Червонцы

Это начало полудетективной повести, написанное в 1987 году. Что мне здесь нравится?
   
Довольно натуральное естественное предчувствие 90-х...
   
Почему это не было закончено? Черт его знает. Сейчас нельзя рассматривать это как литературное произведение — но зато можно относится как к учебным наброскам. Может что-то еще отсюда понадобиться.

ЧЕРВОНЦЫ

    §1. Святочный рассказ
   
    Синий снег беспомощно опускается на землю. Хрустально-прозрачный воздух полон предновогодним вечером, звенящим морозом, пронзительными гудками и разбегающимися фарами автомашин. Холод утопает в надежном тепле плотно застегнутой дубленки, в шарфе и шапке с опущенными ушами, и голубые искры снежинок мелькают в свете фонарей как маленькие звездочки на призрачном небосводе предстоящего таинства — превращения времени.
    На небе нет облаков — и снег падает прямо из звезд, из хрустальной бесконечности нашей маленькой вселенной. Хруст снега под ногами ускоряет шаги — но путь преграждает урчащий демон мерседеса с горящими, остановившимися глазами.
    Тяжелая тень каменного трехэтажного дома на несколько мгновений поглотила Андрея, и его шаги сразу стали более осторожными, скрип снега под ногами почти неслышным, а дыхание распределилось на маленькие ледяные глоточки.
    Кряхтя рессорами при заносах и повизгивая тормозами, из-за поворота вывалилась черная обшарпанная волга. Она остановилась у старого заброшенного дома метрах в пятидесяти впереди Андрея. Инстинктивно он замедлил шаги. У машины не горело ни одной фары, свет в салоне был также потушен.
    Через минуту, когда Андрей собирался уже двинуться дальше, из машины вышел грузный высокий водитель. Андрей шагнул за дерево и поймал себя на мысли, что готов посетовать на плохую видимость: происходящее в чем-то очень напоминало детектив на изрядно подсевшем экране кинескопа. Почти сразу же открылась задняя дверь с другой стороны автомобиля, откуда вынырнул высокий нескладный субъект и, не разгибаясь, широкими волчьими шагами запрыгал к низенькому забору, за которым располагался небольшой запущенный парк.
    Неестественно громко хлопнул выстрел. Эхо от него раскатилось по всему кварталу и, щелкнув о стены спрятавшихся за деревьями домов, возвратилось к месту своего происхождения. Андрея отбросило за дерево, и несколько мгновений он ощущал, как кровь пьянит его мозг и наполняет жилы под ударами мощно толкавшегося в груди сердца. Но новогодняя программа не должна обмануть любителя детективов — важно не пропустить самое интересное. Андрей вновь высунул из-за дерева глаз. Зрачок уже привык к темноте: разыгрывавшаяся перед ним сцена виделась совершенно ясно, как в хорошем кинематографе. Пуля, видимо, не попала в цель. Грузный водитель довольно ловко перебрался через забор и скрылся за деревьями парка. В это время с другого переднего сидения машины выбрался третий участник сцены в демисезонном пальто и шляпе. Он слегка присел и закинул подол своего пальто таким образом, будто собирался сделать нечто для общественных мест неподобающее. Затем он не без труда извлек из тесных, видимо, брюк что-то маленькое черненькое и наугад громыхнул из него так, что у Андрея опять зашевелились волосы на голове. Наркотик страха несколько превысил свою норму. Он уже не взбадривал, а вызывал тошноту. Человек в шляпе неловко перевалился через низенький заборчик и с напускной бодростью потрусил вглубь парка. Машина, казалось, была пустой. И, когда Андрей совсем уже собрался выйти из-за дерева и что есть духу рвануть на освещенную улицу, где были люди, дома, деревья, где под фонарями роятся мириады снежинок и где надменный Мерседес служит в охране у Призрака Нового года,— в это время задняя дверь машины приоткрылась, и оттуда показалась рука с портфелем, а вслед за ней вывалился маленький человечек, почти карлик. Все это произошло в одно мгновение, и Андрей еще успел подумать, что неплохо бы добежать до улицы и там из ее безопасности набрать номер милиции в телефонной будке, и потом, не спеша, рассматривать лица преступников, давая против них неопровержимые показания. Тем временем коротышка подбежал к куче снега у дороги и быстрым движением сунул в нее дипломат. Он еще успел слегка разворошить снег над портфелем, когда громыхнул третий выстрел. Карлик вздрогнул всем телом, развернулся и быстренько смотался обратно в машину.
    Сердце клокотало где-то в самом горле у Андрея. О местонахождении портфеля знал только он и карлик. Вокруг никого не было, а карлик не мог сразу же забрать портфель. Прошла еще минута — из парка никто не появлялся; страха больше не было, его захлестнула волна жадности и любопытства.
    Из-за деревьев вышли двое. Прозвучал еще один выстрел. Если бы портфель сейчас обнаружили и унесли, Андрей не испытал бы никакого разочарования, но само представление о том, что он может приобщиться к этому страшному и загадочному миру, внести в него сумятицу и неразбериху, сняться в одной из главных ролей в новогоднем детективе без особых душевных затрат на это, вызывало у него приятное возбуждение и даже перевозбуждение: он не мог спокойно стоять на месте и, забыв о конспирации, нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
    Человек в шляпе, не издав ни звука, уткнулся носом в снег, а высокий грузный водитель, не оглядываясь, перемахнул через забор и направился к машине.
    На заднем сидении метался карлик. Он понял, какая участь ждет его, и теперь его шапка то тут, то там показывалась в заднем стекле автомобиля. Наконец, он выскочил из машины и хотел было бежать. Поздно. Водитель был уже тут как тут. Его «Садись!» прозвучало почти лакского. Двери захлопнулись, мотор завелся. Внутри автомобиля раздался выстрел. Волга резко рванулась с места и почти тот час же остановилась у самого забора парка. Водитель не спеша вышел из машины и вытащил за ноги маленького человечка. Он перебросил его через забор и вновь неторопливо уселся за руль. Затем колеса машины бешено закрутились, заскрипели рессоры, взвизгнули на повороте тормоза. Андрей поймал себя на том, что он вышел из своего укрытия несколько раньше, чем волга скрылась в просвете между домами.
    Он старался идти быстро, но его пошатывало от нетерпения и страха; приходилось сдерживать себя, чтобы не упасть.
    Портфель удалось обнаружить не сразу. Андрей хорошо помнил место, куда он положен, и даже вырыл там небольшую ямку. Слежавшийся снег плохо поддавался, и руки не очень слушались. Водитель в любое время мог заметить пропажу и вернуться назад. Андрей понимал это, и ему начинало казаться, что портфель кто-то вытащил без него. То вдруг ему представлялось, что он уже в безопасности. Становилось так тоскливо, что он согласился бы уйти отсюда и без портфеля. «Еще неизвестно, что там»,— подумал Андрей и разогнулся, он пошатывался из стороны в сторону и чуть ли не бредил. Тут он заметил запорошенную снегом ручку у самых ног, гораздо ниже чем он предполагал. Коротышке, видимо, не удалось как следует засунуть портфель в слежавшийся снег, он попытался закопать его, но, испуганный выстрелом, так и не закончил своего дела.
    Небольшой дипломат хорошо поместился в длинную холщовую сумку рядом с колбасой и шампанским, приготовленным для встречи Нового года. Когда Андрей выходил из проулка вслед за только что уехавшей волгой, ноги его как-то проскальзывали на снегу и подпрыгивали, хотя тело перемещалось осторожно, неспешно и даже степенно. Он вышел на освещенную улицу, здесь было довольно много людей, — душевное равновесие сразу же восстановилось. Ноги стали функционировать нормально, и Андрей догадался, что его прежнее состояние, должно быть, называется «не чуять под собой ног».
