Афоризм

***

Осознание катастрофичности твоего положения пришло тебе в момент, когда разбилась последняя чашка моего сервиза. Осколки мелкой крошкой рассыпались по комнате, остатки вчерашнего джина расплескались по блеклому ковру, оставляя темные пятна. Серый потолок с тусклой лампочкой меланхолично смотрел на твой разваливающийся мир.

Ты застрял в этой комнате после моей смерти. Пустым взглядом осматривая блестящие осколки, оглядывая голые стены словно в попытках собрать воедино потерянную мысль, ты с отвращением глотал теплое вино, ожидая, когда сознание станет легким и скользким, даруя временную свободу. Здесь не было штор – пустыми глазницами в комнату смотрела ночь и вводила тебя в тупое, едкое оцепенение, пробуждая желание стать каменным изваянием, лишенным мыслей, и избавиться от ощущения насекомого, бьющегося в стекла мутных окон. Я видела тебя, ощущая твой отчаянный бред, волнами разливающийся по комнате и разлагающий мысли на мертвые волокна.

Мы всегда были уверены, что невозможно перепутать дороги, - не существует ни ошибок, ни случайностей, ни закономерностей – любая тропа возможна, каждое направление - благословенно. Но есть перепутья и развилки, когда дышится осторожнее и кажется, что все вокруг замолкло в ожидании давно известного часа, до которого осталось несколько оборотов коротких стрелок.

Есть люди, проживающие афористичную жизнь – ее можно разбить на цитаты, отдельные моменты, яркие случаи, но в едином целом она ощущается как бессмысленный набор смысла, набросанного карандашом. Мои дни всегда представлялись мне экспресс-туром по островам впечатлений и острых углов, где нет связного маршрута – только мятые конспекты в соусе разочарований. Возможно, кто-то там после меня прочтет эту недоношенную жизнь, оставит оценку или сочинит рецензию, но пока я жила, мне хотелось дышать любым воздухом – лишь бы он наполнял мысли и не давал остывать сердцу.

Когда все двери открыты, что-то странное происходит с мозгом – потеряв цель, извилины, утомленные и ослепленные, разбредаются по углам и строят там свои цивилизации, которые также имеют свойство превращать полисы в мириады самостоятельных поселков. Перед тобой был блестящий пьедестал и золотая чаша, но ты взломал этот мир и прыгнул на прозаичное дно, где обычно спорят о грязной посуде и промозглом завтра. Ты нашел меня в прокуренном раю, вырезанную из контекста «сегодня» в героиновое никуда. Я была размножена на сотни белых дорожек, отрицающих целостность и завтрашний день – не будучи принятой реальностью, я убивала себя разъедающей иллюзией.

Но в этой иллюзии, - мутной, ослепленной и истязающей, - здесь, несмотря ни на что, жил Бог.



***

Будни, обрюзгшие до оскомины, грязные подъезды, воздух, прожженный дымом, тусклую действительность обезличенных городов я разбавляла белыми измельченными лепестками роз, что цветут на могиле моего времени, и моя жизнь расцветала вместе с ними. Но песня, самая прекрасная и исключительная, сохраняет свое первоначальное волшебство, лишенное потертостей, совсем на небольшой срок. Впоследствии она может стать вехой, очаровательным воспоминанием или мыслью с вечно горящими глазами, но остаться ежедневным чудом не способно даже самое удивительное из чудес. Наркотик был моим королевством, сказочной страной, где можно было властвовать и не заботиться обо всем том, что происходило за пределами моей маленькой, уютной и безмятежно счастливой иллюзии. Но со временем крыша в сказочном замке прохудилась, сады отцвели, а в воздухе стали расти дыры, куда вдруг начал врываться другой мир – агрессивный, непонятный и совершенно уродливый.

Мы слишком рано рассеялись по ветру, полагая, что достигли небес.

Каждому путь играет свою мелодию. Одним он дарит веру, другим – меланхолию и разочарования, но является неизменной в своей изменчивости, лукавым и безошибочным. Вероятно, через жизнь он откроет свои намерения, а может быть, все скроет или забудет в чьих-то дневниках. Очарование видимой бесцельности, созерцательной беспристрастности и вечно неслучайных случайностей сплетается в узор и застывает страницей жгучего сегодня, которое никогда не умирает – с тобой или без тебя.

Для меня не существовало смерти – вспышка сегодня всегда была важнее тысячи завтра, и ни за какие блага я не стала бы брать билет в собственное вчера, чтобы изменить направление и курс своего настоящего пути. В моменты, когда я способна была видеть тебя, ты пытался закрыть все двери в мои коррозийные миры, но неведомая сила неизменно подбирала для меня ключи и я снова выходила из пределов своего сознания на героиновый променад.

