Ноктюрн

28. 11. 10.г.

                НОКТЮРН

 В Доме Москвы концерт ансамбля цыганской песни. Народу собирается много. У меня дешёвенькие билеты на балкон. Можно не торопиться, там народу должно быть немного, успею. Здороваюсь с дежурным Владимиром, с которым у меня не простые отношения. Осматриваю публику. По лестнице поднимаются известные барды тихомировцы. В руках зачехлённые гитары. Неужели и они будут подыгрывать?  Поднимаюсь на балкон. Народу - аншлаг. Вот и Лилька из еврейского хора, поэтессы Ольга, Виалетта с подружкой Галкой, да тут много из нашей компании. Балкон битком набит. Пробираюсь на своё место. На другом конце балкона, местная знаменитость- гитарист Вадим Гейко, машет мне бумажками. Когда-то мы с ним играли в одном оркестре. У него скоро концерт в этом зале. Видимо контрамарки хочет предложить.
Киваю, мол, потом подойду. Зал после ремонта выглядит симпатично. Тут слева от меня маленькая комнатка-аппаратная. Когда-то я был осветителем при молодёжном театре ТЮЭе, и из этой комнатки вёл спектакли.  Нахлынули воспоминания. Как давно это было. И сцена теперь совсем другая, просторная.
На сцену выходит, чуть ли не семейный ансамбль. Две гитары, аккордеон и девчата - четыре цыганки.
И полились песни и пляски, от которых ещё в старину волновались души наших гусар. Сам Пушкин черпал вдохновение на посиделках с цыганами. Конечно, одно дело, когда хорошая танцовщица, танцует под цыганские песни, другое, когда настоящая цыганка выступает в стремительном, словно вихрь танце, играя своими широкими яркими юбками. Музыканты профессионально владели инструментами. Стремительность исходящая со сцены передавалась зрителям. Так и хочется вскочить и пройтись по кругу, выделывая кренделя ногами и руками. Глаза у всех блестят, все внимают чувству ритма и жару цыганских сердец. Замечаю, что многие в зале, повернув головы, смотрят на правую сторону зала. С крайнего правого места, почти у сцены, поднялась молодая женщина, и, словно она была одна в зале, будто пава, высоко подняв голов, пошла в танце. Удивительно красивая высокая фигура с тонкой талией. Одета, в чёрное платье, на руках белые широкие воланчики. Тряхнув головой, распустила длинные волосы. В руках, в причудливых плавных вариациях плыл белый длинный шарф, которым она, словно крыльями, махала по проходу. Она была одна в этом полном зале наедине с музыкой. Такое раскрепощение, отсутствие всякого стеснения или неудобства от присутствия сотен людей было необычным. Её красота и интеллигентный вид не позволяли  думать, что девушка потеряла контроль над собой или больная. Была музыка и она позволила себе раствориться в ней без остатка. Артистизм и её непосредственность завораживали публику. Многие в зале смотрели только на неё и невольно сопереживали её чувствам. Номер кончался, и она садилась на своё место. Но следующий романс вновь поднимал  её и белые воланы её рукавов, и белый шарф  вновь плыл по залу. Я не смотрел на сцену. Не мог глаз оторвать от этой удивительной, красивой горлицы и сопереживал ей. Конечно, она мешала артистам сцены, но какой из них не мечтает своим искусством так взволновать зрителя. Овации, свист, крики браво, что может сравниться с тем, что человек встал и раскрылся, испытывая состояние полёта. Ни каждый человек может вспомнить такое.
Я подумал: какой удивительный ноктюрн, небольшой сольной пьесы, пропитанный мечтательным характером, лирической пластикой и почти напевной мелодией. Ритм со сцены был порою быстрый. Но она выражала это в стремительности, а изгиб её талии, как дирижёрская палочка выравнивал ощущение восприятия. Я шёл домой взволнованный с чувством необычности этого концерта. И ещё долгие дни  в моей памяти хранился образ этой красивой, необычайной женщины – горлицы.