округе, пока, наконец, не появился Доктор. В белом халате и очках он выглядел несколько смешно.
Устроившись в полисаднике, мы выкурили принесённую Доктором мастырку и долгое время с интересом слушали его рассказы про Афганистан. Он говорил о каком-то новом наркотике, под странным названием ГЕРОИН, который с первого же употребления привязывал человека навсегда. Со слов солдат, местное население афганских кишлаков специально присаживало на него наиболее слабых советских бойцов, и таким образом последний попадал к ним в зависимость. Страшные вещи рассказывал Доктор. Прощаясь с ним у КПП, мы расступились, пропуская внутрь госпиталя вереницу КАМАЗОВ.
- Вот, еще пополнение, - Доктор с тоской провожал взглядом прибывшие из аэропорта машины. В кабинах сидели молодые ребята, в песочного цвета панамах, и на их лицах лежала печать серьёзности, которую не встретить в обычной жизни. Кабины и борта некоторых Камазов были исполосованы очередями пуль, и, глядя на эту картину, я думал о том, как мало мы знаем о войне, которая идет ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС. Афганистан кажется очень далеким, а раненые машины привозят раненых солдат именно СЮДА. Только здесь, на маленьком пятачке мирного Ташкента, огороженного зелёным забором, в своей страшной полноте живет ВОЙНА.
Покинув госпиталь, мы приехали на улицу Рисовую, которая была известна в городе вместилищем ортодоксальной шпаны различного профиля Там, в пивном павильоне на местном базарчике нас окружали исключительно татуированные личности с вкрадчивыми голосами и стеклянным взглядом. Здесь никто ни на кого не обращал внимание, и, помимо меня, за стойками едва виднелись головы других малолеток. Пиво было тёплым и отвратительным, а вентиляторы под потолком отнюдь не способствовали уменьшению духоты. Летний пивбар,-это всегда тучи мух и невыносимая вонь. Едва осилив половину кружки, я оставил Андрея одного у стойки и вышел на улицу в поисках какой-нибудь лёгкой закуски, поскольку мы оба ещё ничего не ели весь день. Продавцы горячей самсы и чебуреков стояли рядами, и я медленно двигался вдоль них, выбирая самые вкусно пахнущие продукты. Когда я склонился над одним из тазов, чья-то рука слегка дернула меня сзади за воротник. Я напрягся и, ожидая самого худшего, медленно обернулся. Родная до боли улыбка светилась на его лице, а из левой ноздри, как и прежде, струился блестящий ручеек. Алим! Мы обнялись, тепло и по-братски. Вид его был привычно неопрятный, и под мышкой была зажата коробка из-под обуви. Схватив меня за руку, Алим потащил меня показывать место нового ночлега, который, по его выражению, - НИ ОДНА МЕНТ НЕ НАЙДЕТ... Он что-то быстро говорил в радостной запальчивости, а я машинально следовал за ним, подбирая нужные слова, которыми должен был объяснить ему, что мне необходимо остаться здесь. В какой-то момент Алим остановился и, резко повернувшись ко мне, спросил хитро улыбаясь:
- А ты знаишь, кто сдал нас тагда?
- Нет. А кто? - этот момент не мог не вызвать моего любопытства.
- Хмир! - торжественно произнёс мой старый друг.
- Как узнали? - не очень удивился я поступку Хмыря, который всегда был чужим в нашей стае.
- Сам признал. Иво тож детприемника привели. Плакал, прощения просил. Иму менты ****ил, и не выдержал. Всё сказал. Сичас опять с нами живет. Падохнит один. Жалко...
- Алим, - начал я, чувствуя как слова застревают у меня в горле. - Брат, я не могу пойти с тобой сейчас... - с огромным трудом выдавил я, наблюдая, как улыбка Алима плавно переходила из удивления в грусть.
- Пачиму не можешь? Когда можешь? - его одновременно мучили сразу два вопроса.
- Не знаю, Алимжан, меня люди ждут серьёзные. Мне обязательно нужно сделать одно дело, брат. Мой вид был жалок. Делать выбор в таком возрасте весьма непростое дело.
- Ящериса такой видел? - Алим приоткрыл крышку обувной коробки. Заглянув в щель, я увидел довольно приличных размеров тритона, который, с опаской поглядывая на меня, дёргал кадыком. Алим всегда умел переключать сознание с конкретных предметов на отвлечённые, когда первые несли эмоционально отрицательную нагрузку. Я крепко обнял его, и, обхватив меня в ответ, он выпустил коробку из рук. Какие-то секунды мы смотрели на быстро убегающую ящерицу.
- Я знаю, где они живут. Поймаю еще, - сказал он, когда я показал пальцем на удаляющегося дракона.
- Прощай брат! Мне пора, - я развернулся и пошел к павильону, а он смотрел мне вслед, пока толпы прохожих не разделили нас окончательно. Прости, дорогой мой друг! Я уже вырос из тех штанишек, в которых ты по-прежнему оставался.
Пришло время идти каждому своей дорогой. Базары и вокзалы оставались тебе, меня же манила и влекла к себе Волшебная Долина...
глава 22
На дворе стоял последний июльский день, когда мы с Марсиком тряслись на его ржавом велике, пересекая границу двух кварталов. Там, куда мы направлялись, во дворе чужой нам школы, располагался большой бассейн с трамплином для прыжков. Иногда мы, рискуя нарваться на неприятности, гоняли туда поплавать в чистой, прозрачной и тёплой воде.
- Тебе предки могли бы мопед купить, - говорил я Марсику, раздражённый неимоверным скрипом педалей.
– Так они хоть сегодня готовы, только я мотоцикл хочу. Батя говорит, восьмилетку закончишь, возьму ЯВУ. Выбирай, говорит, или сейчас мопед, или через пару лет моцик... Подожду уж, немного осталось, - пыхтел он, усиленно крутя педали.
- У Андрюхи завтра день рождения. 18 исполняется. Чё дарить-то будем? - сменил я тему разговора.
- Даже не знаю. Гулькиного поросёнка если долбануть молотком по башке, то там от силы рублей 15 наберется. Маловато, - начал он размышлять вслух.
- У деда в шкафу немецкий штык-нож висит. Красивая приблуда. В ножнах, и гравировка по лезвию. Только я даже разговаривать с ним не стану. Хотел как-то вынести в беседку, пацанам показать, так старого чуть инфаркт не стебанул, - сказал я.
- А потерять его нельзя? - оживился на мгновение татарин.
- Не... нельзя. Дорог этот трофей деду, он его с убитого им фрица снял. Я уже и так, и сяк думал, но обижать его не буду, это точно, - подвёл я итог своих мыслей.
Тем временем, миновав дамбу, мы спешились, поскольку асфальт закончился, а трястись на железной раме мне не доставляло никакого удовольствия. Остановившись возле уходящих под углом в воду бетонных плит, мы смотрели, как вырывающиеся из шлюзов пороги образовывают большие воронки. Вдоль плит течением прибивало большое количество пожелтевшей пенопластовой крошки. Так было всегда, сколько я помнил, и непонятно, откуда она бралась.
- Вот здесь Анжелу выловили, - сказал вдруг Марсик, показывая пальцем в воду прямо у наших ног.- Раздуло, словно корову, аж купальник лопнул. Опознали только по серьге в ухе. Второе рыбы обглодали.
При этих словах я машинально провёл пальцами по левой щеке. Она была гладкой, поскольку время успело стереть следы прошлого. Настроение сразу упало. Надо же было Марсику вспомнить об этом в тот момент, когда мы собрались купаться... Проведя пару часов среди шумной и многолюдной толпы купающихся различных возрастов, мы сидели на траве и шнуровали обувь, готовясь отправиться в обратный путь. Явно совершеннолетний, рыжеволосый тип с серыми глазами возник возле нас неожиданно. Присев рядом, он схватил Марсика за щиколотку, а я почувствовал, как что-то острое упёрлось мне в бок. Скосив глаза, я увидел финку.
- Чё здесь делаем? - вкрадчиво спросил гопник, даже не глядя на нас.
- Мы... купались... – запинаясь, пролепетал Марсик, который уже успел испугаться при виде финки у моего бока.
- Видите вон ту гречанку в воде? - глядя поверх нас, говорил рыжий. Мы повернули головы, и увидели черноволосую девушку, лет 16-ти, которая в одиночестве плавала недалеко от борта бассейна. - А вон там, под желтым полотенцем, лежат ее джинсы, - следуя взгляду гопника, мы увидели на берегу стопку вещей, накрытых жёлтым полотенцем. - Хватаете штаны и бежите к выходу, я буду ждать вас там. Не сделаете - убью! - рыжий поднялся, сунул нож за пояс и быстро исчез из поля зрения. Все случилось так быстро, что неприятная волна окатила меня только теперь. Такое чувство возникает исключительно в моменты опасности, и надо отдать здесь должное моему двухлетнему образу жизни в экстремальных условиях, поскольку паническая волна лишь окатила меня, быстро сойдя на нет. Друг же мой буквально находился в ступоре, он был чрезвычайно бледен и смотрел на меня широко раскрытыми глазами, не издавая ни звука. Мы хорошо знали территорию этой школы. Состоящая из нескольких корпусов, она была огорожена по периметру высоким забором из толстых стальных прутьев, и единственным выходом оттуда служили центральные ворота. Рыжий гопник видимо оценил, что с велосипедом мы не сможем выйти с территории школы иным способом. Затягивая шнурки на своих бутсах, я лихорадочно соображал. Бассейн находился в глубине школьного двора, и отсюда вели две асфальтированные тропинки, направо и налево. Первая вела к центральному выходу, где нас ожидал ужасный гопник, вторая же вела за корпуса в заднюю часть двора и заканчивалась тупиком, упираясь в забор.
