Й. Гайдн. Симфония n. 45, -Прощальная-

               
                моей Идеальной Женщине


«Одеяло для одного.
И ледяная, черная
Зимняя ночь… О печаль!»
Басё.

Окоченевшие руки  почти  не  слушаются.  Кое-как  расстегиваю плащ, засовываю их в подмышки - согреть. И ещё - чтобы унять дрожь.
Зачем я сюда пришел?
А куда мне еще идти?
Теперь я один. Я вернулся на пепелище.
Проклятый замок!  Ты  всегда был против меня. И черная пасть коридора - тоже. Сегодня я ненавижу этот дом, этот склеп воспоминаний.

За окном ночь, но я не зажигаю света. Забрался на кухню, не раздеваясь, в мокром плаще и ботинках, сижу за столом, пью водку и смотрю на пламя свечи, а через него - в зеркало.
Я всегда  любил пламя свечей.  Оно завораживало, отвлекало. И сжигало все, что было плохого во мне. В этот раз бессильно и оно. Как, впрочем, и водка...
Навязчивая  все-таки  музыка у этого Гайдна. Навязчивая и бездарная.
Нет! Не бездарная! Не стоит пытаться низвергнуть великое, чтобы почувствовать себя хоть чего-нибудь стоящим.  Неблагородно, опасно и абсолютно бесполезно.

Итак, часть первая - Allegro Assai.

Сегодня Её нет со мной. И, наверное, никогда уже не будет. Где-то Она всё ещё существует, ходит, дышит, говорит. Кто-то обнимает её... Хотя теперь это уже всё равно.
Какая она противная, эта водка! Зачем ее пьют? Банальный вопрос. Часто - затем, что хочется. Реже - потому, что так надо.
Зачем пью я?
Теперь не знаю. 
Она  тоже спрашивала: зачем ты пьешь?
Я не пил.  Я переходил вброд "огненную реку", чтобы отдохнуть, зализать раны на другом берегу. Потом я всякий раз переходил эту реку обратно. И всегда был один и тот же вопрос. Она тоже не поняла - зачем?
Как Тебя звали?.. Молчать! Никак Тебя не звали. Тебя вообще никогда не было. Не помню!
Не помню!
Не помню!!
Смогу ли забыть?
Вряд ли...

Теплый осенний вечер, почти ночь. Я болтаюсь по Тверскому бульвару, от Никитских Ворот к Страстной, и обратно. Мое любимое время - от одиннадцати и до часу ночи. Особенно по пятницам.
Сегодня как раз пятница.  И потому у меня "хар-р-рошее" настроение, походка моя легка, дыхание глубоко и  свободно.  Сейчас  я здесь хозяин; таковым я себя ощущаю.
Оба театра на плечах бульвара уже закрыли глаза и  спят. Машин почти нет, прохожих - тоже. Зато много собак, выгуливающих своих хозяев. О, счастливые собаки, гуляющие сами по себе!

На скамейках вдоль аллеи редкие парочки вьют свои временные  гнезда. Слава Богу, я не принадлежу к их числу! В это время суток я не принадлежу ни к какому числу, только себе. Я спокоен и свободен, и потому мне немного их жаль:  я еще молод,- мне чуть больше тридцати,- но уже отлюбил своё. И сейчас я свободен, а главное - спокоен.
Вот она, моя скамья! Рядом с "дубом черешчатым" - так написано на бронзовой табличке.  Указан и возраст - 200 лет. Он один такой на этом бульваре.  А может быть,  и во всей Москве.  Придите и поклонитесь  ему: старик пережил пожар 1812 года, помнит Пушкина.  Переживет и нас...

