Одиночество

…Солнце наполовину скрылось в прохладной воде, лениво отдыхая после трудового дня. Сверкающая дорожка тянется от купающегося небесного светила почти к самому берегу, завораживающе переливаясь в неспокойном море. Волны с тихим шумом лениво и мерно накатывают на песчаный берег. Иногда по небу пролетает упитанная чайка, раскинувшая крылья и болтающаяся в воздухе, словно воздушный змей. Палец автоматически рисует на морском песке витиеватые узоры, которые я тут же стираю всей ладонью, оставляя после себя чистый холст. И снова узоры, снова спиральные линии. Солнце уже не греет – его работу теперь выполняет впитавший в себя его тепло песок. Легкий ветер гуляет по берегу, принося с собой отголоски звуков с набережной. Там бурлит жизнь – там её вечное движение, пульс, бег крови по венам. А здесь – тишина, запах морской воды, ленивые волны и теплый мягкий песок, который шелком струится из моей ладони.
- Ты опять тут.
Не вопрос, а утверждение, сказанное слегка недовольным тоном. Я не оборачиваюсь. Зачем? Я и так знаю, кто за моей спиной недовольно надувает губы и щурится, глядя вдаль, на горизонт.
- Ты еще долго?
- Конечно.
Тихий вздох, обозначающий наигранную усталость и смирение. Движение воздуха от перемещения, ощущаемое чисто интуитивно, и Он садится рядом со мной, не отрывая взгляда от воды. Вытянув длинные ноги в джинсах, два раза стучит ботинком об ботинок и снова замирает, искоса глядя в мою сторону. Улыбаюсь, глядя вверх, и опять на уровне интуиции понимаю, что и его рука поддалась гипнозу берега, начав рисовать по песку вязь узоров…
***

…Работа, работа, работа… Монотонная, как сто раз подряд повторяющийся фрагмент нелюбимой песни, нудная, как головная боль, и бесконечная, как вся вселенная. Я утрирую, но я терпеть не могу что-либо монотонное, нудное и бесконечное. Первое заставляет меня зевать, второе – раздражает и вызывает желание разбить что-нибудь о чью-либо голову, а третье пугает своей глобальностью. Бумаги все не кончаются и, кажется, даже и не думают начинать это доброе дело. Наоборот, с каждой минутой мне кажется, что их все больше…
- Прекрати нервничать.
- Я спокойна.
- Оно и видно. Ты третий раз переложила эту стопку, которая сейчас у тебя в руках. Давай, сделай это четвертый раз и оставь её в покое. Иначе домой ты сегодня не попадешь.
- Могу доделать это и завтра, - пожимаю плечами, отправляя злосчастную стопку бумаг в папку, а папку – в выдвижной ящик.
- Угу. Можешь. Только не станешь этого делать.
- Помолчи, я работаю.
Он покорно замолкает, и я чувствую, как Он улыбается, наблюдая за моими тщетными попытками уменьшить объем монотонно-нудно-бесконечной работы на завтра. Да, на завтра, так как я чувствую, что надолго меня не хватит… Его глаза, прищурившись, зорко следят за каждым моим движением.
- Не туда.
- Прости? – замираю, непонимающе глядя на иронично улыбающееся чудо, сидящее на развернутом стуле и положившее подбородок на его спинку.
- Это старый отчет, его нужно в другую папку.
Бессильно застонав, кидаю отчет в выдвижной ящик, сгребаю все бумаги в кучу и прячу их в шкаф, приняв спасительное для моих нервов решение рассортировать документы, отчеты и прочее завтра.
- Пошли отсюда. - Я смотрю на часы и отмечаю, что сортировка отняла у меня почти час нерабочего времени. Хватаю сумку, ключи и выхожу из кабинета. Он, продолжая иронично улыбаться, выходит следом за мной и с интересом наблюдает за моей борьбой, именуемой «попади ключом в заедающую замочную скважину в темноте».
- Дай я, - наконец говорит Он, смилостивившись и отбирая у меня ключ. Ловко справившись с зловредным механизмом, щелкает меня по носу и отдает мне связку.
- Не зазнавайся, - предупреждаю я, а его улыбка становится еще шире.
- Не буду.
***