    Он собирался зайти к своей двоюродной тетке и встретить Новый год у нее. Но к ней нужно было идти через парк — теперь его планы менялись. Не следует оставлять за собой следов. Не нужно даже, чтобы кто-нибудь мог подумать, что он был в этом районе. Он подходил к автобусной остановке, на которой мерзли, смеялись и разговаривали друг с другом десятка полтора человек. Все готовились встречать Новый год и ждали транспорта.
    Огромная, размером с автобус черная волга появилась посреди улицы, внутри нее бешено тарахтел мотор, что-то лязгало и стучало. Она неслась прямо на Андрея, и у него не было сил отступить или хотя бы двинуться немного в сторону. Андрей догадался, что это за машина, когда волга уже проехала мимо и свернула в тот самый проулок, из которого только что вышел он сам. В глазах у него еще долго стоял слепящий свет выпученных неподвижных глаз-фар этого удивительного монстра-автомобиля.
    «Вроде не пил»,— подумал он, садясь в подошедший, наконец, автобус. Он даже засомневался было ли реальным то впечатление, которое произвел на него движущийся автомобиль. И вообще — перестрелка и трупы,— все это кино, только что промелькнувшее перед ним? Он осторожно заглянул в сумку, и сердце его радостно застучало при виде вполне реального торца дипломата, притаившегося рядом с колбасой.
    Андрея приглашали на Новый год в несколько мест,— но рваный сапог, латанные- перелатанные джинсы — вся его жалкая одежонка настолько портила его настроение, что не хотелось никуда. Встретить Новый год у тетки не так уж весело,— решение это было принято в истерике, правда в тихой и грустной истерике, выразившейся лишь в нелогичности его отказов принять приглашение одного из его немногочисленных друзей, для каждого из которых он придумал отдельную версию своего новогоднего времяпровождения,— при этом он прямо не сообщал, что его приглашают, скажем, в английское посольство, но по той атрибутике, которой, по его словам, должна была сопровождаться встреча им Нового года, по его тону друзья должны были догадываться, что никак не меньше.
    Только теперь, под равномерное урчание и покачивание автобуса в сознании Андрея начали медленно проявляться реальные обстоятельства повторного появления черной волги. Сначала он увидел машину, с большой скоростью двигавшуюся посреди улицы. Он испугался. Еще не отдавая себе отчета в том, что это за машина, он уже догадался, что она едет за ним. Он не мог пошевелиться и оторвать глаз от надвигающегося на него автомобиля. В этот момент и возник завороживший его обман зрения: машина показалась большей, чем она есть на самом деле. Теперь он припомнил: вслед за волгой ехали два автомобиля ГАИ, они повернули в тот же проулок, куда въехала волга. Андрей вспомнил и комментарии окружавших его людей: «Уже нажрался... теперь сцапают... Поторопился отмечать Новый год...»
    Андрей очнулся от раздумий, когда автобус стоял на остановке у метро. Большая часть людей из него вышла, и водитель уже подгазовывал, намереваясь двинуться в дальнейший путь.
    Как чумной, он шарахнулся к выходу. «Если в портфеле что-нибудь ценное, они могут попытаться догнать автобус»,— мелькнула у него мысль, когда он выскакивал из тронувшейся уже машины.
    Успел. Дорогу Андрею преградил котенок. Он был черный с асимметричной белой подпалиной вокруг правого глаза. Нос у зверя был перебит, и он вынужден был дышать ртом, держа его постоянно открытым.
    — Пшш-шик! — Андрей издал звук, который заставлял на мгновение остановиться любую кошку, пытавшуюся перебежать ему дорогу.
    Средство действовало безотказно. Котенок-подросток до того семенивший гаденькой рысцой по каким-то своим делам через тротуар, на секунду приостановился, поджимая вздрагивающий хвост, а в следующую минуту двигаться вперед было уже поздно, так как дорогу преградил человек.
    Но котенок не убежал и отпрянул назад только тогда, когда Андрей замахнулся на него тяжелым старым ботинком. Андрей уже не слышал, как из пасти разозленного зверька донеслось протяжное скрипучее мяуканье, челюсти его при этом оставались неподвижными, как у зверя, привыкшего дышать только через рот.
    В метро Андрея остановил милиционер: «Пьяный?» — «Нет — что вы?» — вежливо возмутился он, еще не успев испугаться. Сержанту ничего не стоило затащить его в отделение, там обыскать его без лишних церемоний, и тогда содержимое портфеля под водянистым взглядом лимитчика из советских органов неотвратимо превратилось бы в достояние совдепии.
    Сил терпеть больше не было. На станции метро Андрей зашел в один из отдаленных проходов к платформе и извлек портфель из своей сумки.
    Застежки дипломата легко расстегнулись. Крышка без труда приподнялась. Руки сильно дрожали. Портфель был доверху набит пачками билетов госбанка десятирублевого достоинства. Внизу лежали более крупные купюры и пачки с иностранной валютой. «Кодовый замок не закрыт»,— отметил про себя Андрей. Он захлопнул портфель. В это время к станции подъехал очередной поезд метро. Платформа наполнилась людьми. Андрей еще раз приоткрыл портфель и переложил пачку десятирублевок к себе в карман.
    Направление движения поезда значения не имело. Андрей с удовольствием устроился на мягком сидении вагона и глубоко вздохнул.
    Следующая станция была конечной. Андрей выходил из метро уже хозяином мира, добродушным и приветливым. Он махнул проходящему такси, и водитель резко затормозил, чуть не заставив в себя врезаться ехавшие сзади жигули. Андрей устроился на переднем сидении и, поразмыслив, объяснил водителю: «Вперед».
    — Давай, знаешь, что сделаем,— разглагольствовал он, доставая из заднего кармана сигареты. — Сейчас я позвоню. Затем едем в Мытищи. Минут на десять. А потом обратно в Москву.
    Водителю эта программа не слишком понравилась. Куда больше заработаешь, крутясь по Москве и снимая в предновогодней лихорадке по рублишке чаевых с пассажира. Но Андрей выказал столько вальяжности и самоуверенности, разваливаясь в кресле и закуривая сигарету, что выпроводить его водила не решился.
    Универмаг «Москва» в этот час еще работал. Андрей распорядился подрулить к нему, и через сорок минут он уже был обладателем новых джинсов и целой обуви. Хороших сапог, как и следовало ожидать, не оказалось, и потому, меняя на заднем сидении сношенную обувь на новую, он решил, что вскоре избавится и от этой своей покупки.
    В толчее Елисеевского магазина он не без труда нашел грузчика, сунул ему двадцать рублей и довольно долго ждал, пока ему доставят коньяк. Портфель был с ним, сумка валялась на заднем сидении такси.
    Наконец, он вышел из магазина, и, успокоив переживавшего его долгое отсутствие водителя, вернулся к телефонной будке.
    Телефон Виктора долго не отвечал. Затем послышался его сонный голос. Оказалось, что празднование Нового года в квартире Виктора отменяется. Виктор дал ему два телефона, по одному из которых его можно будет разыскать, и еще раз подтвердил приглашение.
    Путь на Мытищи был открыт. Там Андрей оставит портфель и начнет новую жизнь богатого человека. Нужно было еще хотя бы приблизительно пересчитать доставшееся ему состояние.
    Чтобы развеселить водителя, Андрей пообещал ему десятку чаевых, затем вскрыл винтовую пробку коньяка и сделал два больших глотка.