Кто это  сидит в моем заветном уголке?..  Ну и пусть:  у меня сегодня надежное настроение, меня сегодня не смутить.
Когда исчезает  смысл - остается обязательность.  Ритуал есть ритуал, и его нужно соблюдать. Сажусь, закуриваю. Ну, как там, наверху?
Темные ветви деревьев обрамляют величие мерцающей бесконечности над головой. Вселенная дышит... Огонек моей сигареты затерялся среди звезд.
- Сударь!  -  вызывающе бархатный женский голос выдернул меня из Космоса,-  Будьте  столь  любезны  предложить  даме  сигарету, - властно и  спокойно,  не глядя на меня; Она не сомневалась в том, что Ей не откажут.
- Извольте, сударыня,- тем же тоном, так же в никуда.
Щелчок зажигалки.  Пламя освещает Ее лицо, искажая черты. Перекрещенные шпаги взглядов,  обоюдно-молчаливое выжидание,  непродолжительное и тяжелое.
Леди, прецедент исчерпан? Я ухожу...
- Постойте, Вы!..- камнем в спину. Я вздрогнул.
Но все же я спокоен и свободен:  впереди у меня ночь, которую мне есть чем наполнить. До остального мне дела нет.
- Мадам, я не имею...
- Садитесь. Я прошу.
Точнее, приказываю. Ладно, моя ночь еще не началась. Пятнадцать минут вам на все дела. Засекаю время.
Я сел.
- Сядьте ближе, - она отвела взгляд.
- А вас не обнять?
- Мне не холодно.
- Послушайте, мадам... У меня нет времени. Лишнего, - Я буравил взглядом темноту, - Слушаю вас, и очень внимательно.
- У вас нет совести. Если вы думаете, что я ищу приключений, то можете со спокойной душой проваливать.
Грубо, очень грубо. Однако, так оно даже лучше...
Моих щагов почти не слышно: кроссовки и непокрытая, изначальная земля созданы друг для друга.  В отличие от людей.
Homo homini lupus est.
Я тихо удаляюсь.
Каменный Тимирязев  у ТАСС даже не посмотрел,  как бывало,  в мою сторону. Перебежал дорогу какой-то кот... Черт-те что!
Четыре улицы  и  переулок сказали мне "НЕТ!".  Или я сам себе это сказал?
Она сидит все в той же позе,  нога на ногу. Пара юнцов распушают перья, делают пробный заход - приметы возраста хорошо растворяются в темноте. К ней они ближе меня, но торопиться не стоит: я уже здесь.
- Господа!  Честь имею представиться... Позвольте, в свою очередь узнать ваши имена и намерения?
Понимаю ваше смущение,  юные джентльмены! Я смущен не меньше: Она даже не заметила моего возвращения. Кажется, Она вообще ничего не замечала. Или ждала чего-то...
Сидим. Долго.
Молчим.
Курим.
Мадам, я вам больше не нужен?
Поднимаюсь со скамьи. Уйти - глупо, оставаться - еще глупее.
Эх, вы, улицы да переулки!
- Знаете, что?  Пригласите меня к себе.  На рюмку кофе,- Её терзал некий внутренний вопрос.
Однако ж, мадам, не имея чести быть лично представленным...
- Так, сейчас даже не утро.
- И что? - внутренний вопрос был решен.
- А то, что я живу не один.
- Не надо лгать, вы не женаты.
- Хорошо, не буду лгать, я не женат. Более того, я далеко не ханжа...
- Это заметно.
- ... но считаю, что отчаяние - не самый лучший повод к опрометчивым поступкам. Особенно для такой женщины, как вы.
- Да, вы не ханжа, - пристальный, ощущаемый даже в темноте "дуэльный" взгляд, - Вы  зануда. Что же касается "опрометчивых поступков", то, уверяю вас, вы не самый достойный предмет, извините. По-моему, вы просто боитесь.
- ...?!
- Тогда что же вас останавливает?
- Да в общем-то ничего... Последний вопрос: скажите, а вы сами-то не боитесь?
- Чего?
- Ну как же: все-таки ночью, с незнакомым мужчиной в чужой
квартире...
- По-моему, инициатива исходила от меня, - спокойствие и усталость победителя.- А если вы имеете ввиду... (неопределенный жест), то, признаться, немного боюсь. За вас... Ну, так что?
Крыть нечем.  Отступать тоже некуда:  за моей  спиной  -  вся мужская Москва. Я поднял эту перчатку.
- Хорошо. Только сначала заедем кое-куда...
- Все равно, - Она поднялась со скамьи так,  будто речь идет о прогулке до ближайшей станции метро,- Надеюсь,  деньги на такси  у вас есть...


Мерцая желтым языком,
Свеча все больше оплывает...

Жаль, что она так быстро прогорает: не хочется зажигать свет. И уходить из этой проклятой квартиры тоже не хочется.  До рассвета еще далеко...

Вот так и мы с тобой: живем,
Душа горит, а тело тает.

