Иконописец

Россия, 1705 год.
В пустой иконописной монастырской мастерской было прохладно. Высокие белёные стены гулко отражали каждый звук. Из большого наборно-го окна лился яркий, жёлтый, весенний солнечный свет. Вихрастый подрос-ток лет двенадцати, сидел у длинного пустого стола, на деревянной скамееч-ке, поджав босые ноги. Перед ним лежала только что подготовленная для росписи тёмная доска будущей иконы. Он зябко поёжился от сырой свеже-сти, шмыгнул носом, пятернёй пригладил непослушные русые волосы.
- Холодно. Уж лучше бы монахи дали мне шерстяную рясу. Мои холщовые штаны и рубашонка совсем истёрлись, да и малы уже. - Ивашка жаловался сам себе на трудное житье. - Хитрый отец Фёдор, забрал меня из деревни учить живописи, лики святые сотворять. А сам дозволяет только мёртвые доски грунтовать. Всё твердит, что я не дорос, а как  же тут дора-стёшь, когда он ничему не учит. Скучно. Почему нельзя писать святых среди наших полей, с травами, цветами? Жаль, что все они должны быть суровые и мудрые. Был бы хоть один легкомысленный святой…
 Парнишка замечтался, глядя на небесную синеву за окном. Полез под стол, потянул к себе большой, грубо сколоченный ящик, полный кистей, стеков, горшочков, грязных полотняных мешочков. Покопавшись, Ивашка достал с самого дна, припрятанную однажды, жизнерадостно-голубую крас-ку. Порадовался, что она ещё не высохла. Выбрал кисть потоньше, обмакнул с наслаждением. Сосредоточился, сложил губы в трубочку, положил на доску крохотный мазок... Отодвинулся, полюбовался восторженно. Коснулся доски ещё пару раз, и на него глянул весёлый глазок василька.
- Ты что творишь, супостат? - громом небесным грянул над ним го-лос наставника.
Отец Фёдор больно ухватил ученика за ухо.
- Я покажу, как каноны нарушать! Опять доску испортил! И где только краску спёр?!
- Я не спёр, я сам сделал, - жалобно оправдывался парнишка,
- Сам, сам... сам ты ещё ничего не можешь! А я тебе не позволю ла-зурь переводить!
Ивашка смотрел на грозного монаха широко распахнутыми, ясными васильковыми глазами. Тот сам весь был словно сошедший с иконы канони-ческий лик - высокий, худой, с большими чуть выпуклыми тёмными глазами, прямым тонким носом, с ясным чистым лицом, длинными руками, с тонкими красивыми пальцами. Ученик залюбовался им, даже не слышал строгих слов. Так и представлял себе новую, невиданную ещё икону, где спаситель шест-вует через хлебное поле средь золотых колосьев и ярко-синих васильков.
«Хорошо бы ещё научится писать небеса так, чтоб они были и высо-ки и полны свежим ветром», - мечтал Ивашка.
- ... Да ты не внимаешь мои слова. Ишь, глазки закатил! Не о том ду-маешь, отрок! ¬- сердился лик отца Фёдора.
Ивашка счастливо улыбнулся своим мечтам, а строгий наставник ус-тало махнул на него рукой.
- Ну что взять с дурака?!
«А может он блаженный, богом избранный», - задумался монах.
- Можно я пойду, погуляю? - мягко попросил парнишка,
- Ладно, ступай с Богом, - разрешил наставник, - что от тебя, такого, проку.