- Ну что? Рвём налево? - спросил я Марсика, который в ответ лихорадочно закивал головой, будто ухватился за соломинку в момент потопа. Я посмотрел на девушку с черными волосами. Она сидела по шею в воде, и с частой периодичностью поглядывала в сторону своих вещей. Поняв, что по-тихому не получится, я с неприятным чувством безысходности повернулся к Марсику:
- Ты готов? - Татарин утвердительно кивнул, будто проглотив язык.
- Заводи! - скомандовал я. Марсик оседлал велосипед и тронулся. Одновременно с ним я направился к жёлтому полотенцу. По мере того, как друг набирал скорость, ускорялся и я.
Я старался не смотреть в её сторону, но, приближаясь к вещам,остро почувствовал, как девушка напряглась, наблюдая за мной. Всё! Вперед! Рванувшись, что было мочи, я на ходу выдернул джинсы из-под полотенца, и, сунув их под завязанную узлом на животе рубаху, в несколько прыжков очутился на раме велосипеда. Марсик бешено крутил педали, и, очевидно, находясь в довольно паническом состоянии, начал сворачивать направо. - Куда!!? - заорал я ему. Уже выскочившая из воды девушка, следуя логике нашего маневра, кинулась наперерез правой тропинке, но Марсик сделал вираж, и мы устремились в тупик. Она бежала за нами на небольшом расстоянии, и, понимая, что мы никуда не денемся, зло кричала нам в след. Уткнувшись в забор, мы соскочили с велика, и, бросив его тут же, как ненужный хлам, словно мартышки, перелезли через забор. Преодолеть такое препятствие по силам только пацанам. Перед нами был узкий мостик через речку, на другой стороне которой раскинулся кишлак. Девушка, подбежав к забору, схватилась за прутья, будто загнанный в клетку дикий зверь, и кричала в наш адрес истеричным голосом:
- Отдайте пожалуйста! - молила она слезно. – Ну, отдайте! Меня отец убьет!
Уже перед тем, как раствориться в глубине саманных построек, я остановился и обернулся. Девушка сидела возле забора, уронив голову на колени, и, хотя шум речки заглушал все звуки вокруг, было понятно, что она рыдает. Рядом с ней лежал старый, скрипучий велосипед. Какое-то время мы шли молча, погрузившись каждый в свои мысли. Не знаю, о чём думал тогда мой друг, но мои собственные переживания той ситуации до сих пор живы в моей памяти во всех деталях. К тому времени мне уже приходилось обманывать и обижать взрослых и незнакомых мне людей, однако все они были преимущественно мужиками. Слезы и мольбы молодой и беспомощной девчонки действовали на меня непривычным и крайне угнетающим образом. Похожие на лабиринт закоулки кишлака отлично отражали мои мысли. Вначале я представлял грозного отца-грека, который бьет по лицу свою дочь. Затем, вспомнив, что ташкентские греки живут состоятельно, подумал о том, что отец наверняка купит этой девочке ещё одни джинсы, и тут же поймал себя на мысли, как же она пойдет сейчас раздетая по городу. Ведь ей ещё надо добраться до дома. Долбанный гопник! Если бы не он, я никогда бы не сделал ЭТОГО. Джинсы лежали у меня за пазухой, но как же далеки были от них мои мысли в эти минуты. Три десятка лет минуло с того дня, и в багаже скопившихся за это время грехов моих, тот случай с джинсами давно занял свое место на полке среди САМЫХ НЕВИННЫХ. Однако ментально для меня он остается таким же живым, как и в те далекие времена. Возможно, из-за него я принципиально не обижаю женщин.
глава 23
Встревоженный голос Марсика отвлек меня от раздумий.
-Попали! - он слегка толкнул меня плечом. Только теперь я вдруг начал осознавать, что мы движемся по чужой территории. Вряд ли мы оказались бы здесь по доброй воле, однако дилемма ситуации состояла в выборе наименьшей опасности, которая теперь становилась единственной и основной. Продвигаясь по узким переулкам кишлака, мы еще оставались незамеченными, но, как только оказались на открытой местности, сразу же попали в поле зрения небольшой группы местных подростков. Человек пять узбеков примерно нашего возраста оторопело смотрели на нас, очевидно, не веря своим глазам.
- Погнали, татарин! - не дожидаясь, когда они придут в себя, я рванул с места, как заправский спринтер, увлекая за собой Марсика. Сначала нас обстреляли из рогаток, а затем за нами погнался на велосипеде один из той компании. Нейтральная полоса была уже невдалеке, и нам оставалось лишь выскочить на большую дорогу, чтобы сохранить не только джинсы, но и собственные головы. Благо в этот час более старшие узбеки были на базарах, помогая родителям в продаже арбузов, лепешек и прочей национальной снеди, и в кишлаке тусовались лишь мелюзга. В противном случае нам пришлось бы очень туго. Сейчас мы с Марсиком напоминали двух ковбоев, которые оказались в кишащей индейцами прерии. Лысый узбечонок, лихорадочно вращая педали выкрашенного в попугаичьи цвета «Орленка», поравнялся с нами и пытался схватить меня за рубашку. Вид у него был неимоверно злой и ненавистный, и почти рефлекторно я пнул его на ходу в плечо. Бабайчонок потерял равновесие и с грохотом кувыркнулся с велика на землю. В следующее мгновение мне вслед раздалась отборная брань на местном языке, касающаяся моей матери, что заставило меня резко остановиться. Обернувшись, я отметил, что у оставшейся позади толпы больше нет велосипедов, и подбежав к сидящему на земле, со всего маху врезал ему ногой в лицо. Кровь хлынула у бабая из носа, и он дико заверещал. Подбежавший Марсик схватил отвалившийся от велосипеда руль и, прикусив губу, как-то неловко пытался ударить его по плечу. Узбек уворачивался и, испуганно вращая глазами, орал благим матом. По натуре Марсик был не жесток, но в тот момент я почему-то сильно разозлился на него. Сунув другу джинсы, я вырвал руль из его рук и размахнулся, как при ударе в гольфе. Короткий свист полой стальной трубы и резонирующее эхо удара по макушке поставили точку моему возбуждению. Оглушённый бабай затих, потеряв сознание, и теперь уже заверещали его друзья, метрах в ста от нас. Понимая, что сейчас из домов выбегут взрослые, мы побежали дальше, и удачно отходящий от остановки автобус оказался для нас спасительным убежищем. Не следовало тому узбечонку кричать этих слов в такой напряжённый для меня день. Настроение было паршивым. Стоя на задней площадке автобуса, я только теперь подумал об оставленном у школьного забора велосипеде друга.
- Жалко велик. Вечерком надо будет у магазинов потереться, может, откатим какой... -говоря эти слова, я чувствовал себя несколько виноватым перед Марсиком. Его реакция обрадовала меня. Он с беспечным видом отмахнулся от этой мысли, и в целом выглядел довольным. Да уж, этот день и для него был непростым. Как же не радоваться тому, что остался цел и невредим. Что в сравнении с этим какой-то велосипед? Кусок железа!
Нацепив очки с толстенными, словно лупа филателиста, линзами, дед, лёжа на спине, читал жёлтую от никотина книгу, когда мы, пробравшись на кухню, наконец могли рассмотреть диковинные штаны, расстелив их на полу.
- Сто двадцать рэ! - оценка Марсика была рациональной. Меня же, наоборот, занимала эстетическая красота этих крепких, без единой лишней детали брюк, доставшихся нам таким трудом. MONTANA. Эти американские штаны стоили две месячные зарплаты, при том, что нужно было ещё найти продающего их спекулянта. Джинсы были совершенно новыми. Похоже, девушка надела их в первый раз и сразу решила покрасоваться у бассейна. Вопрос о том, что с ними теперь делать даже не возникал.
- Подарок Андрюхе? - мой вопрос к Марсику был скорее риторическим.
- Конечно! - отозвался он сразу, без намека на сожаление. Как же мне везло на друзей...
- Тогда надо сегодня дарить, он их всё равно барыге загонит. Пока то да се, глядишь, завтра уже при бабках будет, - прикинул я вслух, и, наспех пообедав недосоленным харчо моего приготовления, мы вышли во двор. Марсик свистел так оглушительно, что в окна выглядывала чуть ли не половина дома. Появившийся в проёме окна Андрей кивнул нам, и, когда мы поднялись на третий этаж, он уже поджидал нас в подъезде.
- Вот, от нас тебе на днюху! - я протянул ему завёрнутые в газету джинсы.
- Где насадили? – улыбаясь, спросил он, с довольным видом разглядывая подарок.
- Долгая история, - махнул я рукой.
- Ну, хоть не в нашем районе? - скорее для формальности, чем из опасения, опять спросил Андрей, не отрывая глаз от красивых штанов.
- Да нет, далеко отсюда. Нормально всё там, - отвечал я. Вечно молчаливый в присутствии больших пацанов. Марсик лишь лукаво улыбался.