    Снег клубился в вихрях воздуха, вызванных движением автомобилей, и медленно кружился при остановках у светофоров. Гирлянды фар, фонарей и огней рекламы сменяли друг друга, а Андрей ощупывал новые штаны и с удовольствием подавлял клокотавшие в нем радость и желание,— теперь ни к чему была его склонность к мечтательности — сон и сказка превращались в явь.
    В снежном смерче у перехода возникает снегурочка в норковой шубке, и Андрей может приоткрыть дверь такси и взять ее с собой. Запорошенный снегом дед мороз в милицейском тулупе организует красивую вьюгу волшебной регулировочной палочкой. Старый друг — пучеглазый мерседес, похрюкивая, проплывает в праздничном аквариуме улицы.
    Андрей старался не злоупотреблять коньяком. «Пятьсот лет,— подсчитывал он,— потребовалось бы мне, чтобы заработать миллион. Значит, если бы я начал с Возрождения откладывать всю свою зарплату, то нынче возрождение бы состоялось! Значит бог есть,— продолжал ерничать он,— Окрещусь непременно». Кровь, казалось, вспенивалась в нем под мощными ударами сердца. Энергия и молодость, начавшие уже остывать в нем, отравленные горечью возраста, вновь вернулись к нему. Он не чувствовал груза десяти лет серенького безденежья. «Я молодо выгляжу,— думал он,— Организм ждал этого срока. Что ж судьба столько времени водила меня за нос?»
    Но ничто теперь не имело значения. Вкус жизни — вкус крови с примесью меди — стыл у него на губах, и в ультрамариновых глазах светилось бесстыдство живого человека и ужас только что рожденного демона. Он чувствовал сколь непрочна связь его с жизнью,— легкая судорога сводила его кисть, сжимавшую ручку портфеля, и, казалось, его земное существование пряталось в этой бившейся жилке, в этой маленькой перенапрягшейся мышце.
    «Какая же все-таки гадость — заработать так деньги,— подумал он,— почти такая же гнусность, как выиграть в лотерею. Хоть бы украл у кого или убил». Но втайне он не чувствовал стыда за свой поступок. Он уже начинал понимать, что деньги должны доставаться человеку ни за что, просто так. Как красота или талант.
    Он посмотрел на шофера. Как это унизительно — зарабатывать деньги! Услужливый песий взгляд парня напоминал об обещанной ему десятке. Андрей решил изменить маршрут и добраться домой на автобусе. Нельзя, чтобы этот фрукт знал его адрес.
    Такси приближалось к автобусной остановке, когда Андрей попросил остановиться. Он зашел в телефонную будку и сделал вид, что позвонил.
    Он уже возвращался назад, когда почувствовал свой промах. Портфель, он забыл в машине портфель! Оставшиеся несколько шагов дались ему с огромным трудом. Несколько раз ему казалось, что у него отнимаются ноги. Наконец, он повалился на заднее сиденье, взял за ручку и встряхнул портфель.
    — Что с тобой? — поинтересовался водитель.
    «Знает?»— Андрей поднял на шофера полный нечеловеческого подозрения взгляд. Никак не объясняя свое поведение Андрей неторопливо расплатился, вышел и, услышав за собой урчание мотора, вновь испугался, что его обокрали, и неслушающимися руками стал открывать портфель.
    Он был счастлив. Его детище, его незаконнорожденный ребенок, его счастье, совесть, его кровь, боль, надежда, его черненький прямоугольный уродец с волшебной утробой опять был с ним. Его такси возвратилось и вновь остановилось перед ним.
    — Забыл сумку,— водитель протягивал ему забытую в машине сумку. Андрей взял ее и, не поблагодарив, побрел к остановке автобуса.
    Пустая холодная остановка. Ни одного свободного такси, и люди с возбужденными, радостными лицами все реже спешат мимо, торопясь занять место у праздничного стола. Андрей не раз успел отругать себя за то, что переусердствовал с конспирацией... Таинственные хулиганы зачем-то крутились вокруг, стреляли закурить и пробовали задираться... когда из-за поворота, наконец, показался его автобус.
    Когда он подходил к своему старенькому кирпичному дому, то в праздничном скрипе снега под ногами ему почудилось одинокое мяуканье — знакомое и незнакомое. И, кажется, он увидел котенка с белым глазом. Его голос был похож на плач злого дефективного ребенка. Андрей спешил и потому не стал вспоминать, где он слышал такое мяуканье.
    И вот он дома, среди потрепанных обоев перед одинокой кроватью с продавленными пружинами, занимающей чуть ли не половину его площади.
    Он долго роется в стенном шкафу, но так и не находит нужной ему вещи. Крупными глотками он пьет коньяк, и взгляд его сначала мутнеет, а затем загорается недобрым будто электрическим светом.
    Застывший отблеск фиолетовой молнии в его глазах прекрасен, как рекламный трюк, и только черные звезды ненависти и презрения к человечеству, зреющие внутри этих глаз, делают этот взгляд живым, делают его взглядом смертного человека.
    Он смотрит в холодное, темное, зимнее стекло и нравится своему отражению в нем. Отражение глядит на него по-собачьи предано и затем с готовностью улыбается ему улыбкой диск-жокея. Теперь он считает деньги, небрежно выбрасывая пачки на кровать. А его фантом в оконном стекле повторяет его движения, задыхаясь от сладостного ощущения, сжимающего его несуществующее сердце.
    Новый год отмечался бурно. Он уже на две трети опорожнил свою бутылку коньяку, когда, наконец, дозвонился по одному из телефонов, оставленных ему Виктором. Волшебство такси и легкого сна, неожиданно сморившего его на заднем сидение, мгновенно перенесло его по нужному адресу. За пол-часа до Нового года он выходил из такси в районе новостроек, держа в одной руке шампанское, а в другой — бутылку с остатками коньяку. Было тепло, падал редкий снег. Андрей слегка покачивался, но держался молодцом, и высокие, генеральского вида дома одобрительно кивали ему вслед.
    Конец праздника запомнился плохо. Из-за недостатка места он не сумел воспользоваться тем благоприятным впечатлением, которое ему удалось произвести на некую Ларису. Нетрезвая память услужливо опускает некоторые, наиболее неприятные эпизоды вчерашнего — с тем, чтобы пугающие воспоминания не сказывались потом на и без того испорченном настроении пьяницы.
    Зачем только в больной голове все-таки возникают отдельные, ясные, как наваждение, воспоминания? Лариса, удивленная, произошедшими в нем под влиянием алкоголя изменениями,— пачка десяток, которой он трясет в воздухе, сообщая, что он «всех теперь может купить». И еще что-то, чего не помнишь, и потому-то оно и пугает больше всего.
    Нет уж. Забыть, так забыть, сосчитать синяки и убытки и начать новую жизнь, приобретя в ближайшем магазине пиво.
    В соседней комнате зашевелился Виктор. Вставал он всегда сразу и почти беззвучно, без обычных для пьяницы стонов и кряхтений.
    — Доброе утро,— Виктор появился в дверях, уже чисто выбритый и умытый.
    — Доброе,— согласился Андрей. Он, постанывая перевалился на другой бок и спросил: Я вчера сильно проказничал?
    — Нет. В конце концов ты стал очень мил.
    — В конце? Ну, тогда за начало я спокоен. Мне даже удалось отбить у тебя Ларису.
    — Ты набрался, как сапожник. Вставай! Ты был гнусен, пока тебя не развезло окончательно.
    — Что я делал? Расскажи!
    — Вставай, брейся и умывайся. На кухне нас ждет сухое.