Я ужасно устал.  Смертельно.  Болят глаза. Вместо мозга тупое чугунное ядро.  Наклониться к столу,  упереть голову подбородком в руки - не видно свечи; старинный бронзовый подсвечник высок, пламя сейчас как раз на уровне глаз.
Бронзовый мальчик держит на плече бочонок со свечой и улыбается мне.  Можно, можно улыбаться даже с воском на голове, но не с пеплом...

Конечно, Adagio, что же еще!

В такси  мы  стараемся  не смотреть друг на друга.  Водитель, круглолицый крепыш, натужно, изо всех сил молчит.
Экая Ты, право!
- Вам не интересно, куда мы едем?
- Шеф, объясните мальчику, куда мы едем.
- Ну, ребята, вы даете! - Водителя изнутри рвануло весельем.- Вот я в прошлую смену, тоже, посадил двоих на Солянке...
- Спасибо, шеф, мальчик уже все понял.
Бедного "шефа" вдавило в сиденье. Кажется, я начинаю злиться.
- Ну, тогда,  быть может, вам интересно, кто я? - сосредотачиваюсь на пупке,  изо всех сил стараясь сохранить спокойствие. Руки сами собою скрестились на груди.
- Шеф!  - тот с готовностью встрепенулся. - Остановите у ближайшего отделения милиции.  Мальчику не терпится о себе  порассказать.
- Да приехали уж! Щас вот по улице направо...
Я все-таки разозлился!
- Остановите здесь! Мы пройдемся.
- Ну-ну...  - дежурная улыбка "шефа" осветила салон.- Веселые вы ребята!..

В лифте Она смотрела на меня в упор, не мигая.
- Куда мы приехали? - голос ее стал  мягче.
- На седьмой этаж.
Замок долго не поддавался. Я вошел в квартиру,  оставив дверь открытой.  Чуть  помедлив, вошла и Она. Остановилась на пороге комнаты, осмотрелась.
- Это твоя квартира?
- Метаморфоза!  Налицо первые признаки обновленного человека: блеск в глазах, интерес к окружающему...
- Перестань кривляться, - Она устало снимала плащ, - Ты не хочешь помочь мне раздеться?
- Раздеться? С радостью... Когда мы перешли на "ты"?
- Только что, - Она заметила на стене большой портрет Олега Даля с автографом, долго рассматривала его.  Села в кресло,  закурила, еще раз обвела взглядом комнату, - И все-таки, чья это квартира?
- Это уже становится невыносимым! - я принес с кухни телефон, поставил на журнальный столик рядом с ней, - Позвони в милицию. Она приедет и все тебе расскажет:  и кто я,  и чья это квартира. Адрес ты знаешь. Все, я ушел по кофе.
По-моему, Она улыбнулась. Я не видел Ее улыбки, я почувствовал.

Кофе, как всегда, убежал и тут же пригорел.

Когда я вошел с подносом, в комнате было пусто. Из ванной доносился шум воды. Я подкрался к двери.
- Тебе не помочь? - ехидство, как я его ни таил, прорвалось.
- Пошел вон!.. Каким полотенцем могу воспользоваться?
- Которое больше нравится - там все чистое.
Она вышла из ванной в моем махровом халате и "чалме".
- Фена в твоем доме, конечно, нет?
- С чего ты взяла, что этот дом - мой?
Она вздохнула, поискала глазами.
- Мне порядком надоела твоя претензия на загадочность. Я почти сразу поняла: это (круговой жест) - паутина для глупеньких бабочек.
- По-твоему, я паук?
- Не знаю.  Только я не бабочка,  -  она села  в  кресло  приняла знакомую позу, закурила. - Зажги, пожалуйста, свечи. И погаси, пожалуйста, похоть в глазах. Если попробуешь взять меня силой, - она кивнула на бутылку коньяка на столе,- я выскочу в окно.
Тон был тот же,  что и на бульваре, и в такси. Сомневаться не приходилось.
Я вышел  в коридор посмотреться в зеркало.  В глазах – ничего подозрительного.  Оставалось пожать плечами и немного обидеться.
Она долго рассматривала подсвечник.
- Мальчик улыбается.  Значит, мальчику хорошо. А был ли мальчик?..
Я зажег свечу.  Мы уставились на огонь.  "Прощальная"  Гайдна помогала нам молчать - Она сама выбрала эту пластинку.
- У тебя что-то случилось?
- Ничего... Сегодня - ничего. Просто мне некуда было идти...
Между нами на подносе остывали две чашки кофе.
- Может быть мы все-таки познакомимся?
- Зачем?  Утром я уйду - и все...  -  Она  тряхнула  головой, словно очнувшись. - Да-да, прости... Мое имя...
Она сняла "чалму", волосы рассыпались по плечам.
Батюшки мои! Вот это да! Я аж сглотнул.
- А твое? - Она не замечала моего восторженного  оцепенения, без всякого кокетства склонила голову набок и ощупывала волосы.
- Что? А... Андрей.
Мне показалось,  что Она вздрогнула,  услышав мое имя.  Может быть, мне это только показалось? Но взгляд ее остановился. Направленный  по-прежнему на меня,  теперь он был обращен куда-то внутрь ее самой.
Кофе окончательно остыл...