Ивашка вскочил со скамейки и бросился бежать, чтобы не потерять ни мгновения драгоценной свободы. Он вихрем пронёсся по длинным пус-тым коридорам, налетел во дворе на седого брата-привратника. Тот даже метлу уронил от неожиданности, Ивашка подхватил её, подал старику и по-нёсся дальше по дороге в покрытые нежно зелёными всходами поля…
Как он любил весну! От буйства ярких чистых красок, после долгой белоснежной зимы, кружилась голова. Парнишка полной грудью вдыхал пьяняще свежий, напоённый дивными запахами и запретными надеждами, весенний ветер. После бесконечных вечеров, когда душный печной жар был единственным спасением от звенящей стужи, весенняя капель приносила с собой щемяще-сладкую свободу. Одно мешало нахлынувшему счастью - по-торопившись, Ивашка выбежал на улицу босиком, не захотел обувать старые, безобразно протёртые лапти. Ему так хотелось быстрее ощутить летнюю бо-сую беззаботность, но ещё не прогревшаяся земля кусала подошвы холодом.
Ивашка замер возле берёзовой рощицы, буквально пожирал глазами неповторимую молодую красу: нежную зелень маленьких листочков, острые иголочки травы, нежно-фиолетовый колокольчик-первоцвет. Залюбовался неброским островком кукушкиных слез.
- Вот она, Божья благодать! - восторженно вздохнул ученик иконо-писца. - Вот, что нам писать следует!
Парнишка сел на корточки, затаив дыхание, наблюдал полёт первой в этом году бабочки.
- Научиться бы мне так рисовать, чтобы всё жило, дышало, чтоб ве-тер дул и трепетали крылья бабочек…
Художник совсем позабыл о времени, следя за торжественным дви-жением белых облаков по высокому небосводу.
- Жаль, нет у меня такой лазури…
- Рот закрой, галка залетит! Хватит в небо глазеть, на меня смотри!
Ивашка вздрогнул от неожиданности. Он и не заметил, подбежавше-го друга Федьку. Тёзка отца Фёдора был полной его противоположностью. Из нечёсаной шевелюры торчали соломины, он щурил и без того маленькие глазки, морщил нос картошкой, тёр большущей ладонью круглую, веснушча-тую рожицу.
- Ишь, размечтался опять, - весело журил он приятеля.
- А куда мне торопиться? - пожал плечами Ивашка, - отец Фёдор ме-ня отпустил.
- Будто отец Фёдор главный.
- Для меня главный, он меня учит краски смешивать, мир отобра-жать.
- Эка невидаль  - «мир отображать», - передразнил Федька, почесав шею, - отображать, отображать, а жить когда?
- Для меня это и есть жизнь.
- Во, загнул! Правду говорят, странный ты какой-то.
Федька дотянулся, поскрёб между лопатками.
- А тебе-то чего от меня понадобилось? - обиженно спросил Ивашка.
Он поджал одну ногу, погрел о вторую. Поменял ноги и остался сто-ять как цапля.
- Тьфу ты, забыл совсем, меня ж специально за тобой послали.
- Зачем это? - удивился, даже испугался, ученик иконописца.
- Барин из столицы вернулся. Сам на себя не похож. Штаны корот-кие, кафтан ещё короче. Лицо совсем босое, зато на голове кудри, кудри, длинные, до самых плеч.
Федька прервал свой эмоциональный рассказ, поднял ногу, почесал пятку, и только потом продолжил:
- Платье  у барина заграничное, башмаки с пряжками, а на шее бе-лый бант, из кафтана рубаху видать, рукава торчат с оборками, как у девок. Воняет он за версту, будто куст шиповника.
- Шиповник не воняет, - поправил Ивашка.
- Сам пойди - нюхни!
Вестник перемен демонстративно зажал нос, потом задрал рубаху и принялся чесать пузо.
- Да что ты все чухаешься? – возмутился  Ивашка. - Давно не мылся?
- В том-то и дело, что мылся. Маманя меня с утра в бане мылила, мылила. Теперь все
тело страсть как зудит. Лучше бы не мылся…
- Может и лучше, - меланхолично согласился приятель. Он уже от-влёкся и задумался о чем-то своём.
- Эй, вернись, я главного не сказал! - толкнул его Федька. - Барин те-бя к себе зовёт.
- Меня?
- Ну, не совсем тебя, он потребовал художника, а откуда у нас ху-дожники? Управляющий тогда и вспомнил, ЧТО ты у монахов иконы мале-вать учишься.
