Памяти 5 декабря 1941 года под Москвой...

Трудные эти дни в истории России: дни начала декабря. По крайней мере - для меня. В моей памяти они наполнены событиями тяжёлыми психологически и святыми по содержанию:
- 5 декабря 1937 года расстрелян мой дед по бабушке Кокуйкиной Анастасии Васильевне - Лавров Михаил – священник одной из церквей подмосковного города Дмитрова;
- 5 декабря 1937 года – (бывший государственным) День (уже бывшей) Конституции (уже бывшего) СССР;
- 5 декабря 1941 года – день начала контрнаступления Красной Армии под Москвой.
Тогда, в декабре 1941 года,  мне было три с половиной года. И спорно утверждать, что всё написанное ниже – осмысленное мною тогда же в 1941 году, в декабре, под Дмитровым.
Наверное, надо говорить, что в памяти смешались и личное (виденное, осмысленное  и пережитое) и результаты от поздних разговоров в родне, как осмысленное и соединённое с личной памятью.
Но факт один - вся война стала моей памятью: виденное, пережитое, осмысленное и доосмысливаемое непрерывно и до сего времени.
Картины войны приобретают всё более чёткие контуры, глубину, штрихи, краски и звуки: картины и звуки войны.
Например, голос солдата, зашедшего к нам в избу, в деревне Встрёково, что под Дмитровым, и зовущего санитара на поле боя, где появились первые раненые. Санитар в это время перевязывал свои отмороженные ноги бинтами: был сильный мороз, а на санитаре были солдатские сапоги. Что в этом эпизоде войны моего? Ведь мне было три с половиной года. Но за что точно отвечаю: я помню чистые бинты на ногах санитара и слышу крик солдата, призывающий санитара, к раненным на поле боя. Вот это точно.
Их много таких наблюдений. Уже потом они срастились с рассказами во время разговоров в семье. И не только в семье. И  это стало хронологическим рядом войны в личной памяти.

Он длинный этот ряд: с лета 1941 по 1951 годы.
В 1951 году пришёл с фронта другой мой дед  - Кокуйкин Николай Васильевич: он уничтожал, уже после 1945 года, зелёных братьев в Прибалтике.
В этой статье я хочу рассказать только об одном отрезке войны, произошедшем и пережитом с середины октября по середину декабря 1941 года, под Москвой: между деревней Дуброво, что между Дмитровым и Рогачёво, и деревней Встрёково, что между Туристом и Яхромой.
И так - по дороге памяти о маленьком фрагменте войны 1941 – 1945 годов.