    За вином Андрей узнал, как он гонял по всей квартире бедняжку Ларису и якобы пытался изнасиловать ее на кухне в присутствии двух девушек-десятиклассниц. Затем он вытащил пачку десяток и, потряхивая ими в воздухе, стал уверять, что это миллион, который достался ему в наследство от дяди-карлика из Америки.
    — При этом ты говорил, что заодно ты и открыл эту самую Америку.
    — Это было уже после «тигра»? — пытался разобраться Андрей.
    — Да,— Виктор допил стакан сухого и встал.— Начиная с тигра твое поведение безукоризненно. Затем ты стал давать всем деньги на такси. Я сразу у всех собрал,— сказал Виктор, передавая Андрею несколько десятирублевок.
    — Мм-да,— промычал Андрей, изобразив на физиономии муки совести.
    — Не отчаивайся,— заметил Виктор.— В целом ты произвел очень хорошее впечатление.
    Андрей старался вспомнить про тигра — и не мог. В общем-то похмелье было обычным. И как это ему пришло в голову изображать тигра? Андрей отпил еще глоток сухого. Он не мог не удивляться своему организму: обычного желания выпить побольше и поскорее не было. Он твердо знал, что, если понадобится, он сможет приобрести необходимое ему количество спиртного. Теперь он отдаст долги, купит себе магнитофон, проигрыватель, может быть, снимет квартиру в Москве. «Нужно быть экономным,— подумал он,— Денег должно хватить надолго». Андрей старался успокоить в себе волны радости, мощными толчками проступавшей наружу. Это напоминало изо всей силы сдерживаемый детский смех. Но Андрей давно уже не ребенок. Он умеет владеть собой. И теперь новое, умудренное жизненным опытом детство ликовало в нем.
   
    §2 Перерождение
   
    ...cлова Виктора доносятся как бы издалека:
    — А теперь так, Андрей. Ты действительно что ли заработал или — не знаю там — получил кучу денег?
    Действие сухого вина, вклинившееся в остатки вчерашнего опьянения, давало не вполне обычное состояние отстраненности от происходящего. Андрей инстинктивно сохранял на лице признаки внимания, интереса к окружающему, но это была лишь судорожная маска — привычная работа мимических мышц,— при глубоком внутреннем безразличии, при почти полной законной самодостаточности Человека Похмелившегося.
    — Вчера Адик уж очень выспрашивал,— вновь слышится голос Виктора, и смысловое окончание фразы медленно проступает в сознании Андрея: «где ты живешь». «Так, расспрашивал, где я живу,» — повторяет про себя Андрей, а Виктор продолжает: Этот подонок сам по себе не опасен. Но он расскажет своим друзьям. Так что поберегись, если у тебя и в самом деле что-нибудь есть.
    — К тому времени я уже все пропью,— говорит Андрей и чувствует, как у него «поехали» глаза, а рот расплывается в отвратительной, непоправимо самодовольной улыбке.
    — Ну, и мерзко ты пьянеешь,— удивляется Виктор.— Ты, верно, пил раньше в одиночку? Тебе надо заняться аутотренингом, чтобы выглядеть в таких случаях более благообразно. Это возможно. У нас был барабанщик (Виктор — музыкант). Сейчас он спился. Так мы его били, когда он, набравшись, начинал улыбаться. Он-таки научился владеть собой.
    Андрей замечал неожиданную злость в голосе Виктора. Злиться надо было раньше, еще вчера, когда он явился на ватных ногах с полупустой бутылкой коньяку в одной руке. Но в первый момент он произвел хорошее впечатление — это ему запомнилось. Андрей помотал головой, освобождаясь от неуместных воспоминаний.
    — Сейчас я приду в себя,— пообещал он и улыбнулся отчасти осмысленной даже улыбкой.
    — Может, тебе умыться? — предложил Виктор.
    — Разве что из соображений гигиены... — вяло соглашается Андрей и вновь начинает сам себе сниться по дороге в ванную комнату.
    После принятия душа у Андрея появляется блеск в глазах и бодрое игривое настроение. Он шутит, он выпендривается по дороге к автобусной остановке, он радуется неожиданно солнечному дню, и в конце концов обретает спокойствие, сдержанность и вальяжность. И глаза Виктора, начавшего было разочаровываться в Андрее, с надлежащим пиететом следят за ним, пока его фигура неотвратимо поглощается податливой переполненностью отъезжающего автобуса.
    Нечаянная бодрость обернулась приятной расслабленностью на жестком от холода сидении. Вино бродило в жаркой крови, и отсутствие, в гардеробе Андрея перчаток правильно сказывалось на теплообмене с окружающей средой. «На улице-то так холодно будет»,— подумалось ему, когда он оценил локальное преимущество своих нагих кистей. «Купить!»,— сразу вслед за тем озарило Андрея. Он еще не привык к такому простому разрешению своих проблем. «Купить» было его открытием,— ему предстояло заново осваиваться в привычном мире. Но, как только он осознал, что для него не существует больше множества мелких проблем и что они заменяются теперь немалочисленными благотворно действующими на психику маленькими удовольствиями, так сообразил, что магазины сегодня не работают. Значит приобрести перчатки нынче не удастся. Это позабавило Андрея. Он-то уже поглядывал вокруг с достоинством «хорошо упакованного» мужчины, и ему жаль было отказаться от этого нового для него положения в обществе. Но его старенькая дубленка и сиротские башмаки как-то не вязались со сторублевой умиротворенностью улыбки и «некоторым изяществом» позы Андрея. Скорая и реальная возможность избавиться от недостатков в одежде стимулировала в нем чувство юмора. Он сразу заметил сколь жалкой и смешной выглядит его претензия с засаленными рукавами дубленки и в банальном кролике. Но его иронии хватило ненадолго, и через минуту он уже копировал благородную скромность гражданина, примерно одного с ним возраста, но экипированного несравнимо лучше. Этот пассажир стоял у окна и рассеянно демонстрировал свои очевидные достоинства, искренне стараясь не придавать им значения. Если бы этот человек заметил своего подражателя на заднем сиденье, то был бы неприятно удивлен тем, сколь полно удалась его роль неизвестному типу в грязном тулупчике. Причем Андрея настолько увлекла новая для него игра в хорошо обеспеченную скромность, что в нем пробудилось естественное чувство собственного достоинства, не нуждавшееся в атрибутике преуспевающего человека. Изысканная простота его поведения доставляла ему довольствие, так что он даже с некоторым пренебрежением посматривал на свой прообраз, запеленатый в обязательные для того иностранные шмотки. Он впервые в своей жизни почувствовал, что скромность может служить признаком хорошего вкуса. Раньше он полагал, что это лишь особо изощренная форма унижения для рядового гражданина.
    Между тем случилось так, что никто не оценил наивного преображения Андрея, и ему стало казаться, что для миллионера неправильным было бы пренебрегать несомненными преимуществами своего положения даже и в манере поведения. Он еще раз поглядел на заинтересовавшего его человека. Была в нем некая черта, какая-то особенность характера, которая никак не удавалась Андрею. Он ведь и не стремился досконально разобраться в своем случайном попутчике,— Андрея привлекала возможность узнать себя в ком-то другом, определить свое новое место в обществе.
    И вот он уже сник, как швейцар, втихаря примеривший чужую шляпу. Рукам стало холодно и Андрей заправил их в карманы. Зимнее солнце сверкнуло в последний раз в оконном стекле сворачивающего к конечной остановке автобуса и исчезло — будто навеки — в безнадежной серости зимнего мглистого дня — первого дня нового года.
