Закон фронтальности. Вале Сидоренко посвящается

***
Я устал. Смертельно устал. Но это – сладостная усталость. Ноют руки. Через три часа – в школу идти. Смогут ли пальцы держать авторучку? Смогут, конечно. Хотя, не уверен. А вот резец – точно. Рука окрепла за долгое время. За минувший год – особенно. Точнее, с того момента, как Трошыч, уезжая, доверил мне свою мастерскую.
Трошыч – руководитель кружка юного скульптора, куда я хожу с первого класса. Тот человек, который открыл меня, заложил основу.
Помню, когда в первый раз перешагнул порог «дома глыбовых муз» (выражение Трошыча) – еще несмышленым мальчиком, мнущим в дрожащих от волнения ручонках коробку пластилина, предусмотрительно врученную мамой. Зря она потратила деньги. Лучше бы булку хлеба, и молока купила. Потому что скульптор посмотрел не в глаза будущему ученику, а на его ладони. Позже я узнал суть «отбора». Родители приводят ребят. Мастер зорким, опытным взглядом скользит по детским пальчикам; потом неожиданно резко своей огромной шершавой пятерней накрывает ладошку мальчика.
- Нет, друг, не подходишь… Возвращайся к маме… Видишь ли, упорства нет в твоих руках. Не сможешь ты камень преодолеть… Только пластилин тебе под силу. Но лепке из пластилина я не учу. Ступай, ступай… - смущенный, густо покрасневший, Трошыч выталкивает ребенка за дверь. Со многими он так поступает. До сих пор не могу понять, как это старичок-скульптор умудряется «читать упорство» по ладоням. «Гадалка! Гадаешь на кофейной гуще!» - смеются над ним коллеги-ваятели… Трошыч обижается.
- Тут все просто! Но вы ничего не понимаете! Я берусь обучать детей только с холодными ладонями. Лишь таким, родственным материалу, рукам повинуется гранит, базальт, мрамор! Да, мрамор – особенно… Прохладные, а тем более, горячие, ладошки не подходят. Отдают напрасно последнее тепло глыбе. В итоге – замерзают. Батареи, увы, в мастерской нет. Потому что не нужна холодным.
Чудной Трошыч. Получается, я –  с холодными? Раз не выдворил.
Вырвал коробку с пластилином. Швырнул ее в дальний, темный, пыльный угол.
Толкнул меня к чему-то огромному. Страшному. Тяжелому...
С тех пор я – тот, кто я есть.