- Вот и позвали бы отца Фёдора.
- Он барину без надобности, я так понял, он не иконы писать собрал-ся. Кричал, что у каждого царедворца есть свой художник, чтоб хозяйский дом украшать... Другие, побогаче, выписали себе мастеров из Голландии, да  Италии, а наш, видно, решил дёшево отделаться.
- Италия - это где?
- Не знаю, да мне и без надобности, подслушал разговор дворовых. За что купил, за то и продаю. Ты, главное, беги скорей на хозяйский двор. Он дюже лютует, всё велит менять, того и гляди, весь терем разнесёт.
- Пошли вместе, мне одному боязно, - шмыгнул носом Ивашка.
- Не могу, меня в монастырь послали за восковыми свечами. Придёт-ся тебе самому
отдуваться.
Парнишки простились весело и припустили в разные стороны. Уче-ник иконописца всё замедлял шаги. С резвого бега перешел на сонный шаг, а чем ближе подходил к барскому подворью, тем медленней переставлял ноги. У самых ворот, он уж вовсе готов был повернуть назад, да углядел в широко распахнутые створки удивительную штуку. Посреди двора стоял новомод-ный экипаж.  Ивашка увлечённо разглядывал большие колеса с тонкими спица-ми.
- И как они только держат этот короб?! - поражался паренёк.
Он решился подойти ближе, наклонился, заглянул под карету, поди-вился новым рессорам. Сама кабинка была небольшой, из чёрной кожи, а в каждой дверце блестели прозрачные стекла.
- Экое богачество! - вздохнул Ивашка.
Набрался храбрости, через ступеньку взлетел на высокое крыльцо. В сенях было тихо и совсем не страшно. Ивашка потянул на себя тяжёлую дверь. Она резко открылась, едва не стукнув его по лбу. Сенная девушка в синем сарафане налетела на паренька, сразу принялась визгливо браниться:
- Где ж тебя черти носят?! Барин уже пять раз о тебе спрашивал.
- Так уж и пять? – усомнился монастырский  ученик.
- Поговори мне ещё! - взвизгнула дворовая, и с размаху дала Ивашке подзатыльник.
Она гордо забросила за спину длинную косу и подтолкнула юного художника к следующей двери.
- Сама дура, - буркнул обиженный, - размахалась своим худосочным хвостом.
Господская горница пахнула печным жаром. Паренёк потянул носом воздух - берёзовыми дровами топят, не скупятся.
Ивашка потёр одну замёрзшую ногу об другую, в тереме даже дос-ки пола были тёплыми, согревали босые подошвы. Паренёк низко поклонил-ся, поднял глаза на своего приехавшего грозного хозяина. Обтянутые белы-ми чулками и узкими штанами, ноги Василия Васильевича Безобразова каза-лись уморительно худыми при его огромном пузе. Раньше, в длинных бояр-ских шубах, этого не было видно. Барин всегда казался большим и солид-ным, теперь, в чужом заморском платье, он вдруг стал похож на жирную птицу. Хозяин стоял, подбоченясь, выпятив грудь вперёд, покрикивая на прислугу:
- Ну, шевелитесь, шевелитесь! Фу, сонное царство. Пётр Алексеевич таких тетерь терпеть не может, и нас всех приучил к европейским порядкам.
Ученик иконописца продолжал его рассматривать, как заморскую диковину. Он сумел разглядеть, что на самом деле  хозяин абсолютно лысый, а кудри до плеч вовсе не его, а шерстяные бараньи, надетые как шапка. Барин следил за тем, как две сенные девушки меняли большую скатерть на столе. Он брезгливо махнул пухлой рукой:
- Не так, всё не так! Деревенщина дремучая' Всему вас учить надо! Что ты всё разглаживаешь? Складки закладывай! Красиво! Все должно быть красиво!
Это слово, напомнило ему о  художнике:
- Где? - заорал он, - уж сколько  раз говорено, найти, из-под земли достать!