"В ту же ночь обстоятельства изменились,  и я познал еще одну сторону жизни".  Глупый  фильм...  Или  я плохо помню его? Кажется, глупый. Но интересный. Интересный, но глупый. Как моя жизнь!
Это Ты показала мне ее такой.  В одну ночь. Во мгновение ока. Как в зеркале: Солнце взошло ночью, Солнце взошло с Запада.
Что открыл мне солнечный свет?
Какое-то мельтешение. Раскиданными пыльными фотографиями лица покинутых мною  и покинувших меня любовниц.  Искореженные временем остовы юношеских надежд. Мечты, ставшие грудами зазубренных осколков. И много пошлости, вперемешку с цинизмом, рассыпанной по земле цементной мукой - она начала уже схватываться после дождя.
Но кое-где  на этой свалке все же росли цветы.  Жалкие и чахлые, но росли.  Это означало, что земля еще живёт, что почва еще способна плодоносить!..

Кто это может звонить в дверь в такой час? Она? Нет, это было бы слишком жестоко и невероятно... Неужели не ясно - меня нет!..
Спасибо.

Я благодарен  Тебе за это откровение.  И ненавижу за него же: нарушился привычный ход вещей;  Солнце зашло на Востоке,  в  самом начале дня. Все слишком неожиданно, я был не готов...
Где оно теперь, это Солнце? Взойдет ли завтра опять, пусть на Западе?

Зеркало передо мною пусто, в нем не отражается ничего. Только свеча...

- Моя подруга...  У нее роман с моим мужем.  Иногда я  ухожу, чтобы не мешать. Трудно стало изобретать предлоги...
Меня никогда не били поленом по голове, но эффект, вероятно, бывает тот же!
- Ты серьезно?
- Вполне. Они уверены, что я ни о чем не догадываюсь. И слава Богу, пусть бы и дальше так...
- Не понимаю? Ты что, святая?
Она посмотрела на меня. Во взгляде промелькнула усмешка.
- А тебе и не за чем понимать.
- Извини...  - я смутился и замолчал.  Однако, ненадолго.
- Прости мою бестактность, но...
- Прощаю.
- Я никогда ни с чем подобным не сталкивался.
- Есть многое на свете, друг Горацио...
Навалилось молчание.  Я налил себе коньяку и выпил. Её рюмка оставалась нетронутой.
Что ж это я так разволновался? Пью сегодня больше  обычного, курю беспрестанно, суечусь?