Мы, это моя мама, сестрёнка Вера (2 года) и я, по настоянию отца (Москва с 16 октября эвакуировалась), выехали с Савёловского вокзала Москвы в Дмитров, с намерением уйти от опасностей боёв на улицах Москвы: немецкая разведка на мотоциклах была замечена с Внуково, в сегодняшнем Теплом Стане (район Москвы).
Мы доехали на поезде до Дмитрова. Далее, 16 километров по Большаку  мы ехали на подводе. Большаком коренные жители называли дорогу, выложенную булыжником, от Дмитрова до Рогачёво. Нам нужно было доехать до села Сеньково и далее через деревню Лучинское добраться в деревню Дуброво. В дореволюционное время в Дуброво предки мамы имели четыре дома и около 100 гектаров земель под садом. Землю в период коллективизации у прадеда отобрали, но самого не сослали, а оставили жить в Дуброво в должности сторожа бывшего собственным сада: так решил Комбед, по результатам мнения схода общин сёл Карпово, Юрьево, деревни Дуброво. Прадед скончался в 1939 году. Вот среди многочисленных маминых родственников мы – дети и находили любовь и уют каждое лето, кормясь с крестьянского стола многообразной продукцией от леса, поля, сада и прабабушкиного терпения.
Но тогда, в октябре 1941 года, мы приехали в Дуброво спасаться от немцев, а не искать куриные яйца под ягодными кустами смородины, крыжовника и малины, куда их несли ни кем не считаемые куры, в доме прабабушки или «Бабеньки», так её все именовали .          
Из Москвы вести приходили редко: отец сутками был на заводе Красный Пролетарий, черная тарелка радиотрансляции работала не всегда, оказии были всё реже.
В конце ноября, в мороз и снег, в Дуброво появились немцы. В наши четыре дома заселились офицеры. И с этого факта началась биографическая история моей сопричастности с войной. Офицер вошёл в людскую часть дома и не заметил, что доска подпола отодвинута (в подполе моя крёстная отбирала продукты на день) и провалился в подпол одной ногой. Потом, осматривая залу, иконы и фотографии, он обратил внимание на фото моего отца. Отец был сфотографирован в лётной форме. Офицер спросил: «Кто это? Лётчик. Коммунист». Ему ответили, что это муж Алёны (так называли мою маму родственники) и показали на мать. Вот тогда офицер приказал вывести мать и меня из дома, поставить к стенке и расстрелять. Я помню, что мать взяла меня на руки, крёстная валялась у офицера в ногах, кричала, что это только фото и Илюшка (мой отец) лишь сфотографировался в форме учлёта и ни какого отношения к авиации и ВКПБ не имеет. Всё – таки это подействовало. И расстрел был отложен до выяснения на следующий день. Но я увидел и запомнил тогда, на руках матери и  у бревенчатой стены прадедового дома  и чёрную дыру ствола автомата, и силу рук молодой матери (тогда маме было 26 лет) ...
Ночью мать, в сопровождении тетки Анфисы, со мной и моей сестрой Верой (Вере тогда было около двух лет) бежали мимо сёл Карпово, Высоково, далее лесными дорогами на Яхрому и Турист в деревню Встрёково.
Путь был длинный. Около двадцати километров. Ночь, мороз, снег. Лесная дорога была вся в трупах солдат. Медленно ходили сытые волки и урчали, как коты на тёплой русской печи. Глаза волков светились красно-жёлтым. И только что не освещали дорогу, но ощущение такое было.  К утру появились и многочисленные вороны. 
Утром мы вошли в деревню и попали опять «под» немцев. Так тогда говаривали: «под» немцев. Но деревня Встрёково,  в те дни, была нейтральной деревней. Фронт был не сплошной и разведки (немецкая и русская) попеременно забредали погреться в дом бабушки Веры. Наши жалели немцев, как в 1812 году французов: гнали, но не убивали, а давали погреться, а погибших в Бородино хоронили в одни могилы – все христиане. Это потом, по факту освобождения оккупированных территорий,  ненависть к немцам пришла в соответствие с поведением немецких войск в наших освобождённых  городах, сёлах и деревнях. Потом. Когда увидели и узнали лицо немецких войск по мирным жертвам и разрушениям, когда ощутили это по судьбе своих родных и себе.
А во Встрёково, тогда в начале декабря 1941 года, бабушка Вера попеременно кормила то нашу разведку, то немецкую имея одну цель – сохранить нас: мою мать, меня и мою сестру Веру. Ночью спали в погребе: в нём было тепло, под боком телёнка, и безопаснее. Днём бегали по дому, но до очередной перестрелки, тогда «сыпались» в погреб на руки взрослых, как шарики, закутанные от мороза во всё, что можно было использовать в качестве одежды.
Потом была артподготовка, в деревню пришли наши войска. Был ночной бой. Были раненые. Их приносили и в наш дом. Был уже упомянутый санитар с чистыми бинтами на отмороженных ногах.
Потом в деревне, и вокруг неё, всё успокоилось. Перестал стрелять и надоевший пулемёт с мачты линии электропередач. Живые ушли на запад к Рогачёво и Клину. Мертвые остались на снегу и морозе. Тогда, так расплодились волки и тучи ворон по хозяйски освоили последствия боёв.
Мы катались на салазках с многочисленных Яхромских гор. Средне – русская возвышенность стала опять русской. Мы повзрослели на время называемое «Война». Всем она определила существо жизни. Многим она стала началом личной судьбы.
Поэтому я считаю для себя, что во Встрёково встретил войну. Вот такая вот не тавтология, а жизненная указка: во Встрёково… встретил. 
Сегодня 65 лет изгнания немцев из Встрёково. Тогда Красная Армия начала свой путь на Запад и определила судьбу Гитлеру, Германии и всему миру.
Памятник солдату 1-ой Ударной Армии, на Яхромских высотах, символизирует это сегодня, а многочисленные памятники моряках на высотах под Туристом напоминают о стойкости и самоотверженности моряков 1-ой морской бригады, а ещё попадающиеся среди  дремучих лесов на пути мимоходцев лесные могилы, указывают, что не всё от той войны нам известно. И нам ещё долго надо будет учиться быть памятливыми.