- Так вот же он! – ответила из-за парнишкиной спины визгливая служанка. И подтолкнула Ивашку вперед.
- Это?!
           Парнишка не смог бы описать выражение хозяйского лица, больше всего оно напоминало удивление человека, нечаянно наступившего на кучу гнилых  яблок.
- Что это?
- Я … - замялся паренек.
- На кой ты мне сдался?' Мне нужен художник!
- Я и есть художник ... будущий,
- Очень мило, - простонал Безобразов, - мне подсунули младенца.
Казалось, хозяин сразу позабыл о юном художнике. Он подошёл к только что накрытому столу, опустился на скамью, подпёр голову кулаком, закручинился, словно приготовился петь заунывную русскую песню. Только вместо поэтичных образов с его уст слетели горькие жалобы:
- Что ж за жизнь у меня такая?' Другие должности получают, почес-ти, титулы, из самой грязи поднимаются. А я, из старинного рода, о моих предках ещё в бархатной книге писано. Безобразовым есть, чем гордится… 
Хотел он перечислить подвиги своих предков, да не смог припом-нить ни одного. Совсем загрустил, остро ощутив, что не один он такой.
- Эх, жизнь, - снова вздохнул он – всё не так! Даже художника путного нет! А я-то надеялся отличиться!
Ивашке вдруг стало жаль барина. Такой поверженный вид был у че-ловека.
Парнишка решился подойти к нему:
- Вы не смотрите, что я такой маленький. Отец Фёдор уже многому успел меня научить. Вы только скажите, что надо делать, а я уж попробую, вдруг получится.
Василий Васильевич снисходительно посмотрел на говорившего, от-вернулся было, но передумал и позвал громко:
- Сидор! Сидор! Г де тебя черти носят?!
Слуга не успел даже в горницу войти, только крякнул где-то за две-рью, а хозяин уже объяснял, уверенный, что его слышат:
- Пойди в спальню, принеси из дорожного сундука мой несессер.
- Слушаюсь, барин, - отозвался Сидор.
И появился из-за двери уже с хозяйским багажом в руках. Загадоч-ный несессер, показался Ивашке похожим на большой кошель с затейливой застежкой. Тёмно-синий бархат был густо расшит золотыми узорами.
«Дорогая вещь», - отметил про себя будущий художник.
Барин долго копался в бездонных внутренностях несессера, наконец, извлёк небольшую, как нательная иконка, картинку.
- Голландская миниатюра, - довольно отметил он, вытирая с неё ру-кавом пыль. - Гляди, ты сможешь так?
Он протянул миниатюру Ивашке, в руки не дал, да парнишка не взял бы, заморская вещь показалась ему сказочным чудом. У ученика отца Фёдо-ра дыхание перехватило - в маленькой рамочке таился целый яркий, души-стый букет, а из цветов выглядывало хорошенькое девичье личико.
-У-у-у! - восторженно протянул парнишка.
- Вижу, что не потянешь, - горько вздохнул Безобразов. - На что я надеялся? Нет у
нас таких мастеров, а ты и вовсе малолетка!
- А можно, я всё-таки попробую? - Ивашка сам поразился своей сме-лости.
А помещик только расхохотался:
- Попробуй, чёрт с тобой! Хоть наизнанку вывернись, а так тебе не суметь!
- Лицо, может, и не сумею, - здраво рассудил молодой иконописец, - а цветы у меня
всегда как живые выходят! Только красок нет.
- Будут, всё тебе будет! - весело заверил хозяин. - Рассмешил ты ме-ня, может и ещё потешишь.
Кликнул помещик ключницу, она явилась, старая, носатая, как кора дерева, покрытая глубокими морщинами, с костлявыми узловатыми пальца-ми. Ни дать ни взять персонаж из сказки. Проскрипела недовольно:
- Ступай за мной, барин велел выделить тебе светлое место в тереме и накормить от пуза.