…Стою возле окна и смотрю, как за его стеклом мерно течет жизнь. Люди спешат домой с работ, школ и институтов. На улице уже темно, фонари периодически ловят в потоки своего тусклого света либо женщину с сумками в руках, либо мужчину с портфелем, либо девушку с провожающим её кавалером… Снег в хаотичном танце кружится возле моего окна, и я осторожно прикладываю ладонь к стеклу, желая почувствовать, как ледяные искорки тают на моей коже.
- Сейчас же иди в постель, - немного раздраженно велит голос за моей спиной, и я знаю, что Он сейчас стоит, скрестив руки на груди и хмуря брови, всем своим видом показывая, что с его стороны это крайне великодушно – дать мне шанс лечь в кровать добровольно.
- Не хочу.
- Я говорю… - начинает Он, сделав голос на несколько градаций суровее, хотя прекрасно знает, что на меня это не действует, но я его перебиваю:
- Смотри, быстрее! – Я чуть ли не прижимаюсь к стеклу носом, и он, увидев мой энтузиазм в разглядывании чего-то, чего Он не видит, сдается и подходит ко мне.
- Ну и? – скептически спрашивает Он, видимо, не оценив всей прелести созерцания большой лохматой рыжей собаки с забавно торчащими вверх ушами.
- Всегда мечтала о такой, - отвечаю я, не отрываясь от окна. – Вот бы её нарисовать…
- Болезнь прогрессирует, - констатирует Он. – Марш в постель, а то стоит тут под открытой форточкой…
Покорно отрываюсь от созерцания собаки и шлепаю в комнату, где пахнет медом, чаем и лекарствами. Если последние два пункта я могу пережить, то первое заставляет меня скривиться.
- Вот не надо, - твердо обрывает Он меня, заметив мое недовольство. – Мед – это полезно.
- Это мерзко.
- Возможно, - после небольшой паузы соглашается Он, сунув нос в стакан с молоком, где, как я догадываюсь, присутствует продукт пчелиного труда. – Но полезно. Пей.
- Сатрап, - буркаю я, покончив с содержимым стакана и недовольно морщась. – Сам бы попробовал, а то пичкать и я могу.
- Я не могу заболеть, ты же знаешь, - в его голосе сквозит что-то, похожее на сожаление, но глаза улыбаются. – А так бы я не отказался проваляться несколько дней в кровати, чтобы за мной ухаживали.
- А также пичкали таблетками, пойлом вроде молока с медом, не давали бы лишний раз двинуться, закутывали в несколько одеял… - подхватываю я, ныряя в кровать.
- Ты как ребенок, - вздыхает Он, поправляя мне подушку и подтыкая под ноги одеяло, - капризничаешь, упрямишься… Взрослые себя так не ведут, - нравоучительно добавляет Он. Я прищуриваюсь и пристально смотрю на него, пока Он этого не замечает.
- Что? – наконец спрашивает Он, а я вкладываю в свою улыбку всю коварность, на которую только способна:
- А сказку?
Он смеется, а потом с видом великомученика бредет к шкафу за книгой…
***

…- Скажи мне имя, - прошу я, задумчиво грызя кончик пишущей ручки, - женское.
- Брунгильда, - тут же откликается Он, не отрываясь от поисков чего-то несомненно очень важного и нужного в моем книжном шкафу.
- А если серьезно?
- Серьезно? – шуршание в шкафу на секунду прекращается, – М-м… - а потом возобновляется. – Аграфена?
Комкаю лист бумаги и кидаю в него, попадая в каштановую макушку. Рука с длинными бледными пальцами задумчиво потирает пострадавшее место.
- Капитолина?
- Очень смешно.
- А что? Сокращенно – Капа. Очень даже мило, - абсолютно серьезно говорит Он, шурша страницами какой-то книги. – М-м-м… О, может, Любомира?
Не говоря ни слова, хихикаю, представляя себе, какой может быть героиня с таким именем. Ничего, кроме доброй монахини с просветленным лицом на ум не приходит.
- О! Мавра! Нет? Матильда? Опять нет? М-м... Митродора? Октябрина? Раймонда? Что ты смеешься, я серьезно! – наигранно сердито восклицает Он, выглядывая из-за шкафа. Я уже откровенно смеюсь, оставив свое сочинительство.
- Откуда ты набрался такого? – отсмеявшись, спрашиваю я.
- В твоем шкафу какого только хлама нет, - улыбаясь, сообщает Он, показывая мне "Словарь имен"...
***