Да и сам я, письменно обратился к теме войны и событиям Великой Отечественной Войны только после ухода в запас из рядов Вооружённых сил СССР.
Осмеливаюсь, в рамках рассказа, предложить вниманию читателя одно из стихотворений  военного цикла о последствиях того времени в тех же местах – Дмитров, Яхрома, Турист.
Событие произошло в наши дни и в День Преображения Христа. Дремучий лес на Средне – Русской возвышенности в районе между Туристом и Яхромой, что возле города Дмитрова. Зрелая природа. Прекрасное настроение. Я шёл и щипал на ходу с кустов бесконечных малинников зрелые ягоды. Тогда я и вышел невзначай на два продолговатых бугорка – две лесные могилы, в голове которых была рослая берёза удивительной чистоты бересты. Но я вздрогнул, когда увидел на суку берёзы, на высоте около трёх метров, висевшую трёхлинейную ржавую винтовку. Я даже не остановился, я просто замертвел… А дальше, уже через несколько лет, я написал стихотворение на тему этой встречи и свои ощущения.
Буду благодарен, если прочтёте:         

      Лапы елей - похоронными венками.
      Малина - кровью пролитой в бою.
      И две могилы… Я - стою...
      А ныне - День Преображения Христа
      И, в свет Его одежды, береста…

      *  *  *
             
… единственной берёзы среди елей…
Тому прошло уж… много лет -
- не помню слов, забыл ответ.
Но… помню: чаща; две могилы;
И полушубком… на них - …иглы…

…  елей. Берёза - среди них,
Как в… головах… А на суку берёзы,
Осколок кровожадной прозы,
Военных лет – …винтовка со… штыком...
И я стоял…  Дрожал. И в горле ком.

Толь к счастью их: Вот,  мол… нашли…
Толь… всё-таки… нарушили  покой?
А я не чувствовал земли ногой.
Я с лесом тихо плыл… Баюкал их.
Не мог… тогда… родить я этот стих.

… тогда я… твёрже… был...  Я в горле ком
Прошиб глотком из фляжки от щедро;т
И, вытерев ладонью рот,
Взгляд бросил на висевшую винтовку-
- мне захотелось взять её… на изготовку…

… но… я… глотнул ещё... Уже за них.
Оставил им нерусских сигарет.
Услышал (верь – не верь) ответ.
Окинул взглядом трёхлинейки вид,
Отметив -  что она… нечищеной висит…   

Они там и лежат… И я их не найду…
Брожу лесами. Да и время
На памяти, как на солдате бремя:
Служить; погибнуть для других; 
Приобрести покой; и в память - добрый стих… 

… пусть и лежат… В покое.  Средь Руси!
И может также кто-то,  проломив
Желанием лесной массив,
На День Преображения Христа,
Заметит, как сияет береста…

               
В другие разы я там не ходил.
Хотя, если б и… пошёл, всё равно не… вышел бы второй раз на… эти… могилы:

    … пусть спят они: баюкает их… Русь:
    Умаянные боем – спят в тиши;.
    И… ты хоть пой о них. Или пиши.
    Старайся быть правдивей от соска:
    Когда… война – … в душе тоска…         
 
В.И. Кокуйкин
19 августа 2007 года.
5 декабря 2010 года.