Ивашка покорно отправился за ней в путешествие по лестницам и коморкам большого терема. Пару раз ключница готова была уже оставить его то в одной коморке, то в другой, но вовремя вспоминала слова Безобразова про большое окно. Наконец, она привела его в маленькую, чистую горенку под самой крышей. Она вся была залита жёлтым, солнечным светом.
- Будешь сидеть здесь.
- А ... краски? – решился заикнуться ученик иконописца.
- Помню, помню я, - ещё больше сморщилась старуха, - барин гово-рил, пошлю,
пошлю кого-нибудь в монастырь. Да вон, Федьку и отправлю. Жди!
И парнишка остался ждать. Сидел на лавке, мотал ногами, смотрел в окно, скучал, прыгал с одной широкой половицы на другую. Занять себя в пустой горенке было совсем нечем. Ивашка уже успел пересчитать аккурат-ные брёвнышки, из которых были сложены стены, измерить шагами расстоя-ние от окна до двери, полежать на широкой лавке, прежде чем ключница вернулась с пузатым горшком пшённой каши и большой деревянной ложкой.
- Ешь, не торопись, у тебя полно времени, пока Федька не вернулся.
У голодного Ивашки слюнки потекли - такой аппетитный запах на-полнил горницу. Он бережно принял из рук ключницы тяжёлый горшок, опустил на колени, вооружился ложкой. Старая женщина грустно смотрела, как он жадно набросился на нехитрое варево. Вздохнув, она вышла тихонько. А Ивашка торопливо засовывал в рот полные ложки обжигающе горячей ка-ши. Дома ему никогда не доставалось так много. У него было семь старших братьев: как веками было заведено, из большого общего горшка черпают по старшинству, строго соблюдая очередность. Младшему вечно доставалась только пара ложек, и он привычно выходил из-за стола полуголодный. Хо-рошо было Ерошке, самому младшему, его мать кормила грудью. Вот под-растёт и станет мать подавать на стол два большущих горшка, чтобы про-кормить своё семейство. Соседки называют её счастливой, за то, что из три-надцати детей, девять - живы и здоровы. А Ивашка, уж и не помнит свою мать счастливой, да веселой. Вечно хмурая да усталая. Ах, как хотелось ей помочь восьмому сыну…
Парнишка чисто выскреб днище горшка, тщательно облизал ложку, живот буквально раздулся от непривычной сытости. Нетерпеливое желание поскорей взяться за рисование само собой куда-то улетучилось, уступив ме-сто ленивой сонливости.
- Вздремну минуточку, - решил Ивашка, удобно растянувшись на лавке.
Ключница трясла его как грушу, сердилась, кричала:
- Проснись, да проснись же ты! Супостат сонный! Лентяй безобраз-ный!
           Всё было бесполезно, блаженно улыбаясь, Ивашка крепко спал. Ему снилось что-то приятное, он бормотал, и вяло отмахивался от назойливой старухи. Она отстала от него, даже махнула костлявой рукой:
- Бог с ним, пусть ещё поспит!
Но через некоторое время она вернулась с глубокой миской в руках, принялась
осторожно лить из неё на голову спящему чистую, холодную воду. Даже это парнишку разбудило не сразу. Вода кончилась раньше, чем он открыл глаза.
- Что, уже вставать? - сонно спросил он, - а чего я мокрый?
- Слава тебе Господи! Пробудился голубчик! Я уж стала беспокоить-ся, как бы ты  не помер, от такого количества каши!
- А разве её было много?
- Да ты, похоже, опять есть хочешь! - беззубо улыбнулась ключница,
Ивашка радостно закивал.
- А тебе плохо не будет? - обеспокоилась старуха.
- Разве от еды плохо может быть?  - удивился вечно голодный паре-нёк.
- Сам проверь, - буркнула ключница, - у меня ещё каша осталась, бу-дешь?
- Буду! - уверенно подтвердил Ивашка.
Над второй порцией он уже задумался. Стремительно умяв половину каши, Ивашка, к немалому своему удивлению, не захотел доедать остально-го. Он так и сидел, держа перед собой горшок, когда в горенку опять вошла старая ключница.
