Бабочки моментов бытия

БАБОЧКИ  МОМЕНТОВ  БЫТИЯ
    1
ДНЕВНИК
Ходили в парк, чудесно было: брели по кленовой аллее, и золотистая листва шуршала так уютно, так легко.
Сидели в миленьком кафе, ели мороженое из розоватых креманок, выдумывали святочные истории, смеялись.
…всё и всегда будет хорошо: записи дневника дышат радостью.
Сказала, что летом хотела бы к морю.
Были в зоопарке, любовались слонами — огромными, как детские мечты.
Так понравились пеликаны!
…и вот — что-то не так, тончайший баланс нарушен, будто незримый часовой механизм даёт сбои. Что же не так? Что? Что?
…и — разряд красного крика:
Я один. Я один. Я брожу по квартире, и не знаю, куда мне деться, чем занять себя. Пусто. Пусто. Долбит мозг пустота.
Я один. Один. Что делать?
Санитары, выносившие труп самоубийцы, не знали, что в столе кричит, истекает болью и страхом никому не нужный дневник.

    2
 Приехала  в  гости  передать  приветы  от  провинциальных  родственников  и  знакомых. Принесла  с  собой  торт. Хозяин  открыл  бутылку  вина. Приехавшая  весела, молода, доброжелательна – много  говорила, шутила, пили  вино, и  хозяин, закосневший  в  одиночестве, робкий, отмякал  душой, и  вдруг – она  притянула  его  к  себе, поцеловала…
  Прошло  13  лет. Они  вполне  счастливо  женаты, и  он, до  неё  не  знавший  женщин, вспоминает  порой  тот  дальний  искристый  вечер, и  думает, улыбаясь – бывает  такое…

    3
С  юности  знал, что  у  него  больное  сердце.
Привык.
Иногда  воображал  его  яблоком  на  осенней  ветке.
Чуть  что  может  упасть.
Если  думать  постоянно – сойдёшь  с  ума.
Страшно  ли  умирать сумасшедшему?

    4
Огонь  раздваивает  сознанье.
Некто, убеждённый, что  он  Будда – и  проповедь  его  будет  полыхать  огнём.
 Другой – Наполеоном  отдающий  приказы  невидимым  войскам.
Ущелье, скрытое  туманом…
Пижамы, байковые  халаты, таблетки, уколы.
Каждый  живёт  на  своей  звезде.

   

   5
Тупые  молотки  похмелья.
Между  наковальней  прошлого  и  молотом  будущего.
Какое  изделье  ты  сам  себе  напоминаешь, когда  похмелье  гудит, отстраняя  реальность?

    6
На  даче  ловили  майских  жуков. Среди  зарослей  акаций,
сирени, черёмухи  стояли, вслушиваясь, выжидая. Выбросив  руку, хватали  на  лету, ощущая  скребущую  тяжесть  в  ладони. Подержав  в  спичечном  коробке, отпускали.
 Ещё  были  капустницы – их  танец  над  мальвой; лимонницы, иногда  махаоны.
 Вместо  энтомологической  коллекции.

   7
В  одном  из  уютных  московских  дворов, праздно  блуждая  по  проулкам, обнаружил  фонтан. Струя  взлетала  невысоко, хрустально  переламываясь  у  вершины. Дно  бассейна  синело.   Забавные, белые, гипсовые  медвежат  руководили  струёй.
 Несколько  капель  попало  мне  на  лицо. Наверное, они  вспыхнули  красно  и  золотисто  в  лучах  осеннего  солнца.

   

 8
В  белой  будке, втиснув  в  глаз  лупу, сидел  часовщик. Медовый  свет  тёк  по  его  лысине  и остаткам  белых  волос. Раскрытые  часы  напоминали  сильно  уменьшенный  ночной  город.
 Метель  протянула  нити  свои – и  реальный  город  стал  серебряной  сканью. Мимо  будки  часовщика, прогуляв  школу  и  прошлявшись  целый  день – был  в  парке, в  булочной  купил  рогаликов, бродил  по  улицам – мимо  будки  шёл  он, миновал  магазин – домой, домой, куда  не  хочется…
 Он  сидит  на  лестнице  дома   и  глядит, как  бежит  она, неподвижная, вниз. Снимает  очки  и  сильно  бьёт  о  ребро  ступени. Мир  расплывается  мягко…

    9
-Кстати, мы  проезжаем  мою  дачу. Может  быть, заедем?
 В  14  лет  девочка  выглядит  на  18. Пышная  грудь  красиво  круглится  под  школьным  платьем.
-Нет? – переспросил.
Она  покачала головой.
-У  меня  есть  варенье  и  шоколад. А  там  ещё  красивые  цветы. Нет? Ну нет, так  нет.
Любовник  матери  подвозил  её  от  бабушки  домой.
-Как  он  вёл  себя? – спросила  мать.
-Нормально, - ответила  дочка  и  прошла  в  свою  комнату.
   
