Весь прииск... Глава 4, 3

                3
— Я готова! — дурашливо приложив руку к залихватски взбитым локонам, отрапортовала ожидающая нас возле калитки тетиного дома Галина.
— Может,  у тебя их в автобусе вытащили? — сокрушалась тетя нашей попутчицы. — Вить оно как! Я как-то на курорт в Карачи собралась, а деньги в носовой платочек завернула и в лифчик засунула. Сплю себе на нижней полке и снится мне, что ласкает меня Ваня, покойный мой муж. И навроде как лифчик расстегнуть пытается. Открываю глаза, а надо мной мужик весь щетиной заросший, на Ванюшу нисколечко не похожий. Засунул лапищу в лифчик и шарит по грудям, к деньгам подбирается...
— Да знаю я, знаю, теть Фрось, эту твою историю. Не надо было дядьке глазки строить, когда на вокзале билет покупала и узелочек с деньгами из лифчика вытаскивала...
— Чё б я ему строила? Ваня ешшо тогда жив был... Вы уж, товарищ следователь, — обратилась тетя Фрося к Лобову, видимо, проинформированная племянницей о том, что приехала не с кем-то, а с людьми солидными, — вы уж там доглядите за ней. Где она там в гостинице деньги оставила? Их уж, поди, и след простыл.
— Ну,  если так, то мы будем вынуждены завести еще одно уголовное дело, — шаловливо подмигнул Лобов студентке-медичке, вонзив тем самым Джону Верное Сердце маленькую ревнивую стрелку в его пламенный мотор. — Придется вам, Галина, побыть в таком случае в роли потерпевшей.
— Да што вы! — как бы отмахиваясь от нечисти, вскинулась тетя Фрося. — Сразу уж и уголовное дело. Найдется, небось.
— Будем надеяться, Ефросинья, как вас по батюшке-то?
— Фоминична буду, а по мужу Клыкова.
—Так вот, Ефросинья Фоминична, вы, наверное, слышали про убийство на прииске, про ограбление бухгалтерии?
— Да кто ж не слышал? Вся деревня ульем гудит. И все про разнесчастного Фрола Жомова. Неизвестно, где теперь его кости преют. Деньги-то прах с ними, а человека не вернуть. Он ведь из Еловки был родом-то. Помню, как они с моим Ваней с фронта вернулись, все медалями обвешанные. А у Жомова и ордена были. Да. Сын все в город свез, промотал отцовы награды, оставил ему одни орденские планки, а сам срок схлопотал. Дочь где-то в Кемерове замуж вышла, за шахтера — и ни слуху ни духу, развелась, поди. А сын в Новосибирске за кражу сел. По домам специализировался. Домушник. Ну а жена, Маня, умерла ешшо тогда, когда адвокатами да судами с этим непутевым сыном себе сердце надорвала...
— Ну а сам-то Жомов честным был? — прервал поток воспоминаний Лобов.
— Да и он приворовывал, царство ему... По мелочи, конечно. Это все делают. Там зерна мешок на току за понюх табаку. А там — ешшо какую мелочь из колхозного хозяйства. Шоферил до последнего. А какой шофер не подколымит? Я-то всю жись с ребятишками в школе десятичные дроби проходила да на огороде пласталась — не больно сопрешь... Но теперь — а-о! Акционерное обчество...
— Значит, шофером был Жомов?
          -- Да еще каким! Чуб с кучерявиной. Девки гужем. А последнее время — сутки на прииске дежурил, сутки — дома. А все равно бедствовал бобылем-то. Да сыну в тюрьму посылки слать надо. Приболел он у него. Туберкулез подхватил. Так у бывшего завгаражом Федора Степановича  Гнедых на грузовике подрабатывал. Батрачил за то, что тот его кормил. Грузовик-то колхозный, с чего вдруг Федора Гнедых стал? Говорят, по паю отошел. Так вот — кому пай, а кому снова спину ломай...
Мы с Лобовым многозначительно переглянулись. И не столько оттого,  что тетя Фрося то и дело заканчивала фразы рифмованными прибаутками, сколько озабоченные новыми подробностями из жизни бывшего завгара Гнедых, его подчиненного и ставшего орудием преступления грузовика.
— Спасибо вам, Ефросинья Фоминична, — пригласил Лобов Галину вернуться в «Жигуленка», словно это была карета для принцессы отправляющейся на бал. — Вы нам очень помогли .
— Я там вам кой чё собрала. Яичек всмятку, сала, лучку, семечек, — продолжала трындычать тетя.
— Кстати, вы не подскажете, кто живет в-о-о-н в том крайнем доме у самой дороги? — хмуро морща лоб о чем-то своем, спросил Лобов.
— Да там бабка Евдокия обитает, — ответила Галина вместо тетки. — Я вас с ней вмиг обзнакомлю. Мировая бабка.  Травница. Знахарка. Экстрасенсша местная.
Галина чмокнула тетю на прощанье, и мы отдали швартовы, заставив пугливо шарахнуться в сторону белую козу.