- Расскажи мне свою историю.
- Зачем? Хотя ...
Она отрывисто выпила свою рюмку.
- Налей ещё... Слушай же. Всё довольно обычно. Я не святая.  О, я далеко не святая, - Она помолчала. Скажи, ты считаешь меня красивой?
- Ну...
- Без «ну».
- Ты потрясающе... Как бы это сказать... Ты завораживающе зрелищна, от тебя трудно оторвать взгляд. Тут уж не понять, красива ты или нет. Красиво ли Солнце? Или Северное Сияние?
- Да. Я всегда была уверена в себе. Я знала чего стою. Поэтому вышла замуж довольно поздно: все высматривала Его.
- Как Ассоль? – неуклюже пошутил я.
- У меня идиосинкразия ко всем оттенкам красного... К тому же она не умна.
- Ум – не главное достоинство женщины. 
- Никто не знает, что стало с Ассоль в старости. Пастораль обычно длится часа два, пока идет представление. А потом... – Она передернула плечами, словно в ознобе, - И вот Он пришел: старше меня на полных пятнадцать лет, матерый, красивый, с жизненным опытом и большим доходом. Ты не подумай, - глаза ее пылали, - Он прекрасный человек сам по себе.
- Понятно, рай в шалаше не для тебя...
Она не услышала: локомотив летел под уклон.
- Мы были очень счастливы, для этого у нас было всё. Всё, кроме... Он решил, что я именно та женщина, с которой он хотел быть иметь детей. Но я, холёная стерва, тогда всё видела иначе. Я беспечно полагала, что окружающее - навсегда. У меня были другие планы. Но вот я беременна...
Все то время,  пока Она говорила,  я зачем-то вертел в  руках тяжелую металлическую зажигалку, которая, в конце концов, с грохотом упала на стол.  О,  как не вовремя!  Она вздрогнула и  оборвала рассказ. Потом разом выпила свою рюмку и закурила.
- Дальше как в плохом романе. Скользкое от дождя утреннее шоссе, туман и невесть откуда вылетевшая встречная машина... Травмы были тяжелыми. Я оказалась в реанимации уже с путевкой на тот свет. Ребенок погиб, - речь ее стала жесткой и отрывистой.- Меня спасла моя подруга. Да-да, та самая,- заметила Она мой молчаливый вопрос. - Тогда она была просто врач, но - врач от Бога. Она продолжала  откачивать меня даже тогда,  когда надежды не было уже никакой.  Знаешь, - Она сделала гримасу, отдаленно напоминавшую улыбку,- кто-то там перестраховался, и меня уже списали в покойники... Видишь, как - она откачивала, а другие писали. Моя подруга шутит, что откачала меня с испугу... Нет,- сказала Она уже задумчиво,- Мне иногда кажется,  что она никого и ничего не боится...
Она замолчала. Я не смел просить ее продолжить.
Сколько времени  мы  просидели в тишине?  Музыка давно уже смолкла.
Наконец я не выдержал.
- Что было дальше?
- Дальше?  -  Она  словно в изнеможении откинулась в кресле, - Дальше они вместе выхаживали меня, сначала в больнице, потом дома. Мы много времени  проводили  втроем,  вместе  ездили  отдыхать. Для нас обоих она стала больше чем другом. Разве могло быть иначе? – Она усмехнулась, - Мне и в голову не приходило, что может что-то произойти. Даже на больничной койке по сравнению с ней я выглядела мадонной, - Она помолчала, потом порывисто подалась всем телом вперед,  взгляд ее вновь воспламенился.- Они долго сопротивлялись своей любви.  Я знаю это; побывав на краю, многое начинаешь понимать. Оба они - исключительные люди. Но природа выше морали. Их нельзя судить по общим законам...

Я рано повзрослел. Так сложилось. К пятнадцати годам, когда мои сверстники только начинали робко проклёвывать скорлупу детских запретов, я уже познал многое.  Любовь, предательство, ненависть, отчаяние... Меня сложно было удивить.
Но я трепетал.

- Все могло остаться по-прежнему; тогда это было в моей власти. Но я понимала, что ждало бы нас, всех троих, если... И я всё решила сама.
Я думала, что так будет правильно, справедливо, что каждый получит своё. А вышло только хуже. Они не смеют открыться мне – слишком много страданий для одного. Мне бы уйти  и  не мешать  им,  но  я  не могу уйти,  не помешав им! Теперь мы сварены в железный треугольник - и нет выхода! Остается одно - упасть!  Низко,  у всех на виду!  В грязь! Чтобы видно было всем!  Чтобы единственным чувством ко мне стало гадливое пренебрежение. И тогда... Но я не могу!  Андрей,  милый,  что мне делать?!  - слезы её хлынули неожиданно и обильно.
- Как же ты всё это вытерпела?  - мысленно спросил я, но вопрос  предательски вырвался наружу.
Господи, какой же я остолоп!
- Да не терпела я! - Она забилась в жестоких  беззвучных рыданиях.
Я сидел,  ломая пальцы;  нужные слова не приходили.  В голове царила гулкая пустота. Судорожные попытки со-чувствия и со-понимания вязли в тягуче-липкой растерянности.
"А я, тупой и жалкий выродок, слоняюсь в сонливой лени..."
Налил себе  и Ей коньяку.  Выпил. Потом (до сих пор не знаю - зачем?) схватил Ее руку,  перевернул ладонью вверх, прижался к ней губами, и так и застыл. Забылся.
Каждое содрогание Ее тела передавалось мне, и, как конденсатор накапливает электрические заряды, я накапливал их внутри себя. Вместе с ними в меня переходило еще что-то,  ощутимо-жгучее, но необъяснимое.
Сколько это продолжалось? Минуту? Час? Ночь?