   10
Подземный  переход, несколько  суженный  стеклянным  рядом  палаток. Вечернее  время.
Лохматые  бездомные  псы, знакомые  торговцам, шествуют  важно, останавливаются  возле  пирожков, получают  еду.
 Продавцы  упаковывают  нераспроданный  товар.
В  ларьках – сигареты, одежда, бессчётные, блестящие  безделушки. Белые  ребристые  щиты  опускаются, скрывая  грошовое  богатство.
 Продавцы  курят, судачат  о  делах, обсуждают  мелочи  дневной  жизни. Всё  ярко, таинственно.
И  кажется, с  приходом  ночи  вспыхнет  какой-то  летучей  пёстрой  лентой  жизнь  новая, неизвестная, манящая…

    11
Озеро  в  лесу  с  необычной, серебряной, мерцающей  водой.
Свернув  с  шоссе, проходишь  замшелой  колеёй  мимо  прямых, высоких, розоватых  сосен, мимо  лип, дубов, и  вот – озеро.
Деревья  уважительно  расступаются  тут. Плоские  камни  окружают  воду. Видно  сквозь  неподвижное  стекло  дно  в  загадочных  письменах  ракушек, улиток, мелких  камней.

    12
Евангелический  храм  в  Москве. Неожиданный  поворот  из  горбатого  переулка, и  храм – высокий, серьёзный, кремового  цвета, как-то  контрастирующий  с  московским  двором.
Круглые  на  башне  часы  и  белая  лапчатая  роза  круглого  окна. Массивные  двери. Линии  ровные, классические, жёлтые  пласты  стен, мощная  хребтина  храмового  тела.
 Внутрь  не  зашёл. Устрашился  чего-то.
   
  13
Стадион, как  огромный  котёл, кипящий  шумом.
Мощно, ослепительно-ярко  сверкают  прожекторы, и  тёмный, осенний, вечерний  воздух  роится  мириадами  крохотных  золотых  брызг. Гул. Свист. Из  репродуктора  объявляют  счёт.
 Дома  за  стадионом  сливаются  в   единую  массу огней, на  фоне  которой  кое-где  чернеют  голые  рослые  тополя.

    14
Пианино – чёрное, важное, почтенного  возраста. Украшенное  резными  столбиками, узорами; видны  небольшие  отверстия  от  канделябров, в  которых  когда-то  мерцали  свечи. Проделало  путь  от  старой  квартиры – коммунальной – сюда, в  отдельную.
 В  детстве  учили  играть. Был  бездарен. Пальцы  слепо  тыкались  в  клавиши.
 Нравились  ноты – рассматривал  их  как  надписи  на  неизвестном  языке.
 Пианино – как  памятник  детству…

   
 15
Серая  пыль  привычна  в  квартире. Откуда  она  берётся? Можно  посмотреть  в  словаре, но  неохота.
 Пыль  исследует  поверхности  и  плоскости, окружающие  нас. В  ней  можно  писать, как  на  бумаге. Я  протираю  чёрное  пианино, на  котором  когда-то, очень  давно  меня  учили  играть…
 На  низком  журнальном  столике  лежит  пёстрый  журнал. Поднимаю  его – обнажается  коричневый  тусклый  квадрат.
…быть  может, древние  империи  не  погибли, но  просто  исчезли  в  слоях  густой, всё  прибывающей  пыли?