… У моего Одиночества сложный характер и ангельское терпение. Ни одно живое существо не выдерживает со мной больше недели, а я сама не терплю с собой рядом никого больше, чем три дня. Такое странно единодушие спасает мои нервы и жизни окружающих. Мои пороки чрезвычайно разнообразны и многочисленны, но они же и являются предметом моей гордости. Я крайне раздражительна, а если во время очередной вспышки гнева дать мне в руки пистолет – меня можно смело выпускать против небольшой армии. Я эгоистична. Я не думаю о чувствах других людей. Я живу обособленно и ненавижу, когда в мой пестрый мир, собственноручно склеенный из книг, музыки, чая по утрам и прочих моих мелочей, врывается что-то постороннее и лишнее. Тут самое время вспомнить вышесказанное о моей раздражительности и пистолете. Я не люблю большие компании, так как в них я перестаю ощущать себя, становясь частью чего-то шумного и многоголосого.
У моего Одиночества кошачьи зеленые глаза с золотистыми искрами на радужке и каштановые кудрявые волосы до плеч, которые Он никогда не собирает в хвост.
Я ленива и ненавижу однообразный труд. Я обожаю писать истории и погружаться в придуманный мир, в котором нет давящей на меня обыденности и серости. Когда я пишу, я исчезаю из реального мира, вместо меня остается лишь оболочка, заворожено водящая ручкой по бумаге или стучащая по кнопкам клавиатуры. Он говорит, что в такие моменты у меня светлеют глаза.
У моего Одиночества теплая улыбка и низкий бархатный голос. Он совершенно спокойно переживает мои смены настроения, не прячась и даже не пытаясь защищаться, когда в его сторону летят очередные упреки. А я люблю засыпать под звуки его голоса…
***

… - Ненавижу праздники, - ворчу я, убирая с рабочего стола очередную пошло-пеструю открытку и дешевую статуэтку в качестве подарка.
- Угу, - кивает Он, не отрываясь от очередного позаимствованного у меня томика стихов.
- Особенно дни рождения, - продолжаю я, выслушав очередное поздравление. – Ну что за глупость – отмечать очередной прошедший год, приближающий меня к старости, маразму и склерозу?
- Угу.
- И куда я все это дену? – вздыхаю я, глядя на шесть практически одинаковых статуэток и на шесть открыток, тоскливо ожидающих своей участи в подарочном пакете, куда я и скидала все это безобразие.
- Угу, - снова кивает Он, и я, решив отомстить за невнимание, таким же будничным тоном говорю:
- Сегодня ты будешь мне позировать.
- Только если дашь мне почитать твои рассказы, - также не отрываясь от книги парирует Он.
- Ты же меня не слушаешь! – возмущаюсь я.
- Это ты меня не слушаешь, - возражает Он, подняв на меня взгляд, в котором читается веселье. – Я уже три раза за утро поздравил тебя с днем рождения, а ты ни разу не отреагировала.
Я замолкаю, пытаясь припомнить хоть один раз, а Он, довольно усмехнувшись, снова погружается в чтение…
***

… Я, шатаясь и стараясь не шуметь, захожу в квартиру и, под действием алкоголя забывая о конспирации, включаю свет. Прислоняюсь к стене и, сосредоточенно пытаюсь развязать смешные, немного похожие на игрушечные, ботинки. Пальцы плохо меня слушаются, но мое ослиное упрямство и семь лет музыкальной школы делают свое дело - упрямые веревочки поддаются, и я тихо ступаю по прохладному полу босиком.
- Явилась, горе, - говорит Он, и я слышу в его голосе что-то, что не могу идентифицировать… Что-то похожее на горечь и обиду, довольно искусно спрятанные за стеной иронии.
- Только без нотаций, - предупреждаю я, проходя в комнату и падая на диван. Он тихо садится рядом. В комнате темно, лишь мягким светом горит ночник. Тени причудливо ложатся на его лицо, делая его профиль более строгим, и у меня вдруг вырывается:
- Красивый…
Он быстро смотрит на меня внимательным взглядом и качает головой:
- В доску.
Не слушая моих слабых протестов, Он встает и уходит в спальню. Я успеваю обидеться на всю жизнь, когда Он возвращается с пледом и подушкой в руках.
- Спи, - тихо шепчет Он, укрывая меня и выключая ночник.
- Посиди со мной… - сонным голосом прошу я, - если не сложно…
- С тобой все сложно, - горько усмехается Он. – Как все прошло?
- Относительно, - зевнула я, - дам второй шанс, а там посмотрим.
- Ясно, - с внезапно сверкнувшей в голосе грустью говорит Он, но я этого уже не слышу…
***

…Я сижу в душном помещении и тихо обалдеваю от долбящей по ушам музыки и пытаюсь найти в своей дурной голове ответ на вопрос: а зачем, собственно, я тут сижу? Ну позвали, ну попросили, ну буквально вытащили с работы. Не могла твердо сказать «нет», что ли?
Неужели я начинаю наконец «взрослеть» и «устраивать свою жизнь»? Если это так, то два моих табу нарушены.
А в ушах все еще звучит его тихий смех.
***

… - Я не могу, у меня дела, - изо всех сил стараюсь врать правдоподобно, но этого я никогда не умела делать, предпочитая увиливать и умалчивать, избегая прямой лжи.
Он смотрит на меня своими смешливыми глазами и изо всех сил старается сдержать улыбку, закусив губу от усердия.
- Нет, сегодня никак… - Молча показываю ему кулак, на что Он согласно кивает и нахально улыбается, а потом берет со стола бумагу и ручку, что-то пишет и показывает мне. «Сходи, не упирайся», - читаю я одними губами и округляю глаза, отрицательно помотав головой.
Спустя час я уже еду в такси на какой-то праздник к людям, которые мне безразличны.
Зачем?..
***