***
Наконец-то доделал уроки! Остаюсь в школе после занятий еще до часов пяти вечера – нужно выполнить домашнее задание. Потом – ждет мастерская.
Вхожу во двор. Вот они – родные, ждущие прикосновения, глыбы-братья. Мрамор. Любимый камень Трошыча. И мой тоже. Выбираю. Ну-ка. Пойдем. Да, именно ты. Подчиняется… Мы идем, обнявшись.
Заходим внутрь. Жутко холодно. Веет сыростью. Обожаю.
 Натурщики вечно простывают после сеансов. Покупаю потом им лекарства. Мама ругается. Эх, не закаленные!
Сегодня, впрочем, как и всегда, много работы. Снова до пяти утра – с резцом. На сон остается три часа. И опять школа. Ужаснетесь? Но я не могу подвести Трошыча – он поручил мне свои заказы. Представляете? Какое доверие питает опытный мастер к ученику. Я – не представляю. Но знаю факт – Трошыч – безбашенный.
Если говорить откровенно, то скульптура – мое единственное пристанище. Только в мастерской. Только в ней отсутствуют бесцельность и тупость. Фальшь, обман и лесть. Здесь лишь – терпение. Пот. Чистое, уверенное спокойствие. И искренняя, завораживающая динамика. Большего – мне и не надо.
В течение мыслей внезапно врывается небрежный, торопливо-неосторожный стук в дверь. Значит, Киря пришел. Один он так стучит.
Киря – родственник Трошыча. Правда, не помню, кем ему является. Внуком? Племянником?
Киря с раннего детства -  в мастерской. Трошыч до сих пор тщетно пытается заставить его подойти к камню. Кричит. Иногда порет по-старинке. А началось-то все, если вспомнить, с угла. Того самого, куда скульптор отправил коробку с пластилином. Именно в этот угол решил он поставить маленького Кирю, когда мальчик в очередной раз отказался прикоснуться к резцу.
Зачем учитель  принуждает? В творчестве – не должно быть насилия. Неужели старик не прикасался к Кириным ладоням?
Наверное, здесь взяли верх родственные чувства.
Что-то я в рассуждения пустился. Причем, в ненужные. Суть – не в них. А в углу. И в пластилине, который Киря нашел там. Только коробка оказалась в его руках, сразу исчезла надежда Трошыча. Но скульптор все равно пытается толкнуть Кирю, как меня когда-то.
И отобрать пластилин. Хотя чувствует, это – невозможно. Пальцы у Кири – невероятно цепкие, гибкие. Обладающие мертвой хваткой. Мало у кого такие. Честно, я не понимаю, что такого плохого в том, что Киря лепит из пластилина.  По-моему, наоборот, здорово. И главное – можно миллионы раз ошибаться. Переделывать.  Ушло вдохновение – имеешь право «смять» фигуру и начать заново.
С камнем – так не выйдет. Во-первых, постоянно нужно поддерживать контакт между «чувством» и медленным процессом работы. Иногда приходится кнутом приказывать музе «пристать к ноге». Но ведь потом – ждет пряник.
Во-вторых, ошибки. Если я неправильно начну обработку глыбы… Щемит. Нет, не буду об этом.
Киря не понимает, смеется.
- Зачем тебе камень?.. Зачем мучаешь себя?.. Бери пластилин! Будем лепить вместе. Да и… Не слишком ли ты  нагл? Забрал лучшие образы себе. Я почему-то не могу их создать в пластилине…
- Я не мучаюсь. – отвечаю. – Я – творю. – высокопарная фраза. Но как сказать иначе? – Нет, Кирь. Не могу без камня. Трошыч виноват. Приучил. И, подобно тебе, не сумею в пластилине воплотить то, что, создаю, например, в мраморе. Плохо получится. Вернее, совсем не получится.
Нагл.
Киря минуту смотрит на меня. Его взгляд.  Никогда не понять до конца. Он остается загадкой.  Он, и пальцы. Мне бы такие.
Ходит, осматривает статуи…
- Ха! У этого дядьки нос кривой!.. Володька, вот ты и ошибся!.. И доказывать не надо!  Пластилин – лучше!.
- Ну что я могу поделать, Кирюх, если у человека действительно нос кривой? Кстати, он вчера позировал.
- Лепить пойду! – неожиданно говорит Киря.
- Неужели Майю? – а вот сейчас смеюсь я – вдохновение Кири всегда «пришпилено» к какому-то одному персонажу.  Это я приказываю камню работать практически на любого. Нет, конечно, у меня есть предпочтения. Но, по-моему, вечно лепить одни и те же лица – убийственно скучно. Потом – «сминать» пластилин. И снова – их. Правда, со значительными поправками. Или вообще, окончательно «смять». И баста. Ждать нового посещения музы. Именно так создает свои лучшие творения Киря. И все «сминает», «сминает». Нет, не мой метод.
-  Я пошел! – Кирюха хлопает меня по плечу.
Что бы вы не думали, а мне не найти больше нигде в мире более честного критика, чем он.
- До встречи.
Ноги подкашиваются. Приходится облокотиться на гипсовое дешево-подобное плечо Венеры Милосской. Уменьшенной в размере, конечно. Смешно…  Все, вроде лучше.
А, да. Точно. Нужно прикрыть дверь.

***
Не успеваю защелкнуть щеколду, как чувствую - кто-то тянет ручку двери на себя. В таких случаях  не сопротивляюсь. Натурщик пришел.
Чего не ожидал – того не ожидал. Трошыч на пороге стоит. Приехал! До чего же  рад снова его видеть! Но что случилось с учителем? Потухшие, наполненные никчемной, пустой болью, глаза. Смотрят на ладони, испещренные тонкими желобками.
- Володя… - произносит он еле слышно.
Я понимаю. Становится страшно. Бурав. А Трошыч – защитник «исконной каменной манеры».
- Кто вас так? – признаться, меня в первый раз била нервная дрожь.
Скульптор не ответил.
Мои руки лихорадочно хватают шпунт. Осознаю – завтра точно пропущу школу. И послезавтра. И послепослезавтра. И.
Без разницы. Готов. Смо-гу. Без пунктирования. Нереально? Верь, Трошыч.
Полночь. Ночь. Рассвет.
Я все окунаюсь в камень. Голова немного кружится. Ерунда. Еще чуть-чуть. Ну же.
Утро. День. Вечер.
Тошнота. Мастер хмурится. Растворяется в воздухе.
Ночь. Дни. Ночь.
Сколько сейчас времени?
Закат.
Уничтожить следы резца. Безумие для старика. Ученик – вопреки учителю. Иначе – никак.
Утро.
Получилось. Я не боролся, нет. Где видишь, Трошыч, следы борьбы?
Пол плывет под ногами. Венера Милосская, оказывается, умеет смеяться.
Ладони. Здоровы теперь, правда? Так почему не смотришь на них? Да откуда же ты приехал?
Задыхаюсь.
Дудки! Бред – не моя прерогатива. Я – создал учителя.
Мрамор. Ощущаю врожденную в каждую его клетку  прозрачность.
- Великолепно. Работу мы с тобой повезем на международный конкурс.
Трошыч верит в меня.
И оправдаю ожидания!