КЛИНОПИСЬ  ЖИЗНИ
   1
 За  мостом  начинался  лесопарк. Железная  дорога, уходя  в  перспективу, уютно  ныряла  под  мост, чтобы  мчать  дальше, оживая  иногда  электричками. И  вот – лесопарк: стеной  встающая  зелень, где  сквозят  клинописью  берёзы, а  дубы  глядят  насуплено, как  всегда, и  розоватые  островки  сосен  кажутся  воплощением  детской  мечты.
 Когда-то  здесь  было  много  белок, они  не  боялись  людей,  шли  на  руку, робко  ступая  крохотными  цепкими  лапками – чтобы  взяв  ядрышко  ореха, тотчас  взлететь  вверх  и  исчезнуть  в  густотах  зелени. Теперь  белки  встречаются  редко, и  каждая  встреча  такая – крохотное  счастье.
 В  центре  лесопарка  располагаются  пруды – зеленоватые, удлинённые, с  цементными  бортами; в  них  запрещено  купаться, но  летом, в  июльскую  жару, кто  обращает  внимание  на  такие  запреты?
 Я  смотрю  в  полупрозрачную  воду, и  у  берега  вижу  семейство  улиток, неподвижных – будто  спящих.
 Скоро  осень.
Однажды  я  взял  в  лесопарк  своего  пуделя. Домашний, забавно-капризный  он  прыгал, требуя, чтобы  его  несли  на  руках, и  потом, побегав  немного  по  травке, лежал, высунув  язык…
 В  стекле  пруда  отражаются  белые, башнеподобные  облака, и  то, что  скоро  осень  не  отменяет  тихой радости, льющейся  в  сосуд  души…

   
 2
В  Петербурге  зимой. В  детстве  был  летом, но  жара  не  очень  подходит  бывшей  имперской  столице. Теперь – блестящие  плиты  Невского, чёрная  Екатерина, замедленно  летящие  снежинки, старый, раздолбанный, экскурсионный  Икарус. Город  разнообразно  плывёт  за  стёклами; бульвары  его, церкви…Храм  на  крови  черезмерно  пёстрый, громоздкий, витой. Сошёл  у  дома  Мурузи – мавританские  гроздья  плодов, высоченные окна, лепнина. Жёлтый, крепкий, квадратный  храм  напротив. Отсюда  просто  выйти  к  реке, зачехлённой  льдом, и  вот  он – город: весь, штрихами, шпилями, чернотой  и  светом – на  нитях  спущенный  с  неба.

   3
Странный  дом  в  одном  из  московских  дворов – дом  как  соты: нагромождение  пристроек; внутри – книжный  магазин. Интеллектуальная  начинка; ассортимент  богат.
 Нет – лучше просто  движение  по  переулкам, меж  берегами  домов; особняки  и  палисады, тусклые  стёкла. Или  выйти  к  огромному  дому, в  коммуналке  которого  жил  первые  десять  лет. Дом – как  система, или  даже  отдельная  страна. На  пятом  этаже  жила  старая  болгарка, ловко  гадавшая  на  картах. А  часовщик  дядя   Костя? В  ящиках  его  комода  я  любил  шуровать, перебирать  старые, блёсткие  механизмы.
 Пол  щеляст. Соседка  Машка – тихая  алкоголичка – суёт  мне  конфетку. За  окном – небольшая  детская  площадка  с  качелями.
 Закрывая  глаза, я  вижу  отца – в  старой  польской  кожаной  куртке, с  потёртым  портфелем – вернувшегося  домой.

   4
 Во  дворе  две котельных. Одна  крупнее. Обе  белы.
 В  трико  с  пузырящимися  коленями, в  тельнике, плешивый, бородатый, весёлый  мастер  на  одной  из  них  изображает  берёзовую  рощу. Сквозная  белизна  радостного  банала. Звенящая  зелёно-золотистая  трава. Ручей, текущий  ниоткуда.
 На  второй  котельной  сначала  появилась  полоса  горизонта, потом – низкие  ёлочки, и  далее  сосны. Колорит  был  несколько  сумрачен. Художника  отвлекали  соседи, он  охотно  курил, травил    и  слушал  байки. Значит  закат, подумал  я, глядя  на  стену. Нет! Через  два  дня  она  расцвела  золотыми  и  розовыми  тонами, представив  рассвет.
 На  другой  стене  котельной появились  три  сосны. Теперь, когда  я  иду  домой, они  приветствуют  меня  розоватыми  острыми  ветвями.

   5
 Под  вишнёвыми  деревьями  стоит  бильярд. Зелёное  сукно  пахнет  пылью  и  временем. Сильно  пожелтевшие  костяные  шары  смачно  стукают  друг  о  друга  и  выписывают  замысловатые  траектории. Вместо  сеток  луз – дырки.
 Когда-то, чтоб  расширить  веранду  дачи, под  фундамент  я  копал  глубокую  длинную  яму. Накидав  в  неё  всякой  положенной  дряни – бутылки, банки – дядя  заливал  цемент.
 Когда-то  здесь  было  многолюдно, шумно, весело.
 Сложнее  всего  понять, где  люди, которых  знал  и  любил, и  где  время, которое  ушло…
 Грядки  остались  такими  же.