- Что, больше не осилишь? - улыбнулась она.
- Бабушка, я попозже, можно?
- Можно, можно, ты не спеши, если хорошо исполнишь, чего барин велел, и он тебя здесь оставит, всегда будешь сыт и доволен.
- Это что ж, я здесь жить буду?
- Пока не нарисуешь, что велено, никуда тебя не пущу, - сурово заве-рила старуха.
Обрадовавшийся было Ивашка, вдруг посерьёзнел и погрустнел.
- Тогда мне надо маманю предупредить, она ж не знает, куда я делся! Будет вечером меня ждать, от отца Фёдора.
- Да что ж мы тут, звери какие? Нечто не дадим ребенку с матерью проститься? Только надолго ли уходишь, сам определяй. Откуда ж нам знать, сколько ты со своими цветами возиться будешь.
- Так я сейчас мигом до дому сбегаю, предупрежу, - воспрял духом Ивашка.
- Беги, беги, Федька ещё не знамо когда явится, его за смертью толь-ко посылать!
Внимательный ученик иконописца, легко нашёл обратную дорогу в запутанных коридорах большого терема. Он даже порадовался, что уже вполне освоился в хозяйских хоромах. На крыльце Ивашка нос к носу столк-нулся с барином.
- Куда это ты? - напустился на него Безобразов, пока парнишка низко кланялся.
- Дык, ключница отпустила меня сбегать до дому, предупредить, что вы меня здесь оставили.
- Глупости! Некогда уже бегать, ехать надо!
Разгорячённый барин ушел в сени и хлопнул дверью. Ивашка сбежал с крыльца, пристал к долговязому конюху, запрягавшему вороную пару в господскую карету.
- Куда ехать? Что стряслось?
Тот глянул на него свысока, ответил медленно, словно нехотя, растя-гивая слова:
- Говорить не велено. А тебе какое дело?
- Барин сам сказал ...
- Тебя что ль, с собою берут?
- Берут! - уверенно подтвердил паренек, сам ещё не веря, правда ли это.
- Так это ты будешь художником?
- Я ... наверное.
- Тогда тебе точно с нами ехать до самых царских палат. У барина только что гонец
был из Петербурга, велено поторапливаться, вещи собирают. Отобедают и сразу в дорогу.
- Я успею!
           Ивашка ничего толком не понял из объяснений конюха, припустил по деревенской улице к родительскому дому, большому, потемневшему, по-ставленному ещё дедом, с резными наличниками,  такому родному и уютно-му. Запыхавшийся парнишка влетел в просторную горницу. Быстренько пе-рекрестился на темные лики в красном углу, подскочил к матери, хлопотав-шей у печи, ткнулся лицом в мягкий живот. Она погладила сына по голове. Он вдруг почувствовал, как горячий комок подкатил к горлу, остановил сло-ва, перехватил дыхание. Слёзы намочили мамин фартук:
- Мама, барин меня увозит, - всхлипнул паренек, - ему в столице за-чем-то художник понадобился.
- Так поезжай, раз надо, - устало вздохнула мать.
- Я не хочу! – совсем разревелся Ивашка.
- Может, там тебе лучше будет.
- Будет ... – давился слезами сын.
- Тогда прощай, большой уже ты у меня.
- Мамочка… я…
В дальнем углу, в люльке, захныкал Ерошка, мать мягко отстранила подросшего сына, бросилась к младшему, подхватила его на руки, спрятала лицо в светлых кудряшках. Ивашка шмыгал носом, размазывал по щекам слёзы, напускал на себя взрослую серьезность.
- Ну, я пошёл…
- Погоди, что ж ты так... босиком, забери Петровы новые лапти, они ему всё равно
малы.
Ивашка пошарил под лавкой, обулся, по-клонился матери.
- Прощайте, отца в поле разыскать не успею… не поминайте лихом.
