Козёл и Лариска

Козел и Лариска.
-1-
Козёл просыпался в выходные поздно. Еще не открыв глаза, он нашаривал сигарету, потягивался, прикуривал. Пыхнув дымком “Примы”, приподнимал голову, спускал с кровати тощие ноги в лиловых кальсонах и, окинув взглядом комнату, выискивал, кому поведать о вчерашнем. Так артист со сцены оглядывает зал, предвкушая успех. В тусклых глазах разгорался огонек самодовольства, он уже про себя смаковал будущий рассказ, вспоминая прошедший вечер. Козёл начинал свое дежурное выступление: с кем он вчера, кого и как. Физиономия его лоснилась от самоупоения, в это воскресенье кворум был полный. Даже Солдат задержался с утра в общаге, наводил на себя марафет. Сегодня у него был ответственный день, в очередной раз он шел свататься. Демобилизовавшись полгода назад, он поставил себе цель – жениться как можно скорее и как можно выгоднее.  Солдат считал, что самый большой выбор невест у  мужика, когда он только дембельнулся, пока все женщины видят в нем кандидата в мужья. Пропустишь время – не будет той веры к нему. Становится мужик либо бабником, как козел, либо неудачником, у которого выбор уже не тот. Он привлек всех своих родственников и знакомых в годах, молодым не доверял. Так как он считал себя человеком положительным и более чем подходящим женихом, то боялся продешевить с невестой, и процесс выбора затянулся. И вот, наконец то, он был почти у желанной цели:  все сговорено, решено, и невеста вроде бы соответствует всем требованиям. Портниха – это тебе не девочка с завода, приработок всегда есть, и опять же самому на одежде сэкономить можно. Во–вторых,  дом собственный, хозяйство какое – никакое, а в доме и водопровод есть и газ, к тому же и земля при доме имеется. Все это он объяснял Козлу, всех остальных в комнате он не признавал. Молоды слишком, а Козел, хоть и несерьезный человек, а постарше других, в армии послужил, да и бабах толк знает. Козел расходился с Солдатом во взглядах на женщин, но, как слушателя, ценил его больше всех. Их объединяла утилитарность подхода к женщинам. Для Козла они были только источником наслаждения, для хозяйственного, расчетливого Солдата – способом устроить свою жизнь.
- Ну, мужики, вчера такую девочку уломал. С первого захода. Прикадрил на танцах. Девочка – что фигура, что мордашка, и молоденькая, школу только в этом году кончила. Наивность такая, что мне аж не по себе стало. Завалил ее в кустах, а она в слезы: не надо, не надо. Какой там, думаю, не надо, раз пошла, то не дергайся. Ломанул, а она целка. Вот случай, сколько целок ломал, но чтоб с первого раза.
У меня застучало сердце, в вдруг это та самая. Гапченко скептически  ухмыльнулся, он знал цену женщинам Козла. Он всё еще считал, что самые лучшие могут принадлежать только ему. Но что правда, то правда, порядочная девчонка с Козлом бы не пошла, слишком он был пошл, дешево пошл, да и репутация у него была соответствующая.
- Не веришь?  Хочешь, сегодня вечером покажу? У меня с ней свиданка.
- Как зовут?
- Лариска. Да ты ее не знаешь. Она первый раз была на танцах.
От пронзительного чувства страха похолодела спина. Не хотелось верить, что та девушка могла пойти с Козлом. Не может быть, как же так, только не с Козлом. Не могла она отдаться сразу такому. Да с первого взгляда видно, кто он такой, от него же козлом и глупостью разит на версту. Мало ли Ларисок в городе, это еще ничего не значит. Гапченко окликнул меня: “Идешь ты, или нет? – Сейчас, одну минуту”.  Я перерывал свой скудный гардероб. Единственная чистая рубашка была мятой, ну и чёрт с ним, я натянул ее, приглаживая на себе. Гапченко скептически смотрел на меня. Он был весь прилизанный, пробор на голове был еще влажный. Мы вылетели из комнаты и помчались к выходу. Через полчаса закрывалась столовая, надо было успеть позавтракать.
-2-
Я безнадежно опаздывал на работу и потому не торопился. В таких случаях лучше придти позже, хуже всего, когда опаздываешь на несколько минут. Результат тот же – опоздание,  но именно в это время и вахтеры, и начальство проявляют повышенную бдительность. Когда опоздаешь надолго, мастер, конечно, заметит, но с ним договориться легче. Перед проходной я заметил девушку, она вопросительно посмотрела на меня, словно хотела что–то спросить. Я остановился.
- Не знаете, куда мне теперь с этим? – протянула приемный лист. У меня сразу мелькнула мысль, как проскочить вахту без последствий.
- Идемте со мной, - сказал я, пропустил ее вперед, протянул вахтеру пропуск и кинул озабоченно:
- Из отдела кадров, надо вот помочь.
- Вахтер понимающе кивнул головой, пропуская нас. Только уже за проходной я рассмотрел девушку. Она была так красива, что она сейчас уйдет, и я не успею познакомиться, пока судьба идет мне навстречу.
- Так куда мне идти?- переспросила она.
- Слушай, подожди меня минут 15, я сейчас вернусь и покажу все.
Я побежал в цех. Мастер вопросительно взглянул на часы, на меня – что еще выдумаю я нового.
- Александр Дмитриевич, - сказал я, хотя обычно звал его, как и все, Саша. – Мне очень нужно исчезнуть часика на два, я все компенсирую.
-Нападение – лучшая защита, и вместо того, чтобы отругать меня, он должен думать, стоит ли меня отпускать. Работы было мало, начало месяца, и я понимал, что затруднений особых не будет.
- Что–то случилось?
- Ничего, но мне очень надо.
- Ладно, иди.
Бегом вылетел в сквер перед цехом, где терпеливо ждала девушка.
- Ну, вот, все улажено, я свободен. Дай – ко свою бумагу. Итак, Лариса, ученица сборщика, жаль, цех семь, не наш, просилась бы в восьмой.
- Я же не знала.
- Лёша, регулировщик, восьмой цех.
