Девяносто шестой сон

В девяносто шестом сне я был ножом.
Любой увидевший меня согласился бы, что упростить меня до ножика, ножичка или, боже упаси ножака было бы преступлением против смысла. Хотя на моей ручке не стояла печать известной марки и стоил я меньше чем  килограмм хорошего фарша я  был качественным ножом. Монолитно массивный пластик  рукояти и намертво вплавленное с нею лезвие успешно противостояло времени и куриным хрящикам, ржавчине и камням в колбасе. Лишь изредка, мне требовался каменный душ, что бы смыть с себя отупляющую усталость. А после, я снова был готов резать и бить.
Окружающую реальность я осознавал очень бедно,  чувствовал я только то, что резал. Но зато стоило мне надрезать кожицу помидора и я видел его насквозь, каждую жилку в его мягком теле, мельчайшие дефекты кожи.  Но таким образом я мог узнавать только о малой части мира, сам  для себя я был загадкой, что двигало мной и почему я мог только резать, зачем я это делал . Я долго думал о вечном. И в итоге, решил что смысл моей жизни разрезать нечто действительно, сложное, трансцендентное, а все то что я делаю сейчас это подготовка. Эта мысль зависла подо мной и я постоянно думал и казалось,   становился острей, стоило мне коснуться даже толстых костей и они распадались надвое. Это было удивительно, и уверило меня в том, что скоро я буду достоин для главного. Стремление, мысль, желание владело мной полностью. Я становился уже не просто ножом. Я ждал. И вот, однажды, режа по очереди  хлеб, сыр, масло, ветчину я почувствовал, как  напитываюсь чем-то кроваво-томатным, вот уже не чувствую свою ручку, остается только лезвие. На секунду наступает равновесное противостояние, и вдруг, обе части смешиваются, как реактивы вспыхивают, разбрызгивая кровь, холод клинка тонет в ярости крови. И вот я впервые вижу человека. Усталая женщина,  с пропитым лицом и избытками лишнего, я вижу все её мысли. Мне стыдно, очень стыдно. Больше я ничего не вижу. Я просыпаюсь.