    Теперь следовало поскорее вернуться домой. Андрей ни на минуту не забывал о предупреждении Виктора. Такси у автобусной остановки не обнаружилось, и Андрей спустился в метро. Едва ли кто вчера поверил его россказням о миллионом наследстве. Но найдется немало подонков, которые не против разжиться и тысячей рублей, и они не остановятся ни перед чем.
    Адрес Андрея им неизвестен. Но так ли это? Не приглашал ли он Ларису к себе домой? Адик мог слышать это и мотать на ус. Андрей вышел на полупустую платформу и остановился в ожидании поезда. Праздничное настроение пассажиров невольно передавалось и ему. Подкативший состав принял Андрея в свое прозрачное пустоглазое чрево, и через минуту сам был поглощен лязгающей и свистящей чернотой тоннеля. Конечно, Адик-гадик мог специально притворяться, что не знает его адреса. Не бог весть какое алиби, но это стопроцентная отмазка перед друзьями. Не знал он, где живет Андрей, потому и спрашивал. Мало ли какие у него дела? Андрей слишком даже понимал насколько такой ход мыслей в духе кидарей и фарцовки вроде Адика.
    Понимал, но не боялся. Не мог он не верить в свое счастье в этом новогоднем поезде, в окружении людей, ненадолго забывших свои проблемы, никуда не спешащих, одним своим присутствием безмолвно принимающих его в большое человеческое сообщество, в котором и ему было подходящее место, быть может, не самое завидное, но и далеко не последнее. Он будто обманывает их со своим миллионом, но ведь и они обманывают. Они обвешивают и обмишуривают его в магазинах. Они ездят за границу и привозят оттуда дорогие вещи нездешнего качества, они живут в престижных районах, их принимают в аспирантуры и интернатуры, их зачисляют во внешторгакадемии... Теперь и у него был свой козырь. Пусть он не может выставлять это напоказ, но зато никому теперь не придет в голову унизить его своей жалостью, никто не вправе оскорбить его своим сочувствием. Боже, наконец у него будет машина! Наконец, будет у него магнитофон! Наконец, он сможет съездить в отпуск, не считая копейки! А он-то хотел торжествовать над этими людьми... Нет, пусть вечно длится этот праздник! Ему, как и всем им, противна мысль о дистиллированной, раз и навсегда вымеренной справедливости.
    Андрей благодушествовал, и, если бы кто-нибудь попросил у него сейчас пятьдесят рублей, он бы, не задумываясь, дал их. Пусть у каждого будет праздник, и пусть он длится вечно!
    Андрей знал уже, где он спрячет деньги. Часть он отвезет к своей тетке в старом сундучке, запертом на висячий замок. Другую часть — закопает в погребе у своей бабушки, которая живет под Можайском. Это не совсем настоящая бабка, но она воспитала его отца, и она любит его. В погреб она спускаться не может из-за больных ног (недавно он сам углублял этот погреб). А всяческую снедь, ее соленья и варенья оттуда достает девочка, ее соседка. Он знал, как упаковать деньги, чтобы они не сгнили в земле.
    Пересадка. На кольцевой линии народа прибавилось, но теснота сегодня не портила настроение Андрею. Хотелось только взять чего-нибудь выпить. А то «потом» будет поздно. «На Комсомольской в ресторанах сейчас не продают,— соображал он,— Придется у таксистов»
    У трех вокзалов, как всегда, людно. Приезжие с вытаращенными глазами прут друг на дружку неподъемные чемоданы. Андрей со всех сторон обходит движущиеся узлы, отскакивает от громыхающих тележек носильщиков; то тут, то там возникая в толпе, он решительно и неторопливо продвигается к намеченной цели.
    Машин на стоянке сколько угодно, но очередь скапливается еще скорее, чем люди успевают рассаживаться в непрерывно подъезжающих автомобилях.
    Очередь замечает Андрея, беспрепятственно расхаживающего от машины к машине.
    Очередь жаждет справедливости.
    Задыхающийся от возмущения пенсионер указывает сытому распорядителю стоянки на Андрея, нагло попирающего права граждан. Тот неторопливо движется в сторону Андрея, весело и ловко проводящего анкетирование хмурых после новогодней ночи водителей на предмет: «где достать?»
    — Тебе чего здесь надо? — интересуется облеченный административной властью жлоб.
    — Лучше водяры,— сквозь зубы говорит Андрей, оглядываясь на фонарный столб.
    Жлоб опускает глаза:
    — Пойдем.
    Наконец, бутылка водки, завернутая в газету, оказывается у Андрея за пазухой, а в потной клешне распорядителя остаются два мятых червонца.
    Вагон электрички почти полон. Андрей устраивается на краешке скамейки прямо напротив подгулявшей гармони, рядом с обшарпанными лыжами, неуклюже разъехавшимися в разные стороны. В другом конце вагона с гармошкой соперничает банальная гитара. Песни там поются прочувствовано и со смыслом. Гармошка наглеет как подвыпившая старуха, а гитарист настолько серьезен, что сам себе должен быть противным. Андрей постепенно проваливается в эту какофонию, и его будит здоровый смех в стане лыжников-туристов, занявших целую рекреацию наискосок от Андрея.
    День меркнет у заснеженного перекрестка рядом с домом Андрея. Приземистые строения настороженно замерли в гулком сумраке уходящего дня. Далеко-далеко, у самой станции с протяжным стоном набирает скорость невидимая электричка. Тарахтит мотором старенький ПАЗик, неторопливо выбираясь из глубокого сугроба в самой середине улицы. Снег скрипит под ногами и белыми слепыми мухами кружится у свинцовых окон и облупившейся штукатурки покосившихся зданий.
    Видят ли остекленевшие глаза Андрея зимнее, суровое небо, склонившееся над ним? Или его пульсирующий мозг в расколотой черепной коробке уже не может воспринимать впечатления внешнего мира и вынужден довольствоваться внутренними горячечными образами? Вот скрип снега — чьи-то тяжелые шаги поспешно удаляются, навсегда унося с собой нечто пугающее и непоправимое.
    — Что же ты не добил меня? — спрашивает Андрей убегающего человека и закашливается от смеха и крови, подступившей к горлу.
    — Кому ты нужен? — отвечают ему злые глаза, и человек уходит в противоположном направлении.
    Машину скорой помощи сильно подбрасывает на ухабах, и окровавленное тело Андрея соскальзывает с носилок на пол.
    — Тише ты! Стой! — кричит шоферу подвыпивший очкарик из бригады скорой помощи.
    — Так мы его не довезем,— замечает угрюмый бородатый субъект на переднем сиденье.
    Андрея вновь укладывают на носилки, в его мутных широко открытых глазах не отражается ни проблеска сознания, хотя он мычит от боли и пытается вяло сопротивляться.
    Теплый упругий ветерок ласкает глаза и губы. Искрящееся бриллиантовое море вываливается из-за поворота, и несколько мгновений Андрей ощущает приятное замирание сердца, какое бывает при спуске автомобиля с крутой горы.
    Медсестра заканчивает внутривенную инъекцию, сгибает и держит руку Андрея.
    — Кокаинчик, понтапон — влюбилась что ли, Оленька? — спрашивает бородач, поворачиваясь на переднем сиденье.
    — Высосали его водку — пускай и он кайфанет,— отвечает красивая молодая медсестра, с нескрываемым удовольствием разглядывающая умиротворенное лицо Андрея.
    — Тише ты — он, кажется, очухался,— слышится голос очкарика.
    Бородач откровенно смеется над этим предположением с темпераментом мрачного человека, для которого редко находится повод искренне посмеяться.