Парнишка бросился прочь. Обратно, к барскому терему он мчался сломя голову. Старался встречным ветром высушить слезы и прогнать глухую тоску. Удивительная карета, скрипя и покачиваясь, уже выезжала со двора, Ване не у кого было спросить, что теперь делать, и, не долго думая, он подбежал и вскочил на подножку кареты. Хозяин увидел через прозрачное стекло его раскрасневшуюся физиономию, но вопреки своему обыкновению не рассвирепел от невиданной наглости крестьянского сына, а крикнул куче-ру, чтобы тот придержал лошадей.
Догадавшись, что дверца сейчас откроется, Ваня спрыгнул на зем-лю, сжался, приготовившись к наказанию. Он даже не сразу понял, что зна-чит жест поманившего его Василия Васильевича.
- Поди сюда, пострел. Хочешь прокатиться в карете?
Парнишка только испуганно глаза выпучил, а барин велел
строго:
- Садись сюда.
Он указал пальцем на мягкое сиденье напротив себя. Ваня подчинил-ся приказанию, забрался в карету, робко сел, куда было велено.
-Усаживайся, усаживайся, диваны кожаные, не замараешь. Вот были бы шелковые, как у Меншикова, я бы тебя, грязнулю, и близко не подпустил, а с кожаных лакей любую грязь вытрет.
Не особенно поверивший в благодушие Безобразова, Ваня опустился на самый краешек. И когда лошади резко дернули карету, он едва не свалил-ся. Барина развеселила его неуклюжесть:
- Держись руками за край, что ли! - посоветовал он, - мы помчимся что есть мочи, курьер велел поторапливаться, а то не застанем светлейшего.
- Светлейший это кто? - решился спросить паренек.
Он воспользовался советом хозяина, изо всех сил ухватился за край сиденья. Его нещадно болтало из стороны в сторону. На телеге Ваня никогда не ездил так быстро, отец берег старую лошадёнку. А Безобразов снял парик, протёр потную, абсолютно лысую, голову белым платком  и привычно разва-лился на подушках, словно на домашней лежанке. Отвечая пареньку, досад-ливо морщился.
-Светлейший князь Меньшиков. Чёрт бы его побрал! Царский люби-мец, выскочил как чёрт из табакерки, из грязи да в князи. Был таким же голо-дранцем вроде тебя, а теперь вишь, важная птица. Говорят богаче самого Петра Алексеича. Как его царь только терпит?! Родовитым боярам бороды порубал, обижает, должностями обходит, его шуточки над Толстым каждая собака знает, а этого засранца уж и придумать не может, чем ещё ублажить.
- Неужели, такой же, как я? - не поверил своим ушам крестьянский сын.
- Ну не крепостной, ну городской. Говорят, пирожками торг
вал.
- Да разве так бывает?
- У нас теперь всё бывает! Одежда чужая, порядки заморские, слова дурацкие:  ассамблея, синод, кунсткамера, камер-коллегия... тьфу! Гадость какая!
От дико звучащих, неведомых названий у Вани голова совсем за-кружилась, она и без  того плохо держалась на шее, отчаянно раскачиваясь справа налево, слева направо. Он поймал ритм, спросил ещё:
- А куда… мы сейчас?
- Пока в столицу, а там, куда царь пошлёт, или за ним бешенным, ежели куда сам помчится.
- Нельзя так … про царя! – успел вставить Ивашка.
- Конечно, нельзя, - хохотнул Безобразов, - с приличными
людьми нельзя, а ты ж не человек. Какая разница, что при тебе говорят. Ты ничто, грязь земная.
-Зачем же тогда ... вы меня ... в столицу? - обиделся ученик иконо-писца.
Барину было плевать на его обиды, он не ему отвечал так,
болтал сам с собой:
- Нужен ты мне, поросёнок! Царь - чудило, велел всем, кто в столице поселится, комнаты в домах украшать картинками. Видишь ли, он такое в Европе видел, всё ему подавай как там. Будешь мне, засранец, картины рисовать; чтоб заморским мазилам не платить.