   6
 Коридор  коммуналки  шумен, и  явно  преувеличен. Два  старика  алкогольного  вида, оба  в  майках  и  трико, один  с  цыплячьей  грудью, другой  сизомордый – скандалят  и  матерятся. Толстая  тётка  армянской  внешности  варит  густой  суп. Всюду  сушится  бельё.
  Он  идёт  и  идёт, и  есть  нечто  невозможно  знакомое  во  всех  переходах, коридорах, ступенях. Вот  он  уже  во  дворе – огромном, квадратном – монументальные  стены  взлетают  вверх; массивные  арки  пугают  тенями.
 Всё  так  знакомо! Господи, где  же  это?
 Вдруг – один  из  дворов  закрыт, внутри – больница, белохалатные  больные  на  прогулке, неподалёку – летнее  кафе, перед  которым  клумбы с  огромными,  красными,  точно  воспалёнными  тюльпанами.
 Где  я? Какой  теперь  год?
 Смотрит  газету  на  уличном  щите – 1975! А  был? 2010.
 Значит  дом, из  которого  я  вышел – тот  самый? Где  я  жил  когда-то? И  где-то  в  нём  сейчас  маленький  я, которого  давно  нет, и  отец, который  умер  давным-давно, и  мама, которая, слава  Богу, жива…
 Купив  торт, он  идёт  по  бессчётным  переулкам, изогнутым  коридором, минует  арки…и  просыпается.
Просыпается  в  холодном  поту, зная, что  никогда  не  сможет  истолковать  символику  сна.

    7
Шутка  сцепилась  с  шуткой, и  два  третьеклассника  подружились. Один  перешёл  из  другой  школы, другой  учился  здесь  с  первого  класса.
 Дружба  продлилась  до конца  школы, хотя  у  одного  был  сильнейший  криз  пубертатного  возраста  с  последующим  индивидуальным  посещением, а  другой  стал  отличником  и  комсомольским  вожаком.
  После  школы  тот – с  неустойчивой  психикой  устроился  на  работу  в  библиотеку  ВУЗа, у него появилась  компания, стал  выпивать.
 Второй, поступивший  на  истфак  МГУ  попал  в  армию; немного  переписывались, потом  отношения  сошли  на  нет.
 Обычная  история.
 Похоже  на  жизнь.

    8
 Овальный  сад  перед  входом  в  поминальный  зал  морга. Смуглая  бронзовость  листвы.
 Три  ступени  вниз, и  чёрный,  матовый, траурный  блеск  стен  заставляет  вспомнить  о…
-Будто  спит! – тихо  говорит  входящая  пожилая  дама  с  гвоздиками  в  руках.
-Да  нет, уже  не  спит, - отвечает  сын, стоящий  возле  гроба.
  В  саду  осень  ветром  снимает  золотые, бордовые, красные  листья.