- Ну, спасибо, братцы! - Андрей тепло пожимал нам руки. – Носить-то я их не буду, сами понимаете, - улыбался он, - пойду к Ровшану и на бабки поменяю. Погуляем нормально, короче. Еще раз - от души вам, пацаны! - Завернув джинсы в газету, Андрей сразу же, как был в домашних тапочках, отправился к местному барыге.
Ровшан, толстый узбек с волосатыми, как у обезьяны руками и бритой головой, в засаленной тюбетейке, числился сторожем местного магазина, и большую часть времени проводил там же, в пристройках внутреннего двора. Азиатская овчарка, лежащая у ограды, своим чудовищным видом отбивала всякое желание проявить любопытство к владениям сторожа. Ровшан скупал и продавал всё, что так или иначе подлежало денежной конвертации. В районе его знали все, и репутация его в среде крадунов была незапятнанной. Он был хитер и прижимист, но честен. Единственное, от чего он держался подальше, так это от вещей, так или иначе связанных с убийством человека.
- Менты я не боюс, - говорил Ровшан.- Менты тож кушать хочут. Ты о них не думай, это моя дело. Ты мне любой вещь принеси, хоть аптамат, я буду посмотреть, а потом скажу тибе свой цена. Толко трупа вещь не принеси! Такой вещь не надо мине... Аллах карает потом, - при этих словах он умывал руками лицо, и бормотал: « Бисмилла рахмон рахим...»
глава 24
Этой ночью в беседке находились трое: Андрей, Шухрат и Доктор. Рядом стоял ящик с бутылками жигулёвского пива и, откупорив одну, я примостился рядом. Чувствовалось, что до моего появления здесь вёлся оживлённый разговор.
- Ровшан только девяносто дал за штаны. Размер, говорит, подростковый. Вот, пива в нагрузку взял у него... - сказал Андрей, обращаясь ко мне, и, как будто, отчитываясь. Мне стало немного не по себе, и я уже хотел было высказаться по этому поводу, однако Андрей опередил меня. - Мы тут с пацанами посоветовались и решили: завтра я с домашними день рождения отмечу, а послезавтра можно будет поехать в Чу, за шмалью. Ты вроде хотел со мной. Или как? - Андрей был очень серьёзен. Шухрат с Доктором тоже имели какой-то озабоченный вид.
- Конечно, поеду, Андрюха! - мой голос выдавал волнение от резко нахлынувших чувств. Счастливая улыбка невольно рвалась наружу, растягивая лицевые мышцы, ведь это были самые лучшие слова, которые я только слышал от Андрея. Взвешивая каждое слово, Шухрат начал охлаждать мой первый порыв чувств:
- Послушай, малой! Дело это очень рискованное и ответственное. Никакой самостоятельной инициативы от тебя исходить не должно. Если в какой-то момент тебе станет что-либо непонятным, интересуйся сразу же у Андрея и не напрягай мозг на домысливание. Всё, что он тебе скажет, исполняй внимательно и ответственно. Избегай любых, даже самых невинных разговоров с посторонними людьми и помни, что по возрасту ты неподсуден. - Шухрат говорил это так, будто отправлял меня на войну.
- Здесь никому ничего не рассказывай, - вставил Доктор.
- Да у меня и нет никого, кроме Марсика, - ответил я, обращаясь к Андрею и рассчитывая на его понимание.
- Татарину можешь сказать, - чуть поразмыслив, ответил тот, и это меня несколько успокоило. Марсику я полностью доверял. Атмосфера вечера была какой-то натянутой, будто прощальной, и вскоре все начали разбредаться по домам, прихватив с собой оставшееся пиво. Я тоже взял бутылочку для деда, и, когда мы остановились с Андреем у его подъезда, из меня рвалось наружу огромное количество вопросов.
- По ходу всё увидишь, - прервал поток моих мыслей немногословный Андрюха. Да уж... Никогда не знаешь, что будет делать этот человек в следующую минуту.
Дед не спал, читая свою жёлтую от никотина книгу и, увидев бутылку Жигулёвского перед носом, заметно оживился. Притащив с балкона скрученный рулетом старый матрац, с дедовским драповым пальто вместо подушки, я расстелил его на полу и включил телевизор. Время было позднее, и на экране скользили по льду фигуристы, а я пытался понять, почему мама запрещала мне смотреть ЭТО.
- Дед. Я послезавтра уеду на пару дней. Марсик пока будет тебе помогать, - сказал я, обращаясь к ветерану, который за эти дни стал для меня по своему родным.
- Татарин-то? – дед внимательно уставился на меня из-под очков.
- Да, татарин. Он всё знает, и я завтра поговорю с ним, - ответил я.
- Ну, ты ведь вернёшься? - с волнением в голосе спросил он, и я был благодарен ему за то, что не задавал мне лишних вопросов.
- Конечно, вернусь, дед. Куда я денусь... - я выключил телевизор и долго лежал в тишине, не имея сил избавиться от воображения предстоящей поездки. На телевизоре стоял старенький фотопортрет, на котором красовался молодой и бравый дед в гимнастёрке и с пилоткой на затылке. - Ты кем на фронте был, дед? - спросил я.
- Солдатом, - буркнул он, не отрываясь от книги. Хм... вообще-то я имел в виду род войск, но переспрашивать не стал. Солдатом, так солдатом. Сегодня у Страны появились новые герои, новой войны... Они молоды, близки и понятны всем, словно мальчишки с соседнего двора. Кому теперь нужны старики...
глава 25
Утром следующего дня я рассказал Марсику о предстоящей поездке в Чуйскую долину и впервые заметил, как погрустнел мой закадычный друг. Без сомнения, ему тоже хотелось отправиться с нами в это авантюрное путешествие, но физическая свобода его в отличие от моей была ограничена социальной средой.
После кратких и немудрёных инструкций по уходу за дедом на период моего отсутствия мы выбрались на улицу и направились на пляж, поскольку жара к этому времени суток уже начинала плавить асфальт. Потом появился Андрей, который хорошо знал, где нас искать, и втроём мы отправились по магазинам. В спорттоварах купили два рюкзака средних размеров, пару складных туристических ножей, термос, фонарик и ещё кое-какую мелочь. Зашли в продуктовый и купили торт, бутылку «Пшеничной» и разную закуску. Оставив рюкзаки у деда, мы отправились к Андрею домой, где тётя Наташа уже приготовила пельмени, салат и накрыла стол. Так, впятером, включая младшего брата Андрея - Антоху, мы отмечали 18-летие нашего старшего товарища. Взрослые пили водку, а мы запивали кремовый торт лимонадом, и это было похоже на какой-то маленький семейный праздник. Вскоре слегка захмелевшая тётя Наташа начала интересоваться у меня, насколько мне удобно жить с дедом-инвалидом, и в итоге пришла к мысли, что я вполне мог бы перебраться жить к ним. Все эти разговоры о возможном опекунстве действовали на меня удручающе, и я очень быстро заскучал. Для матери Андрея я был ещё ребёнком, который должен учиться в школе, и делать всё, что положено детям моего возраста, но если бы она только могла понимать, каким взрослым и далёким от всего этого я воспринимал в то время себя сам...
Старенький проигрыватель «Рекорд» гонял пластинку с песнями Высоцкого и, вспоминая об этом сейчас, я ловлю себя на мысли, что возможно когда-нибудь расскажу о короткой, как миг, встрече с этим удивительным человеком и, безусловно, Великим Поэтом своего времени. Ближе к вечеру мы с Марсиком собрались уходить, и Андрей, выйдя вслед за нами на лестничную площадку, сказал мне, что рано утром зайдет за мной. Предстояла серьёзная поездка, перед которой следовало хорошенько отдохнуть. До захода солнца мы с татарином ещё послонялись по дворам и закоулкам без определенных целей и с наступлением темноты разошлись по домам. Дед смотрел какой-то военный фильм и, разместившись на своем лежаке, я тоже включился в этот унылый процесс, покуда сон не сморил меня окончательно. За время моего двухлетнего мытарства в среде беспризорников, у меня выработалась странная привычка, которая сохранилась и по сей день. Для пробуждения ото сна, меня совершенно не надо будить. Стоит лишь спокойно произнести моё имя, и я открываю глаза. Также я чутко слышу всё, что происходит вокруг меня, и пробуждаюсь от малейшего шороха. Приблизиться ко мне спящему незаметно для меня просто невозможно, при этом, чем тише и осторожнее крадётся человек, тем острее я это чувствую во сне. Зная за собой эту особенность организма, я был немало удивлён, когда лёгкий толчок в плечо разбудил меня. Не помню, когда последний раз засыпал таким крепким сном. Андрей сидел на корточках возле меня, и рядом с ним стояли наши рюкзаки.
- Пора! Я в машине жду. Давай бегом! - сказал он шёпотом и, мягко ступая, вышел из квартиры, прихватив рюкзаки.
Утреннее солнце только-только начинало запускать свои лучи-щупальца в квартиру. Я вскочил на ноги, быстро оделся и умылся в ванной холодной водой, почистив наскоро зубы. Войдя в комнату, я огляделся: ковыряться с постелью не было смысла, Марсик всё приберет. Дед лежал на спине, легко посапывая во сне. Вытянувшись по струнке, он и здесь выглядел строевым солдатом. Осторожно открыв входную дверь, я переступил порог квартиры, ещё не зная, что никогда больше мне не суждено будет вернуться сюда. Прощай, дед! Прощай, старый солдат!