"Колокол смолк вдалеке,
Но ароматом вечерних цветов
Отзвук его плывет."

Она вдруг успокоилась. Ее рука, прижатая к моим губам, обмякла, перестала биться и дрожать,  другая легла на мою голову – и так нежно, так ласково!
- Спасибо тебе.
Наверное, именно это и называется «невостребованное материнское чувство». Она склонилась надо мной и  долгим  поцелуем прильнула к моему горячему пульсирующему виску.
На мгновение мне показалось, что я схожу с ума: ощущение счастья и явственной физической боли грянули могучим аккордом. Конденсатор разрядился. 
Как мне не хотелось отпускать Ее руку!
- Можно я сварю тебе кофе?
Я поднял голову: передо мной сидела иная женщина, с едва ли не светящимся лицом. Как зачарованный, я не мог отвести взгляда.
- Я хочу сварить тебе кофе.
- Да, конечно... Кофе на кухне, в шкафчике над плитой.
Необходимо было выпить.  Бутылка оказалась пустой,  пришлось откупоривать новую.  Провозился я с ней довольно долго:  не слушались руки. За этим занятием Она меня и застала.
- Зачем ты столько пьешь?
- Только сегодня...
- Все равно - не надо.
Она перевернула пластинку. Зазвучала последняя часть.

Finale. Presto. Adagio...

Раскладушка прекрасно уместилась на горячо мною любимой просторной кухне. Она выбрала диван, потому что дверь в комнату  легко запирается: достаточно ручку изнутри повернуть вверх.
Я долго не мог уснуть. Лежал, ворочался, вставал, ходил в коридор и обратно,  курил,  пил чай. И все время, против своей воли, прислушивался: что там, в комнате?
Там было тихо. Совсем тихо.
Мне же ничего не нужно было от Тебя!  Просто побыть рядом... Сам не знаю - для чего?
Под утро я уснул;  улица уже начала оживать надоедливым урчанием моторов и скрежетом троллейбусных дверей у остановки под  окном.

... Звонок в коридоре разбудит и мертвого; резкий и неприятный, наследство от прежних жильцов. Сколько раз собирался сменить его!
Наскоро пригладил руками взъерошенные волосы, накинул плащ на голое тело. Открыл.
- Здорово, сосед! Разбудил? Извини, не знал...
Конечно же, кто спит в субботу, в восемь утра?
- У тебя не найдется пары шурупов, во таких?
- ...! Что еще?
- Ладно, может, закурить угостишь?
- На... Забирай все, у меня еще есть. Все?
- Слышь,  Андрюх, - ехидная улыбочка больно царапнула,- ты чегой-то не в себе... дай-ка спичку...помятый, как...
Не уверен,  что он успел отпрянуть,  когда я захлопнул дверь. Сам я из простой семьи, но до чего иногда ненавижу пролетариат!
Подкрался к двери в комнату, осторожно постучал.
Дверь приоткрылась...
Постель застелена, но не смята. Подсвечник весь заплыл воском: от мальчика остались видны только ноги.  На столике, за которым мы сидели вчера - лист бумаги.
"Андрей! Ты хороший человек. Я поняла это еще там, на бульваре, когда ты вернулся. Но мне нужно было другое - переступить! Тогда всем стало бы легче. Теперь я не уверенна в этом. Но ты - хороший, и я не смогла.  Ничего уже не смогу!  Это судьба. Лучше бы ты оказался сволочью! Прости и прощай. Я."
Вот оно!
Я все понял! Я понял, почему меня так тянуло к Тебе.
Ты - настоящая.  По сути. В тебе нет притворства. Ты естественна, как солнечный свет. Мой мрачный опыт богат обратным: ни одного живого лица.
Я стою среди комнаты, в трусах и плаще, дрожащая рука бережно держит драгоценный листок.
НЕ ПОНИМАЮ!
И вдруг: неужели  опять долгая беспросветная ночь длиною в жизнь? Многочисленные ночные бабочки с блеклой пыльцой на  крылышках, уродливые тени в свете луны? И это - НАВСЕГДА?
Впервые я почувствовал себя неуютно в своей  уютной квартирке; серо и холодно...
Что же теперь делать? Делать - ЧТО?
Паук сам запутался в своей паутине...
Работать! Скорее работать!
"Повторяй: я - журналист,  я люблю свою работу, я люблю только свою работу... Ну же! Ночь прошла впустую, нужно наверстать упущенное. Остальное не важно. Должно стать неважным!"
Телефон из розетки - помолчи, друг мой!
Мягкие клавиши моего "Рейнметалла",  безграничный простор белого листа бумаги...
"Вот оно, истинное счастье - когда Дело делается! Все остальное - блеф, чепуха, блажь гимназическая!"
Часы шли, я сидел, писал. Они шли - я сидел...

