Глава 7. Романс

Ветер задувал с гор противный, холодный, вчерашний дождь застыл ледяной коркой и, если бы не битый кирпич да камень, прорезающийся из земли как молочные зубы, идти было бы невозможно. Шел, казалось все теми же переулками, но с трудом узнавал их: зелень больше не прикрывала разбитые войной строения. Шел сквозь нежилые дворы, со слепленными из чего попало косыми сараюшками по протоптанным тропинкам от выбоины к выбоине. Следы обстрелов на каждой стене. Лишь центр отстраивался островом в раскиданных по берегу поселках, не прикрытых веселой зеленью. Здесь властвовал ветер, набирающий скорость на горном скате, и, как ревущий зверь, несся вниз по вмерзшим в скалистый грунт улочкам, вдоль стен с пустыми проемами, по крышам хлипких хибарок с едва дымящимися трубами, по ледяной корке с пылью и каменной крошкой к зеленому морю в подзвоне натянутых дугой проводов.
И как было не вспомнить русскую зиму в толстой снеговой шубе, ласково укрывающей деревянные дома с большими нестынущими от топки до топки печами, с высоким подклетом, подстать сугробам, над которыми в синих сумерках теплом светятся окошки. Избы, спрятавшиеся в объятиях огромных деревьев, каждое из которых сочтено и известно, покоятся в тиши и благодати с непременным самоваром каждого дома, когда лютующий за стенами мороз кажется, если и не дорогим гостем, то вполне мирной данностью времени года, как пышный снег и долгая ночь в ледяных звездах.
Но и в этом южном царстве злобной, сорвавшейся с цепи стужи он готов был пройти все от края и до края: где ты, сердце мое?
Затеплились огоньки раннего вечера. Медсестричка в накинутой поверх халата телогрейке указала на один из них: там. Лукаво улыбнулась: а посещения больных нет, карантин. А я не к больному. К такой же улыбчивой, как и ты, милая!
Анастасо сидела за столом, охватив голову руками. Не испугалась, не удивилась, увидев его, как будто знала, что он придет именно сегодня, именно сейчас, только ждала стука в дверь, чтобы, наконец, положить руки на его плечи.
- Настенька, как хорошо, что ты есть!
Смотрел на нее будто впервые: ты ли это, Настенька? И черные ночные глаза, и кудри воронова крыла, сколотые на затылке – та же. Да не та. Вот что-то новое мелькнуло: усталость и тень под глазами… Ты ждала, Настенька? Ты права, расстояния и обиды между нами – мелочь. Они не стоят твоего вздоха. Ты хотела меня видеть? А я дождался своего часа, добрался до тебя, чтобы прикрыть эти худенькие плечи: пусть твои невзгоды лягут на меня!
- Отпроситься надо…
А потом они шли где-то здесь, к катерному причалу. Анастасо маленькая, худенькая в хлипком темном пальтишке, ботиках с меховой опушкой. Говорила о том, что на мине, которую вымыло дождем день назад, подорвалась одна из ее подружек. Сама она как медсестра присутствовала на операции, но сегодня девушка умерла…
 Вот они спустились к берегу, Степан остановился в изумлении: над синим-синим морем возвеличивались белые в снегу горы, в глубоком, темнеющем небе висела гонгом серебряная луна. Но пронизывающий душу ветер портил все. Анастасо прятала посиневшие руки в рукава, сложив их муфтой, и он не выдержал, поцеловав одну из них, надел свои теплые рукавицы:
- Ну, южане, ничего вы в теплых вещах не понимаете.
Рукавицы казались громадными на ее руках. И он вновь поцеловал запястье, уловив случай на малолюдном катере.
А в порту их уже поджидали. К Анастасо, замедлившей шаг на сходнях, принять ее руку протянули две ладони: Степана и другого молодого человека, мерзшего на причале. А Анастасо протянула им обе руки и, ступив на камень причала, соединила их.
- Знакомьтесь!
- Колпин! – отчеканил Степан.
- Палома, Алексей, – мягко улыбнулся незнакомец.
Степану эта улыбка сказала о том, что ничего хорошего ждать ему не придется.
- Завтра швартовы отдаем, – пояснил Палома. – Позвонил Анастасо, хотел на последний на земле ужин пригласить, а вы уж и тут… Так что, прощаемся, – в уголках рта этого парня вновь прорезались ямочки полуулыбки. - Со всеми просто надолго, а с девушкой – навсегда. Я правильно понял?