Такси стояло за углом дома, и я плюхнулся на задний диван ГАЗ-21, рядом с рюкзаками.
-Там пирожки мамкины, - кивнул мне Андрей на бумажный пакет. У меня абсолютное отсутствие аппетита по утрам и, помотав головой, я закурил сигарету.
Такси тронулось, увозя меня навсегда из этого двора, этого района, этого города и, пожалуй, единственное значимое воспоминание о тех годах, сознательно опущенное мной, - это встреча с отцом. Он освободился и разыскал меня. Мы прожили с ним у одного из его друзей по лагерю около трех дней. Будучи родом из Рязани, отец собирался туда, желая забрать с собой и меня. Были уже куплены билеты на самолет, и подошёл автобус, едущий в аэропорт, однако я не сел в него и остался стоять на остановке. Отец уехал один. Трёх дней нам хватило, чтобы понять, насколько мы чужие друг другу. Биологически он мой отец, и я не вправе судить о нем.
Ташкентский вокзал, несмотря на ранний час, встретил нас огромными очередями у касс, и почти до самого обеда мы обливались потом в этой плотно стоящей толпе без пяти минут пассажиров. Хорошее было время. Никаких документов не требовалось даже для авиаперелётов. Деньги отдал - держи билет!
Пообедав в одном из многочисленных кафе, мы купили сыр,лепёшки и несколько банок консервов, а литровый термос наполнили газированной водой из автомата. Поезд подходил только к вечеру, и я, оставив Андрея в зале ожидания, ушёл в город, поскольку чувствовал себя на вокзале не очень уютно. Встреча с инспекторами в такой ответственный момент моей жизни была бы в высшей степени нелепой. В соседних с вокзалом дворах я поиграл с местными пацанами в кости и даже успел познакомиться с некоторыми из них. К приходу поезда я уже был на месте, и мы с Андрюхой заняли свои верхние места в плацкартной четырёхместке. Соседями нашими оказались мать с дочкой, примерно одного со мной возраста. Она была очень смышлёной и разговорчивой девочкой, с хорошим чувством юмора. Когда поезд тронулся, она легко и непринуждённо вовлекла меня в разговор ни о чем. Помня об инструкции не разговаривать с посторонними людьми, я чувствовал себя крайне зажатым, и на вопрос моей юной соседки, куда мы едем, ответил предельно лаконичным, не предполагающим дальнейшее обсуждение тоном:
- Мы - ТУРИСТЫ!
Наверное, наличие у нас рюкзаков, навело меня на образ туристов, да и что я должен был ей ответить? Андрей вообще не вступал в разговоры и молча листал газету на верхней полке. Мать девочки, типичная русская женщина с добрым лицом, предложила мне разделить с ними ужин, в виде варёной курицы, однако я скромно отказался. Ближе к ночи, наконец, разместился наверху и я. Андрей уже спал, а мне думалось о том, что именно сейчас, в далёком каракамышском дворе сидят и вспоминают о нас взрослые ребята. Дед наверняка уже допил купленное Марсиком пиво и читает свою желтую книгу.
- Спокойной ночи, дочка.
- Спокойной ночи, мама.
Голоса внизу прекратились, и под мерный перестук колес, вдыхая ни с чем не сравнимый запах вагона, я вспоминал, как однажды уже путешествовал на поезде, будучи совсем маленьким. Мы с мамой тогда ездили в Рязанскую область к родителям отца. Деревня, лес, ягоды, грибы и злющие комары - это всё, что осталось в детской памяти. А сегодня я самостоятельно еду в поезде - думал я, погружаясь в царство Морфея. Я лежу на полке вагона, где абсолютно всё предназначено для ВЗРОСЛЫХ людей. Со мной нет провожатых, потому что и сам я уже давно не ребёнок. Я вырос. Я - ВЗРОСЛЫЙ... Спокойной ночи... мама...
глава 26
Утром я проснулся от сильного топота шныряющих по вагону пассажиров. Состав стоял на какой-то станции. Андрея в купе не было, соседи же наши сидели за столиком, уныло разглядывая картину за окном. Спустившись вниз и вяло поздоровавшись с ними, я направился в туалет, который оказался закрыт. Выйдя в тамбур, я увидел через открытые двери вагона питьевой фонтанчик на станции и, спустившись вниз, ополоснул лицо тёплой и солоноватой водой. Вокруг сновали люди в национальной одежде, по форме и орнаменту которой я понял, что находимся мы уже в Казахстане. Подошёл Андрей, открывая на ходу только что купленные сигареты, и мы закурили. Несмотря на предобеденное время, чувствовалась совершенно иная температура воздуха. Если в Ташкенте была жара, то здесь стояло настоящее пекло, и воздух казался сухим, без намека на влажность. На примитивном здании вокзала красовалась вполне русская надпись: станция Луговое.
- Казахстан? - спросил я Андрея скорее для проформы.
- Он самый... - ответил тот. Было заметно, что настроение флегматичного Андрюхи стало приподнятым, и в огромных глазах его чувствовался азарт. Объявили отправление.
- Надо пообедать хорошенько. - сказал Андрей, и, как только поезд тронулся, мы не спеша отправились в сторону вагона-ресторана. Мне совсем не хотелось есть, и, похлебав немного харчо, я ограничился полным стаканом сметаны с сахаром, которую очень любил. Андрей, с недовольством глядя на меня, кушал всё подряд. С момента отправления от станции Луговое Андрей стал регулярно посматривать на часы. Покончив с обедом, мы двинулись в обратный путь, преодолевая узкие коридоры вагонов, пока наконец не остановились в тамбуре нашего. Здесь мы закурили. За окном простиралось безграничное пространство однообразно-песочного цвета. Это была настоящая пустыня. Изредка мелькали одинокие всадники, величественные верблюды и небольшие стада баранов. Как заворожённо смотрел Андрей на этот унылый пейзаж! Чувство это передалось и мне, когда обернувшись от окна, он вдруг сказал:
- По Чуйской долине едем! Вон оно как... Уснул, проснулся, и ты уже ЗДЕСЬ, - я смотрел на проплывающий мимо бескрайний песчаный ландшафт, без единого намека на зелень, и машинально думал над тем, что же потребляют в пищу виденные мной бараны и верблюды.
- Сейчас заходишь в купе, забираешь оба рюкзака, прощаешься со своей подружкой, говоришь ей, что мы переезжаем в другой вагон, и возвращаешься сюда. Давай, вперед! - вдруг сказал мне Андрей, в очередной раз взглянув на часы. Через несколько минут я уже стоял возле него с рюкзаками, не совсем понимая, зачем было говорить соседям о смене вагона, но от вопросов воздерживался. Так или иначе, вскоре всё станет понятным, ведь Андрей знает, что делать, а от меня требуется лишь чёткое исполнение его воли. Еще какое-то время мы стояли в тамбуре, и Андрей теперь уже буквально впился взглядом в бескрайний горизонт проплывающей мимо пустыни, словно пытался увидеть что-то важное и значимое. Чувствовалось возросшее напряжение в нём, и, поглядывая на часы, казалось, будто Андрей совершенно забыл обо всём вокруг. Я пытался вглядываться туда, куда был устремлен его взгляд, но зацепиться было не за что. Сплошная пустыня. Наконец Андрюха встрепенулся.
- Всё! Надевай рюкзак!
Я последовал его совету, и мы оба перекинули рюкзаки за спину. Вытащив из моего непонятно откуда взявшиеся плоскогубцы, Андрей быстрым и привычным движением открыл входную дверь, и тамбур тут же наполнился шумом. На какое-то мгновение я опешил. Поезд шёл на полном ходу, что же намеревался делать Андрей? Пока я боролся со странным чувством пугливого любопытства, Андрей схватил рукоятку опломбированного стоп-крана, под которым было написано «НЕ СРЫВАТЬ! ШТРАФ - 100р.», и с силой рванул её вниз. Пломба на тонкой проволоке сорвалась с петли и отлетела к стене, и почти сразу же раздался страшный, забивающий перепонки свист выходящего под огромным давлением воздуха. Шум хоть и исходил из-под днища вагона, но был таким мощным, что меня охватила настоящая паника. Андрей застыл возле лестницы, глядя вниз, где мелькали змеями соседние рельсы. Мне казалось, что этот свист слышен всем пассажирам поезда, и я крутил головой, ожидая, что кто-нибудь сейчас войдет в тамбур либо с левой стороны, либо с правой. Поезд дёргался, как припадочный, после каждого рывка заметно теряя скорость. Сколько времени прошло, не могу сказать даже сейчас, но в какой-то миг поезд снизил скорость настолько, что можно было прыгать.
- Быстро за мной! - крикнул Андрей и прыгнул вниз. Я последовал за ним, и, приземлившись, слегка ободрал ладони о гравий. Поднявшись на ноги, я по инерции обернулся. Из окна медленно проплывающего мимо меня вагона, с широко раскрытыми глазами и ироничной улыбкой на губах на меня смотрела юная соседка по купе.
- Бежим! - крикнул Андрюха и устремился в глубь пустыни, увлекая меня за собой. Нам в спину смотрели десятки пассажирских глаз, однако этот бег был для меня избавлением от панического состояния в тамбуре.