    Андрей переключает скорость автомобиля, дорога идет теперь в гору. Мощный двигатель легко справляется с крутым подъемом, и вот он уже едет вдоль голубого, сверкающего моря. Солнце мелькает в ветвях деревьев, его руки спокойно лежат на рулевом колесе, и только дух захватывает на поворотах — он еще помнит, что не умеет водить машину. Рядом с ним едет девушка. Или, скорей, это женщина, он давно знает ее и только никак не может вспомнить ее лицо.
    Они давно уже вместе — он всегда мечтал об этом. Как же он мог позабыть о ней? Андрей держит в своих руках сильную и уверенную руку Ольги, другой рукой она вытирает липкий пот, струящийся с его лба. Как же он мог позабыть ее? Андрей не чувствует руки девушки, и только спокойная и даже чуть насмешливая нежность струится к нему из ласковой ладони девушки.
    Переваливаясь на сугробах, машина скорой помощи въезжает на территорию больницы. При выгрузке бородатый врач снова шутит:
    — Не растеряйте мозги!
    — Я вам дам! Он теперь мой крестник,— смеётся Ольга.
    Около суток не приходил в себя Андрей. Едва только сознание вернулось к нему, он попробовал встать. Будто горячим обручем стиснуло ему голову, и на несколько минут он вновь впал в беспамятство. Очнувшись, он почувствовал, как кровь стучит у него в висках, переполняя сосуды, тупой надсадной болью отзываясь в каждой клеточке его мозга. Он не мог подняться! Жалкая, беспомощная дрожь переходила с ног на руки, сводила кишечник, сладострастно прикасалась к самому сердцу. Глаза его были влажны. Он плакал.
    Неужели все пропало? Неужели он так глупо потерял все то, чем одарила его невероятная, несказанно щедрая фортуна?
    Значит все это было случайностью... Он такой же, как и все прочие. Он оказался недостойным Удачи.
    Он плакал. Можно же было не высовываться, владеть тихой сапой своим миллиончиком, с презрением глядя на мир довольными, жирными глазами! А может, еще не все потеряно? Возможно, они и не были у него в квартире? Такая мысль возникла у него еще в самом начале, именно она заставила его предпринять попытку подняться. Но в следующее мгновение он с презрением отверг ее. Такой простенький, мещанский выход слишком хорош, чтобы быть правдой. Но могло быть и так! Ключи, где у него ключи?
    Андрей лежал нагишом на реанимационном столе. Когда врач приблизился к нему, он снова бредил.
    — Вам лучше? Видите меня?
    Тощий прокуренный человек кричал, казалось, в самое ухо Андрею. Сознание медленно прояснялось. В слезящихся глазах возник маленький дурно-пахнущий субъект, почти лилипутик. Андрея стошнило.
    — Лучше, уже лучше,— сказал врач.
    — Мне нужно домой,— Андрей произнес это одними губами.
    — Не разговаривайте.
    — Когда меня выпишут?— отчетливо проговорил он, и испугался звуков своего голоса, по стариковски слабого, ноющего и дрожащего. Сколько же он пробыл здесь, в этой больнице? Час? Неделю?
    — Вот дает! — удивился врач.— Придется повременить.
    — Голова, очень болит голова...
    Врач посмотрел на часы:
    — Сейчас вам введут промедол.
    Андрею приходилось пробовать этот наркотик. «Спа-си-бо»,— еле слышно шепчут его губы. И вновь ему видится полутемная, заснеженная улица, неторопливый автобус, пробирающийся среди сугробов... А вот и два голодных волка встают у него на пути. Они похожи на собак, они так похожи на собак... Но Андрей знает, что это волки. Бояться нечего, кругом люди. Он крикнет, позовет на помощь. Почему же он не кричит — он же знает, что сзади третий, теперь-то он знает...
    Один из зверей намертво вцепляется ему в руку, и остальные бросаются на него, но не могут его достать. Они бросаются — и не могут, они не могут и бросаются одновременно, действие и его результат сливаются, мгновения растягиваются, застывают в вечность..
    Сестра заканчивает инъекцию, затем берет влажное полотенце и осторожно протирает кожу Андрея: лицо, затем грудь, бедра, пах и ступни.
    И опять сияющее от солнца море в неуловимый миг появляется из-за перевала. Андрей уверенно управляет машиной. Рядом с ним сидит Адик, рядом — друзья Адика. Мощный мотор легко преодолевает подъем... Солнце мелькает в ветвях деревьев. Все громко, по-приятельски беседуют между собой. Андрей прислушивается: сейчас он сам будет говорить, он должен сказать нечто важное.
    Андрей говорит,— звук и интонация его голоса слышны хорошо, но слов разобрать невозможно. Андрею наперебой отвечают его пассажиры — их слова также неразличимы. На спуске Андрей резко открывает дверь и выбрасывает себя из машины. Он падает на мелкие деревья и кустарник, растущие на обочине дороги, а автомобиль, набирая скорость мчится к обрыву, у самой кромки дороги останавливается, натыкаясь на какое-то препятствие, медленно, как при рапидной съемке, переворачивается и летит в бездонную пропасть... Сверкающее тысячью бриллиантов море смыкается над ним. В бесконечном голубом небе зарождается новый циклон, маленькие и большие облака постепенно вовлекаются в его движение... Сгинул за горизонтом крошечный самолетик, оставив за собой белую полоску дыма. Прямо над Андреем, в самом центре циклона погасла невидимая звезда. Он неотрывно следит за меняющимся небом и ему начинает казаться, будто он сам тоже кружится вместе с облаками, поднимаясь все выше и выше, исчезая в туманной голубизне, и одновременно приобщаясь к какой-то значительной тайне, быть может, к Тайне Погибшей Звезды.
    Ночью Андрей окончательно пришел в себя и был переведен из реанимации в палату интенсивного наблюдения*. Его перевезли на каталке, выдали ему застиранные холщовые трусы и накрыли одеялом. Спал он спокойно и, проснувшись утром, совершенно не помнил ни своих галлюцинаций, ни сна во время которого он принял какое-то важное решение.
    Он чувствовал себя бодрым. Слабость и ноющая боль в голове стали уже привычными и не вызывали у него приступов отчаяния и раздражения. Он убьет Адика. И постарается забрать у него миллион. Пускай у него не получится забрать все деньги, тогда он вернет хотя бы некоторую часть. И он добьется своего — или погибнет!
    Это решение успокаивало Андрея. Теперь он не вправе зря расходовать свои силы. Он должен поправиться и может не спешить. Хотя ни дня ему не стоит задерживаться в больнице после того, как он сумеет вставать и самостоятельно передвигаться. Или дождаться пока пройдет тошнота и головокружение?
    Андрей с осторожностью перевернулся на другой бок. Тотчас же у него в висках бешено застучала кровь,— его мутило, и гораздо сильнее, чем накануне. Он убьет Адика. И заберет деньги. Он доберется и до остальных участников его ограбления. Им не жить вместе с ним.
    Андрею принесли завтрак. Рисовая каша, масло, хлеб и маленькая баночка черной икры, которую ему передали от какой-то медсестры Ольги. Андрей попытался ее вспомнить, но голова пока не срабатывала, и он стал закусывать, решив, что дело выяснится само собой.
    В дверях его палаты остановился плотно сбитый, но несколько полинявший блондин. Халат у него был накинут поверх засалившегося костюма неопределенного цвета. Расползающийся воротник мятой сорочки придерживала захватанная кочерыжка галстука. Некоторое время он стоял, задрав подбородок, и внимательно наблюдал за Андреем.