И было утро, и был день, и был вечер...

Я бродил по Тверскому бульвару, от Никитских Ворот к Страстной, и обратно. Мое любимое время - от одиннадцати и до часу ночи. Особенно по пятницам.
Заветная скамейка осталась пуста: кому охота мокнуть под проливным дождем? Даже если некуда больше идти...

"В небе такая луна,
Словно дерево спилено под корень:
Белеет свежий срез."

Луны не видно, но выть всё равно хочется. Ибо приливы и отливы совершаются даже в пасмурные ночи.

Нужно позвонить в  редакцию "свежей голове". Кто сегодня "свежая голова" - дежурный редактор?
- Алло? - мой друг Маринка! - Привет, душа моя!.. Андрей... Богатым буду... С голосом? Ничего... Не знаю, может, подстыл... Ну что ты!  Напротив,  спокоен как забор... Ладно, не важно... Скажи, как там мой материал по поводу...
Взгляд непроизвольно скользнул  под диван  и споткнулся о цилиндрик губной помады. Ее помады!

Зажглась свеча, включился проигрыватель, зазвучала "Прощальная" Гайдна. Адаптер сразу перескочил на Allegretto...

Кое-как я закончил разговор: паук погиб в собственных тенетах!
Прошли только сутки с тех пор, как я Тебя обрел, еще меньше - как потерял. Плюс - минус бесконечность...
Телефон ожил.
- Да...
- Андрей, это Я... Можно мне приехать?
Господи, Отец наш небесный! Я всегда знал, что ты есть!
Давай, Гайдн, давай! Оглуши! Сомни! Раздави меня! Иначе меня
разорвет изнутри!
- Да, да, конечно! Скорее! Я прошу тебя, скорее!! Нет, это слишком невероятно! Стой там, не шевелись! Я еду за Тобой!
- Не надо… Я внизу
В вихре музыки я вижу, как Ты спешишь ко мне:  «о, как медленно тащится это метро!",  "ну где же это проклятое такси!", "лифт, милый, быстрее!"  Я  физически  ощущаю твое приближение.  Но не могу выйти Тебе навстречу - я заворожен ожиданием.
Музыка все  нарастает,  давит,  мнет,  и  нет больше сил терпеть... Но - что если замолчит?
Нет! Нельзя! Невозможно! Только не это!!

Наконец отворяется дверь.
Как долго я ждал Тебя!
Ты протягиваешь мне озябшие руки.
Не видение ли это?!
Нет. Видения не отражаются в зеркалах.
Музыка обволакивает нас.  Я знаю, мы слышим ее оба. Ее нельзя не слышать:  она везде,  она - в нас... Ты вовремя сменил мелодию, старина Гайдн,  и  ты - молодчина! 
Menuett - это как раз то,  что сейчас нужно...
Мы сидим как вчера,  друг против друга.  Между нами свеча. Ее пламя озаряет нас добрым  золотым  светом.  "Десять  тысяч  вещей" плывут вокруг в ритме нашей музыки, и глядят, глядят, глядят...
А я вижу только Тебя.
Смолкла последняя скрипка.  Огонек свечи предсмертно вспыхнул и погас. Твои руки успокоились в моих.
Время от одиннадцати и до часу ночи - мое благословенное время.

Х.1995.- VIII.2008