Тётя Фая

Мне было шесть лет, но этот день помню отчётливо.  С вечера мы знали: завтра праздник,  Первое мая. Все воздушные шары уже надуты, привязаны на ниточку, флажки, у каждого свой,  разложены на столе. Завтра нам разрешат смотреть парад по телевизору.  Телевизор на весь посёлок был один и стоял в Красном уголке.
Завтра наступило. Но праздника не было. Почему-то дома не оказалось родителей. Мы все давно проснулись, бегали неодетые. Маленькая девятимесячная сестричка Света уже устала агукать и улыбаться. Её губки то и дело ползли книзу, что означало приближающийся рёв.
Вдруг мы услышали, как хлопнула входная дверь. Вбежала мама и страшно закричала. В комнату внезапно набились соседки. Все они о чём-то маму упрашивали. Это было так тревожно, что мы втроём разревелись на всякий случай. Как тут было не плакать, когда мама, мамочка просто рыдала в голос. Она выкрикивала непонятные слова, что, как будто у нас больше нет папы.  Ну, как же нет? Вон его велик стоит на веранде. Значит, он не на работе. Он просто пошёл на рыбалку.  Я сейчас сбегаю на канал и позову его. Я оделась и выбежала из дома. Соседский мальчишка Серёга сказал мне: «Олька, а твоего папу поезд задавил, побежали смотреть». Я сразу же забыла про канал, и мы помчались через палисадник к воротам нефтебазы. Там за воротами проходила узкоколейка, по которой гоняли товарняк, а на нефтебазу привозили в цистернах горючку. За воротами не было ничего интересного. Просто запомнилось, что в том месте, где шпалы крепились штырями, лежали  кровавые ошмётки.  Вот, и вот, и вот. Сторож дядя Сагир собирал их на белую простынку. Он прогнал нас.
Потом я помню, как сильно хотелось смотреть парад по телевизору, но мама нас не отпускала от себя. Мы пошептались с сестрой Танькой и убежали через окно. С мамой остались старшие Люда и Галя.
И больше папа домой уже не вернулся. Сказали, он умер. Сказали, уснул на рельсах, и ночью на него наехал поезд. Мама осталась с пятью детьми. Все девочки. Старшей было двенадцать лет, младшей девять месяцев.
Сразу мы и не заметили, как нам стало трудно  жить. Мы так же ходили в детский сад, в круглосуточную группу. Забирали нас только на выходные. И вот мы увидели, что нет уже дома конфет и пряников. Никто не покупает нам фруктов. И на любую просьбу мама  отвечает: «Нет денег». Мы уже привыкли, что хлеб покупался только серый, сливочное масло заменил смалец, посыпанный солью. Когда мы пошли в школу, жить стало ещё тяжелей. Четыре школьницы, пятая малышка. Каждую нужно было одеть-обуть. Мама работала на двух работах, хватала все сверхурочные дежурства. Но…
Мы узнали, что заваривать чай можно так: сорвал ветку с вишни или с яблони, сунул в кипящий чайник, через пять минут готов зелёный чай. А ещё можно было нагревать столовую ложку с сахарным песком на огне. Сахар сначала плавился, потом становился тёмно-коричневым. Вот тогда ложку и опускали в чайник. Это был уже чёрный чай. Дни маминой получки встречались, как великие праздники. В этот день покупался сахар, большие куски, которые потом мама колола, пышный белый «кировский» хлеб. Его выпекали в  пекарне колхоза им. Кирова, который находился по соседству с нашим посёлком. Также покупалось сливочное масло и икра баклажанная.  И конфеты «печак» - твёрдые подушечки белого цвета. Они и сейчас есть в магазине. Называются «Восточные сладости. Парварда». Но вся эта роскошь кончалась очень быстро. Уже через три дня нам на завтрак выдавался кусочек хлеба, посыпанный колотым сахаром и чай. А потом уже и сахара не было. Однажды мы недели две не видели сахара.  И моя сестрица возвращаясь со школы, упала в обморок прямо возле соседского дома.  Она не знала, что это называется обморок. Рассказывала, что потемнело в глазах, показалось, что на тебя падает небо. Очнулась   на диване у соседей.  Над ней склонилась  тётя Фая. Сбегали за мамой. Наверно, они сразу поняли, что с ребёнком. Тётя Фая навела целый ковшик сладкого чая и дала сестре выпить. Уже минут через пятнадцать она смогла сама пойти домой.
А вечером к нам кто-то постучал в окно. Уже стемнело. Мама вышла на крыльцо. Вернулась она с миской в руках и тряпичным мешочком. В мешочке был сахар, большими кусками, по числу детей. А в миске катык. Это заквашенное молоко,  вкусноты необыкновенной. Особенно вкусной была пенка сверху катыка. А ещё была большая горячая лепёшка. Мама нам сказала, что это принесла соседка тётя Фая. Мы сели за стол. Дружно застучали ложки. Вскоре миска была пуста. Лепёшка тоже улетучилась. А сахар нам теперь давали по утрам.
С тех пор так и повелось: два раза в неделю поздно вечером  потихоньку стучалась к нам в окно тетя Фая. Она всегда приносила одно и то же: катык, лепёшку, сахар. Иногда она давала маме мятый жёлтый рубль. И всегда шептала: «Нюся, детям. Сагир не говори. Ругайт будит». Они были татары. Муж её дядя Сагир работал у нас на нефтебазе сторожем. Они считались богатыми. Были у них овцы, корова. куры.
Я сейчас часто её вспоминаю. Маленькая, сгорбленная.  Платок повязан не уголком, как повязывали русские бабушки, а расправленным, за два конца. Она всегда звала нашу маму к себе пить чай, особенно когда муж её дежурил.
Какое доброе, какое нежное сердце было у этой женщины! Сколько сострадания и любви к людям. Она видела, как билась с нами наша мамочка, и сердце её отозвалось на чужую беду.  Если бы не тётя Фая, насколько труднее, безотраднее была бы наша жизнь.
Прошло много, много лет. Но память упорно возвращает меня в те далёкие детские годы.  Нет на белом  свете тёти Фаи. Но рай, я думаю, населён именно такими людьми, как она.  И неважно, какой ты национальности, какого вероисповедания. Главное - всегда оставаться человеком.
Фото из интернета: