13

            Сергей Cuprum



   13




   Кто бы мог подумать, что новая жизнь начнется именно так? Каждый день я просыпался и думал – «только не это!». И каждый день я должен был смиряться с положением, терпеть и главное никому не говорить. Только не говорить – не значило молчать, не говорить – значило врать. И это было самым тяжелым.
- Как дела в школе? – спрашивал за ужином отец.
- Нормально.
- И всё?
- Ну, да.
- А оценки?
- Да пятерки есть, четверки.
- Троек сколько?
- За прошлую неделю?
- Хотя бы.
- Четыре или пять.
- Много.
- На этой неделе должно быть поменьше.
- А с ребятами как?
- Нормально.
- Девчонки есть красивые?
- Ну, чтобы совсем красивых – нету… почти, так… нормальные.
- Что-то у тебя всё слишком нормально. Слышишь меня?
   Не хочу все это сейчас размазывать, я просто отдавал деньги и всё. Утром перед выходом в школу мама давала нам по 3 рубля. Вера 1 рубль откладывала в копилку, на 2 рубля покупала булочки в столовой или жвачку или что-нибудь ещё. Я каждое утро отдавал свои 3 рубля Пороху. Он уже даже ничего не говорил, просто протягивал руку или так:
- Резче!
   И я, глядя в пол, делал вид, будто куда-то их подевал, что не могу найти, но, конечно, всегда находил и… в общем, вот так.  В прошлом году он сильно избил меня и сам забрал, после этого я стал платить, чтобы не повторилось. Почему я так поступал? Потому что знал – в другую школу меня не переведут, отец не поступил бы так «принципиально» (это его слово). А если бы я тоже «принципиально» отказался платить, то каждый день приходил бы домой избитым – мама бы плакала, а отец говорил:
- Он твой ровесник. Ты должен сам разобраться.
От этого всего я и откупался. Я сказал себе, что выбрал меньшее. Я впустил маленькое трехрублевое зло в свою жизнь и сделал вид, что согласился с этим мириться. Я притворился, будто меня все устраивает, в конце-концов, три рубля не такие уж большие деньги. На самом деле я знал, что плачу гораздо больше. Я платил притворством и ложью, платил постоянным стыдом и не мог жить с таким грузом нормально. Поэтому я договорился с самим собой о том, что плачу не Пороху, а вообще за то, что постепенно становлюсь сильнее и, значит, продвигаюсь ближе к выходу, к победе. Я сказал себе, что плачу за тренировки. Я пообещал, что каждый раз, когда буду отдавать ему очередные 3 рубля – то вечером обязательно буду бегать в парке, а потом подтягиваться на брусьях и турнике до тех пор, пока не перестану туда ходить, пока не побью его. И только этим я мог хоть как-то оправдаться в собственных глазах. Только один час, не считая сна, я чувствовал себя по-настоящему хорошо, когда бегал и тренировался.  Кроме этого мои вечерние пробежки нравились родителям, и это тоже было каким-то оправданием. «Уж если я плохо учусь, обманываю вас, так пускай будет хоть что-то, чем я могу порадовать». Иногда Вера тоже бегала со мной. У неё не было цели, она просто бегала за компанию, но я все-таки больше любил бегать один.  Только тогда я мог стать серьезным и взрослым, как герой боевика, сделаться сосредоточенным и почувствовать, физически ощутить, как мое зло переплавляется в мою силу, как сила плывет в меня, постепенно наполняя уверенностью. Поэтому никогда, никогда не было, чтобы я не хотел идти на пробежку или заставлял себя это делать. Это пришло уже позже, а пока я набирал круги и прибавлял каждый месяц по одному или два раза на перекладине. Когда я начал заниматься (год назад) я еле-еле выжимал 4, а на брусьях вообще ни разу не мог. Теперь я подтягивался 13. Я решил дойти до 20, но оказалось, хватило и 15. Всё оказалось не так, как я представлял.
    
   Запах сырости с ветром. В одном первом вздохе. Такой мягкий, насыщенный, терпкий. За трамвайными путями, за собачьим парком, за домами расплывался оранжево-малиновый закат. Далекие звуки, сигналы машин звучали в воздухе особенно приятно. Мне кажется, во дворе гуляли пенсионеры с колясками, но, может быть, и не гуляли. Как всегда я перепрыгнул на левой ноге рельсы и побежал по известному маршруту: вдоль девятиэтажки, через дорогу, в ворота парка, а там, через деревья, кусты, через поляну, по мосту через речку, вдоль бревенчатых скамеек по тропинке по кругу. Парк был большой, можно заблудиться, но я уже выучил тропинки и привык ничего не бояться. Школа была в стороне от моего маршрута и поэтому нисколько меня не напрягала. Когда я бегал, то не думал о школе ничего конкретного, а только самые общие, самые абстрактные вещи, может, поэтому школа представлялась где-то не здесь, а как будто  даже в другом районе. И наоборот, - когда утром мы с сестрой торопились к первому уроку – мне не приходило в голову, что мой вечерний маршрут пролегает здесь, в этом парке.  Словно было два парка. Утром – один, а вечером – другой.
Только не в этот раз. Я пробегал деревянную площадку с верандами-теремами, когда знакомый голос вдруг окликнул меня:
-  Слышь, спортсмен, беги сюда!
   Я сразу почувствовал жар, но остановился не сразу. По инерции я повернулся на крик и еще несколько секунд бежал. Всего их было шестеро, я знал только Пороха. Меня тоже кроме него никто не знал, хотя их взгляды и смех утверждали обратное.
- Слышь, Санек, - начал Порох, уже заметно поддатый, веселый и одновременно напряженно-недовольный, - а ты чего в натуре спортом занимаешься?
- Ну да.
- Ты меня удивляешь! – Все засмеялись. Давай пятерку!
Я неохотно протягивал руку.
- Держи крабика!
И он сжал мне кости ладони там, где больнее всего. Я замычал сквозь зубы.
- Аааа!
-  Держи! Держи его! Не отпускай, Саня! Не пускай, а-то убежит!
-  Аааааааа!
- Если он убежит, он больно, больно тебя укусит! Вот так!
- Больнаааа!
- Я же говорил!
И дальше спокойно, совсем другим тоном:
- Ты чего сильным хочешь стать и типа нас всех наказать, да?
- ….
- Ты че глухой?! Я тебя спрашиваю?
- Да я просто...
- Тогда почему мы просто так не бегаем?
Все опять засмеялись.
- Не знаю.
- А ты подумай! Скажи мне, как ты думаешь, почему мы… или я лично не бегаю? 
- У вас… другие дела.
Общий взрыв смеха. Кто-то крикнул:
- Покажи ему, Порох!
Смех.
- Это кто там кричал сейчас…?
 Порох повернулся к своим. Никто не смеялся. Один парень в нейлоновом костюме adibas серьезно ответил:
- Ну, я.
- Слышь, а проверить слабо?
- В смысле?
- В прямом. Чего ты стрелки переводишь и встреваешь, когда я разговариваю?
- Ты чего, Порох?
- Я о том, что когда я разговариваю с человеком, мне не нужны подсказки по поводу всего. Если ты хочешь что-то ему показать… - ну так покажи! Или отвечай за слова или ты любишь стрелки на других кидать? Так что ли?
- Да ты че? Я ж пошутил.
- А я не понял шутки. Или  ты хочешь сказать, такого не было?
- Нет, я так не хочу сказать.
- Тогда в чем дело?
Зато я уже все понял. Мне было не уйти от драки. Бежать? Тогда завтра было бы хуже. Я готовился целый год, я даже в дождь бегал. Парень был примерно моего роста, может, чуть пониже, но за ним стояла репутация, ситуация, компания, а я… а я должен был посмешить всех. Помню, как я подумал: «Интересно сколько он подтянется?»
- Слышь, малой! -  хотя он был старше меня всего на год, - Я тебя сильно бить не буду. Ты только не плачь, – ехидно так с полуулыбкой, полуоскалом обращался ко мне, - ну, че ты стоишь? Welcome сюда б…!
- Давай, Санек! – заговорщицки шептал мне в спину Порох, - Ты же спортсмен.
Не смех, а смешки.
- Димон, клади его сразу!
Димон. Так его звали. Так моим первым рингом стал деревянный домик-веранда. Запомнилось, что в полу не хватало одной доски, и я следил, чтобы не попасть туда ногой. Он замахнулся. Я видел, как он старается – хочет сбить меня с первого удара, быстро выиграть и опять смеяться надо мной сверху. Но я увернулся. Сам не знаю, как получилось, но получилось. Будто не я вовсе. Думал об одном, боялся боли, даже зажмурился, но как-то отклонился назад, увидел летящий перед собственным носом кулак, проводил его взглядом в сторону и вернулся обратно. Я встал в стойку, поднял руки и стал раскачиваться в такт, словно герой кунг-фу фильма. Я мог уже лежать или плеваться кровью, а я стоял, раскачиваясь в такт.  Димон не ожидал такой реакции, он на секунду растерялся. Его руки непроизвольно опустились, только он этого не заметил. Тут же опять пошел на меня, и в глазах было ещё больше решимости. Вот тогда я ударил. Резко глотнул воздуха, сжал правый кулак так, чтобы костяшки свело (они ещё болели от рукопожатия Пороха), кинул локоть назад и на выдохе, на шаге влетел ему в левую скулу. Сжатая скула промялась. Такой «Ммм» звук завяз у него на зубах. Дима не упал, он только отшатнулся на два шага вправо и сплюнул на пол  красным.     Я ликовал в душе, твердил себе одно: «Только не пропусти, только ещё один раз! Сделай!»  И бывает же так. Не сглазил. Все-таки получилось. Не знаю как – я опять увернулся. Сделал два шага назад и доказал, что могу, чем очень сильно рассердил Димона. Он уже не мог себя контролировать, он терял контроль, терял авторитет и становился таким же, как я, когда бегал по парку. Только не дать себя пробить. Идти. Идти. И я пошел. Не верится – ноги идут вперед, и эта доска выломанная. Сейчас. Всё. Два взмаха. Один попадает мне в левую руку. Второй ему в косточку под глазом. Потом съеживаюсь и бью ему ещё два раза куда-то в живот. Он нагибается – я ему в голову подряд, по волосам. Кулакам больно. Я глушу боль – не думать об этом. Отступаю. Он поднимает лицо. У него кровь капает на олимпийку. «Кровь не отстирывается». У него в глазах злость и слезы. Он бежит и кричит на меня…
- Аааааа!
Я отхожу в сторону и на противоходе валю его сбоку правой. Димон рушится назад, бьётся затылком. Кричат. Он хватается за голову; по деревянным доскам растекается бардовое пятно.  Я срываюсь с места и бегу. Через 10 или 20 шагов оборачиваюсь и вижу – гонятся. В руках палки и камни. В воздухе свист. И только Порох сзади кричит через бегущие головы:
- Беги! Сматывайся! Беги!   
Через кусты, через деревья быстро, как никогда не бежал. Крики. Где-то рядом пролетают палки, падают камни. Хрустит под ногами. Лечу. Перелетаю поваленные стволы и тропинки. Ветки хлещут мне по груди, как тогда в бане. Я добегаю до забора – оглядываюсь – позади никого, звука дальше. Перемахиваю через забор, добегаю до подъезда, быстро поднимаюсь по лестнице, одним движением открываю дверь. Скидываю кроссовки, прохожу в свою комнату и падаю на ковер…
А за окном приближается трамвай… и я знаю его №. Знаю, где он остановится. Знаю, как люди будут выходить, расходиться в разные стороны… я хочу посмотреть на это и оказываюсь у окна. Это именно то, что я себе представлял.  Люди поднимаются по лесенкам в трамвай, занимают места, компостируют билеты. Я вижу всё через окна трамвая, через своё окно. А меня не видит никто.    
  Да. Именно это, а не сама даже драка, было главнейшим. В тот момент «у окна» я одновременно пережил и радость, и понимание своей первой победы. Именно тогда я в первый раз сознательно переменился к себе и сам себя зауважал. И так приятно ныло левое плечо.  Вечером смеялись с Верой до упаду. Мама удивлялась:
- Ты что ли пятерку получил?
- Да нет – я просто. Просто так. Просто так! – придумывали с Верой веселую песенку. Пусть я не мог рассказать о своей победе родителям, перед сном я все рассказывал сестренке. Она спрашивала и спрашивала горящими черными глазками, горящим шёпотом. И я рассказывал всё с самого начала, по порядку, по несколько раз. Вера уснула, а я лежал и думал. Сначала о том, что больше не стану давать денег Пороху. Я решил стоять на своем и, в крайнем случае, драться. Порох был мой одноклассник, значит ровесник, ростом и телосложением примерно такой же, как я. Но он был лидер и вел и чувствовал себя соответственно, а я платил ему деньги и многие, да почти все в классе знали об этом. Ещё у него был старший брат в 11 классе, он умер через год в подъезде от передозировки. Но в тот момент – я думал – что он может сделать? Порох не станет жаловаться брату, тем более на меня. Если я побью его – он отомстит мне с кем-нибудь из своих. Они побьют меня втроем. И я буду платить троим. Нет. Если так – я скажу отцу, потому что трое на одного – это не честно. Но потом я вспомнил его лицо позади бегущих и крик:
-  Сматывайся! Беги!
  Когда я рассказывал Оле, то говорил просто: «И я убежал от них», я совсем забыл о Порохе, а теперь вспомнил и произнес вслух:
- Значит, в конце он был за меня…
Короткая длинная черная пауза сна.  Утром я решил специально опоздать на первый урок. Всю дорогу до школы думал о парке, вспоминал драку и всё время сжимал в кармане три желтых рубля. Оля не выспалась и тоже молчала.
  Первым уроком была музыка. Как её звали? Мы никогда не пели на её уроках. Она говорила: «Если вы полюбите музыку и поймете, что хотите петь или играть на скрипке – вы запоете и заиграете. Моё дело научить вас любить гармонию звуков». 
- Всем, кто будет ходить, поставлю пятерки, за то, что рано проснулись, а тем, кто предпочитает поспать – поставлю четыре. Только не надо спать здесь.
Жаль, что урок был только один раз в неделю и только два года. Самый лучший урок  за все школьные годы. Недели делились на четные и нечетные. По четным неделям учительница ставила пластинки на старенькой «Веге» - так мы  проходили историю музыки: слушали народные песни, классику, джаз, слушали Елвиса, «Биттлз», «Pink Floyd» и «Doors», Сержа Гинзбурга и Эннио Морриконе,  «No Doudt», Майкла Джексона и даже… один раз она поставила нам Тупака Шакура, Eminema, Snoop Dogga, «Касту», «Ассаи», «Типичный ритм» и «ДIALOГ» - этот урок был посвящен хип-хоп культуре.
- Вы наверняка знаете, о чем я говорю… Так вот, слово RAP представляет собой аббревиатуру, которая расшифровывается как Rhythmic American Poetry, то есть ритмическая американская поэзия. Не так давно, лет двадцать назад, этот музыкальный стиль распространился по всему миру и стал самостоятельной областью современной культуры и получил еще одно название. Какое вы все знаете…?
Весь класс скандировал: «Хип - Хоп!»
А Ксюша-отличница добавила:
- Маньяки.
 Вот такая у нас была учительница музыки. Она, наверное, и сейчас преподает. Как я мог забыть её имя? Необычное такое, не русское.
По нечетным неделям она играла свои любимые произведения на пианино.
Тот день как раз был в нечетной неделе. Я тихонечко вошел в класс, прошёл на своё место, учительница увидела меня, чуть наклонила голову, поздоровавшись, и продолжала играть. Я специально взглянул на Пороха только когда сел. Порох специально не смотрел на меня до самого конца урока. По его виду я понял, что он достаточно спокоен и не горит желанием поскорее меня убить, а, скорее всего, готовится к разговору.
- Ну, здорово, Санек.
- Здорово.   
- Красиво ты Диму вчера, мне понравилось. А деньги принес?
- Неа.
- Почему?
- Больше не буду.
Он замолчал, посмотрел мне в глаза, а потом сказал так:
- Кому бы понравилось, да?
- М-хм.
- Никому конечно. Ты нормальный пацан, Саня. Куришь?
- Нет.
- Пробовал?
- Нет.
- Хочешь попробовать?
- Даже не знаю.
- Тогда сегодня после уроков. Вдвоем.
Я не хотел соглашаться, но что-то запретное и соблазнительное заставило меня промолчать в знак согласия. Дело было вовсе не в курении, у меня абсолютно отсутствовало любопытство пробовать. Вся невозможность отказаться оказалась в этом последнем «вдвоем». Так как именно этим словом он предлагал мне дружбу, на равных, вдвоем после того, как целый год отбирал деньги. Да, наверное, круто было бы толкнуть его, как того парня в туалете: «Да пошел ты!» Но льстивый вкус самолюбия оказался сильнее. Слишком долго я отказывался от всяческих школьных удовольствий, чтобы теперь, наконец, насладиться плодами первой  заслуженной победы. Я хотел посмотреть, что я выиграл – какое отношение к себе заслужил? Я пошёл в столовую и купил себе сразу три пирожка. Налил из алюминиевой кастрюли какао, сел один за стол и съел их все без остановки, залпом запил какао. А когда шёл на второй урок по коридору – то почувствовал в походке незнакомую сытость, приятную смелость, довольство. Никто меня больше не тронет. Я решил не бросать тренировки, даже хотел записаться на карате, но передумал – поговорил с сестрой, с мамой, потом все вместе поговорили с папой, и через пару дней привезли пианино. Мама договорилась с репетитором, Антониной Семеновной и она стала приходить к нам два раза в неделю. Через полгода мне вдруг резко разонравилось, надоело, я заупрямился, заявил, что у меня нет ни желания, ни таланта играть. И после уговоров и укоров, меня оставили в покое, а Вера продолжала занятия. 
  Мы смотрели телевизор, о чем-то между делом переговаривались, как вдруг отец повернулся ко мне и в упор задал вопрос:
- Саня, скажи честно, ты сегодня курил? 
Я никак не ожидал... Всё-таки здесь сидели сестра и мама.
- Так вот, если да – послушай меня – это дрянь и того не стоит. Денег на сигареты ни я, ни мать тебе никогда не дадим, а если узнаю, что ты из карманных берешь – перестанешь и эти получать. Ты меня понял? И ещё мой тебе, на всякий случай совет, если решишь курить – не кури дерьма. У тебя изо рта как из аквариума воняет. 
    Так что первую свою сигарету я попробовал на следующий день после первой драки. А на следующий день мы с Порохом снова пошли за школу. Так, постепенно стали сдруживаться, незаметно наш «перекур» превратился в традицию, «традиция» переросла в привычку. Мы стали курить на переменах, сначала я не покупал сигареты, но потом стало неудобно и я начал аккуратно прикупать пачку из карманных. Постепенно Порох удалялся от своих друзей, и мы всё чаще проводили время вместе. Кроме сигарет с ним я впервые попробовал пиво, шампанское, вино и водку. С ним впервые своровал. Это было на городском празднике  «9 мая», в центре, на площади,  я стащил с открытого прилавка сосиску в тесте, сунул её за пазуху джинсовки, испачкав жирным пятном новую футболку.
    Мы залезаем в трамвай и на виду у нескольких пассажиров падаем прямо на пол и смеемся, нас выгоняют, мы кричим, потом бежим до дома с закрытыми глазами, лежим в кустах и я клянусь себе, что больше никогда, никогда не буду этого делать. Но теперь я вспоминаю другой фрагмент того времени, другой случай, который развел нас притом, что не было ссоры.
   Как-то вечером мы гуляли по району. Ничего особенного, просто гуляли, как всегда гуляют восьмиклассники, переливающие вино в баночки из-под колы. Не помню, о чем мы разговаривали, шутили, да это и не важно. На скамейке, свернувшись, калачом спал бомж. Мы прошли мимо, но почему-то Порох вдруг повернулся и начал приставать к спящему мужчине, тормошить его палкой, будить:
- Эй, мужик, мужик, вставай! Слышишь, просыпайся! На работу пора! Алле? Мужик, ну хочешь, мы тебе поможем?
Мужчина сначала не отвечал и не поворачивался, только буробил что-то себе под нос, но в какой-то момент не выдержал, взбесился, зашипел матом сквозь липкую грязную слюну, хотел встать, но подкосился и рухнул на землю.
Порох побледнел. Мужик заорал во все пьяное горло.
- Ах ты, сукин ты сын! Я же тебя… убью!
И всякое, всякое такое. Жуткая сцена. Порох резко оттолкнул меня.
- Иди отсюда!
Я уходил не поворачиваясь, а за спиной летела вся это грязь и не выразить что ещё, адское неудобство. Уже отойдя далеко, я повернулся –
Порох поднимал отца с земли, тот опирался, а потом хотел ударить сына и снова падал на землю, матерился и орал.
   Это происшествие стало причиной тому, что мы утратили только начавшуюся связь, между нами образовалась неловкость и очень скоро даже явная злость Пороха за то, что я видел, чему оказался свидетелем. Надо сказать, что я не стремился как-нибудь исправить ситуацию, сначала, естественно, был несколько обескуражен его новым ко мне отношением, а потом что называется – плюнул, сказал себе: «подумаешь какая потеря. Я не виноват, что у него отец алкоголик, а он у меня год деньги отбирал!». Стоило только оживить в уме эту обиду, представить Пороха в самом ничтожном виде, сказать, что так ему, мол и надо, как  ситуация сразу же стала понятна.  Мы не смотрели друг другу в глаза, в столовой садились за разные столы, перестали здороваться. Делали вид, что не замечаем друг друга. Если он в пустые уроки вместе со всеми парнями из класса шел в спортзал играть в баскетбол – я просто слонялся по школе или сидел на лавочке во дворе и читал. Когда меня вызывали к доске – он рисовал в тетради, не поднимая головы. И только мы могли догадываться, каких это стоит усилий, но сами же их отрицали и не верили друг в друга. Никто другой не замечал нашей немой вражды. Я стал знакомиться со старшими ребятами из параллельных классов, они сами ко мне вдруг потянулись. Стал снова встречать сестренку после уроков, и мы весело вдвоем возвращались домой. Бросил курить, но как оказалось не надолго.  Странное, навязчивое совпадение свело нас с Порохом самым неожиданным образом.
    История с отцом имела продолжение, только на этот раз это была моя история.  Нельзя не рассказать об этом, так как именно отсюда начал разматываться огромный и страшный клубок скрытых обид и течений, которые в итоге привели к самой сильной боли и ко всему тому, что у нас есть сейчас.      
    Были выходные, суббота или воскресенье, отличная погода, солнце святило по-весеннему бодро, радостно и свежо, обещая впереди самое лучшее лето. Люди выглядели нарядными, довольными собой и окружающим. Ничто не выдавало обратной стороны этой гармонии.
   Хорошо, что я был один. Хорошо, что Вера не смогла поехать. В общем, я отправился в центр купить себе кроссовк. Отец дал мне с вечера денег, которых по моим расчетам должно было хватить ещё на McDonalds. Я обошёл несколько магазинов, но все было не то. Вроде бы нормально, но не мое, а какое оно – моё – я и сам не знал, поэтому начал расстраиваться и скучать. И тут увидел их. Прямо от двери, от самого входа заметил коричневые кеды с зеленой переливающейся (как глаза у стрекоз) сеточкой по бокам и спереди на черной каучуковой подошве. С дрожью в руках я перевернул ценник и понял, что кроме хорошего обеда в МакДоналдсе, у меня ещё остаётся 50 лишних рублей. В пересчете на жвачки – это 15 «Турб» или 25 «Аскмиледи».  Как описать те ощущения? Мне кажется, когда принц Англии вдруг покупает себе эксклюзивный «Shwider», то, вероятно, испытывает схожие чувства с тем, когда я вышел на улицу, чуть-чуть отошел от магазина, достал коробку из пакета и открыл её… Кроссовки стоили 320 рублей – я бы мог смело сказать, что они стоят 450. Даже 500! Все бы поверили! В таком настроении я отправился в МакДоналдс. Съел один из вкуснейших обедов в жизни, вышел на улицу и, подняв лицо к солнцу, благодарно улыбнулся мирозданию. А через несколько минут мир ударил меня по левой щеке.