Ваня хотел сказать, что он только учится, и картины писать сам вряд ли сумеет, но у него пропало желание разговаривать с Безобразовым. А ба-рин высказал всё своё недовольство, да и захрапел, запрокинув голову на по-душки. Паренек старался сидеть тихо, чтобы не разбудить его, смотрел в ок-но, на проносившиеся мимо поля.
Внезапно карета резко дёрнулась и встала. Безобразов повалился на бок и проснулся.
- А! Что?! Где?
- Я ни при чем! - поспешно воскликнул Ваня.
Барин, громко кряхтя, полез из кареты, криво нахлобучил на голову парик,  открыл, было, рот, чтоб, на чем свет стоит обругать кучера, да прику-сил язык. Увидев прямо перед собой золочёную карету с зеркальными укра-шениями, Безобразов так и замер. Сразу расхотелось ему обзывать безглазым уродом перегородившего дорогу путешественника. Напротив, он принялся умильно улыбаться и кланяться вышедшему из экипажа:
- Ваша светлость, какая удача вас встретить…
- Не лебези зря! Знаю я твою удачу! - надменно усмехнулся свет-лейший князь
Меншиков.
Любопытный Ваня высунул голову, посмотреть, кому так кланяется его хозяин. Безобразов не разгибал спины, а царский любимец и без того смотрел на него сверху
вниз. Ваня залюбовался статным великаном в светлом камзоле, густо расши-том удивительными узорами с драгоценными камнями, в высоких сапогах.
«Неужели, это он торговал пирожками?!» - подивился парнишка.
А светлейший снисходительно журил Безобразова:
- Что ж ты, Василий Васильевич, сбежал не вовремя? Мы всем дво-ром были на роскошном куртаге, тебя ждали, а теперь Петр Алексеич вер-нулся к трудам, теперь и тебе придётся делом заняться.
- Да я всегда готов… - промямлил Безобразов.
Он только рассмешил Меншикова,
- Знаю, знаю, чем ты заниматься всегда готов! Лениться и пьянство-вать будет некогда! Петербург поднимать -  дело не шуточное!
- Я за вами везде. Я … я всё что скажете, - кланялся помещик.
Меншиков его и взглядом не удостоил, зато заметил выбравшегося из кареты Ваню.
Спросил Безобразова:
- Это что за хлопец у тебя там прячется? Первый раз вижу, чтоб ты холопов в своей карете возил!
- Да я ... да он ...
- Молчи лучше, - рассердился светлейший князь, - Иди сюда, пацан,  сам объясни, кто такой.
Ваня весь обмер, ушам своим не поверил. Слыханное ли дело, цар-ский любимец с ним говорит. Робко, мелкими шажками, Ваня решился по-дойти к великану. Начал с низкого поклона.
- Говори уж быстрей, хватит кланяться! - раздраженно бросил Мен-шиков.
           Ваня, как мог, объяснил, что сам толком не знает, зачем везут его в столицу. Он ведь только начал учится иконы писать.
- Живописец, - довольно отметил князь, - только иконы нам теперь без надобности, их и так много. А вот мастеров таких, чтоб могли всё как в жизни изобразить, этих мало. Учиться тебе надо, только не у монахов, а у за-морских живописцев.¬
Меншиков решительно повернулся к Безобразову, - заберу я у тебя холопа, заплачу, сколько скажешь, а мальчишку отправлю в Италию. Я как раз туда снаряжаю корабль, за богемским стеклом и зеркалами. Говорят, кра-сота там  немыслимая!
Не прошло и месяца, а Ваня уже качался на волнах Балтийского мо-ря. Он страдал от морской болезни, зеленел, мёрз, ёжился на подвешенной к потолку полотняной матросской койке, но ни разу так и не пожалел о своей встрече с Меншиковым. Засыпая, он мечтал о далекой сказочной стране, где станут называть его Джованни и обучать удивительному искусству изобра-жать мир таким, каким создал его Бог, ярким и удивительным!