Сказка про узника

Узник Мухин сидел в сырой полутёмной камере уже много-много лет. Так много, что он и не помнил, за что его посадили. Да и имени он своего не помнил, поэтому на-зовём его Мухиным, чтобы как-нибудь называть.

Узник Мухин очень страдал. Он страдал от одиночества – ведь сидел в камере со-всем один, страдал от безделья, страдал от неизвестности и от того, что уже не мог не страдать. Разучился. Мелкими шагами по сто, по тысяче раз на день мерил он свой кро-хотный, убогий мирок. Он проводил ногтями по грубым шершавым стенам, прикасался ладонями к металлу всегда закрытой двери и вечером – когда это позволялось – ложил-ся на деревянную койку, чтобы упереться лбом в продавленную подушку, зарыться в неё и глухо стонать.

Три раза в день в камеру приносили тюремную баланду с чёрным, смешанным с опилками, хлебом. Узник Мухин мычал и громко чавкал, вылизывая миску, а потом опять слонялся по своим крошечным владениям и кружился, кружился на месте, словно безумный дервиш, потому что ничего другого ему больше не оставалось.

Ещё он ходил на специальное ведёрко – парашу, и оно ему казалось злым симво-лом его кошмарного заключения, не имеющего ни начала, ни середины, ни конца.

Одна отрада была у узника Мухина. Это – маленькое окно, даже оконце, окошеч-ко, забранное толстенными решётками под самым потолком. Узник смотрел сквозь не-го на небо, и ему становилось в какой-то степени теплей.

Узник Мухин хотел научиться летать – и улететь.

Облака, которые проплывали мимо оконца, были всегда разные. Узник Мухин старался угадать, на что они похожи. Вот это – на слона, это – на жирафа, а это – на на-чальника тюрьмы, злобного мастодонта, который сделал Мухину так много плохого. А ещё, бывало, облака брали выходной, и небо из голубого становилось синим, а потом оно вообще темнело, усеивалось звёздами – и далее узник Мухин отправлялся спать.

Но иногда он долго не мог уснуть и смотрел на звёзды. Ему так сильно хотелось полететь, что казалось – вот-вот, и у него вырастут крылья.

Однажды узник Мухин заболел. Он грустно лежал на койке (в виде исключения ему разрешили днём не вставать с неё) и искал взглядом не то облачка, не то звёзды. Но небо за оконцем было ужасно серое, как и вся жизнь узника, и глазу было не на чем от-дохнуть. Только грязный квадратик неба – всё, и больше ничего. И от этого станови-лось ещё грустнее, и совсем не хотелось выздоравливать.

«Ах, если бы я мог улететь! – вздохнул про себя узник Мухин. – Если бы я взмыл ввысь, не взирая на все эти решётки!»

И он закрыл глаза. А открыв их, вдруг почувствовал – каким-то шестым чувством, – что что-то в нём свершилось, и он свободен, по крайней мере в полёте, и может ото-рваться от пола своей опостылевшей камеры.

Узник Мухин легко расправил крылья, – а они однозначно появились у него за спиной, даже целых четыре, – и взмыл к потолку. Как-то уж очень быстро, отчего голо-ва у него с непривычки закружилась, испытывая чудовищную нагрузку на вестибуляр-ный аппарат. Впрочем, узник Мухин быстро пришёл в себя. Он сел на стенку, отды-шался и уже осторожней опять попробовал ринуться наугад в полутёмное пространство камеры.

Аккуратно он облетел помещение несколько раз. Больше оно не казалось ему та-ким тесным и маленьким. И запах от параши почему-то тоже перестал казаться против-ным. Крылья за спиной приятно жужжали, всё тело пронизывало ощущение чего-то вольного, лёгкого, стремительного, глаза, – а их теперь у Мухина было множество, на-верное, сотни или тысячи, – выхватывали из полумрака всё новые и новые детали об-становки, не доступные ранее оку человеческому. Сверху камера имела совсем другой вид. Мухин посидел на потолке, поперебирал всеми шестью лапками и отважно ринул-ся к окну – волшебному, заветному, манящему окну, открывавшему вход в неизмери-мые высоты неба. Свершилось!

Узник Мухин вылетел в окно.

С той стороны фасад тюрьмы оказался мрачным и серым. Он чем-то напоминал казарму. Мухин пролетел мимо длинного ряда чёрных, страшных, забранных решётка-ми окон, выглядевшими провалами, – там, в жутких казематах томились его друзья. За-тем он облетел двор тюрьмы, вовремя сообразив, что желательно уклоняться от встречи с воробьями, и вздохнул полной грудью. Откуда-то из-за стены, огораживавшей слу-жебные строения, вкусно пахнуло запахом мусорной свалки. Мухин было поколебался, но подумал, что времени у него ещё хватит, и вдруг напоследок, перед тем как навсегда покинуть казённую территорию, решил повидать начальника, чтобы с высоты посме-яться над ним.

«Я свободен! Я свободен!» – твердил себе Мухин, жужжа и несясь на всей скоро-сти к административному зданию тюрьмы. Чувство обалдения переполняло его. Ветер подхватывал под крылья, чёрные бока блестели от свежего, несущегося навстречу воз-духа, радость просилась наружу и сетка глаз лукаво сияла в предвкушении свидания, которое, несомненно, никогда уже не удастся забыть. Мухин стремительно ворвался в комнату сквозь приоткрытую дверь, влетел в кабинет ненавистного начальника и, не сбавляя скорости, сделал несколько упоительных кругов над толстой, потной тушей в мундире, склонившейся над кучей бумаг.

Начальник тюрьмы недовольно поморщился и отмахнулся. Мухин не обратил на это никакого внимания. Ловким, уверенным движением он сел на шею супостату, раз-вернул свой хоботок и с наслаждением лизнул протухшего пота.

Начальник тюрьмы зарычал.

Мухин, опьянённый, жадно поедал питательную влагу, ползая по коже, выиски-вая самые пахучие места и вгрызаясь в плоть – такую жирную и, вместе с тем, прекрас-ную. Упоение не уходило. Наоборот, оно росло, застилая всё вокруг и наполняя жизнь торжеством и свободой. Это было восхитительно! Это было великолепно! Это было…

Удар оказался неожиданным и сильным. Громкий шлепок по шее отдался при-глушённым звуком по всему пространству кабинета начальника тюрьмы. Собственно, начальник никогда не отличался проворством, но, видимо, Мухин ещё не успел полно-стью освоиться со своей новой ролью и не научился ловко управлять крыльями и телом – ведь для этого тоже нужна известная сноровка.

Поэтому хлопка он так уже и не услышал…

Начальник тюрьмы брезгливым движением отбросил от себя подальше чёрный искалеченный трупик. Встряхнул плечами, вздохнул и – вновь вернулся к отчёту. Только скрип пера нарушал безмолвие тюремного покоя.

Жизнь исправительного заведения возвращалась в привычную колею.