   Я только что перешёл по мосту на другую сторону реки, когда увидел.  Через дорогу, через мелькающие машины, напротив солнца – он с ней за руку. Я сразу всё разгадал и отчётливо понял. С мамой он так никогда не смеялся. У неё были длинные прямые белые волосы, короткое летнее платье и незаметные легкие босоножки. Отец был моложе, она была лет 10 моложе его.  Уже вдалеке они перешли на мою сторону к набережной, остановились там в солнце и… я отвернулся.
   Я не знал, куда мне идти. Домой вернулся поздно вечером, мама уже начала волноваться. Его ещё не было. Я показал кроссовки – Вера вскрикнула от восторга; маме тоже понравились. Готовились ужинать. Сели за стол, и тут пришёл он. Как будто ни в чем не бывало, ничего не случилось. С кухни я видел, как он раздевается, снимает любимый бежевый плащ, вещает в шкаф, ставит туфли на полку, улыбается нам:
- Ну, как я вовремя?
Я смотрел и не мог поверить – ничто в нем не выдавало измены, он был так искренне рад всем нам. На секунду я даже усомнился. И это после всей очевидности факта!
-  Мила, (он так называл маму от сокращенного Людмила; по интонации слышно), - какую красоту приготовила! Даже резать не хочется. Забыл, у меня ведь мороженное в портфеле, Санек, будь другом, положи в холодильник.
- Ты рыбу будешь или говядину?
- Я говядину, потому что одна рыбка  у меня уже есть, да!?
И он усадил маму к себе на колени. Она закричала, чуть не выронила лопатку.  Я чуть не кинул в него мороженое. Вместе этого аккуратно положил его в морозильник и сел на место. Хорошо, что сдержался. По крайней мере, сейчас мне кажется, правильно поступил, что не стал устраивать ссоры, а затаил в себе увиденное и решил пока ничем и никому не открывать. После одного из самых ужасных ужинов жизни, я понял, что не могу больше оставаться дома, болтать с сестрой ни о чем, заниматься уроками, а на самом деле слышать их голоса за стеной. Я понял – один я этой тайны не выдержу. И только Порох сможет меня понять. Я позвонил домой. Трубку взял женский голос:
- Да?
- Здравствуйте, а Прохор дома? 
- Костька, ты что ли?
- Нет…  это его одноклассник.
- Нету его. – и бросили.
«Он гуляет» - договорил я фразу. Оделся. Перед выходом, отец крикнул мне в двери:
- На час, не больше.
«Пошел ты…» - ответил я ему шепотом.
   Порох мог быть где угодно, но его нигде не было. В конце концов, я решился идти в парк, посмотреть на деревянной площадке, где дрался. И точно, он был там в компании дворовых пацанов. Я подошёл к ним. Все замолчали. Димон тоже был. Все ждали, что я скажу.
- Порох, пойдем-отойдем.
- Ну, пойдем.
   Пацаны не могли нас услышать, но было видно, что свой  разговор они не продолжают. Темнело, свет единственного не разбитого фонаря еле-еле доставал до нас. Пахло сыростью и костром. 
-  Порох, дай слово пацана, что если я тебе расскажу – ты никому не расскажешь.
- Ладно.
- Зуб дай.
- Даю.
- Короче это… блин я только тебе это могу сказать… потому что…
- Давай уже.
- Ты точно не расскажешь?
- Отвечаю.
- Короче, мои родители разводятся… скоро.
- В натуре?
- М-хм.
- И с кем ты остаешься?
- С мамой.
- А батя?
- Не знаю.
- Другую что ли нашёл?
- Да нет. Просто…
- Погоди тут, Санек.
Он пошёл к своим пацанам, сказал им два слова и вернулся.
- Пошли.
- Куда?
- Сам увидишь… 







                продолжение следует…