    9
 Супов  стоял  и  пялился  в  окно, стараясь  рассмотреть  получше  движение  возле  гаражей. Сумма  веток, сочетаясь  в  густую  сеть, мешала  понять – то  ли  бомжи  подбирают  место  для  пьянки, то  ли…
 Впрочем, Супов  уже  отошёл. На  кухне, отрезав  три  ломтя  паляницы, он  включил  плиту, и  секунду  полюбовавшись  прозрачно-голубой  коронкой  пламени, закрыл  её  большой, не  очень  чистой, чугунной  сковородкой. Щедро  налив  масла, стал  жарить  хлеб, не  забыв  про  чайник. Коричневый  кофе  в  чашке  с  малиновым  ободком.
 Не  то, не  то! Ну  что  это  за  начало  для  рассказа? Или  ты  не  собирался  писать  рассказ?  Или  ты просто  представил, что…
 Супов  с  детства  возненавидел  суп – даже  прекрасные, с  насыщенным  вкусом  мамины  щи, даже  борщи  её, где  ложка  в  буквальном  смысле  стояла, а  сметана  едва   размешивалась  от  густоты. Возненавидел, ибо  кличка – хлёсткая, как  удар  и  очевидная: Суп – сопровождала  его  с  детского  сада. И  что  тут  будешь  делать? Драться? Он  дрался, конечно – иногда  одерживая  победу, иногда  возвращаясь  с  расквашенной  губой  и  подбитым  глазом. Фамилия  не  становилась  лучше, а  суп  вкусней.
 Теперь, этот  выросший  Супов  ест  на  своей  кухне  поджаренный  хлеб  и  пьёт  кофе, так  и  не  разобравшись, что  же  произошло  во  дворе. Он  и  вообще-то  редко  доводил начатое  до  конца, а  в  жизни  был  вяловат, страдал  эскапизмом. С  годами  он  научился  воспринимать  мечты, как  реальность, а  реальность, как  досадную  помеху, вовсе  не  нуждаясь  при  том  в  психиатре.
 Когда-то  давно. Будучи  подростком, он  мечтал  имел  коллекцию  монет. Великолепную  коллекцию. И  не  было  ничего  лучше  воскресных  походов  в  клуб  нумизматов  с  отцом, где  ровный  гул  голосов  плавал  над  столами, а  серебряные кругляши  жадно  глядели  в  тебя…
Коллекция  его  была  весьма  жалкой, да  и  быть  другой  не  могла, ибо  достойное  собрание  требовало  изрядных  денег. Потом, уже  юношей, он  увлёкся  атлетической  гимнастикой, и  так  полюбил  грохот  полуподпольной  качалки, где  штанги  с  самодельными  грифами  обещали  мощный  мышечный  прирост. Но…
 А  такое  начало  рассказа  лучше? И  что  такое  вообще  рассказ? Плаванье  ли  свободное  между  берегами  смыслов, или  сгусток  энергии, выброшенный  на  бумагу? Но – если  повторять, описывать, дублировать  жизнь – возникает  вопрос – зачем
( «зачем» – вообще весьма  коварный  вопрос). И  кто  решится  утверждать, что  создаёт  новую  действительность? Кто?
 Итак, Супов. Под  сорок  лет, одинок, бородат. Довольно  крепок  телом, и  с  вечно  саднящим  желанием  решить  теодицею. Кому  он  интересен  со  своим  поджаренным  хлебом, несостоявшейся  нумизматикой, атлетикой  и  проч.? Кто  вообще  интересен  кому  в  поле  людей, не желающих  чувствовать  себя  единым  организмом?
…рассказ  должен  быть  не  написан, а  вбит  веховыми  столбиками  фраз  в  белую  землю  бумаги…

   
ПЕРЕЖИТОЕ
 1
Небо  сгустилось  фиолетовыми  тучами – туши  туч  сложили  крепость, любезную  ребёнку, и  над  дачным  домом  зашумел, загремел  ливень; ветки  яблонь  стучали  в  окно, было  таинственно, слегка  страшно, и  хорошо, хорошо…

    2
Переулок  плавно  стекал  вниз – и  также  не  спеша, плавно  поднимался  к  другому; в  середине  его – мощное, красное  здание  театра, а  напротив  проход  между  домами, и, нырнув  туда, огибая  сетку  спортивной  площадки  выходили  к  школе – жёлтой, невысокой. Шуршал  целлофан, и  стрелы  гладиолусов  покачивались  слегка; форма  казалась  жёсткой, а  лестницы  гулкими…Неужели  и  я  когда-то  вырасту? Думал  ребёнок.

   
3
Велосипед – строгий, поджарый, только  подаренный  тебе; велосипед – новый  друг, верный: не  подведёт; сел  на  него, и – вдоль – вдоль  стены  старого  жёлтого  дома, наполненного  коммуналками, вперёд, вперёд – как  славно  ветер  свищет  в  ушах – но  как  же  тормозить? И  вот  она – проезжая  часть, машины  летят, всем  телом  завалился  на  асфальт, ободрал  ладони, колени…

   
  4
Юноша  возле  гроба  отца. Тишина  поминального  зала. Небольшая  лестница  выводит  во  двор, крытый  осенней  листвою – двор  уютный, тихий, красивый - такого  бы  не  должно  быть  у  морга…

    5
Вороны  рвут  бумагу  воздуха. Читай  стихи  на  балконе – воронам. Читай! И  читает – взахлёб, жестикулируя, слегка  пьяный – и  замолкают  они, внимая…

   6
Капли  бытия  падают  в  мозг; жемчужные  капли. Важное  и  пустое  смешиваются  единой  массой  жизни, слагаются  в  пережитое, и  течёт  оно, плавится, подвластное  течению  времени; ты  стареешь – стареет  ли  то, что  было? Умершие  остались  в  том  возрасте, в  котором  умерли, обманув  время; и  вновь  ты  беседуешь  с  отцом, гуляя  по  Москве, или  Калуге, вновь  входишь  в  грибной  лес  с  дядей, вновь  тётушка  угощает  тебя  пирогами.
 Леска  яви  вздрагивает, вытаскивая  рыбку  воспоминаний.
Время  не  обмануть