… - Мы скоро расстанемся.
- Почему?
- Потому что у тебя вырисовывается новая жизнь. Еще пара черточек - и для меня просто не останется места.
- Неправда! Для тебя всегда будет место, слышишь?
- Слышу. Я всегда тебя слушаю и слышу. Но это не так, мне становится все сложнее удержаться рядом с тобой…
- Не уходи!
- Я не могу.
- Хочешь, я все брошу?
- Зачем? Так нельзя.
- Можно! Не оставляй меня одну.
- Ты просишь одиночество не оставлять тебя одну?
- Ты же меня понял…
- Понял… Я вернусь, только ты не будешь так остро ощущать мое присутствие.
- Я не хочу так…
***

… Я сижу в каком-то кафе и держу в руке чашку с давно остывшим кофе, невидящим взглядом смотря на человека передо мной. У него голубые глаза с совершенно девчоночьими длинными ресницами и черные волосы. Редкое сочетание. Холодное. Или я придираюсь?..
У человека передо мной мелодичный «гладкий» голос, не вибрирующий, не окутывающий своим теплом, не убаюкивающий. Его можно сравнить с мелодией на пианино во второй-третьей октаве. Красиво, аккуратно, но увы, пусто.
Я уже давно не слушаю того, что он говорит, полностью погруженная в свои мысли. Но его это, кажется, не особо заботит.
А я так и не успела его нарисовать…
У меня начинается мигрень, но больше некому будет ухаживать за мной, пока я болею…
И засыпать я буду в полной тишине…
И мне не с кем будет больше так уютно помолчать…
Зачем мне это?
Я вдруг выныриваю из своих мыслей и обнаруживаю, что мой собеседник в упор смотрит на меня, явно ожидая ответа на какой-то вопрос. Но я лишь пожимаю плечами и сообщаю, что мне пора идти.
Не обращая внимания на удивленно-обиженное лицо человека, выхожу из кафе…
***

…Я сижу за компьютером и тупо гляжу в белый экран, на котором, словно нервно ожидая от меня каких-либо действий, моргает курсор. Я третий день играю в молчанку со своей «нарисованной» жизнью, игнорируя телефонные звонки и смс-сообщения. Меня нет. Меня просто нет ни для кого. Я устала притворяться, улыбаться через силу, когда на самом деле хочется забиться куда-нибудь в угол и просто посидеть в тишине.
Я напечатала пару строчек и снова застыла.
Брунгильда? А черт с ним, пусть будет Брунгильда…
***

… Я с ужасом оглядываю захламленный рабочий стол, на котором нет ни сантиметра свободного места. Когда это я успела так? Ничерта не помню. Я вообще уже черт знает сколько времени провожу, словно в тумане.
Сказывается его отсутствие?..
***

…- Смотри, какой рыжий!
- Не трогай! – резко одергивает ребенка женский голос.
- Почему? – детский голос дрогнул от обиды.
- Он блохастый. Пошли, а то опоздаем.
Я отрываю взгляд от витрины с книгами и ищу глазами предмет краткой «беседы» очередной родительницы и её чада. И нахожу. Маленький рыжий тигр сиротливо вжимается в стену, недовольно облизываясь и нахохливаясь от холода.
«У меня нет на это времени», - одергиваю я сама себя, ощущая укол невовремя проснувшейся совести, которая почему-то мирно дремала все это время.
«У меня нет на это времени»…
***

… Осенний вечер, окрашенный оранжево-красными красками заката. Солнечные пятна на полу представляют из себя искушение для моего рыжего «солнечного» кота. У него тоже сложный характер и зеленые кошачьи глаза, как и у моего Одиночества. Он не подсказывает мне идеи для моих рассказов и не иронизирует по поводу моих ошибок. Он не сопровождает меня повсюду, когда захочет, но он каждый раз встречает меня дома, распушив рыжий хвост и трясь об мои ноги. Я засыпаю под его неумолчное урчание, а он лечит меня от мигрени.
Я сажусь за стол с несколькими листами бумаги и ручкой, так как на меня снова накинулось беспардонное вдохновение, требуя моего внимания и всячески отвлекая от мыслей о работе. И пока я не отыграюсь на бумаге, оно меня не отпустит.
Я снова грызу кончик ручки, собираясь с мыслями, а мне на колени, тихо мурлыкнув, прыгает пушистая рыжая замена моему Одиночеству…