Почти все население Еловки, не занятое на сенокосе, провожало нас взглядами. Так что, когда объехав разлегшегося посреди главной улицы пятнистого борова, мы подрулили к избушке бабки Евдокии, она уже ждала, сидя на скамеечке.
Выглядела бабка весьма экзотично. Голову ее украшала тинейджерская кепочка с козырьком и надписью «ADIDAS». Из-под архаично-длинного сарафана в веселенький цветочек выглядывали, отнюдь не блистающие педикюром ступни в ярко синих, почти совсем новых шлепках с надписью «PUMA» и крошечными изображениями вышеназванного зверя из племени кошачьих в прыжке. Рядом с бабкой, поверх яркообложечной книги с надписью «ЧЕРНАЯ И БЕЛАЯ МАГИЯ» и изображением черепа, каббалистических знаков и зодиакального круга с символами гороскопов, возле пучочков засушенных трав, сверточков с надписями и пузырьками лежал громадный рыжий котяра, свесивший с лавочки лапу и прищуривший один глаз.
-- Лечим понемногу от присухи, любовной тоски, грыжи, всяких других недугов, — пояснила бабка предназначение рекламируемого товара. — Есть травка, штоп муж не
гулял, — взяла она в руку пучочек с засохшими желтыми цветочками. — Есть от импотенции...
Несмотря на то, что бабка послужила прототипом Петрову-Сибирцеву, говорила она почти без диалектных причуд. При запредельном возрасте голос ее звучал даже по-девчоночьи, а глазенки светили из-под кепки, как у Аленки на обложке ностальгически-памятной шоколадки.
— Надо же! — выслушав громогласные вопросы Лобова, которые он прокричал склонившись к самому ее уху, прозвенела голосовыми бубенчиками бабка Евдокия. — Как раз накануне явился мне Фролушка во сне. В кровище весь. «Заговори, бабушка»,— просит. Да где ж заговорить, когда така дырища! И кровища хлещет. Сон-то вещий был.
 — Бабушка!!! — кричал Лобов Евдокии, видимо, не надеясь, что глухая старуха  услышит.
— Аюшки, — встрепенулась древняя старуха.
— Вы как по ночам-то спите?
— Плохо, касатик, ой плохо. Уж и пустырник завариваю, и корни аверьянки — все без толку. Вот бы хоть Галя, што ли, привезла каких таблеток спокоительных из городу, а то вить нет спокою. Всяка чертовщина в голову лезет. Да ведь и не без нечистой на свете... Блазнится. Летает што-то над Еловкой... Говорят, эн-лэ-о.
Словно подтверждая слова ясновидицы, грохоча, из-за горы, чуть-чуть не смахивая лопастями кровли, выскочил разрисованный драконьими пятнами военный вертолет. Он пересек наискосок небеса над нашими головами и на бреющем потянулся вдоль Елового Гребня.
— Ну а в ту ночь, когда Фрола Жомова убили на прииске, тоже не спали? — проводив взглядом металлическую стрекозу, продолжал вкрик гнуть свое Лобов.
— Ой, да как уснуть? Говорю — нет спокою. А ты чё орешь-то. Глухой, што ль? Так я тебе травки от глухоты дам. Пять тышш пучок...
— Ничего не слышали такого в ту ночь? — убавил звук Лобов.
— Да так особь ничево. Только по темноте уже, мотор машины прогормычал.
— Какая машина? Грузовая? — оживился Лобов.
— Я ее издаля заслышала. Тишина была. Еловка уж угомонилась. Ну вышла я на крылечко: кто это за полночь  едет-то? Может, травки кому, или от немочи пошептать? Обычно, если ко мне, то к самой калитке подъезжают. Фарами светят, сигналят. А эта, издаля светила, а к деревне подъезжамши, фары погасила. Так без огней мимо моей избы и прокралась.
— Легковая или грузовая была? — проявлял нетерпение необыкновенно выдержанный Лобов.
— Легковая, касатик. Што я слепая, што ль, — шевельнулась пума на моднячих бабкиных шлепках.— Длинненькая такая. Как у сына фермера Гнедых. Иномарка. Так вот, подъезжала с выключенными огнями, а когда отъезжала, включила огни. Красненькие такие,  до-о-лго вдали маячили...
В это время с дороги свернула темно-фиолетовая «Тойота» и из поравнявшейся с нами машины выглянул лысый мордоворот:
— Здесь живет бабка Евдокия?
— Здесь, касатик, а што у тебя?
— Мне бы травы какой, бабусь. Да биополе подправить...
Оставляя бабку наедине с клиентом и выезжая на трассу, мы разминулись с небесно-голубой «Ауди», сворачивающей тоже к  избушке знахарки. За рулем иномарки сидел блондин в солнцезащитных очках, рядом дымила сигареткой загорелая, словно только что вернувшаяся с Канарских островов, девушка; ни он, ни она не походили на неизлечимых больных.