    7
Запорожец  заглох. – Всё, - сказал  дядя, поковырявшись  в  моторе. – До  дачи  не  доедем. Идите  к  старикам.
Двухэтажный  дом  в  переулке  напротив  старинной  церкви – в  том, советском  детстве  боялся  церквей. Двинули  с  братом. Сумерки  вокруг  развешивали  сероватые  полотнища. Уютный, травой  заросший  двор  около  дома; чёрная  старая скамейка, рыжий  кот  на  ней. Крашеная  красным  лестница  скрипит. Старики  рады – заваривают  крепкий  чай, достают варенье…

     8
Ритуал – пить  по  субботам  водку.
Ждёт  по  часам, считая  минуты – раньше  пяти  ни-ни. Плохо, наверное. Неумение  принимать  явь  такой, какая  есть.
Пора. Сладко  поплывёт  сознание. Радужность  будто  бы  осуществившихся  мечтаний  отменит  привычно-нудную  реальность…
Страшно ли  быть  бытовым  пьяницей?
Не  страшнее, чем  жить…

    


   




   9
Золотая  тайна  проулка – хочется  назвать  его  церковным: ибо  красная  церковь  высока, двухъярусна, лестницы, ведущие  в  неё  огромны – мы  в  Византии  возможно? Нет, всего  лишь  русский  провинциальный  городок…Зимой  в  этом  проулке  позёмка  пишет  каббалистические  знаки – поди, разгадай. Дома  около  церкви  двухэтажные, с  небольшими  дворами, где  лопухи, и  мятлик, и  крапива, а  быт  стар – как  большинство  людей, живущих  в  домах…Быт – с  кроватями, шишечки  которых  тускло  блестят, со  стёгаными  лоскутными  одеялами, фикусами  и  геранью…
 Не  в  этом  же  тайна  проулка! Нет! А  в  чём? Чем  он  так  манит, что  ходишь  и  ходишь  у  церкви, жадно  заглядывая  в  окна домов…

   10
Косо  и  прямо, нежно, легко  падал  снег – падал  и  падал, наполняя  город  тайным  свечением  чуда; и  человек  шёл  по  переулку, где  старые  дома  лили  жидкий  янтарь  света, а  иные  окна  были  темны… Не  было  у  человека  цели – он  гулял, и  опаловые  шары  фонарей  ответствовали  снегу – ёлочному, новогоднему. Тёмный  собор  возник, мощно  громоздясь  на  фоне  неба; человек  перешёл  дорогу, свернул  к  собору – но  тут  обогнал  его  некто, и  человек  замер, удивлённый – отец? Но  ведь  ты  умер… - Но  как  же, ты  ведь  говоришь  со  мной? – А  твоя  смерть, твои  похороны, врезанные  в  сознанье  каждой  деталью… -Считай  это  ирреальностью. – Я, знаешь  отец, никогда  не  понимал, что  такое  реальность, где  она, и  вот, несмотря  на  твою  смерть, я  иду  рядом  с  тобою, и  мы  говорим, говорим, хотя  я  точно  помню, что  ты  умер, и  человек  у  собора  всего  лишь  похож  на  тебя…
 Снег  штриховал  собор, убелял  дворы, ореолы  мерцали  вокруг  фонарей, и  чудо  жизни  представлялось  бесконечным, а  смерть – невозможной…

   11
Пережитое – уголь  будущего. Ракета  на  угле  не  взлетит. Что  нужно  для  взлёта?
Тем  не  менее, может  и  этот  уголь  чем-то  поможет?

   12
Шесть  ноль  девять. Чёткость  и  зыбкость  времени. Чёткость – видишь  цифры  на  экране  часов. Зыбкость – сейчас  они  изменятся. Где  оно  время? Руку  протяни – и  вот:  детство.
Тяжёлая  арба  понедельника  еле  едет; скрипят  ржавые  оси  вторника; потом  глядишь – и  нет  недели…Перебираешь  имена  лет, не  зная: были  они: не  были? Вечное  равнодушное  течение, в  котором  тонут  империи, люди, эпохи…


