Fields of rape

In foreign land, in foreign town, wheeping time had come
Как описать это чувство? Он никогда не знал. Это не головная боль и не совсем усталость. Будто что-то давило на оболочку глаза. Капризный глаз. Он будто сам уставал от созерцания этого мира и лучше знал, когда закрыться. И в этот раз он, видимо, был прав. По окну хлестал ливень и созерцать особо было нечего. Но сначала нужно покормить Мао. Этот диктатор терся у ног уже минут пять. А он заметно округлился за последние месяцы, став напоминать своего тезку, нужно посадить подонка на диету из отрубей. Нож входил в замороженное легкое, как в живую плоть. Даже странно. Как он вообще это ест? Животное.

Да, именно так и следовало поступить, чавканье Мао всегда его убаюкивало. Раз оба довольны, можно вспомнить и о глазе. Устроившись на диване, он навалил на своего скулящего товарища тяжелое веко. Ничего неожиданного произойти не должно, этот сон снился ему так давно, что других он уже и не помнил.

Да, всё происходило как всегда, но от таких вещей не устаешь. Сначала образовавшаяся под веком чернота будто втягивает в себя, и затем начинаешь падать. В этот момент очень здорово закрыть глаза(закрыть глаза во сне! Сколько раз он представлял себе всю нелепость этой мысли!) и слушать, как она шепчет что-то вокруг тебя, в тебе, в тебя. Он казался себе таким плотным в этом падении, похожим на цельный кусок чего-то. Металла. Да, металла. На пулю. Да, он пуля, а лепечущая вокруг тьма – ствол. Тем более, он знал, что должен вылететь наружу. И этот момент был чуть ли не самым прекрасным из всех. В одно мгновение из стремительно несущегося куска свинца он становился легким перышком, даже зависал на полсекунды, будто вот-вот растворится и станет воздухом. Он повисал над бесконечным морем желтого цвета, а когда мир снова приходил в движение, то уже нельзя было сказать, падает ли он или же оно несется ему навстречу. Все, что оставалось – глубоко вдохнуть и попытаться крикнуть ему: «Лови!». Он никогда не понимал, получался ли у него этот крик или заседал где-то на полпути: в глотке, в животе, в спинном мозге. Странно, что его больше заботило, получается ли крик, чем то, может ли его услышать и понять хотя бы один из этого гигантского множества цветков рапса. Понимал рапс или нет, но он всегда ловил. Ловил и укрывал с головой. Закутывал, как ребенка. А он и был ребенком. Он всегда приземлялся на это поле двенадцатилетним мальчиком. Многое нужно было оставить позади, чтобы упасть сюда. В море, в котором нельзя утонуть. Лепестки цветов не набиваются в твои легкие, чтобы убить. Даже во сне.

И вот он упал. Растения были заметно выше его. Всё, что он мог сделать(и что нужно было сделать, и что он всегда делал) -  бежать. Нестись по дну бесконечного моря рапса, которое было лучше настоящего, и слушать. Слушать всё. Слушать хлещущие его стебли, слушать свое сбивающееся дыхание, шмелей, в жужжании которых утопала вся эта Вселенная желтых цветов, слушать землю, которая сама его слушала. Он никак не мог понять, была ли земля теплой или прохладной, она будто сама принимала температуру его пяток. Говорите с землей, пятки! Весь мир был бесконечным шепотом. И не было страшно. Никогда не страшно, даже когда знаешь, чем всё закончится. Как долго он бежал? Он не знал. Никто в целом мире не знал. Ни он, ни земля, ни шмели, ни цветы. И когда прекратится этот бег? А он прекратится. В какой-то момент он просто должен был упасть, он никогда не добегал. До чего? Откуда он знает, для этого нужно добежать. Он падал, обхватывая столько стеблей, сколько мог, и ждал. Вот-вот должны начаться громовые секунды обратного отсчета. «Кто ты и кто позволил тебе считать мое время?» - проносилось в голове за полсекунды до того, как кто-то скажет: «Десять». С каждым новым словом он все крепче сжимал стебли и все глубже вдыхал, будто силясь втянуть в себя все поле своим ртом.

Обратного пути он никогда не помнил, а открыв глаза часто замечал бесцеремонного, развалившегося на его животе Мао. Он дернулся, резким движением сбросил с себя кота и, повалившись на четвереньки, закашлялся. Из его горла хлынул огромный поток желтых лепестков. Он стал хватать их и сжимать в ладонях, радуясь непонятно чему, но бесконечный водопад из его глотки не прекращался. Откуда их столько? Да это просто не могло поместиться в нем. Вот-вот он утонет в них с головой. В этот момент он вспомнил, как впервые в жизни увидел разбухшее, уродливое тело утопленника. Комната наполнилась теплым ароматом рапсового мёда.

Через месяц его нашли вод горой засохших лепестков рапса с застывшей на устах блаженной улыбкой. Мао куда-то пропал.