    «Это из милиции»,— догадался Андрей. Он не боялся, но досадовал на себя за то, что не успел внутренне подготовиться к такому визиту. «Впрочем, посмотрим, кто кого»,— решил Андрей, вытирая полотенцем руки после еды.
    Он отклонился на подушке, готовясь принять непрошеного гостя, но милиционер исчез. «Ушел совсем или вернется?»— насторожился Андрей. Но он был слишком слаб для того, чтобы следовательские кошки-мышки могли выбить его из колеи. Через минуту он уже спал сном праведника.
    Разбудил Андрея врач. Он осторожно тряс его за плечо и что-то говорил. Из-за спины врача за Андреем наблюдал остановившийся взгляд следователя.
    — Просыпайтесь, молодой человек. Это из милиции. Вам нужно ответить на несколько вопросов.
    Представив милиционера, врач вышел. Андрей лежал, полуопустив веки, он был во всеоружии своей слабости против наработанной тактики следователя.
    — Как себя чувствуешь? Может, перенесем наш разговор? — с улыбкой доброго палача спросил следователь.
    — Спасибо. Задавайте вопросы.
    — Да лучше вы расскажите, что произошло.
    — Возвращался домой... Вдруг эти хулиганы. Их было двое. Но били не они,— ударил сзади, который третий...
    — Та-ак... Я возвращался домой... — следователь присел к тумбочке и начал строчить нечто вроде протокола,— В котором часу? В котором часу это было?
    — Около четырех...
    Этот разговор сильно утомил Андрея. Следователя увел врач в тот момент, когда Андрей в очередной раз заснул во время допроса. Следователя все это чрезвычайно раздражало — ему казалось, что потерпевший намеренно притворяется слишком слабым. Отчасти милиционер был прав. Андрей потом с удовольствием вспоминал этот допрос.
    — Откуда у тебя столько денег?
    Легаш поторопился с этим вопросом. Андрей и не собирался говорить о деньгах — а здесь все вышло само собой.
    — А разве деньги целы?
    Следователь не отвечал,— он даже порозовел от обиды за свой промах. Но Андрей не отставал:
    — Сколько денег уцелело?
    — Скажите сначала, сколько у вас было денег.
    — Полторы тысячи,— Андрей немного приврал из лихости.
    Выяснилось, что остались деньги, положенные в нагрудный карман куртки,— деньги из джинсов у него вынули. Андрей сказал, что заранее договорился встретиться с незнакомым ему субъектом — первого числа у комиссионного магазина. Он собирался приобрести магнитофон. Этот тип не явился. А потом эта встреча у самого дома. Вероятно, за ним следили. Единственная глупость, которую он сделал — сказал, что у него не было водки. Следователь даже удивился. Но это было в самом конце допроса,— можно будет сослаться на усталость и забывчивость.
    Значит украли у него чуть больше четырехсот рублей. Может быть никто и не был у него дома? Не дай бог ментяра сунет туда свой нос! Ключи, где теперь его ключи? Конечно, Адикова сволочь легко обходится и без ключей. Но зачем тогда было ждать его? Да кто поверит, что ни с того ни с сего ему вдруг достался миллион? И он хранит его под кроватью в портфеле! Андрей даже засмеялся этой своей мысли. Неужели он такой дурак? Адик верит только живым деньгам, это Виктор мог попасть под впечатление его рассказов о наследстве. Деньги целы! Целы именно потому, что они не достаются таким романтическим слюнтяям, как Андрей. Никто бы не поверил, что миллион можно бросить под кроватью за трухлявой дверью с пятирублевым замком и — отправиться встречать Новый год!
    Но, может быть, деньги забрали, а его решили пристукнуть на всякий случай, чтобы спрятать концы в воду? Андрей вспомнил остренькую мордочку Адика. Он за все ему ответит! Как только обнаружить его друзей? Ничего! Такие хлюпики плохо переносят боль. Он живо представил себе Адиньку с иголками под ногтями.
    Не нужно расслабляться. Адик в любом случае заслуживает такой пытки. Если денег нет, если они вовсе исчезли — хоть испарились, у него хватит мужества и решимости добыть другие деньги. Если деньги есть, он все равно должен научиться сам зарабатывать их:
    Лишь тот достоин денег и свободы,
    Кто каждый день идет за них на бой!*
    Андрей даже не заметил некоторой неточности при цитировании. «Как верно это сказано! — подумал он,— Ты должен честно зарабатывать деньги! Тогда их не так жалко... Потому что всегда можно заработать еще и еще. Ты умеешь, ты можешь — как это прекрасно! — Андрей задыхался от нового ощущения — так, будто ему уже удалось осуществить свои планы.— Я войду в их мир и буду жить по их законам,— вспоминал он своих грабителей.— Кто скажет, что это нечестно? Впрочем, право — это то, что ты чувствуешь, а не то, что выдумано обществом с тем, чтобы лишить тебя всяких прав». В Андрея входило нечто огромное, нечто важное, делавшее его по-настоящему сильным. «Никакие умствования не укрепляют моей веры, моей решимости,— догадался он,— Рассуждая, человек сомневается — логика нужна только слабым».
    «Право — это то, что ты чувствуешь»,— с этой мыслью засыпал Андрей, и кости начинали срастаться в его проломленном черепе. И было не так уж важно, украли у него миллион или нет. Эти деньги сделали свое дело — человек переродился: ему удалось преодолеть в себе все мелкое, наносное, случайное, что вложило в него общество он понял, какими жалкими и неразвитыми были его представления о морали, он убедился, что главный долг каждого — это Долг Перед Самим Собой. Ему удалось преодолеть в себе человека — преодолеть овцу безропотно подчинявшуюся своему инстинкту, ради Личности, сознательно выбирающей свой Путь, свою Судьбу...

  §3 Онтология недозволенного
    Близилось лето. Наивное апрельское солнышко по-детски неумело ласкало щеки, и в ослепительном голубом небе неслись испуганные барашки облаков. Каждый новый день таил в себе отблеск предстоящего лета, отражение наступающего праздника, иногда столь достоверное, что сама реальность представлялась почти невозможной, неосуществимой мечтой.
    Снежные залежи еще не растаяли в тени домов, и живой запах талой воды, казалось, содержал в себе споры всех летних запахов, и даже пряный аромат далекой, несуществующей — грядущей или прошедшей осени ощущался в холодном весеннем ветерке. И многое из того, что обещала эта слишком щедрая и торопливая весна неумолимо наступало и становилось прошлым, а многое другое не могло бы исполниться никогда.
    В Мамонтовке на даче были надежно спрятаны те деньги, к которым никто, как оказалось, не прикасался за все время его отсутствия. Андрей сторговал эту дачу за шестьдесят тысяч, полагая, что это разумное помещение капитала. Одновременно она служила как бы секретным банком для хранения наличных. Андрей немало потрудился и оборудовал роскошный тайник в глубоком подвале дачи. Часть денег он положил на книжки, купил многочисленные облигации и сертификаты. Планировалось приобретение золота.
    В больнице он познакомился с медсестрой Ольгой. Сначала она будто бы шутя заботилась о нем, а он почти не замечал ее привлекательности, неотступно думая об одиноком черном дипломате, хранящем его жизнь и надежду, воплощенную в билетах государственного банка СССР. Ему то представлялось, что дипломат давно похищен, и над его содержимым совершено надругательство: деньги пересчитаны чужими сальными, потными руками и рассованы по многим, недоступным для него карманам,— то ему казалось, что портфель цел и лежит на своем месте, в подкроватной пыли, дожидаясь его остановившегося, завороженного взгляда, его бережных, влюбленных прикосновений...