ЯНТАРНЫЕ  КРОХИ
   1
Садился  в  угол  между  креслом  и  шкафом. Пальцем  водил  по  закруглённой  филёнке. В  школу  отказывался  ходить – зачем? Ночью  лежал  без  сна, и, глядя  в потолок, представлял  провалы  с  какой-то  чёрной  солью, звёзды, раскрошенные  в  мелкий  порошок.
 -Сильнейший  нервный  срыв, - сказал  психиатр, после  того, как  он  отказался  отвечать  на  его  вопросы.(Он – это  я, что, естественно, неважно).  – Разумеется, - продолжал  чёрный  как  грач  с  подвижными  глазами  доктор, - я  подберу  лекарства, но  важнее  найти  доктора, с  которым  сложится  психологический  контакт.
   И  вот – подмосковная  станция  в  чехлах  снегов. Чехлы  эти  кипенные с  изумрудными  высверками, и  пушистые  звёзды  разнообразных  огней  никакие  мистические  зубы  не  стремятся  превратить  в  пищу  для драконьего  желудка. Снег  скрипит.
   В  одной  из  хрущоб, в  стандартной  узкой  и  утлой  квартирке  тесно  от  книг. – Ну? – доброжелательное «Ну»  старого  доктора  с  глазами  навыкате  и  клочьями  белых  волос  вкруг  могучего  черепа.
  Сначала  они  говорят  с  мамой, а  меня  жена  доктора  поит  чаем. И  варенье  отливает  янтарём. Но  я  ещё  не  знаю  об  янтарных  шатрах, садами  висящих  где-то  над нами – там, выше  чёрного, отполированного  неба, которого  не  видно  за  окном.
   И  вот  мы  сидим  в  комнатке  доктора, где  плавно, ленивыми  рыбами  плавает  дым  от  ядовитого  беломора.
    Плафон  лампы  напоминает  красный  платок, застывший  пару  мгновений  назад. Стеллажи  и  полки  представляют  собой  сложное  архитектурное  сооружение, которое  вызывает   радостное  узнаванье (у  меня  дома  также!).
   -Ну, - и  слово  приветливо, кругло  падает, присоединяясь  шариком  к  рыбам  из  дыма. – Что  же  ты  любишь  из  книг?
   И  здесь  из  меня  полезло, заструилось,  цепляясь  и  путаясь, отливая    золотом,   мерцая  болотной  водой, переливаясь  вспышками  как…как…как  я  люблю  литературу, как  я  вливаюсь  в  неё, соединяюсь  с  нею, как…как…
   Не  знаю, жив  ли  сейчас  добрый, милый, патриархальный  доктор.

   2
    Жильные  стволы  гробов. Чтобы  текла  монета, они  требуют  наполнения. День  что  ли  не  задался? Утром  был  куплен  простейший, и  даже  выбор  венков  ограничился  красно-зелёным  примитивом.
   Новый  клиент  был  молод  и  вихраст, и  сотрудница  привычно
Изобразила  на  лице  скорбь.
-Меня  интересуют  костюмы, - сказал  парень  спокойно, так будто
речь  шла  о  грибах.
-Какой  размер? – поинтересовалась  сотрудница.
-На  меня, - невозмутимо  ответствовал  пришедший.
Некоторое  удивление  она  попыталась  скрыть: Не  расслышала?
-Ну  да, на  меня.
-Но…знаете…
-А  что  вас  удивляет?
-Обычно…
-Ах  да, - ответил  он  твёрдо, - просто  я  умею  управлять  своей  смертью.
    Гробы  улыбнулись  в  ответ.
     Вам  доводилось  иметь  дело  с  людьми, делающими  подобные  заявления?
    Обычный, серый, текущий  дождиком  день.

   3
Сколько  реальностей? Одна, две, сто?
Проходим  сквозь  массу  пространства – едим, дышим, спим, сочиняем  стихи  и  прозу…
 Будда  из  сумасшедшего  дома  глядит  на  дерево  в  окне, готовясь  к  огненной  проповеди.
 Как  это  же  дерево  увидел  бы  иезуит, соплетающий  головоломную  интригу?
 Поэт, узревший  в  коре  дерева  мистические  письмена…
  Сколь  мы  объединены  реальностью?
 Вспышки, огни, догадки.
 Восточные  ковры  ассоциаций.
Здоровый  человек  не  может  перепутать  явь  со  сном. Или  может?
 Или  засыпая, мы  просыпаемся – и  наоборот?
И  что  если  рождаясь, мы  умираем, а  умирая  рождаемся?
 От  реальности  редко  захватывает  дух…

  4
Бледно-жёлтое  двухэтажное  здание  рядом  с  поликлиникой.
Почему  сразу  становится  ясно, что  это  морг?
 Полукруглая  площадка  перед  входом; синяя  скамейка  под  золотыми  осенними  клёнами; а  дверь  кажется  чересчур  обычной – а  какой она  ещё  может  быть?
 Сначала, верно, попадаешь  в  поминальный  зал – чёрный  или  тёмно-красный – а  уже  из  него  длинные, разные  коридоры, переходы, лестницы  ведут  во…
 Шуршит  золотая  листва.
 В  поликлинику  входят  различные  люди, и  морг  глядит  на  них  сурово, исподлобья, зная  всему  точную  цену…

    5
Нездорово-яркие, черезмерно  пёстрые  обложки  детективов.
 Видел  раз  лес  возле  Чернобыли (по  телевизору, конечно) – ненормальные  ядовитые  цвета.
 Или  обложки  непроизвольно  предупреждают  об  опасности  содержания?