- Правильно, – спокойно ответила Анастасо.
- Так что прошу вас обоих, - он подчеркнул голосом последнее слово, - не отказать. Немного шампанского и, если позволите, - прощальный танец…Я не задержу вас.
Анастасо вопросительно подняла на Степана свои влажные глаза. Возразить было нечего.
Они поднялись в ресторан новенького морвокзала. Играл небольшой оркестр, и было вполне накурено под громоздкими бронзовыми люстрами.
- Будете продолжать? – спросила вертлявая официантка с кружевной полоской на закрученных волосах, небрежно зыркнув на Анастасо в простеньком черном платье.
- Отдельный столик, – холодно приказал Алексей. – У меня на редкость дорогие гости.
Та поморщилась, но быстренько доставила второе, шампанское, высокие бокалы с граненым рисунком. Степан увидел, как быстро исчезало содержимое тарелки Анастасо, стало не по себе, поймал на себе взгляд упрека Алексея. Зачем он согласился идти сюда? Та компания, за соседним столиком, неотрывно следила за ними.
Алексей сам открыл шампанское, мягкой пеной оно удержалось в краях бокалов.
- За тебя, девочка, – все с той же нечитаемой полуулыбкой сказал он. – Чтобы все было хорошо.
Впервые с минуты встречи Анастасо улыбнулась:
- Все будет хорошо.
Степан вдруг понял загадку его улыбки: расправлялись лишь кончики губ, а в глазах зияла печаль.
Медленно вступила музыка.
- Вы разрешите пригласить Вашу…невесту? – Алексей соблюдал протокол до мелочей.
Стало неловко, словно Степан, приглашенный в гости, украл что-то, кивнул головой.
Они вышли в пустой центр зала: элегантный небольшой Алексей легко повел в танце свою хрупкую партнершу. Даже к талии не прикоснулся, заложив левую руку за спину. Самая красивая пара - им уступали пространство, – они неслись беспрепятственно, быстро и плавно, мелькали локоны Анастасии и светлые вихры партнера над зелеными глазами, просившими не то прощения, не то пощады. Все взгляды вперились в них, вульгарные, соловые лица. А они неслись сквозь взгляды, не замечая ничего, прощались и прощали друг друга, меж столиков с водкой и закусками, сквозь табачный дым, меж растерзанных ветром, обнаженных развалин с битым кирпичом и шмыгающими крысами, в ресторанных стенах с гнусными бра, во всем переполненном печной горечью городе, под куполом черного неба и звенящей серебряной луной…
Тяжесть легла на сердце. Мог ли Степан знать, мог ли предвидеть, что, толкнув завтра заветную калитку, увидит мертвого пса, до последней пули исполнившего свой долг верности…
- Прощай.
- Прощай! – в нарушение протокола Алексей поцеловал Анастасо…
Над оскалом мертвой собаки, прошитой не одним выстрелом, на двери веранды кровью запеклась сургучная печать, а живую, еще красную, кровь он увидел на каком-то предмете на рассыпанной поленнице. Это была затертая временем кукла, но в новом белом платьице, шелковой фате новобрачной и с белым цветком.
«Бежать. Бежать. Бежать! - Мутная струя страха поднималась от низа живота. – Словно тебя здесь и не было…»
- Твоя работа? – спросил знакомый голос за спиной и, не дожидаясь ответа, протянул. – Твоя-а-а.
- Что там? – поинтересовался кто-то еще.
Степан обернулся. В раме высокой калитки стоял Алексей, некто слева от него уже засучивал рукава, обнажая татуированную розу над левым запястьем, а справа входили какие-то уже тени…
Степан валялся ничком на кирпичной дорожке, сильные, точные удары сыпались не переставая, наконец, после одного из них, дорожка сузилась, поплыла к разбросанным поленьям, к красному на белом кровавому пятну. Грудь выпустила соленый выдох: ахха-ха-ха…
И он засмеялся неизвестно кому: за побег бьют, за побег, свободушки захотел.
- Хватит с подонка!
И тени ушли куда-то.
А в конце этой зимы, в начале марта, начальник дистанции связи первым проболтается о потрясающем основы событии: умер вождь! В красном уголке перед портретом из кабинета начальника, но с черной ленточкой, все обнажили головы, всхлипывая и шмурыгая носами.
Возвращаясь с дежурства, в узком кривом переулке, Степушка не выдержал, разрыдался за забором: как жить-то будем?