***
Собираюсь в дорогу. Пакую вещи. Вдруг – звонок. Странно, обычно стучат. И вообще – табличка висит: «Нет дома». И все-таки иду к двери.
Я предчувствовал это. Не ошибся – она. Хотя и не звонила раньше никогда.
Ее портрет, один из самых лучших, был выполнен мною еще давно – не поверите, из того самого, античного паросского.
И почему ей вздумалось просить меня поставить его на открытый воздух?
- Мрамор обретет желтоватый оттенок – я обязан предупредить.
- Не приобретет! Во-ло-дя! – упрямится Варя.
Если честно, быстро устаю от споров с ней. Чаще всего – просто не вижу в них смысла. Поэтому и согласился.
Конечно, камень пожелтел. С того момента я убрал портрет в шкаф. Иногда Варя заходила в мастерскую – посмотреть на него. Даже потерявшее свой первоначальный чистый белый тон, творение манило ее. До сих пор открываю скрипучую дверцу. Ради Вари? Ради себя? Да не знаю, ради кого и чего.
И вот сейчас пришла. И, на удивление, не просит отворить шкаф.
- Я не прошу… - слышу виноватый, но играющий  напористыми нотками, голос.
Так и быть. Беру кусок глины.
- Садись.
Глина – не пластилин. И все же. Не люблю лепку. Не признаю для себя. Но нужно уметь владеть этой техникой.
Готово. Статуэтка. Обожженная. Терракота. Бессовестно пропускающая воду, терракота.
Подаю Варе.
- А глазурь?..- недоуменно смотрит на меня.
- Глазурь мне не по карману – растерянно развожу руками.
- Как? Но на паросский мрамор тебе хватило! Почему не хвата…
- Раз так, – неожиданно перебиваю ее (Сейчас действительно стало не по себе) то зачем она тебе нужна? – статуэтка раскалывается напополам в моей ладони – непривычное, хрупкое ощущение. Ведь с камнем такого не сотворишь…
- Поезд! – вдруг спохватываюсь я. Сую растерявшейся, ничего не понимающей Варе, расколотую статуэтку. Подхватываю чемодан. Мчусь. Кстати,  куда?.. А. На конкурс. Потери памяти. Редко случаются. В принципе – не страдаю подобным.

***
Прибежал вовремя? Успел? Эх, нет. Все прошло почти. А. Места объявляют. И что. У всех, наверное, когда-то были места. Каждый занимал первое-последнее. 
Слышу… Называют. Мое имя. Значит, мраморный Трошыч – победил? Впрочем, не только мраморный.
Дают грамоту. Пожимают руку. Чего-то желают. Стандартно. Привычно. Но… Радостно и светло…
Стоп. Почему они орут? И вон тот дядька – громче всех. Он орет, не могу поверить, на Трошыча! Ну-ка.
- Каким макаром вы смогли запихнуть сюда подростка?! Когда в номинацию входят скульпторы-профессионалы от двадцати трех лет! И к тому же, ваш недоносок выиграл! И, самое главное – первое место по справедливости должно было достаться мне!
А. Узнал. Это Юрик. Всемирно известный мастер. Видел его по телику. И вправду, талантливый малый. Но Трошыч не заслужил такого обращения.
- На – затыкаю возмущающемуся Юрику рот только что врученной грамотой.
Чувствую - накатывает волна тошнотворной, свинячей грязи. И тут еще журналистка нагнала в коридоре. Закудахтала, словно курица над цыпленком.
- Ой, я в нокауте! Вам так мало лет! А вы уже скульптор! Не побоюсь громкого слова! Да-да! Профессионал!  А вы не пробовали оформлять садово-парковые ансамбли на заказ? Нет? Стоит попробовать! И можно, можно взять у вас интервью?!
Что за чушь она несет.
- Далеко не профессионал. Просто хожу в кружок юного скульптора. Извините, мне неког…
- Но как вам удалось, молодой челов…
- Так – отрезаю я и пускаюсь наутек.
Опять волна грязи бежит за мной. Хорошо, не накрывает. Достало хрюканье за спиной! Где же выход? А. Нашел. Уф. Вдыхаю свежий воздух. Теперь – могу спокойно все осмыслить.
Получается, у меня много дел.
Нужно срочно придумать, каким образом забрать свою грамоту обратно у Юрика. 
Нужно склеить статуэтку Варе. Или лучше – слепить новую. И покрыть ее глазурью.
Наконец, нужно найти магазин, где продается пластилин.
Ведь  Трошыча сегодня уволят.
Я знаю.

Начало декабря, 2010 г.