Рюкзаки бились о наши спины,и бежали, не оглядываясь назад. Никогда раньше мне не приходилось визуально оценивать пройденное расстояние на такой открытой территории как пустыня, и, когда мы наконец остановились, я увидел позади поезд в образе маленькой зеленой змейки, лежащий как на ладони от первого до последнего вагона. Состав стоял, как вкопанный, и расстояние было таким, что разглядеть людей было не возможно, при этом сохранялось чувство, что нас из поезда по-прежнему отлично видно. Там наверняка сейчас творился ажиотаж, и выяснялись причины настоящего ЧП. Неспешным шагом мы прошли ещё какое-то расстояние, пока наш состав тронулся и, медленно набирая ход, скрылся из виду. С этого момента я начал ощущать бескрайнюю территорию Чуйской долины, той самой Волшебной долины, куда я так грезил попасть, и по которой сейчас ступали мои обутые в футбольные бутсы ноги. Вокруг, насколько позволяет зрение, не наблюдалось никакого движения. Ни людей, ни строений и, главное, никакой зелени. Сухая, местами в белых солевых трещинах земля, и огромное, не оставляющее теней, безжалостно палящее солнце над головой. Самым же удивительным было отсутствие тишины. Пустыня была наполнена каким-то неясным шумовым фоном, и буквально - кричала, отчего было чувство, что она - живая.
Вскоре перед нами возник глубокий, метра три на три овраг, который пересекал долину вдоль линии железного полотна. Там, на дне, протекал ручей шириной 50 см и глубиной не больше 15. Как потом я узнал, на карте это значится рекой Аспара, и, судя по глубине оврага, когда-то она действительно была более полноводной. Переступив одним шагом эту реку, мы взобрались по насыпи наверх и присели у кромки. Андрей сорвал какой-то сухой стебель, одиноко торчащий из земли, и принялся растирать его в ладонях.
- Щас курнем, и дальше станет веселее идти, - он наконец впервые за последние дни улыбался. Мне не верилось.
- Это шмаль? - не скрывая удивления, спросил я.
- Конечно, малой! Здесь больше ничего не растет.- Андрюха уже забивал мастырку, и вскоре знакомый запах конопли вовлёк нас в процесс и окунул в атмосферу, знакомую лишь травокурящим персонажам.
- Прикинь, девчонка глазела на нас из окна с обалделым видом, когда мы выпрыгнули. Я ведь ей сказал, что мы – туристы, - прыснул я.
- Туристы, анашисты, - смеялся Андрюха в унисон. Посидели. Закурили по сигарете.
- Ну как? - спросил Андрей.
- Нормально. Накрывает, - отвечал я удовлетворенно.
- Не Кабульская бомба, конечно, но тоже хороша, - старший товарищ смотрел на меня, затягиваясь сигаретой и щурясь от дыма.
- Так вы всё знали? - спросил я его, испытывая лёгкое чувство удивления, и почему-то подумав о Марсике. - А ты думал, что стрельба среди ночи может остаться незамеченной в нашем районе? - вопросом же ответил мне Андрей. Действительно. Как я об этом не задумался ни разу? - Там и менты интерес проявляли, да Кабул сам же им тень на плетень навел. Рисковали вы, однако, - уже серьёзным тоном закончил он, давая понять, что тема исчерпана. Надо было вставать и продолжать путь.
глава27
Мы шли молча, каждый погрузившись в свои мысли. Алкалоиды каннабиса делали свое дело, и я ни разу не задался вопросом, куда и как долго ещё нам идти. Шёл на автопилоте, и рядом со мной шагал человек, не терпящий вопросов со стороны. Сейчас бы, видя перед собой бескрайнюю и абсолютно сухую почву, я бы поневоле усомнился в реальности настоящих плантаций зелёной растительности на этой мёртвой земле. Но на тот момент я полностью утратил чувство критического анализа и целиком положился на Андрея. Каждое мгновение, проведённое рядом с этим человеком, могло сулить мне неожиданные сюрпризы, и ещё какой-то час назад, я даже не предполагал, что буду прыгать с поезда в самом центре безжизненной, мертвой пустыни. Время остановилось для меня, и лишь солнце с каждым шагом напоминало о себе как о Полновластном Хозяине момента. Пекло было таким странным, что кожа не выделяла пот. Хотя возможно, что влага испарялась, ещё не успев выступить из пор. Мы были без головных уборов, однако накуренные мозги не чувствовали тяжести температурного режима, и первыми потяжелели наши рюкзаки. Вдалеке показались мачты высоковольтных столбов, и, добравшись до них, мы устроили передышку. На всю жизнь запомнил этот жутковатый электрический треск в проводах над головой. Напряжение в десятки тысяч вольт поступало в Азию, проходя транзитом через сердце Чуйской долины, и мачты были здесь единственным признаком человеческой цивилизации. Андрей не мог знать, что я боюсь электричества больше, чем работников МВД, и потому разместился на перекур прямо под одной из мачт. Мне ничего не оставалось, как пристроиться рядом, и, должен сказать, это было для меня серьезным испытанием.
- Половину пути прошли. - сказал Андрей, и я невольно начал всматриваться вдаль, следуя курсу, которым мы двигались. Там далеко, сливаясь с горизонтом, возвышались барханы, и это было единственным объектом, за который мог зацепиться взгляд на этой предельно плоской местности. Пекло начинало чувствоваться сильнее, и это выражалось в быстрой утечке физических сил и неимоверной жажде. Курить шмаль в таком месте - означало сознательно обречь себя на мучительную жажду, но разве мы могли отказать себе в этом удовольствии? К тому же в моем рюкзаке лежал термос с целым литром газированной воды.
- Давай попьем, - сказал Андрей, и я полез за термосом, чья невесомость сразу же пронзила мой мозг неприятной иглой. Вчера вечером на вокзале в Ташкенте я закрутил плотно крышку наполненного доверху термоса, но каким-то чудовищно-непонятным образом жидкости там было на пару глотков. Тревога в глазах безмолвного Андрея, мгновенно передалась мне. Никаких вопросов. Никаких лишних слов. Молча выпили поровну, что было, поднялись и двинулись дальше. По мере приближения к барханам, стала проступать черная полоса у их подножия, и через какое-то время там же начала бликовать на солнце поверхность некоего объекта. Вскоре еще по одному такому же объекту показались слева и справа от того, на который мы держали курс. Три эти объекта располагались по одной линии на расстоянии нескольких сот метров друг от друга.
- Три Колодца, - словно угадывая моё любопытство, сказал Андрей. Поначалу я понял это буквально, но это была лишь метафора, слова из известной тогда песни ансамбля Ялла «Учкудук». Постепенно блики преобразовались в крыши трех одинаковых строений, то ли овинов, то ли бараков метров по десять в длину, но самым впечатляющим было то, что их окружала и соединяла между собой длинная гряда зеленой растительности.
- Вот они, плантации! - с чувством восторга провел рукой по линии горизонта Андрюха. С замиранием духа я смотрел на этот зелёный лес, внезапно возникший среди пустыни, словно по воле какого-нибудь обкуренного волшебника. Сотни, а может и тысячи гектаров конопли росли себе, как ни в чем не бывало, вдали от человеческих глаз, и это было тем зрелищем, которое ни мне, ни современникам уже вряд ли удастся лицезреть в жизни. Это было целое море шмали. Овин-барак имел посередине широкий вход без дверей и походил на постройку для скота. Внутри было пусто и мрачновато от непривычной тени. Выложив из рюкзаков продукты и мелкие вещи, мы сразу же вошли в дебри плантации. Елки конопли скрывали нас с головой, росли очень плотно и имели два цвета. Светло-зеленый и темно-зеленый.
- Какой сорт собирать? - спросил я Андрея, который шуршал где-то рядом, но не был видим для меня.
- По идее, она здесь вся кайфовая, но берись тогда уж за светлую, а я темную собирать буду. Дома проверим, есть разница или нет, - отозвался Андрей, и мы принялись срывать большие, душистые и липкие от пыльцы головки, отправляя их в повёрнутые на живот рюкзаки. Дело шло спорно, и вскоре мы уже сидели под навесом, а рядом с нами стояли набитые под завязку туристические мешки. Здесь на нас вдруг навалилась страшная усталость, и мучительная жажда. Андрей выглядел совершенно обессиленным, и в какой-то момент произнес пересохшими губами:
- Нам надо дотемна выйти к железке, иначе в ночи собьемся, и уйдем неизвестно куда.
А ну, ладони покажи,- сказал он мне. Я показал руки, и, с грустью посмотрев на содранную кожу, Андрей продолжил:
- Ручник придётся собирать мне одному, а ты тогда возвращайся к оврагу, потому что без воды нам никак не выжить. Возьми за ориентир одну из мачт ЛЭП, и старайся не отклоняться от нее. Здесь каждый шаг в сторону может обойтись в лишние километры. Давай малой, с Богом! - Андрюха был очень уставшим, как, собственно, и я. Мысль о походе за водой вызвала в моём воображении тяжёлый путь по жаре, который отсюда, из тени овина, казался бесконечным, однако деваться некуда, и надо идти. В углу я обнаружил пустую бутылку из-под вина, брошенную, скорее всего, плановыми как опустевшую от воды тару, и взяв ее вместе с термосом, отправился в обратный путь. Ах, каким длинным кажется путь назад! Жажда, пекло, общая физическая усталость - всё это разом навалилось на меня, едва я прошел каких-нибудь 100 метров. Я оказался один, и рядом не было человека, на которого полагался мысленно. Остатки кайфа больше не доставляли удовольствия, а наоборот усиливали всё, что причиняло дискомфорт. Очень скоро бутылка и термос стали невероятно тяжелы, и, прилагая немалые усилия, я зажал их под мышками. Обезвоженный очень быстро организм, начал депрессивно действовать на психику, и в какой-то момент я осознал, что медленно плетусь наполненный чувством глубочайшего отчаяния, будто безвольный робот, лишённый возможности даже анализировать текущее состояние. Останавливаясь через короткие промежутки времени, я пытался ухватиться за какую-нибудь привычную и стабильную мысль, но явная невозможность этого тут же повергала меня в странную пустоту. Ни паники, ни страха я не испытывал, и моё состояние тогда можно выразить примерно как всеобщее отупение. Оставшись один на один с пустыней, я, наконец, ощутил Абсолютное Одиночество. Мачты уже давно остались позади, но глаза не наблюдали оврага, который, казалось, должен быть где-то рядом.