   
  6
В  зелёном старинном  салопе, с  немыслимым  сооружением  на  голове, коричневолицая, надутая  старуха  ест  чебуреки, запивая  их  соком  за  столиком  у  окна  маленькой  закусочной. Напротив  неё – крупный, в  чёрное  одетый  парень поглощает  ту  же  пищу. Кажется – он  её  сын.
 Ручейки  очереди  у небольшой  уютной  стойки, дети  шумят – каникулярное  время.
-Мужчины, - вдруг  говорит  одна  из  продавщиц, -
Кто-нибудь  откройте  банку  сока.
 Парень  встаёт  и  делает  лёгкое  вращательное  движение. Лицо  старухи  не  выражает  никаких  эмоций…

   7
Детство – будто  взгляд  в  закопчённое  стекло, через  маленький, протёртый  пальцем  кружочек.
 По  мере  взросления  копоть  очищается  довольно  легко, но  за  этим   стеклом  тоже, что  было  всегда.
 Отсутствие  умения  видеть.

   8
Многоглавые, синие, мощно  стремящиеся  вверх  соборы. Длинноногие  красотки  с  жадными  очами. Ножи. Разбросанные  карты. Драконы, распахивающие  крылья  и  дышащие  огнём.
  Зловещий  мир  татуировок  на  телах  уголовников.

   9
 Нашёл  свой  старый-старый  дневник. Прочитал:
Свой  первый  фильм  я  должен  снять  в  26  лет. Далее  список  предполагаемых  фильмов  с  краткими, иногда  весьма  живописными  зарисовками. Рваные  кусочки  несостоявшихся  сценариев.
 Вспомнил – бегал  поутру, во  время  одной  из  пробежек  и  составлял  этот  план.
 Давно  прошло  и  26, и  36, он  не стал  никем. Скучный  служащий  одного  из  бессчётных  учреждений.

   10
Спешил  встретить  жену, завозился  слегка, опаздывал, рванул  на  красный. Даже  не  увидел  машину.
 Водитель, уже  затормозив, обречённо  опустил  голову  на  руль.
 Жена  ждала  его  полчаса. Злая  и  раздражённая, таща  сумки, пошла  домой.
 Только  через  два  дня – после  бурной  изматывающей  деятельности, - узнала, что  муж  её  погиб.

   11
Троллейбус, густо  наполненный  светом, внезапно  остановился. Вокруг  мерцал, тёк  огнями  вечерний  город. Стояли  довольно  долго, потом  кондукторша  сказала – Авария  там, выходите.
 Люди  потянулись  к  дверям.
 На  асфальте, плоско  и  страшно, лежал  мотоцикл. Вокруг  полукольцом  стояли  люди. Метрах  в  трёх  от  мотоцикла  лежал  другой  пласт – ещё  более  плоский, более  страшный.
 Интуитивно  ощущалось  в  воздухе присутствие  смерти.
 Завыли  сирены  Скорой  помощи.
О  чём  думали  разные  люди, понуро  стоявшие  вокруг?

    12
Урожаи  яблок  на  дачах  под  Калугой. Сами  дачные  массивы – дебри, горные  системы  зелени.
 Тяжело  гнутся  ветви  белого  налива; яблоки, полные  серебром  лунного  сока. Мельба. Сладкая, с  лёгкой  горчинкой  плоть  коричневок.
 Ежеминутный  свистящий  звук, обрывающийся  сочным  шлепком. Ломающиеся  ветви.
 Некуда  девать – по  яблокам  ходили, раздавали  кому  только  можно.
 Для  чего  нужно  подобное  изобилие?
 Тайное мерцание  неизвестных  смыслов.

   13
Ягоды. Медленное  накопление  сока. Гроздья  красной  смородины – как  ювелирные  изделия. Сложноструктурная  малина. Волосатые, светящиеся  изнутри, продолговатые  ягоды  крыжовника.
 Ягоды  смысла.
Сочный  земной  виноград – бледная  тень  винограда  духовного.

    А. Балтин