Один ненаписанный рассказ

Который раз она зачем-то приходит сквозь ночную тьму в эту продуваемую ветром беседку у моря. Как будто что-то особенное сможет увидеть в густой глубине неба. Как будто что-то важное сможет расслышать в шуме набрасывающихся на берег волн. Как будто яростный ветер вытормошит из головы все лишнее, расчистив место самым главным словам...

Все начинается с накатившего ощущения. Оно такое сильное, растет между ребрами и сердцем, и давит во все стороны. Прищемляет так, что на вдохе и выдохе мысль звучит об одном и том же, не дает покоя. Открывая-закрывая глаза, уже видишь иллюстрацию к зарождающемуся тексту, и все слышится не то скрип, не то всхлип в шквальном шуме. Это если бы она была художником или музыкантом. Если бы могла просто пересоздать то, что видит и слышит, а те, кто смотрят и слушают похоже, все поймут без дополнительных слов.

Слова. Слова между нею и чувствами — пока не назовешь, не придумаешь каждому из них имени, они не будут существовать. Слова должны проложить колею от темно-синего морского ветра сквозь сердце и голову, сквозь листы в блокноте и гладкие строки вордовского текста прицельно к душе предполагаемого читателя. В уши ему, чтоб заложило свистом, грохотом! В волосы ему, чтоб разом вздыбило и спутало! В глаза, в суставы, в кончики пальцев. И еще обязательно — в самую середку, запеть на внутренних струнах, всем известных, у каждого своих: море-море, дыхание приключений, восторг бури пополам со жгучей жутью.

Но слова... Это же стоги и стоги сена, и всюду что-то посверкивает обманным игольным блеском. И потом, для всего нужно оправдание — нельзя же просто так: море, ночь, разбиваются волны, ветер треплет плетеный навес, банный запах напитанного солнцем дерева в качестве фона, поверх — бисерный узор холодных свежих брызг. Нужен смысл, нужно имя для путаницы чувств и мыслей.

Тусклый свет из пустого бара, и никто не ловит ставший игрушечным в лапах у ветра пластиковый стульчик. Это уже намек, что-то смутное об антитезе человек/стихия, день и ночь. Днем море — одна из услуг, предоставляемых отелем, и это как-то унизительно, стыдно и за море, и за людей. А ночью все встает на свои места, только ночью можно что-то понять: по тьме — про море, по покинутому пляжу — про людей. Про одиночество и заброшенность.

Перед лицом моря оценивая себя — будто перед лицом вселенной, истории, мира, жизни. Ощутима четкая граница, делящая все абсолютно на две равные части: мир внутренний и мир внешний, я и не-я. Снаружи безупречность: наверху — искры в синем бархате, внизу ровная мелодия прибоя, полоска за полоской тает кружево волны. Древняя закономерность и простота, раз и навсегда обретенный смысл.

А внутри... Шепоты и топоты, суета и хлопоты, потеряно и найдено, открыто и забыто. Смыслы пойманные тают, а прочтенные оттенков не вмещают. Сознание, жадное до внешних впечатлений, глотает не жуя. И среди этой какафонии все же скрипит волынкой что-то настоящее, прищемившее сердце. Рвется наружу, мучительно хочет стать фактом внешнего мира.

Продирается это настоящее сквозь скепсис филолога: а точно ли ты имеешь право на жизнь? Да нужно ли ты вообще кому-нибудь? Может, и слов для тебя новых не найдется. Вдруг ты давно существуешь снаружи, просто не ею сказанное? И в какую ты изволишь облечься форму? Не выходить же на люди туманным слюноотделением про море и ветер... Если рассказ, то что насчет сюжета? Ни опыта нет, ни воображения — не о тайных поцелуях под луной же, в самом деле...

Уж если писать, то о себе — лохматой девушке в шлепанцах, которая невесть зачем приходит по ночам на пустынный пляж и улыбается ветру, таскающему ее за волосы, и бормочет стихи о море из школьной программы, и еще что-то о героях Манна, обретавших смысл, или хотя бы покой, в однообразии набегающих волн, и о Туве Янссон, которая уже все написала в «Папа и море» о холоде одиночества, о беспомощности, о замерзающей от ветра душе.

Не девушка, а так себе, ходячая энциклопедия с полустертыми чужими текстами. Ничего нового, ничего особенного, ничего своего. А что чувства чувствует — так у кого же их нет... И до нее, и после, много лет смотрит человек на море, а море на человека, тут история суровая, предельно серьезная, не до затесавшейся случайно букашки. Уж лучше замолчать, чтобы не оскорблять поверхностностью, банальностью, присвоением чужой мысли. Можешь не писать — не пиши! Не пиши... лучше послушай море и постарайся унести его с собой.