Я водил её по заводу, терпеливо ожидая у кабинетов пожарников, ТБ, и тому подобному. Ожидая в очередях у кабинетов, мы много болтали, рассказали друг другу свои биографии, свои взгляды на жизнь, с восторгом обнаруживая общее. Лариса не поступила в институт, она жила последние годы с отцом в другом городе, здесь у неё мать и отчим, но и город и будущая работа ей не нравились, к тому же она решила поступать на подготовительные, вот и приехала к матери. Потому так поздно устраивается на работу. Я, проработав уже почти три месяца, учил, как лучше повести ей себя на работе, просвещал ее. Часа за два мы получили все подписи. Время шло к обеду, и я решил, что не мешало бы перекусить, благо в столовой пока еще было малолюдно. Начнётся обед в сборочных цехах, тогда завал. Раз я уж взялся опекать девушку, то, по идее, надо было угощать ее, а в кармане у меня было не густо. Мысленно прикинул, на двоих хватает, и решительно остановил ее, когда она попыталась расплатиться. После обеда я проводил ее в цех и пошел к себе. О свидании я не стал договариваться, потому, как она могла воспринять это как требование ответить мне чем–то, а мне хотелось проявить благородность до конца (могла согласиться из благодарности, а не из  симпатии, а мне этого не хотелось). Вообще – то я чувствовал, что нравлюсь ей. Теперь осталось найти случайную возможность встречи, и тогда..
В цех я влетел, ликуя внутри, словно в легком радостном опьянении. На сборке я подсел к Мадонне. Мадонна одарила меня своей божественной улыбкой, и сказала:
- Тебя мастер с утра разыскивал. Опять проспал?
- Все нормально, мастера я уже видел. Людка, хочешь я тебя поцелую?
Мадонна порозовела и зацвела.
- Очумел совсем, - и, подумав, добавила, - не здесь же, и потом, это не так предлагают.
- Я от чистого сердца и абсолютно бескорыстно, у меня настроение такое.
Мадонна, совсем запунцовев, склонилась к столу, и я чмокнул её в тугую прохладную щёку. Она отдернула в сторону, смущенно посмотрела по сторонам и уставилась на меня, ожидая продолжения – предложения встретиться или чего–то подобного.
- Трудись ударно на благо народа, и не отвлекайся, - сказал я и пошёл к себе. Мадонна разочаровано воззрилась вослед.
Увидев Мадонну, сидящую за столом, в неё можно было влюбиться сразу. У неё было очень нежное, тонкое лицо, огромные глаза и тонкая  розово светящаяся изнутри кожа. Одухотворенное лицо, хотя на самом деле она была глуповата. Но, когда она вставала, впечатление было ошарашивающим. Словно изящный цветок воткнули в   несуразно огромную вазу. Нижняя часть тела была непропорционально массивна, тяжеловесна. Толстые ноги, широкие тяжелые бёдра, из которых неожиданно взлетала вверх тонкая талия, изящный стан, увенчанные божественным лицом. Таким лицом, какие бывают на полотнах Рафаэля.
На участок я пришёл, когда все уже собирались на обед. Хотел было поболтать с Витьком, но он торопливо прятал инструмент, поглядывая на часы, готовясь начать спринтерский рывок в столовую. Буркин крикнул от своего стола: Займи мне очередь, - и взглянул на меня: Ты что, не обедаешь сегодня, опять на мели?- Да я уже.
Участок опустел. Только Портнов и еще несколько человек в разных уголках торопливо жевали принесенное из дома, чтобы успеть  погонять в домино.
- Все балбесничаешь? – процедил сквозь зубы презрительно. – Эх, я не мастер. Я бы навел порядок.
- Так вам предлагали. Пётр Акинфич. Что же вы отказались?
- А семью кто будет кормить, дом содержать? На зарплату мастера не проживешь. Это тебе, перекати поле, деньги может и не нужны.
- Нужны, Пётр Акинфич. Ещё как нужны. Кстати, не займёте десяточку до зарплаты.
Портнов затряс набитым ртом – Нет, нет. Вернулись с обеда Буркин и Витёк, сели играть в домино. Я тонким лезвием отвертки чертил на столе вензель Л.
3
Был выходной. Солдат укладывал вещи, рассуждая о том, как предусмотрительна его жена, предложив переехать к нему до назначенной свадьбы. И то, что деньги за общежитие платить, все ведь одно, не живу здесь. На свадьбу нас, конечно, он не приглашал. Всех знакомых приглашать, так это денег не хватит. Чем тратить их на пьянку, лучше они приобретут кое – какое имущество. А на свадьбе – только близкие родственники, без кого нельзя, никаких там тебе банкетов. Козёл пытался хоть бутылку у него выцедить. Солдат от возмущения даже покраснел – Вам бутылку, да еще одной не обойдешься, и на работу принеси, да друзьям – приятелям, так и зарплата целая уйдёт. Так семейная жизнь с одних расходов начнётся. Семью решил создавать, надо сразу задел иметь. И без того он после армии гол, к жене на все готовое идёт, так будет еще и на бутылки тратиться. Даже Козлу стало неохота спорить с ним. Солдат поворчал еще, наконец. Уложил чемодан, проверил, не забылась ли какая мелочь, и с чувством пожал нам руки, прощаясь. Думаю, чувство было оттого, что он нас больше не увидит. А может, он нас жалел. С высоты подвалившего ему счастья, он жалел нас – неудачников.
 Козёл, последнее время поскучневший, лежал одетый на кровати, ожесточенно дымил “Примой”, и размышлял вслух, идти ли ему на свидание с Ларисой. История с ней приняла для него неожиданный и нежелательный поворот. Вечером того дня, когда он рассказал нам о победе над Ларисой, постучали в дверь и вошли мужчина и женщина. Они спросили Козлова, но, еще спрашивая, они уже смотрели только на него, хотя было понятно, что они первый раз видели его. Причем, когда мужчина, вошедши, посмотрел на Козла, в его взгляде промелькнули  недоумение и гадливость. Козёл, как–то сразу осев, растерянно отозвался. Нам надо поговорить наедине, - сказала женщина, и Козёл покорно пошёл за ними. Что–то было такое тревожное в тоне, которым говорила женщина, во взглядах, которыми они смотрели на Козла. Козёл вернулся только под утро. Он бодрился и тут же паниковал, бахвалился, как провел ночь с Ларисой, но тут же, вспоминая на каких условиях он провёл её, впадал в отчаяние. Приходила, оказывается, мать Ларисы, обнаружившей утром, как Лариса застирывает платье. Лариса долго, по её словам, сопротивлялась, но, в конце концов, сломалась. Правда, знала она не так много, только имя. Мать, рьяно опросив всех знакомых, к вечеру вычислила Козла. Был долгий разговор, девчонке не было еще 18, и Козёл вынужден был пообещать жениться, как только Лариске выйдет срок. Это совсем не входило в его планы. Семейная жизнь для него была не слаще тюрьмы. Женщины его интересовали только в одном плане, как с ними переспать, и, желательно, чтобы каждый вечер с другой. Его девизом было: со всеми бабами переспать нельзя, но стремиться к этому надо. Выпив, он всегда принимался воспитывать меня и Гапу, что живём мы неправильно, скучно. Жить надо прожить так, чтобы вспомнить потом гору бутылок и толпу уделанных баб. Собственно, кроме этих двух вещей больше Козла ничего не интересовало.
Вольная жизнь Козла кончилась. Что больше всего угнетало его, что он не мог каждый вечер менять баб, что у него появились какие – то обязанности. Бодрости ему придавало только то, что  было еще несколько месяцев в запасе, а там смотришь, что–то и придумается. Гапченко поддразнил Козла:
- Чего ты расстраиваешься. Женишься, человеком жить станешь. В кои времена тебе порядочная попалась.
- Ну её на хрен. Она меня спрашивает, какие книги я люблю, в кино с ней надо ходить. Не поддавай. Слушай, Лёша, займись ты её. Дарю тебе. А что? Познакомлю, и всё в ажуре. Ты же умник, ты с ней поладишь. О книжках с ней будешь говорить, в театры ходить.
- Иди ты…
- У, обиделся. Зря. Вы в самом деле чем-то схожи. Вот Гапе я не предлагаю. Ему другие нужны – фирменные, чтобы тряпочки были, побрякушки.
- Да я с твоими бабами на одном гектаре не сяду, не то что…
- А салапет. Что ты понимаешь в этом.  Да у меня такие были, что тебе не снилось. А Лариска не дура баба. Я ей тоже на хрен не нужен такой. Она так и сказала: Потерпи немного, пока все устроится. Она сейчас больше скандала боится, чтобы мать в суд не пошла. А как стукнет ей 18, пошлёт она меня…
козёл замял сигарету в консервной банке, тяжко вздохнул: Эх, мА, пошёл отбывать повинность. В кино меня сегодня тащат, вот где мне это кино. А ты, Лёша, подумай всё-таки. И я тебе благодарен буду, и тебе само то.
прокурено кашляя, он вышел.
-  Пердун дохлый, - презрительно процедил вслед Гапченко. – Загнётся так от пьянки, курева, или от сифилиса, а туда же, учить лезет.
Он тщательно расправлял узел галстука перед зеркалом.
- Слушай, иди один, никуда я не пойду.
Когда Гапа ушёл, я натянул одеяло на голову и пытался задремать. Муторно было и тошно.
На следующее утро Козёл удивленно посмотрел на меня и сказал: Слушай, а ведь Лариска тебя знает. Ну, тихоня. Ты подумай ещё над тем, что я тебе давеча говорил. Потом ведь жалеть будешь. Девчонка она хорошая, да не для меня.

4
На участок регулировки надо идти через сборку. Что–то в тот день было не так на сборке. Слишком уж все ожидающе смотрели на меня. Когда делать было нечего, мы с Витьком часто ходили на сборку потрепаться с девчонками. Но никогда мое появление там не вызывало такого  всеобщего внимания. Все взгляды вперились в меня. Я невольно зажался, и сам себе казался нелепо глупым, стараясь не смотреть в стороны. Даже Мадонна, когда я взглянул на неё, не отвела глаза, а лишь порозовев, с любопытством  уставилась на меня.
 – Эй, привет!- окликнула Зина. – Может,  поздороваешься?
- Привет!- обернулся я и похолодел. Рядом с Зиной за соседним столом сидела Лариса. Она низко наклонилась, не поднимала лицо. Весь участок смотрел на нас. Похоже, они  знали больше, чем я полагал. Не зря Козёл говорил, что Лариса влюблена в меня. Я заставил себя быть легкомысленно развязным, каким привыкли видеть меня девочки на сборке. Это представление о себе я пытался внушить окружающим, и вроде бы это удавалось. Я встречал до этого Ларису несколько раз на заводе. Две – три дежурных фразы трёпа и мы расходились. Лариса краснела, смущалась, и вся светилась, я же старался  вести себя так, словно мы просто знакомы и всё, хотя после этих встреч у меня сердце колотилось. Если бы это было у неё не с Козлом, если бы не знать тех смачных подробностей, которые тот описывал в первые дни своих встреч с ней. Сквозь перекрёстный обстрел взглядов, я подошел к Ларисе. Я выдержал марку, непринуждённо поболтал пару минут, как всегда ни о чём, и пошёл к себе на участок. Переход Ларисы в наш цех менял ситуацию. Значит теперь мы будем видеться каждый день. И мне это не очень нравилось. Хоть она и сказала Козлу, что любит меня, но ведь, по сути, мы виделись только один раз, в тот день, когда она устраивалась на работу, и ведь с Козлом она пошла как раз после той встречи, считая, что любит меня. И словно ничего после всей истории с Козлом не произошло, ничего не было, она навязывает себя мне. Она даже не скрывала, что перешла в цех из-за меня. Я был слишком горд, чтобы подбирать чьи – то объедки, тем более Козла.
На столе уже стоял ящик с приборами, мастер с утра подставил. Витёк, довольный, кивнул на приборы, у него стоял такой же: Сашка даёт подзаработать. Приборы были выгодные, на них можно было зашибить. Я посмотрел по сторонам, у Буркина и Портнова стояли другие ящики. Ну, теперь держись, - подумал я. Буркин то не возникнет, а Портнов пеной изойдёт. Каждый раз, когда кому–то доставалась работа выгоднее, Портнов беленился. Хотя по правде Портнов и Буркин зашибали больше всех на участке. К Буркину я относился с уважением, хотя не всегда понимал его. Я у него начинал учеником вместе с Витьком. И теперь я всегда мог подойти к нему за советом. Портнов тот чёрта с два подскажет, у него любимая фраза: Читай инструкцию, там всё сказано. Мужики все на участке его не любили, из–за него всегда нормы резали. Когда начинали идти новые приборы, Портнов через несколько месяцев выколачивал такую норму, что начальство ахало. Приходили нормировщики, резали расценки. Никто ведь из них не смотрел на то, что Портнов на работу приходил раньше всех, и после работы всегда торчал в цехе, не требуя сверхурочных. Когда потом в курилке на него ворчали, Портнов разводил демагогию. Забыли, дескать, что они хозяева, что должны думать о государстве, а не только хапать. Хотя такого хапуги, как Портнов, еще поискать. Вот и сейчас краем глаза я видел, как он пошёл объясняться к мастеру, и кивал на меня и Витька. Но Саша так просто не поддастся, да и не резон Портнову обострять отношения с ним. Только от мастера зависело распределение приборов, кому какие дать. А Александр Дмитриевич был мужик справедливый. Все звали его просто Сашей, даже мы с Витьком, но ни в коем случае от неуважения. Сашу все любили, хотя должность у него собачья. Всегда ведь кто–то недоволен, приборы всё время разные. А, кроме того, мастеру еще надо иметь контакты и со сборкой, а то оттуда то густо, то пусто, а то брак сплошной. На сборке в основном женщины, им палец в рот не клади. Чуть что, крик как от галочьей стаи. Саша терпеливо выслушивал всех, обаятельно улыбался, и конфликт стихал, бракованные приборы уходили назад и возвращались без вмешательства начальства.
Ставлю прибор на стенд, подключаюсь, кручу туда – сюда, показания где–то на пределах, после вибрации и климат – камеры свалятся. Ставлю второй, та же история. Кошусь на Витька, у него всё в норме, значит, ему со сборки пришла другая партия. Иду к Буркину. Мне неудобно перед ним, у него приборы старые, чтобы заработать на них, надо сидеть не вставая, а я, только на этой партии, если всё пройдёт, за пару дней сделаю недельную норму. Буркин ловко ставит прибор на стенд, несколько движений отверткой, взгляд вполоборота на стенд, еще несколько движений и прибор в сторону. Смотреть за его работой приятно. Сняв со стенда очередной прибор, Буркин вопросительно смотрит на меня.  Я объясняю проблему. Буркин встаёт и садится за мой стенд. Минут через пять он встаёт: Плывут, поставь на нижний предел все, после вибрации посмотрим. Когда я только пришёл в цех, и мастер подвел меня к Буркину, я был разочарован. Такой невзрачный  мужичок, одет серенько. Я язвил внутренне: Ну, попал к куркулю, с ним же и поговорить не о чём. У него уже Витёк учеником сидел. С Витьком мы сошлись сразу, хотя дружбы особой не было. А Буркин опекал меня больше, чем Витька. Он на меня гробил столько времени, что мне неудобно было. Правда, своё он потом взял. Когда мы с Витьком начали работать, то приборы наши шли в его наряд. Но он, кстати, не тянул нас долго с разрядом, как делали другие. Вытолкнул нас на самостоятельную работу, хотя по прежнему опекал нас. Первое время он меня даже домой к себе таскал, домашненьким подкармливал. Витёк то дома жил, а я в общаге, и поначалу чувствовал себя не очень уютно в новой обстановке.
Я сидел за стендом, старался не думать ни о Ларисе, ни о Козле. Через час у меня спина затекла, потянулся и пошёл в курилку. Там, как всегда. Было битком. В углу сидел Портнов и витийствовал. Судя по всему, он сидел здесь уже давно. Где-то по своим каналам он разнюхал, что новых приборов, на которых можно зашибить, в ближайшие дни не будет, а рвать пупок на мелочёвке он не собирался. Лучше он потянет несколько дней и сдаст свою партию как раз к приходу выгодных заказов. Вот тогда он возьмёт своё.
- Неправильную политику ведёт государство, - рассуждал он в этот момент. – Всем понастрой квартир, дай готовенькое. Тебе построили, ты получил, и живешь в своё удовольствие. Квартиру тебе дай. Продуктами обеспечь. А надо: место тебе выдели и стройся сам, государство тебе ссуду, потом вернешь. Я всё сам себе обеспечивал.
- Вот так и появляются кулаки, - влез я.
- Видишь, кто тебя поддерживает? – повернулся он к Сысоеву. – Такие пустомели, которые только и норовят на всё готовенькое. Ещё и дня не работал, а глянь, наряд ему уже выгодный. Либеральничает Родионов, молодым, мол, тоже надо заработать. Им деньги нужны, а мне нет? Да они всё расфукают, а я всё в дело.
Портнов сел на любимого конька, разговор мог стать бесконечным. Я на него всегда действовал как красная тряпка на быка, но, если правду сказать, я первым его заводил и поддразнивал. Я всегда считал, что самое страшное для человека превратиться в куркуля. Неужели вся жизнь только в том, чтобы зарабатывать деньги. И всё. Должно же быть что–то ещё, но, что я не знал сам. Жизнь Портнова я отвергал, и он чувствовал это. Буркни в наши споры не вмешивался, а когда я пытался заговорить с ним на эти  темы, то у него получалось, что и Портнов прав, и я прав. Чего в жизни хотел сам Буркин, я не мог понять. Но еще более непонятным для меня был мастер Саша.
Я ушёл из курилки и подсел к Витьку. Витька был парень простой, для него всё в жизни было ясно. Когда я заговорил как–то с ним о смысле жизни, он только недоуменно посмотрел на меня. В его понимании всё это была блажь. А для меня сплошной туман, в котором надо найти дорогу. С тех пор, как я перестал верить, что всё что говорят – правда, я не верил и в то, что работа – радость творчество. Какое там творчество. Взял партию приборов, настроил, свозил  на вибростенд, снова подстроил, потом климат – камера, опять подстройка, ОТК и с плеч долой.  Я понимал, сто эти приборы нужны, я даже гордился иногда, что делаю такие нужные вещи, но любой на моём месте мог делать то же самое. В чем же тогда неповторимость меня, в чём моё Я? Неужели вся жизнь в том, чтобы зарабатывать деньги, как можно больше денег, завести семью, детей и содержать их. А если моих будущих детей будет мучить тот же вопрос – в чём смысл жизни? Меня вставили в механизм и требовали, чтобы исправно функционировал. А я многое не  понимал в этом механизме и многое не принимал. Но никто не спрашивал моё мнение, да и вообще, разве чьё–нибудь мнение спрашивали. Хотя бы того же Портнова. Функционируй, - как сказал Гапченко, - и все дела. Чем лучше функционируешь, тем лучше живешь. Со вторым Гапа не до конца домыслил. Лучше жить можно и не функционируя, надо найти дырку в механизме, откуда что–то вываливается, и присосаться к ней. Но если нет для меня смысла, зачем мне тогда работа и всё прочее. Мне, конкретному, а не тому абстрактному, каким я должен быть, чего от меня требуют, поучают. Пугает меня то, что обращаюсь я с этими вопросами в пустоту. Словно никого больше не интересует это. Гапченко ошарашено смотрит - Смотри проще, не бери в голову. Для него всё ясно. Я к Витьку ткнулся с этими вопросами. Витек мне нравился, в нём была обстоятельность, и правильность какая – то. А с другой стороны – незамутненность, как у дурака. Но не дурак он был. Просто он раз и навсегда решил как жить, а может и не решил, а поверил, не сомневаясь, чему его учили. Может так и нужно – без сомнений, сразу определить всё. С Витьком я общаюсь только на работе. Таким, как он, я завидовал всегда, но не мог понять, каким путём достигнуть такого состояния, равновесия. Как-то неладно складывалось у меня. Жить как Гапа, или как Витёк. И с Ларисой тоже.
  Разговоры в курилке вдруг такие возникали, что наш предцехкома в испуге чуть ли не через головы лез к двери, чтобы быстрее исчезнуть, не дай Бог узнают, что он в таких разговорах участвовал. – Порядок забыли, забыли, что за такие слова давно ли куда надо отправляли. И кто знает, может опять начнут отправлять. На всякий случай для страховки, он бежал доложить начальству.
Неприятности в цехе у меня начались с первого же дня. Я только что уселся около Буркина, слушал его, смотрел и со страхом думал, что никогда не разберусь во всём этом, как подошла кладовщица – Начальник приказал, чтобы ты шёл на склад. Будешь мне помогать опись делать. Я вопросительно посмотрел на Буркина, он пожал плечами, и я пошёл за кладовщицей. Она уселась за стол с толстой тетрадью, я считал свёрла, метчики и ещё чёрт знает что лежащее в бесчисленных ящиках, говорил ей, она отмечала в тетради и направляла меня к следующему ящику. Когда я чуть не опрокинул банку со спиртом, и она начала орать на меня, я решил, что с меня хватит, и объявил, что делать эту работу не буду. – Смотри, пожалеешь, 0 пожала плечами кладовщица. Начальник у нас строгий. Я вернулся к Буркинскому стенду, но тут же меня вызвали к начальнику цеха. Тот сразу начал кричать, распаляя себя. Я тогда ещё не знал, что это его обычная манера. Чем больше он кричал, тем всё смешнее становилось мне. Начальник вдруг осёкся, щека его дёрнулась тиком. – Сейчас же вернешься на склад и продолжишь работу. И запомни, здесь всем распоряжаюсь я, будешь делать то, что я приказываю. – Я не пойду на склад. – Лицо начальника из красного внезапно стало бледным. – Ты плохо начал свою работу, иди и помни - всё здесь будет по моему, а за сегодняшнее ты поплатишься. Начальник считал, что все должны его бояться, на крик он срывался в любой момент, даже с женщинами. Сам он тоже боялся начальства, которое в свою очередь кричало на него, и еще боялся кладовщицы, сам того не зная. Я угодил в его больное место, нагрубив кладовщице. С тех пор, едва увидев меня. Начальник бледнел от злости. Я, может быть и разряд до сих пор не получил бы, если бы не Буркин и Родионов. Это они, рискуя нарваться на неприятности, отстояли меня. Так я заработал репутацию разгильдяя, и теперь главной моей заботой было поддерживать её. Поскольку лучше уж иметь репутацию разгильдяя, чем никакой. К тому же давнее из детства сидело во мне – увидьте во мне хорошее сквозь плохое. Хочешь, не хочешь, а приходится быть таким, каким тебя видят. Нельзя же обманывать народные массы, вводить их в соблазн раздумий.
                5
После ухода солдата его место в комнате занял Сашка – крестьянский сын. Это Козёл его так прозвал. Сашка тоже отслужил в армии, вернулся в свою деревню, а потом его перетащил в город старший брат, где он чувствовал себя одиноко и неуютно. Гапа ему говорит – Ворчишь на городскую жизнь, всё тебе здесь не так. А если плохо так в городе, чего ты здесь, возвращайся к себе в деревню. – Подзаработаю денег, да уеду. Но сам втайне уже знал, что никогда не вернётся. Это отсюда жизнь в деревне казалась такой хорошей и справедливой, но было  то, что он постарался забыть, не вспоминать, чтобы не давать нам повода позлорадствовать – беспробудное пьянство, серую тоску и никого почти из молодых, даже жену себе не найти, и то чувство неполноценности у оставшихся, словно в силу своей глупости не сумели пристроиться где-то в хорошем месте. А хорошими казались все другие места. – Скучно там, - как-то проговаривается он, – молодых мало, а жить бобылём тоскливо. Только водку пить. С лёгкой руки Козла отношение к Сашке сложилось какое-то полупрезрительное. В нем была и внешняя корявость, и словечки деревенские, но была и основательность, которую мы не могли с него сбить своими приколами. Вместо того чтобы мотать на ус, как себя вести, в отличие от большинства других таких же вчерашних крестьян, которые с азартной лёгкостью стряхивали с себя родное,  натягивая на себя костюмчик нового горожанина, он пытался сохранить свою самостоятельность. Но самостоятельность была деревенски кондовой на наш взгляд. И я, не раздумывая, разделил с Козлом и Гапой то же отношение к Сашке, хотя, может быть, он и был среди нас единственный – настоящий. Мы все изображали что-то из себя, создавали о себе представление. А он отказывался придумывать себе маску. Хотя вроде как просо – придумай себе личину, в которой живётся весело. Сашка же натыкался на каждый угол, набивал синяки, жил мучительно трудно,  но не хотел становиться другим. Он был полной противоположностью Гапы в этом отношении. Но именно его хватило на то, на что не решились ни Гапа, ни я. Когда Козёл понёс очередную похабщину про свои похождения, Сашка может и коряво, но объяснил Козлу, кто он такой и чего стоит. – Ну, компания собралась, - сказал Козёл, - сколько тут живу, такой не подбиралось. Два салаги, жизни не видевшие, и деревенский полудурок.  Козёл сам был из деревни, но уже давно обтёрся в городе, а о деревне постарался забыть. Когда однажды к нему приехала мать, он был так растерян, что она своим деревенским поведением  позорит его. Да к тому же и показывает нам, что он, Козёл, бывший деревенский парень, от чего он давно отрёкся. Наконец – то развязавшись с Лариской, Козёл снова с упоением вернулся к старой жизни - пить, шляться по бабам и рассказывать о своих похождениях. С уходом солдата он лишился своего самого благодарного слушателя, а после стычки с Сашкой  понял, что может вообще потерять всех слушателей, что было бы для него невыносимо. По утрам в выходные, он теперь трепался только, когда уходил Сашка.
Я часто представлял, что произойдёт со всеми нами лет через десять, какими мы станем. С  козлом всё ясно, истаскается. Сопьётся, в редкие моменты трезвости будет читать морали, такие и становятся самыми ярыми моралистами, будет рассказывать, какой он был правильный в молодости, и какая плохая пошла молодежь. И с Гапченко было понятно. Заработает себе стаж, поступит в институт, женится. В конце концов, станет каким – то начальником, в партию вступит, без этого нельзя. Но что будет делать он, когда сбудутся все его планы, строить новые, как стать ещё большим начальником, и в голубой дали – персональная Волга. И жизнь его будет скучна, как ноябрьский день.
А вот самого себя представить не мог, потому, наверное, что каким мне не хотелось быть, я знал, а чего мне хочется – тёмная вода во облацех. Хотя ещё год назад, когда один за другим, как карточные домики, рушились мои детски наивные представления о жизни, как о пути на вершину, может и трудном, даже тогда я знал, что пусть эта жизнь грязна и не порядочна, но свою жизнь нужно прожить, или лучше сжечь, чтобы в этом мире что-то изменилось  к лучшему. Пусть мне будет плохо, но мир будет лучше. Теперь мысли об изменении мира отодвинулись куда-то в далёкое будущее, потому прежде чем мир менять, нужно себя найти в этом мире, нет другой опоры кроме самого себя.
Будущее Сашки – крестьянского сына я тоже не мог предугадать. Вернётся ли он в деревню, о которой тоскует, останется в городе, его представления о жизни не изменить. А жизнь с представлением о ней никогда не сойдётся, и куда ему деться от этого разрыва. Такие, если что вбили в голову, то на всю жизнь. Это Гапа без усилий подгонит представление под существующую реальность, для него это как два пальца. Странная штука. Кажется есть стремления, желания, вот и поступай согласно им. Тем более, не говоря о чём-то высоком, абстрактном, а в конкретном, бытовом. Так нет же, хочешь одного, а поступаешь совсем наоборот. Сидит внутри какой-то бес, а может бесёнок, сидит себе созерцательно, сонливо, а когда ты решаешься на что-то, вдруг толкнёт под руку, и получается совсем не то,0020асто даже противоположное тому, чего ты хотел. Вот так и у меня с Ларисой. Я  знал, что она любит меня, и ничего так не хотел, как любить её. Слово скажи ей, да что там слово, просто посмотри на неё, и она всё поймёт. Но вот то, что она ждала от меня этого слова, и все вокруг ждали, наблюдали за нами, и останавливало меня. Я стал избегать появляться на сборке, вокруг меня до физической осязаемости сжималось плотное желе любопытства к нашим отношениям. Весь цех с интересом наблюдал за нами, и это бесило меня. Я не мог пойти навстречу общему желанию, я мог идти только наперекор. Я встал в позу, понимая, что это глупо. Но так бывает, упрямишься и всё. Но почему я не могу жить так, как мне хотелось. Почему я всё время противоречу себе, почему делаю всё из чувства противоречия. Делай то, что мне неприятно, противно, потому что этого ждут от меня, и не ждут. Хочу быть непредсказуемым, не хочу, чтобы меня вычислили. И нет у меня никаких планов на будущее, потому что пока не разберусь в себе, нет будущего.
Говорил впрочем, иногда какие – то слова, не те, конечно, что она ждала, но так, чтобы не исчезло ожидание с её стороны. Мне было нужно поддерживать её в таком состоянии, не знаю почему. Я подходил к ней, трепался. Лариса вспыхивала, и огромные её глаза так благодарно и восторженно смотрели на меня. Может,  эти моменты я и поддерживал в ней надежду. Я мог бы давно расставить точки, лишить её надежды, но тогда я бы больше не видел того света в её глазах, того тепла, которое шло от неё мне. Когда не с кем было пойти на вечеринку, я звал Ларису. И чаще всего она уходила одна, потому что стоило только подвернуться там какой-либо девчонке, я клеился к ней.
Тень Козла стояла между нами. Я всё умом понимал, сам что ли не ошибался, и глупостей непоправимых не делал. Должно быть в жизни прощение, потому что если нет прощения, то жизнь любого из нас загублена, жить дальше станет невозможно. Рано или поздно. Давно следовало забыть про Козла. И сам я не святой. Влетал по уши в такую грязь, что тошно было. Зарекался, и снова делал глупости. А Лариске только одного вечера простить не хотел. Но каждый раз я вспоминал те интимные детали, пересказывать которые так любил Козёл, и тогда вставала стена, которую я не мог переступить. Но иногда я думал, что я специально выстраиваю стену, сам себя растравливаю, чтобы не переступить её.
                6
В комнате нас только двое – я и Сашка - крестьянский сын.  Валяемся по углам, дурея от скуки. Я читаю, а крестьянский сын тоскливо смотрит в потолок.  Сегодня выходной, надо бы идти куда-то развлечься, но нет никакого настроения, зациклившийся сам на себя приступ депрессии обрекал на томительный вечер. Крестьянский сын тот вообще избегал всех шумных мест, где он чувствовал себя не в своей тарелке, и по вечерам обычно либо ходил смотреть телевизор, либо просто лежал, смотрел в потолок и вспоминал о своей деревне, раздражая своими бесконечными разговорами о деревне. Когда я смотрю на него, мне кажется, что я слышу, как тяжело ворочаются в его голове мысли – глыбы, громоздкие и необкатанные. В последнее время мы часто проводим так выходные. У меня очередной период депрессии, у Сашки не исчезающий никогда. У нас разные исходные причины, но результат один и тот же, и суть одна. Мы оба одиноки.  С Гапченко последнее время  у меня нет желания общаться, хотя мы с ним и одного поля ягоды. Но Гапа в отличие от меня человек реальности, я предпочитаю выдумывать свой мир. Я вдруг подумал, что Гапа чем-то похож на Сашку- солдата, тот же расчёт, только не такой примитивный. Поначалу я крутился с компанией Гапы. Он быстро нашёл себе круг друзей. Но потом мне стало невыносимо скучно с ними. Одни и те же разговоры всё время. Правда и весело было, девчонки всегда там крутились, вечеринки и прочее. Только девчонки и связывали меня с ними. Я сначала ухлёстывал за Ниночкой. Мы целовались с ней в подъездах и тискались. После каждого поцелуя или касаний   она впечатывала пощёчину, и я считал её девочкой слишком уж старомодной и нравственной. У меня, наверное, было слишком много почтения к женщинам, слишком я возносил их на пьедестал. Через некоторое время я начал соображать, что не нравственные принципы говорят в ней, а садизм. Ты к ней лезешь в трусы, а она тебя хлещет по морде, но не сопротивляется. Мы поругались, и Борька Носов пошёл её провожать, спросив, не возражаю ли я. Я не возражал. На следующий день Борька, хохоча, рассказал, что он сделал Ниночку. Я поинтересовался пощёчинами. Было, - сказал Борька, - было поначалу, пришлось врезать ей по физии. Дальше всё пошло о кей.
Борька был реалист, он на женщин смотрел без всякого флера. Может и они любили его за то, что он принимал их такими, какими они есть, без иллюзий. О Ниночке я не жалел, Борьке немного позавидовал. Всё равно я не смог бы ударить женщину по лицу. Как-то привёл в эту компанию Витька. Думал, может пойму его. Потом на работе Витёк сказал:
- Ты с кем связался, что за девчонки?
- Обычные девчонки. Глупые, с ними проще.
- Ты что, свой на помойке нашёл, чтобы в каждую дырку его совать. С кем себя уравниваешь?
- Что ж, монахом жить? Ждать принцессу, может их и нет совсем. А как ты живешь?
- Нормально. А девчонка у меня была такая, что после неё мне уже не надо, что попало.
Он рассказал, как в прошлом году у соседей гостила девчонка, студентка. Такая миниатюрная дюймовочка. Витька то был под  метр девяносто, вот она в саду и просвещала его всё лето. Витёк девчонок выбирал как вещь в магазине, а я считал, что это должно быть, как удар. Увидел, обожгло, и без оглядки, а там будь что будет. С Ларисой первая встреча такая была, жаль, всё пошло наперекосяк. А для Витька любовь – прелюдия к женитьбе. То, что мне казалось кабалой, для него было смыслом.
Вот валялся я так в постели, дурея от тоски и грустных мыслей. Когда появился поддатый Козёл, я даже обрадовался ему. Козёл был не один, с какой-то молоденькой девчонкой - вертлявой, плотненькой и с весёлыми глазами. Видимо, Козёл привёл её, чтобы хвастнуть своей новой кадрой.  Козёл, конечно, и выпивку приволок и прицепился к нам, чтобы составили компанию. Сашка присоединился сразу, мне же пить с Козлом не хотелось, Ия отказался. Козёл оскорбился.
- Привередничаешь,  брезгуешь, другого поля ягодка. А ведь мы с тобой, почитай, родственники.
Намёк на Ларису меня взбесил, но ввязываться в стычку не хотелось.
- Посмотри на него, Вальк. Лежит, руки за голову, страстный, небось, мужик. Нравится тебе?
- Нравится, - сказала Валька и с интересом посмотрела на меня.
Я схватил куртку и ушёл бродить по улицам. Из–под грязных куч снега на обочину вытекали мокрые языки. Я чувствовал себя бесприютно и одиноко, хотелось понимания и любви, простой и ясной. Весна наступала, но не было весеннего настроения. И я думал, что больше не будет тех вёсен моего детства с томлением, душевным подъемом, когда во всём было ожидание чего-то прекрасного, светлого, и чудо ждёт впереди. Замкнутый в монотонности одинаковых дней – работа, общага – не бродить мне муже за прихотливым путём весенних ручьёв, не пускать по ним кораблики с бумажным парусом, то бурно устремляющимся вперёд, то попадающим в заторы из снежного месива, и прошлого своего мне было не жаль. Я не искал себя в прошлом, я пытался найти себя из настоящего. И вспомнил как-то неожиданно весенний день в школе, перемена, то особое томление, когда всё дышит началом весны. И в школьном дворе вдруг заинтересованно посмотрела на меня девочка, которая давно нравилась мне. Вот так же посмотрела на меня сегодня Валя.
Когда я вернулся, козла с подругой уже не было. Воняло перегаром и окурками. Сашка спал по чёрному, лицом вниз, храпел, временами что-то бормотал во сне. Что ему снится в пьяном угаре. Я понимал его безысходность. Пути назад не было, в впереди тягостное прозябание в мире, враждебном ему. Я понимал его, как собака понимает хозяина, но не было сочувствия к нему, и чем я ему мог помочь. Своих проблем хватает.
                7
.У Ларисы появился парень, с которым она встречалась. Я радоваться должен был, потому что у неё всё хорошо. Я и радовался, и сказал об этом Витьку и Мадонне, всем сказал, и Ларисе тоже. С парнем её мы даже познакомились на танцах. Вернее, это он решил со мной познакомиться, потому что понял уже, что любит Лариска не его, а меня. Хороший был парень, он мне понравился. – Слушай, - говорит он, встречая меня, приходи завтра на танцы в ДК. – А что мне там делать? – Ты скажи об этом Ларисе, тогда она пойдёт со мной туда, а то отказывается. Странная роль мне приготовлена, сводней я ещё не был. Но парень был хороший, и жалко было ему отказывать. А когда мне скучно стало на танцах, Ия ушёл с Лариской, он даже не обиделся. Может он тоже считал, что если Ларисе со мной лучше, чем с ним, то всё нормально. Только недолго продолжалось это у них, через месяц они перестали встречаться. Тут как раз 1-е Мая подвалило. Зина со сборки уговаривала меня отметить праздник в их компании. Но я сообразил, они ведь Ларису тоже приведут и постараются там нас свести. Ангелы сводники. Вообще то делают они это из лучших побуждений, но я не собачка, которую можно привести на поводке. О том никто не подумал, что не подталкивай они меня дружно к Лариске, может мы бы и были вместе давно. Меня от горечи и жалости к ней иногда захлестывало. Но когда на тебя, как в театре, десятки глаз пялятся, и ждут с нетерпением развязки  Что ж, поиграть я не против, только развязка будет не та, которую все ждут. Тогда это уже и не игра даже, а так… толкнул паровозики навстречу друг другу, и жди столкновения. Они мне все пути своим ожиданием отрезали.
Так и получилось, что первого я никуда не пошёл. В комнате никого не было, даже крестьянский сын ушёл к брату. Я лежал, читал книгу и сам себя жалел, какой я одинокий и несчастливый. В дверь постучали и тут же, не дожидаясь, открыли. Вошла Валька, та девчонка, которую Козёл приводил. Я лежал в одних трусах и набросил одеяло.
– Привет, - бодренько сказала она.
- Привет, Козла нет, где он, не знаю.
- А я к тебе, не к нему.
-- Зачем?
- Как зачем?  Гулять пойдем.
- Иди, гуляй. Я никуда не пойду.
-Ты что, сдурел? Весь праздник так пролежишь.
- Это мое дело. Как ты узнала, что я дома?
- да уж сообразила. Я тебя давно хотела встретить, заходила даже, не застала. И сегодня тебя везде искала, не думала, что ты дома весь день пролежишь.
- Теперь ясно. Не порть себе праздник моей кислой физиономией.
- Не хочешь вставать, тогда я к тебе лягу
- Ну уж нет, - я даже перепугался. Не был я готов к такому повороту. И тут же подумал, что она решит, что внушает мне отвращение, и совсем растерялся.
- В жизни со мной такого не случалось, - рассерженно сказала она. Ведь ты мне, правда, с первого раза понравился. Ну и дурак же ты. Дай я тебя хоть поцелую.
Губы у неё были упругие и сладкие, я таких сладких губ ещё не встречал. Она оторвала губы и ожидающе смотрела на меня.
- Не сердись, мне, правда, кисло сегодня.
-Слушай, ты раздетый, а я парюсь в платье. Сниму его, пожалуй.
Она одним движением  сбросила его и нырнула ко мне.
-Ой, а ты ведь хочешь меня. Давай снимем трусы, а то неудобно.
Я и опомниться не успел, как она забралась на меня и вправила куда нужно.
-А ты и вправду страстный, - сказала она, когда мы расцепились - Ну, что, одевайся, пойдем гулять. Лучше тебе?
-Ты иди, я останусь. Давай завтра встретимся.
- Я к тебе с утра приду.
- Не надо приходить, я тебе свидание назначу под часами, как в кино.
Она ушла, а мне стало ещё хуже. Я уже готов был бежать вслед за ней, вернуть её. Глупо же я выглядел, девчонка сама в постель пришла, а я её  чуть не прогнал. Лежу и ковыряюсь в своих болячках, а жизнь проходит мимо. Хорошо, в этот раз жизнь оказалась настойчивой.
Вот уж кто не сомневался в своем праве быть такой, какая есть, так это Валька. Ей это и в голову не приходило. Я на словах отвергал все условности, считал себя независимым, а на самом деле был рабом предрассудков и чужих мнений. Вальку совершенно не интересовало, кто о ней что думает, и что говорят. Она встречалась с кем хотела, и ложилась в постель с тем, кто ей нравился, ни на секунду не задумываясь, правильно ли это. Ей бесполезно было говорить, что она ведёт неправильную жизнь. Она таких вещей просто не понимала. Но любопытно было бы узнать, хоть когда-нибудь задумывалась она над своей жизнью, или это я просто такой идиот. Когда я пытался завести разговор на подобные темы, она говорила только – Не бери в голову, - и ещё  крепче начинала целоваться. Чувственное у неё не просто стояло на первом месте, оно доминировало над всем остальным, и затеняло всё остальное. Она никогда не скрывала своей чувственности,  не прятала её, всё в ней было только следствие чувственного, из него исходило.
 Наверное, в ней тоже была тысяча миров, тысяча Я, но для меня она была просто девчонкой, которая любила любовь и всё с ней связанное, цельной, естественной как воздух. Хотя, может быть, я всё это выдумал в ней, может она только создавала  такое впечатление, также как я пытался выглядеть тем, кем не был.  Она отдавалась без сомнений и рефлексий, и с ней было легко и весело. Впрочем, бывало, когда она не приходила на свидания, исчезала на несколько дней, я злился, ревновал, но потом она возвращалась, ничего не объясняя, и я, всё забыв, окунался в любовь. Месяц мы каждый вечер целовались взахлёб, до одури, до боли в губах, занимались любовью в подъездах. А потом она уехала вожатой в пионерлагерь, и словно бы не было её в моей жизни. Я разом забыл о её существовании, не ощущая никакой тоски расставания. Было ощущение, что я протрезвел, и как будто не твердил ей о любви между поцелуями.
                8
В тот день, проходя утром через сборку, я почувствовал какую-то напряженность. Лариски не было на своём месте, но она могла быть и в отгуле. Мадонна, когда я посмотрел на неё, тут же отвернулась, словно боялась что-то выдать. Я сел за стенд, поставил прибор. Из-за спины протянулась рука и положила передо мной конверт. Там лежала фотография Ларисы с подписью на обратной стороне и записка – Единственный мой, любимый. Люблю тебя, только тебя, буду помнить и любить тебя всю жизнь. Если вспомнишь меня, если я тебе окажусь нужна, то вот мой адрес. Я не могу больше жить здесь, не могу видеть тебя каждый день. Мне очень больно. Прости меня.
Зина стояла за спиной и ждала.
- Поезд уходит сегодня в четыре.
-Это всё.
- Проводи хотя бы её, она будет ждать. Я тебя возненавижу, если ты не сделаешь этого. Не будь подлецом.
Если ты затеял игру, то играть её надо до конца, если даже конец игры – твой проигрыш. Я сложил записку, приложил к ней фотографию, и нарочито медленно, картинно разорвал всё в мелкие клочья, бросил в урну. Краем глаза я видел, как в нашу сторону смотрели все девчонки со сборки.
- Ты…Ты.. ну и дурак же ты, - со слезами крикнула Зина.
Я защелкал тумблерами и уставился на стенд. Слышал, как ушла Зина, как кто–то подходил ещё, что–то говорил. Потом подошёл Родионов и сказал, что я могу сегодня уйти с работы. Смотри-ка, и он, оказывается, в курсе. Я доработал день до конца, спиной ощущая, как сгущается атмосфера в цехе. Стискивал зубы, все вы ждёте, что я сейчас поеду на вокзал, ну что ж, придётся вас разочаровать.
Вечером я сказал себе – Ну вот и всё, - и мне стало горько и грустно. Можно было узнать ещё её адрес у девчонок, всё ещё можно было вернуть. Но я сказал Нет. Кончилась игра, я проиграл, но отыгрываться не стану, начну новую игру, с чистого листа. А то, что было, я запомню. Через несколько дней я получил письмо от Вали. Мне без тебя так тоскливо, - писала она. – Я написала стихи, прочитаешь, и начала писать рассказ от тоски, наверное. Напиши, что ты об этом думаешь. Кажется, что-то получается. Вот уж чего не ожидал от неё. В письме была куча ошибок, и почерк совсем детский. А стихи  были слабенькими. Я порвал это письмо, даже не глянув на обратный адрес. Это письмо было тоже из прошлой игры, незачем его тащить в новую.
Если бы это было в романе, то жизнь должна была жестоко покарать меня, ввернуть в муки раскаяния. Ничего подобного не произошло. Жизнь продолжалась. Она может, и наказала меня, но я этого не заметил. Наказание не всегда идёт следом за проступком, зачастую они так разделены временем, что не знаешь, за что ты платишь.

                Ю.М.