Первое громкое политическое дело на Москве

ПЕРВОЕ ГРОМКОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ ДЕЛО НА МОСКВЕ
Если есть власть, то есть и изменники этой власти. Закон жизни. На всех не угодишь. А уж дальше, кому как повезет. По любому с изменником  история распорядиться может. Бывает и  так, что считают современники человека типом наиподлейшим, а он, лет этак через сто после тех современников, героем, вдруг,  становится. Бывает и наоборот.  За последние десятилетия мы подобных метаморфоз вдоволь насмотрелись. Так наудивлялись, что больше уж, вроде, и удивляться некуда, а все равно удивляемся за милую душу. Не знаю, кто как, а я теперь всегда с опаской отношусь к старинным историческим ярлыкам. Вот, взять хотя бы «первую официальную смертную казнь в истории Москвы».
 - Того же лета (1379 год) месяца августа в 30 день, - писал летописец, - на память святого мученика Филикса, в вторник, до обеда в 4 час дня, убиен бысть Иван Васильев сын тысяцького:  мечем потят  бысть на Кучковом поле у града у Москвы повелением князя великого Дмитрия Ивановича.
За что пострадал Иван Васильевич Вельяминов? За что зарубили его по велению князя московского на поле Кучковом? Откроем любую книгу по истории того времени и тотчас же узнаем, что за измену лишен был головы боярин. Подлец он, одним словом. А если попробовать разобраться в причинах той измены? С чего это вдруг боярин из знатного рода к ворогу переметнулся?  Не просто же он из-за плохого настроения изменил  князю великому? Не по грусти же супротив власти так пошел. В чем тут причина? Да, как всегда, в той же власти.  Из-за неё, из-за родимой - большинство измен творится. В борьбе за власть пострадал и Иван Васильевич.  А сложилась его судьба в результате той борьбы, словно захватывающий политический триллер, в котором были: и предчувствие власти,  и обида на существующую власть, и вербовка иностранным наймитом, и измена с карой.  А с чего все началось?
Всё началось с обиды. Крепко обидел московский князь Дмитрий Иванович Ивана Васильевича Вельяминова. В самую глубину души князь боярину плюнул. Да, и ладно бы боярин был из какого-то рода не особо знатного. Тогда б, куда еще не шло. Но чтоб потомка гордых варягов так оскорбить…
Вот что сказано о роде  Вельяминовых в словаре Брокгауза и Ефрона:
«Вельяминовы – русский дворянский род, ведет свое происхождение от Шимона, сына варяжского князя Африкана, по смерти которого Шимон изгнан был из отечества дядей шведским ярлом Якуном Слепым. В 1027 году Шимон пришел на Русь  к Ярославу великому и принял православие. Участвовал в сражении с половцами на Альте в 1060 году».
Да, славные предки были у Ивана Васильевича. Королевских, практически, кровей. К тому ж, всю жизнь они верой правдой князьям русским служили. И Иван Васильевич непременно  хотел послужить. Он твердо знал, что поприще службы той на Москве будет: прадед  его здесь тысяцким был, и дед был и отец.  Все были, а уж Ивану, казалось бы, сам Бог велел такую традицию продолжить.  Никто на Москве и не сомневался, что станет Иван Васильевич тысяцким в  этом славном граде. Непременно станет. Кому ж еще кроме него? А тысяцкий на Москве в те времена фигура, ой какая важная. Второй человек после князя. Кому не захочется при такой  должности быть? А должность та была всем на загляденье.  Много чего в руках тысяцкого сосредоточено: и командование ополчением городским, и судопроизводство, и мыти сбор, а также повинностей различных  распределение, кроме всего прочего он и договора кое-какие за князя подписать мог.  При такой должности любому человеку уважения немерено. Завидная должность. Многие бы черту душу за неё продали, но не каждому дано этакое счастье. А вот Ивану Васильевичу удача обещала улыбнуться – шире некуда.  Готовился он к той улыбке, примерялся. И отец, поди, на смертном одре говаривал ему не раз:
 - Быть тебе, Ваньша, тысяцким на Москве, а иначе никак нельзя. Не посмеет князь никого другого поставить. Обязан он мне многим, ой как обязан. Наша это должность.