- Если ты не дашь мне дышать, я умру. Не смей приближаться… - говорила я, когда ты снова перекрывал мне воздух, - не смей!

И ты отходил – временно, словно не решаясь сделать один большой шаг, чтобы накрыть меня реальностью с головой - мне казалось, тебя до последнего момента не оставляла надежда, что все происходящее было для меня извращенной забавой, которую я способна была остановить собственными силами. Но мы не заметили, как переступили грань, за которую уже невозможно было зайти обратно, и на тот момент я оказалась перед двумя яркими наваждениями – перед тобой и героином.

В равной степени я не хотела терять обоих – на каком-то пронзительно чувственном уровне я ощущала в вас потребность, и порой мне казалось, что эти два элемента взаимно дополняют и вовсе не смогут существовать друг без друга, и, если бы я была осторожнее, мы были бы счастливы намного, намного дольше.

Ты никогда не говорил мне о своей жизни – я поняла лишь то, что ты, не найдя удовлетворения в насыщении развлекательном, ушел на поиски более одушевленных миров. Но вместо жизненного контекста, где твоя мысль раскрылась бы в наибольшей степени ярко, появилась я – опустошенная и разбитая всеми, со странными увлечениями и с несообразными представлениями обо всем окружающем.

- В тебе есть такая фанатичность к миру, - сказал ты мне однажды, заглянув в глаза, - что я могу понять, зачем ты убиваешь его в себе.

А мне казалось, что я не вовсе не убивала его, а раскрашивала – щедрыми мазками, широкой кистью, путая краски, зная, что моя страница скоро перевернется, - но при этом я была совершенно счастлива и без оглядки верила в красоту своего произведения. Никогда еще мир не казался мне таким полноцветным, сияющем и прекрасным, как тогда, когда со мной были два моих неизменных компонента счастья – я говорила тебе об этом не раз, а ты только горько усмехался, - отчаявшийся, влюбленный. Как-то раз ты отвез меня в какую-то клинику, и я пробыла там почти девяносто дней, о которых не хочу помнить. В какие-то моменты пребывания там мне приходили режущие мысли о твоем отчаянии и о собственном катастрофическом положении, но они были столь скоротечны, что пролетали мимо, как куски мокрого мыла, не осевшие в рассудке. Главная проблема была в том, что на тот момент мне необходимо было четкое осознание своей нуждаемости в помощи извне, но я подсознательно считала себя вполне разумным человеком, который способен выбраться из болота по собственным волосам.

Я вернулась домой, бросила лишние едкие мысли в печь и снова была счастлива.


***

Но после случилось иначе - вскоре после моего возвращения мир стал странным образом ускоряться. Я не замечала течения времени, перестала отличать свет и темноту, а ты коренным образом превратился из хладнокровного человека в депрессивного истерика. В любом состоянии ты терзал меня оскорблениями и скандалами, а впоследствии сделал еще одну неудачную попытку подвергнуть меня лечению, но я уперлась в дверь рукой и осыпала тебя угрозами.

- Однажды мы встретимся -- в каком-нибудь из миров, - сказал ты и вышел.

Когда ты ушел, я заперлась в комнате и достала шприц.

…Есть люди, проживающие афористичную жизнь, но является ли такая жизнь благом или проклятием, говорить недопустимо - порой самый последний афоризм в конце книги стоит сотней томов чужих жизней. Они могут быть добросовестными, правдивыми и порядочными, но если в них нет крупицы огня, в моем понимании они всегда считались испорченной бумагой. Я не знаю, что за жизни мы прожили, но мне показалось - они прогорели, как спички, оставив что-то нетленное, несмываемое и бессрочное в каждом из нас.

И пусть даже если ты виновен в моей смерти – косвенно или как-то иначе, я ценой собственной души не стану винить тебя ни в каких преступлениях, - ни в этой жизни, ни в иной. Ты подарил мне свет, космос и землю, отыскал забытую меня в себе, и неважно, какими ценой и исходами. И сегодня, когда ты снова сидишь в моей комнате, пытаясь достать алкоголем до неба, а я черчу тебе строки этого письма в воздухе, ты тоже счастлив, но пока не понимаешь этого.

Стержни не меняются, все так же, как и прежде, изменяются только ракурсы, грани восприятия реального и иллюзорного. Там, за высокой травой, на мраморе – твое имя, не тронутое ни солнцем, ни ливнем, ни худым словом, и существующее исключительно в нашем мире, насквозь пронизанном шепотом безвременного вчера.

Только всего лишь - помни, что невозможно перепутать ни одну из дорог – все обусловлено и закономерно, и мы – живы, и земля – есть, и в душах – памятники.