Психологически это очень тяжёлое состояние, когда не видишь цели впереди, но очень торопишься достичь ее. Неимоверным усилием воли я заставил себя сосредоточиться на мысли об Андрее, который сейчас собирает пластилин, иначе - мацанка или ручник. Это тяжелый и изнурительный труд, когда необходимо ладонями перетирать пыльцу с головок в маленькие катышки чистейшего гашиша. Он делает свое дело, а я должен делать свое. Мысль об этом сильном человеке ободрила меня, и уже до самого оврага я не выпускал её из головы. Скатившись с кручи арыка, я припал к тёплой, почти горячей воде с дикой жадностью. Вкус её был отвратителен и отдавал болотной тиной. Несколько глотков, и организм начинал рефлекторно защищаться рвотными позывами. Попеременно поворачиваясь с боку на бок, я лежал в этом узком и мелком ручье, смачивая на себе всю одежду, и после того, как достиг результата в этом довольно мудрёном процессе, наполнил термос и бутылку. На обратном пути я вскоре ощутил ошибочность своих действий. Мокрая одежда высохла быстро, но это был мучительный, и незабываемый процесс. Вода из ткани буквально выкипала на моем теле! Сравнить это можно лишь с тем, как человека на адской жаре окатили горячей водой.
глава28
Держа курс на выбранную мачту, имеющую несколько больший наклон, чем остальные, я, наконец, пересёк ЛЭП, откуда уже виднелась чёрная полоса плантации и вскоре должны появиться блестящие крыши овинов. Жажда вновь разгорелась со страшной силой, принеся с собой физическое утомление. Хотелось пить, однако я запретил себе думать об этом. Вот приду, напою прежде Андрюху, а потом уже сам. Наполненная водой тара была тяжела, я засунул её за пазуху, в завязанную узлом рубашку, и от этого меня постоянно тянуло к земле. Какое-то время я брел по пустынной земле, опустив голову и, когда посмотрел вперед, чтобы оценить оставшееся расстояние, вдруг остановился и обомлел. Впереди не было видно ни барханов, ни плантаций, ни овинов! Сплошная долина без начала и конца, куда ни глянь. Я обернулся назад. Косая мачта стояла прямо напротив меня, метрах в 300х. Странно. Я шёл совершенно верным курсом. Двинувшись дальше, я озирался по сторонам, пытаясь понять, что происходит, но уже через несколько шагов меня накрыла паника. Находясь в таких сложных условиях и потерять цель - это было уже сверх моих психических сил. Мысли лихорадочным потоком струились сквозь моё сознание, ни за что не цепляясь и погружая меня в состояние нереальности происходящего. Ноги машинально несли меня вперед, и мной целиком овладел какой-то странный ужас, не поддающийся осмыслению. Очень редкие, и даже уникальные чувства, надо сегодня признать. Пройдя в таком состоянии метров двести, я вдруг заметил, что кромка видимого горизонта стала опускаться, открывая моему взору сначала барханы, а затем и зеленку. А вон и крыша овина! Только теперь я понял, что попал в невидимую на большой открытой местности низину. Теперь мне стало смешно от наивного представления о зеркальной глади земли. Весь пережитый негатив разом спал, и я, удовлетворенный, устало опустился на землю.
Радость моя была не долгой, поскольку уже в следующий миг я увидел чёрную точку, которая отделилась от овина и двинулась сначала влево, а затем взяла курс в мою сторону. Надо сказать, пережитые накануне эмоции были такого мощного порядка, что теперь я хоть и был заинтригован, однако воспринимал всё происходящее довольно ровно. В конце концов, это были ЛЮДИ. Точка приближалась ко мне с завидной скоростью, и уже вскоре я понял, что это машина. Мой мозг ещё не успел войти в нормальный режим после всего пережитого, и я почему-то вспомнил о лежащем в кармане брюк перочинном ноже, купленном позавчера в магазине спорттоваров. Непонятно зачем, я достал его и присыпал песком рядом с тем местом, где сидел скрестив под собой ноги. Бортовой «Газ-51» подъехал и остановился в пяти метрах от меня. В кабине, кроме водителя, никого не было, а вот на открытом кузове сидели трое молодых, коротко стриженых казаха, одетых в одинаковые темно-синие х/б трико, такие же футболки и китайские кеды. Все они были удивительно похожи друг на друга. Как только машина остановилась, один из них направил на меня ствол ружья, и крикнул строгим тоном:
- Сиди, как сидишь! Застрелю!
Остальные двое спрыгнули на землю, и один из них сказал тому, что с ружьем:
- Да это же мальчишка! Ребёнок совсем! Ты чё здесь делаешь? - спросил он.
- Местный я, - вырвалось у меня. При этом вид мой был как бы безразлично-серьезным. Приехавшие покатились со смеху. Действительно, какой же местный, если вокруг ни одного населенного пункта на многие километры. Вспоминаю и улыбаюсь тому, как могла тогда в моём воспалённом мозге родиться эта нелепая фраза. Второй из подошедших нагнулся и вытащил из песка мой ножик.
- Зачем прячешь-то? - спросил больше для проформы, и только теперь я заметил, что на его груди висит большой и мощный бинокль.
- Вставай, местный. Поехали. - Они подняли меня с земли, как пушинку, и подняли на борт.
- Воду дайте! - закричал я. Мне подали термос и бутылку, оба казаха залезли в кузов, и мы тронулись к овину. - Кто вы такие? - спросил я.
- Милиция мы, - ответил кто-то. Понятно. Можно было и не спрашивать. Хотя это были единственные на моей памяти менты, которые вели себя совершенно беззлобно по отношению ко мне во время операции. Да и вид мой со стороны расходился с моим собственным представлением о взрослости, это теперь уже очевидно. Казахи говорили на чисто русском языке, как не умеют говорить узбеки.
- Сколько лет тебе? - спросил один из них.
- Четырнадцать скоро будет, - ответил я с умным видом.
- Смотри, совсем ребенка приволок сюда, ублюдок! - сказал кто-то, и эти слова явно прозвучали в адрес Андрюхи. Тем временем машина подъехала к овину, и оттуда двое таких же казахов вывели Андрея, со связанными за спиной руками. После того, как его загрузили на борт, один вернулся и принес наши рюкзаки, бросив их рядом с нами. Андрей выглядел необычно, словно тяжело заболевший вдруг человек. От него исходила какая-то неведомая мне ранее усталость, очень похожая на безволие.
- Дай пить! - прохрипел он, и я тут же прижал горлышко бутылки к его растрескавшимся губам. Пил он жадно и долго, пока не осушил полностью.
Бросив за борт пустую бутылку, я поднес к нему термос, но Андрей уже напился, и помотал головой. Теперь я сам начал пить, но больше двух глотков в меня не полезло. Переведя дух, Андрей повернулся ко мне, и, виновато глядя в глаза, сказал:
- Прости малой. Это я сказал им, что ты там. Без меня ты не сможешь выбраться отсюда и погибнешь. Тебе ничего не будет, - он говорил это так проникновенно, что у меня невольно защемило сердце.
- Да ладно, Андрюха, нормально всё, - сказал я в ответ, слегка потупившись. Тем временем машина подъезжала к дальнему от нас овину, третьему по курсу, так как останавливались мы с Андреем в среднем. Метров за 50 до строения, с его крыши сорвалась стая каких-то больших птиц, и сидящий над кабиной крикнул водителю:
- Видал?! Пусто! Разворачивай!
«Газ» на ходу развернулся, и мы поехали в обратном направлении. Вон оно как оказывается!
- У нас на крыше птиц не было? - спросил я одного мента.
- Откуда им там быть, если он сидит внутри? - засмеялся тот, кивнув головой в сторону Андрюхи.
- Развяжите его, пожалуйста. Куда бежать-то в пустыне, - попросил я их. Переглянувшись, они все-таки освободили руки Андрея от кожаного ремня. Ехали молча. Я размышлял о словах Андрея, и только теперь задумался о том, что совершенно не знал, каким же образом мы должны были возвращаться назад. Выйти из поезда сорвав стоп-кран - это одно дело, и с этим всё предельно ясно. А сесть в поезд посреди пустыни? Это ведь не такси, в конце концов. О способе нашего возвращения я узнаю позднее, в Джамбуле, от знающих людей, но думаю что, рассказав об этом сейчас, не нарушу общего хода своего повествования.