Прав был Василий Васильевич. Если б они с митрополитом Алексеем в 1363 году не проявили  б той змеиной изворотливости пред ханом Мурутом, то не быть бы никогда князьям московским первыми. Всё тогда против москвичей сложилось. Главное – князя на Москве тогда толкового не было. Какой из мальчишки, который всё за юбку мамкину держится, князь? Ох, как смеялся тогда над ними ордынский хан. А потом, насмеявшись вдоволь, бросил он ярлык перед Суздалем и Москвой, словно кость псам голодным. Деритесь, дескать! Пришлось драться, а иначе никак. Иначе загнулась бы Москва, захирела бы. Надо было драться; кровь из носа – надо! А кому войско на битву вести?  Конечно же, не мальцу-несмышленышу и не митрополиту, а боярину Вельяминову. И разбил он тогда под Владимиром суздальские рати. Как же после такого князю не быть благодарным роду Вельяминовых?
   - Благодарен он мне, - шептал уже синеющими губами отец Ивана Васильевича. – Благодарен.
Не зная души княжеской, шептал  так Василий Васильевич, а вот, кабы, знал он эту душу, то поостерегся бы такие слова говорить.  Заглянуть бы ему хоть краешком глаза в душу княжескую, и узрел бы он там не благодарность, а ненависть черную.
Ненавидел своих бояр старших Дмитрий Иванович, и митрополита ненавидел. С ранней юности ненависть эта в душе княжеской закипала. Да и как ей было не закипеть при такой-то жизни? Выражаясь современным языком, жил юный князь исключительно по двойным стандартам. С одной стороны его все возвышали да славили, а с другой стороны – ничего он сам не решал.  Митрополит с боярами тогда все за него решали. Говорили – иди, он шел.  Говорили – сиди, он сидел. Сказали – женись, и опять сделано так, как сказали. Беспрекословно сделано. Посопел немного юнец обиженно и женился. Так всё и было.
Князь же Дмитрий смышленым отроком рос и думал часто. Пореже  б ему думать да покрепче спать, а он от дум своих, то и дело томился, кусая от обиды пуховую подушку. Томился он бессонными ночами, томился,  и озлобился так на всех, что хуже некуда . Только злобы своей до поры до времени показать боялся. Своего часа ждал. Ждал-ждал  и дождался. Крепко он нос боярам утер, отменив должность тысяцкого на Москве, забрав, тем самым, всю власть в свои руки. Больной уж митрополит Алексей хотел пристыдить князя за подобное самовольство, но Дмитрий Иванович так на него зыркнул, что только перекреститься митрополит и смог. Никто теперь не имел права на Москве командовать. Только князь великий один верховодил во всем. В Лету канули те времена, когда горожане могли князя укорить чем-то, а то и из города прогнать за милую душу. А теперь попробуй, прогони его, мигом дружинники любого на копья посадят. Не было еще такого в городе никогда, все когда-то бывает в первый раз…
Новость о том, московский князь отменил звание тысяцкого, была для Ивана Васильевича, подобно ушату ледяной воды на голову в час вечерней полудремы. Он сперва к князю побежал, но тот принять его отказался. Потом помчал боярин по родным и да знакомым. Родные утешали его, смирись, дескать, мы же смирились, а знакомые отворачивались. Представляете? Еще вчера лебезили они перед  будущим тысяцким, уважения всяческие выказывали, а сегодня чуть ли в глаза не плюют! Как тут не обидеться?! И обиделся Вельяминов Иван Васильевич на всех и вся. Вселился, как говорится, черт на боярский двор.
Может быть, и совладал бы Иван Васильевич со своей обидой, может, остепенился бы да должность какую-нибудь у князя вымолил, кабы не  встретился ему купец сурожский – Некомат.  Личность в истории Руси почти легендарная. Этакий Локкарт четырнадцатого века.  На кого он работал до сих пор неизвестно, а по национальности, говорят, грек был. Обласкал  купец обиженного боярина. Вина сладкого чашу полную налил да курчавой головой за компанию покачал.
 - Как он же со мной так?! – стучал кулаком по краю купеческого стола хмельной уже Вельяминов. – За что?