глава29
Мы находились в районе Чуйской долины под названием Аспара, где железная дорога разделяется на разные направления. По обыкновению, в подобных местах установлены семафоры, которые и использовали в те годы туристы вроде нас с Андрюхой, и выглядело это так. Затемно, с полными рюкзаками шмали, следовало подойти к семафору и дождаться проходящего мимо товарного состава. Сам семафор питался от напряжения в 12 вольт, и большую часть времени на нём горел красный сигнал. Исходящие от него провода были очищены от изоляции множеством разных рук, и надо было лишь замкнуть их любым железным предметом, чтобы красный сигнал сменился на зелёный. Одним словом, обычное короткое замыкание. В лексиконе плановых этот процесс назывался «коротить семафор». Машинист, видя красный сигнал, начинал торможение, и, когда скорость состава падала до такой степени, что можно было зацепиться за вагон, семафор размыкали, загорался зеленый, и машинист вновь набирал ход. За это время «ботаники», как называли нашего брата казахские менты, успевали забросить рюкзаки в один вагон, и сами залезть в другой, чтобы в случае чего, быть в стороне от «фактов», и путь продолжался до станции Луговое. Подъезжая к ней, машинист связывался по радиосвязи с диспетчером и докладывал о срабатывании красного сигнала Аспаринского семафора. Диспетчер в свою очередь сообщал транспортным ментам, и те встречали состав с собаками. Время для стоянок товарняков было минимальным, от силы по 10минут, и обыскать весь состав в такой короткий промежуток было нереально. Кого-то брали, кто-то проскакивал, но таковой была реальность этой заведомо рискованной затеи. Проехав как можно дальше от грозящего облавами места, можно было выходить на какой-нибудь маленькой станции, брать билет и садиться уже в пассажирский поезд, следующий домой.
Вот такой обратный путь предстоял нам с Андреем, но судьба распорядилась иначе, и теперь мы тряслись на борту грузовика, в окружении пяти молодых ментов. Как выяснилось в процессе, это были курсанты школы милиции, то ли из Джамбула, то ли из самой Алма-Аты, командированные сюда для прохождения практики во время каникул. Этакая закалка боевым опытом. Молодые, образованные и принципиальные, они пока ещё были наполнены романтизмом выбранной службы, и договориться с ними о каком-либо компромиссе было нереально. Мы с Андрюхой были для них охотничьим трофеем, а какой охотник отпустит пойманную дичь... Спустя время «Газ» выехал на безлюдную трассу, и вскоре мимо нас начали проплывать первые признаки цивилизации в виде жилых строений, автомобилей, людей, животных...
Пост ДПС, у которого мы остановились, являл собой типичный на трассах Союза скворечник. Нас с Андрюхой завели внутрь, где пожилой майор в засаленной на локтях и коленях форме привычно и непринужденно заговорил с нашими конвойными. Казахский язык отличается от узбекского примерно, как украинский от русского, поэтому проблем для его понимания у меня не возникло.
- Только двое? - спросил майор одного из курсантов, видимо старшего группы.
- Был еще один. Местный. Полную коляску вез на мотоцикле, - ответил ему молодой.
- Что с ним дальше было? - улыбнулся майор.
- Траву заставили вытряхнуть, облить бензином и сжечь. Что-то пытался рассказывать нам, бубнил, плевался - в итоге сжёг всё до последней шишки. Отпустили, - улыбался курсант, и, удовлетворенно кивнув в ответ, майор протянул ему бланки протоколов.
Мы присели на полу в уголке, а курсанты принялись записывать наши данные и оформлять какие-то бумаги. Когда после формальных процедур нас оставили в покое, я повернулся к Андрею.
- Прикинь, они местного отпустили с целой мотоколяской шмали, - я смотрел на реакцию старшего друга и, кроме странной апатии к окружающему, ничего не наблюдал.
Андрей изменился до неузнаваемости. Позднее, мне не раз приходилось наблюдать, как разные люди переживают свои неудачи, замыкаясь в себе и впадая в состояние анабиоза. Андрей совсем был плох и пассивен. Живой огонь в его глазах как-то сразу потух, а врождённая немногословность превратилась в абсолютное безмолвие. Уходя за водой, я оставил в овине одного Андрюху, а на борту увидел совершенно другого. Наш арест я, в силу возраста переживал, лишь наблюдая за внезапной надломленностью Андрея, что в целом весьма удручало меня.
- Сколько у нас денег есть? - спросил я его. Молча, и без эмоций Андрюха вытащил из кармана смятые купюры. Две десятки и две банкноты по одному рублю. Двадцать два рубля. Не густо. Двое курсантов ещё что-то писали за столом, когда майор вышел покурить в открытую настежь дверь. Я встал и вышел вместе с ним.
- Командир! У нас деньги есть. Может, договоримся? - взял я быка за рога.
- Сколько? - почти мгновенно спросил старый мент, глядя в небо и выдыхая дым сигареты.
- Полтинник! - недолго думая, выпалил я.
- Не пойдет. Мало, - так же, не глядя на меня, ответил майор. Он не смеялся. Не иронизировал. Думал конкретно и говорил по-деловому кратко.
- Тогда отпусти меня одного. Трёх дней мне хватит, чтобы привезти из Ташкента деньги изабрать его, - я кивнул в сторону Андрея, сидящего на полу в неподвижной позе.
- Скажи, сколько надо привезти? - говорил я с чувством волнения. Мне казалось, что майор сейчас задумается и назовет мне сумму, однако наивность моя тут же была разрушена его ответом.
- Нет-нет! Всё! Какой Ташкент! Я не могу. Вас курсанты взяли, а с ними разговаривать бесполезно, - мент натянул на себя маску неприступности.
- Местного же отпустили, - сказал я, вопросительно глядя в его глаза.
- Ну, ты сравнил! На то он и местный! - с непонятным для меня ударением на последнем слове сказал майор, и, растерев окурок подошвой, направился внутрь. На ходу я шепотом пытался обратить его внимание на то, что мы залётные, и никто никогда не узнает, что мы были здесь, но старый мент уже потерял ко мне интерес. Вскоре приехали другие менты, на служебной машине и в форме, сковали нас с Андрюхой одними наручниками и повезли в КПЗ, расположенное в посёлке городского типа под названием Мерке, в сорока минутах езды по трассе.
глава 30
КПЗ, куда нас привезли, располагалось в одном здании с отделением милиции. В дежурной части, перегороженной большим стеклом, нас приняли местные менты и, с восхищением глядя на полные шмали рюкзаки, беззлобно шутили:
- Ну что ж, ботаники из дружественного Узбекистана... Добро пожаловать в Казахскую Советскую Социалистическую Республику!
Здесь нас тщательно обыскали, отобрав шнурки. Деньги оставили. Прямо напротив, из зарешеченной двери на нас глядели какие-то люди, явно арестанты, и кто-то из них говорил вглубь камеры:
- Ребятишек привезли Ташкентских, с двумя рюкзаками дури. В Долине хапнули. Эх, не повезло... Бедолаги...
После обыска нас закрыли в это же помещение, которое все называли «телевизором». Им оказалась совершенно пустая камера, 3 на 2 метра, с деревянными полами, выкрашенными в зеленую краску глухими стенами и тусклой, забранной мелкой сеткой, лампочкой под потолком. Вместо двери - решетка. На полу сидели и полулежали несколько человек, разглядеть которых в этом тёмном помещении мне хорошенько так и не удалось. Вообще, после того как решетка закрылась за нами, я начал воспринимать действительность в черно-белом цвете, и в каком-то ирреальном измерении. Время потянулось, будто фильм в замедленном действии. Прошли вглубь, сели у стены. Поздоровались с окружающими. Никаких расспросов. Гнетущая тишина. Оказывается, этот телевизор как карантин, где долго не держат. Дальше по коридору есть камеры, куда переводят тех, кому подписана санкция на арест, и откуда не позднее 10 дней этапируют в Джамбульский СИЗО. Сегодня суббота. Значит, до понедельника мы будем сидеть в этой душегубке, пока нами не займутся следователи.
Кроме уголовных преступников, сюда закрывали и пьяных, доставляемых из посёлка, и держали до полного вытрезвления. Наутро пьяный платил штраф - 10р., и его выгоняли. Если с собой денег не было, за ним могли приехать знакомые, и, заплатив червонец дежурным ментам, забрать своего алкаша, если же приехать некому, и денег нет, составлялся протокол, и штраф приходил уже после, по месту работы. Из 4-5 находившихся здесь, всё, кроме одного, были на разной стадии пьяны. Единственным трезвым узником был старый, лет 65 бородатый бабай, в национальном халате и тюбетейке. Вид его был суров, и, прикрыв узкие глаза, он молча сидел в углу, перебирая четками. Андрей будто потерял дар речи. Время тянулось. Пьяные кричали и требовали то воды, то на оправку. В туалет выводили всех сразу, он располагался во внутреннем дворе и был летнего типа. Над головой сетка. В двух шагах рвётся с цепи огромный кавказец. Умывальник тут же. Вечерело. Дышать тяжело. Андрей затих. Сквозь полудрёму раздается крик:
- Старшой! Домой пойдем?
- Сиди до утра! Пьян ещё, - вяло отвечают из дежурки.
- Да проспался уже, старшой! Слыш, там матушка больная дома одна, ей лекарство некому подать. Отпусти сейчас, будь человеком, - проникновенно просит человек. Ему на вид лет 25, и язык подвешен как у бывалого. Он только проснулся, и ещё не до конца трезв, однако и пьяным его назвать нельзя.
- Червонец есть? - наконец звучит вопрос из дежурки.
- С собой нету, старшой, но я живу здесь в двух шагах! Десять минут не пройдет как принесу! - убеждает человек.
- Знаем мы вас! Сиди до утра... - прекращает разговор старшой. Человек повернулся, и, оглядывая камеру, сказал:
- Братва, дайте десятку, у кого есть! Выручите по-братски. До хаты дойду, лекарства матушке дам и принесу. Заодно курить и пожрать чё-нибудь захвачу сюда вам, - в его голосе было столько пронзительности, что я проникся к его проблеме, как к собственной. Никто не откликнулся на его просьбу. Тени людей сидели и лежали, не видя глаз друг друга, в темноте и духоте. Здесь совершенно не чувствовалось жизни. Ещё на посту ДПС Андрей дал мне половину имеющихся у нас денег, и эти 11рублей лежали сейчас у меня в кармане. Вытащив десятку, я протянул ее человеку.
- Братишка, бля буду, через полчаса от силы я буду здесь! Дай бог тебе удачи, дорогой! Старшой! Вот червонец, открывай! - человек из убитого горем вдруг стал счастливым.
Медленно подходит толстый усатый мент, выдергивает из пальцев человека купюру и убирает в карман. Ключ поворачивается в замке, дверь-решетка открывается, и человек переступает порог. В этот момент его хватает за щиколотку сидящий возле двери, и молчащий до этого старый бабай.
- А ну погоди! Присядь! - говорит он глухим и безжизненным голосом. Человек без слов опустился перед ним на корточки. – Надеюсь, знаешь, что делаешь. Люди под сроком сидят. Деньги святые! - серьёзно и даже строго сказал бабай.
- Базара нет, отец! Всё будет как надо, тут даже сомнений быть не может, - так же серьезно сказал человек.
- Ну вали уже, что ли, пока я не передумал! - лениво поторопил мент, и человек ушёл. Бабай затих в своём душном углу, и только легкое перекидывание четок в его пальцах нарушало эту сонную атмосферу. Андрей что-то сунул мне в карман. Достаю. Это рубль. Теперь у меня их два. У него поднялась температура, и я начинаю просить дежурного вызвать скорую.
Толстый мент тоже болен этой всеобщей сонной болезнью. Он достал из аптечки несколько таблеток аспирина, налил из графина воду в стакан и протянул мне через решетку. Большего от него ждать не приходилось. Ночь проходит в состоянии забытья. Утром кого-то выпустили. Стало свободней. Оправка. Обед. Еда нормальная, из какой-то столовой, но есть совершенно не хочется. Андрей даже не смотрит на пищу. Со вчерашнего дня я не услышал от него ни одного слова. Меня это уже не пугает. Я привыкаю.
- Ешьте! Кормят только раз в сутки... - не сказал, а скорее приказал нам с Андрюхой старый бабай, принимаясь за трапезу. Его тон и слова странным образом отбивали желание возражать, и мы не спеша, через силу, поели горячего. Вечер. Привели новенького. Когда решетка закрылась за ним, он опустился на пол. Не в хлам, однако изрядно пьян. Окинув взглядом камеру и увидев меня, он подполз и заговорил торопливо и сбивчиво. Человек рассказывал мне, какие неожиданные препятствия возникли вчера на его жизненном пути, и о причинах, помешавших ему вчера вернуть мне позаимствованый червонец. Андрей дремал рядом, а я слушал этот жалкий монолог и думал о разнице между вчерашним человеком, и тем, который сидел сейчас передо мной. Он все говорил и говорил. Бабай, пробубнив злобно ругательство родной речи, со всего маху ударил человека четками по голове. Канатик лопнул, и бусинки со звоном разлетелись по камере. Человек заскулил, отполз в угол, обхватил голову руками и горько зарыдал. Я на ощупь собирал по камере янтарные бусинки и не чувствовал к рыдающему человеку никакой злости. В конце концов, я дал деньги не для него, а ради его больной, нуждающейся в уходе матери.
Утро. Напротив в дежурке движение. Взвешивают наши рюкзаки.
- Девять килограмм семьсот пятьдесят грамм, - мент с весами-безменом говорит второму, который записывает в протокол. Это Андрея рюкзак. Я припал к решетке. - Семь четыреста, - это уже мой.
Тот, что пишет, одет в чёрный пиджак и синюю шелковую рубашку под ним. Галстук развязан и свободно болтается на жирной шее. Следак. Подходит к решетке, внимательными узкими глазами оглядывает всех обитателей телевизора и называет фамилию Андрея. Допрос начался. Через час следак привёл Андрюху, и произнес мою фамилию.
- Говори, что собирал для меня, и по моей просьбе, - успел шепнуть мне старший, и это было радостным событием. Андрюха заговорил! Лестница на второй этаж. Маленький кабинет. Прибитая к полу табуретка. Я сижу на ней, а напротив меня шуршит бумагами за столом толстый следак. После формальных вопросов, я слышу то, о чём накануне шепнул мне Андрей.
- Для кого собирал коноплю? - размеренным тоном, и с некой ленцой спрашивал мент.
- Для себя,- отвечал я. Мент поднял огромную голову и уставился на меня.
- Для кого собирал? - повторил он.
- Для себя, - повторил я. Мент медленно поднимает свою толстую задницу от кресла, огибает стол, и со всей дури бьет меня кулаком в область виска. Как пушинка, я слетаю с табуретки и, падая на пол, больно ударяюсь головой о стену. Искры летят из глаз, а затылок становится горячим и влажным. Поднес руку. Ладонь в крови. Мент несколько обескуражен. Сижу молча, ибо никогда не кричу в таких случаях, как Алим. Мент взял меня за шиворот и резким движением водрузил опять на табурет. Сел за стол, вынул из кармана пиджака носовой платок и бросил мне.
- Прижми к башке! - сказал он, и я прижал чистым и надушенным платком ссадину на затылке. Шишка была приличной. Следак начал нервничать. Он кричал что-то злобное и в итоге бросил передо мной несколько крупных фотографий.
- Смотри! Он тоже семафор коротил! - последние слова ещё не имели тогда для меня смысла, но фотографии уже были у меня в руках. Их было три. Черно-белые, но очень четкие. На первом снимке крупным планом проступало лицо явно лежащего молодого парня. Лицо было белым, а глаза широко раскрыты. Он будто смотрел в небо в явно обкуренном состоянии. На втором снимке этот же парень был снят с более дальнего расстояния. Он действительно лежал на спине, точнее на рюкзаке, заброшенном за спину. На месте пояса было какое-то огромное черное пятно, и виднелись детали железнодорожных шпал. На последнем фото были запечатлены ноги, отделённые от туловища, обутые в точно такие же, как у меня, бутсы.
- Видели бы вы своих матерей моими глазами.. - сказал мент, чей гнев постепенно сошел на нет.
- Для кого собирал? - в последний раз спросил он.
- Для себя, - я даже не думал менять мнение.
- В конце концов, разницы нет никакой. Твой старший все равно получит статью за вовлечение малолетки в преступную деятельность. Прочти и распишись! Я прочёл протокол допроса. Там было всё так, как я говорил. В камере, увидев мой подбитый глаз и окровавленный платок, старый бабай зло выругался. Андрей приобнял меня за плечи, когда я присел рядом с ним, и в его глазах было целое море печали.
- Я сказал ему, что собирал для себя, - говорил я, обращаясь к Андрею. Тот не ответил. Впервые я поступил по-своему, наперекор его мнению. Ведь я действительно собирал шмаль не исключительно для него.
Из головы не выходили увиденные в кабинете ужасные снимки, и мне очень хотелось поделиться этим с Андреем, но, учитывая его состояние, я не решился на это. Обед. Сегодня Андрюху переведут в камеру, где у него будут более сносные условия, чем в телевизоре. Странно, но этот человек уже не вызывал у меня трепета и восхищения как два дня назад. Сейчас это был просто друг, который сильно заболел, и нуждался в снисходительном к нему отношении. Из разговоров в дежурке стало ясно, что пришла машина, которая повезёт меня в Джамбул, и мы с Андреем крепко обнялись. Дверь телевизора открылась, и, переступив порог камеры, я обернулся. Андрей поднял руку в знак прощания, и тоже самое проделал старый бабай. Прощай, Андрюха! Ты дал мне всё, что только мог дать. Ты показал мне Чуйскую долину, и теперь я сам стал таким же взрослым и сильным. Ржавый жигуль вез меня меня в детприемник Джамбула, и, глядя в окно на мимо проплывающий пейзаж, я совершенно не чувствовал себя пленённым. Наоборот, я был внутренне свободен и умиротворен, как человек, достигший своей цели. Как оторвавшийся однажды от материнской кроны лист, ещё долго будет носить меня по свету ветер перемен, покуда в один миг настоящее не перестанет переходить в прошлое, а будущее - в настоящее. А пока впереди меня ожидают Джамбул, Алма-Ата и другие города Казахстана, где я встречу много интересных и замечательных людей, однако это уже совсем другая история...
КОНЕЦ
Чуйская долина. Стать взрослым
© Copyright: Эдуард Михайлов 2, 2010
Свидетельство о публикации №210120300018
Свидетельство о публикации №210120300018
Рецензии