  - Ох, несправедливо поступил с тобой князь, Иван Васильевич, - шепчет сладкоголосо сурожанин, подливая вина в чашу боярскую. – С людьми часто несправедливо поступают. И люди себя по-разному после такого ведут. Есть люди, которые польют слезы да утрутся, а есть и те, для которых справедливость дороже всего. Вот, к примеру, темник ордынский – Мамай, он  тоже от несправедливости пострадал жестоко. Уж, сколько он своей жизнью рисковал, сколько крови пролил за ханов ордынских… Ушат, не меньше, а хан Урус унизил его ниже копыта конского. Другой бы стерпел, а Мамай, вот, не смог. Не из тех он, кто утрет плевок с лица и дальше улыбается. Мамай сильный человек. Не чета некоторым. Собрал он под свои знамена других несправедливо обиженных и пошел на обидчиков своих, да так пошел, что  вся степь в ужасе задрожала.
  - А может и мне так? – с какой-то затаенной надеждой поднял на купца хмельные очи боярин. – Чем я хуже Мамая этого?
  - Ни чем! – отчаянно мотает головой подлый интриган. – Даже лучше! Я таких, как ты сильных да умных, боярин, никогда не встречал. Не каждый век такой человек на свет белый родится.  Ты уж мне поверь, я жизнь повидал.
 - А, что, я могу…, - Василий Иванович хлебнул еще из чаши добрый глоток да подбоченился горделиво. – Он меня еще попомнит. Завтра же пойду народ по Москве скликать. Не позволю в Москве безобразиям без пределу твориться, не дам супротив старины повернуть! Я и завтра ждать не буду. Я сейчас пойду!
  - Ты подожди, подожди, - заволновался купец, чувствуя, что слегка переборщил в задуманном. – Здесь горячиться не надо. Ты лучше к Мамаю поезжай. Объясни ему всё, он тебе поначалу поможет, а уж как развернешься, так там…
На следующее утро на больную голову взялся, было, боярин себя корить за невоздержанность в мыслях да словах, но тут опять Некомат явился с кувшином для поправки здоровья. Не оставил «добрый» купец обиженного боярина. Не бросил. И через несколько дней скакали: хитрый купец с опальным боярином к славному городу Сараю.
Здесь следует заметить, что тот самый Мамай, который на Русь через поле Куликово ходил, никогда не был ханом Золотой Орды, а был он самозванцем и бунтовщиком. Другие тогда ханы в Золотой Орде были.  А Мамай с этими ханами постоянно воевал.
Сам Мамай, был малый отнюдь не промах, выгоду свою за версту чуял, и советники вокруг него собрались  премудрейшие, а потому принят был Василий Иванович в ставке Мамая с распростертыми объятьями. Обогрели его там, приголубили и заговор против Москвы составили. Отдохнул Вельяминов чуть в степях ордынских и поспешил в Тверь, где обиженных на князя московского тоже было, хоть пруд пруди.
  - Вы только ударьте, - молвил тверскому князю Михаилу Александровичу московский боярин Иван Васильевич, - а уж мы изнутри Москвы вас поддержим. На Москве много тех, кто старину уважает и Дмитрия – подлеца лютой ненавистью ненавидит. Потом, опять же, Мамай нас поддержать обещался. Вы пойдете, и он к Москве тут же подтянется.
И неизвестно чем бы дело еще кончилось, не прознай Дмитрий Иванович про заговор тот, не призови он помощь тестя своего князя Суздальского Дмитрия Константиновича и не нанеси упреждающего удара по Твери в августе 1375 года, страшная тогда б для Москвы беда была. Опоздай тогда немного Московский князь, то еще неизвестно кого бы сейчас изменщиком подлым называли.
А Иван Васильевич еще года три свои планы тайные вынашивал да союзников для них искал, но у Дмитрия Ивановича, по всей видимости, уже в те времена неплохая тайная служба была, вот и выследила она боярина на дороге возле города Коломны. Выследила, схватила и доставила под ясные очи Дмитрия Ивановича для строго спроса, а уж тот спросил так, что дальше некуда. Мечом острым по шее жилистой.
Той шеей первое политическое дело на Москве и закончилось.