    Затем Ольга принесла ключи от его квартиры. Они находились на хранении в сейфе у главного врача вместе с уцелевшими деньгами и старой записной книжкой, которой, видимо, интересовался следователь.
    В тот же день Андрей застегнул на все пуговицы больничную куртку, надел привычные стоптанные тапочки на босу ногу и вышел на двадцатиградусный мороз, пошатываясь от тошноты и неожиданной непреодолимой усталости. Половину дороги до дома он прошел пешком, затем ему попалось такси.
    Андрей спрятал портфель за ванной, прижав его с помощью старого тряпья к неоштукатуренной кирпичной стенке. Затем он не спеша разделся, принял душ, надел чистое белье, отыскал старые зимние ботинки и теплые носки и заторопился назад только после напоминания таксиста, уставшего ждать своего необычного клиента.
    Двустороннее воспаление легких и температура под сорок не мешала ему чувствовать себя счастливым. Ольга нежно пеклась о нем, чувствуя себя отчасти виноватой в его болезни.
    Андрей оценил, наконец, красоту девушки, и теперь она присаживалась к нему на постель и с тихим смехом позволяла гладить свои полные колени и ощупывать тяжелую упругую грудь и нежные соски под легкой блузкой. Скоро Андрея должны были перевести в общую палату, и тогда они были бы лишены возможности встречаться наедине. Андрей будто не понимал этого и не торопился продемонстрировать уже возвращавшуюся к нему мужскую силу.
    Ольга была измучена этой каждый раз несостоявшейся любовью. Она не была развратна, но в ее представлении мужчина и желание, мужчина и готовность к любви были неразделимы, воспринимались ей, как нечто само собой разумеющееся. Она сама раздевала Андрея в тот памятный вечер в отделении реанимации, когда его почти неживого с пульсирующим мозгом в проломленном черепе, с выражением идиота на залитом кровью лице принесли на носилках из машины два подвыпивших санитара и перегрузили на операционный стол, как труп, еще не вполне дозревший, не дошедший до нужной кондиции, когда его можно будет вынести вон и подвесить на крючке в холодильнике. Она одна раздевала его, готовя к операции: хирург — специалист по черепно-мозговой хирургии — еще не прибыл. За ним была отправлена машина. Ольга снимала с неестественно подергивающегося и по-звериному мычащего человека пропитанную кровью одежду и не находила в безумных глазах его человеческого выражения. Она плакала и не замечала своих слез. Ольга была лучшая операционная медсестра — она привыкла к смертям. Она приучала себя спокойно относится к умиранию,— но всякий раз ее человеческая природа восставала против этого. Может быть отсюда и происходили ее высокие профессиональные качества. Ее собранность, оперативность, деловитость проявляли себя только, как сострадание, как милосердие. В быту, в личной жизни она была скорее распущена, чем сдержана. Даже внешняя подтянутость и привычка поддерживать чистоту в доме давались ей с большим трудом. Но аккуратность казалась ей признаком профессии. Ольга гордилась своей профессией,— гордилась вопреки ее низкой престижности, вопреки невысокой зарплате, вопреки тому, что она сама не понимала этой своей гордости. Она лишь чувствовала, что есть в ней нечто такое, чему не было адекватной замены ни в профессионализме ведущего хирурга, ни в убогой мягкосердечности старенькой нянечки.
    Гипертрофированная чувственность Ольги сдерживалась ее природной брезгливостью и чистоплотностью. У Ольги никогда не было постоянного любовника, но она ни разу не сходилась с мужчиной в нетрезвом состоянии, как это делало большинство ее подружек.
    Она стала любовницей Андрея только после его выхода из больницы. Это случилось в первые же четверть часа по их прибытию в его логово. Ольгу не смутил негигиенический вид обивки его софы. Она не замечала разноголосицы пружин и интереснейшего соревнования тараканов по бегу на потолке. Она едва не застонала, когда Андрей стал снисходительно расстегивать ее блузку. Ольга не была полной — она была просто красивой здоровой девушкой, Андрей же превыше всего ценил астенический тип телосложения. Это позволило ему сдержанно относиться к крупной, но крепкой груди, к нежной коже, покрытой ровным загаром и к незнакомому ему обаянию зрелой женщины. Кажущаяся опытность Ольги — ее женственность — ее всепонимающая чарующая доброта — была воспитана в ней ее профессией. Тяжело дышащий Андрей ошарашено открывал для себя все это. Он недооценил Ольгу.
    Он просто не представлял себе ничего такого. Его идеалом была смазливая костлявая сучка из загородного ресторана. Ему была знакома бесстыдная и привязчивая похотливость изящной интеллигентки с бедрами пятнадцатилетнего мальчика и загадочной улыбкой. Он умел ценить постанывания развращенной девочки-подростка с ухватками шлюшки, но настоящей влюблённой в него женщины у Андрея, оказывается, еще не было.
    Андрей вдыхал аромат волос Ольги и осваивался с новой для него ролью настоящего — любящего и любимого мужчины. Его благородное утомление было прервано замечанием Ольги:
    — Ты посмотри, куда ты меня уложил!
    Она была несколько грубовата, эта медсестричка. И во всем, что не касалось секса, оставалась сама собой.
    — Это нас уложила наша любовь,— изумленно возразил Андрей,— он уже начинал чувствовать неудобство за свою наготу на заплеванной обивке тахты.
    — У тебя хотя бы есть душ?
    — Душ есть,— к Андрею вернулось самообладание. «Нет, Ольга, может быть, через чур резка,— он поцеловал ее округлое плечо,— Но это оттого, что она сама еще не слишком хорошо разобралась в себе».
    — Душ есть,— повторил Андрей, вновь разваливаясь на тахте,— Но у меня есть также душа, и она — ликует.
    — Отвернись,— Ольга встала и с благодарностью оглянулась на Андрея.
    — Ни за что. Ты слишком красива — тебе нечего стесняться.
    Ольга хотела было нахмуриться, но передумала и вновь оказалась на постели рядом с Андреем, она чувствовала, что Андрей все-таки не на один-два раза, что она, может быть, зачем-то нужна этому странному демону с сине-зелеными ультрамариновыми глазами.
    К началу мая интерьер квартиры Андрея радикально преобразился. Была приобретена новая мебель (не очень-то дорогая), видеомагнитофон, всяческие музыкальные штучки и даже посуда, и даже большое кожаное кресло, огромный финский холодильник, японские шлепанцы и каминные часы начала века.
    Андрей старался быть экономным и уже приступил к организации кооператива, в котором его финансы могли бы самовоспроизводиться. Ольге стало известно о наследстве, полученном Андреем от одинокого дяди-профессора, которого он чуть было не произвел в академики, но, одумавшись, воздержался.
    Недавно Андрей получил права; с покупкой автомобиля пока не ладилось. Трудовая книжка Андрея лежала в ЖЭКе — он числился там электриком. Раньше Андрей пытался жить доходами от помощи в приобретении мануфактуры иногородним барышникам. Клиентура это была солидная, но жадная. И у Андрея сильно недоставало настойчивости и терпения для того, чтобы получать от этого регулярные доходы.
    Но в последнее время Андрей приобрел большой авторитет в среде мелких дельцов и спекулянтов установкой у себя железной двери и охранной сигнализации. Его бывшие товарищи спорили между собой «на чем он так поднялся». Дело было за автомобилем.
    Существовала реальная возможность приобрести «жигули» через объединенный профком у него на работе. Но беда в том, что Андрею ни разу не пришлось побывать на своем рабочем месте. Его начальник перетрусил, отказывался брать у него заявление на машину и грозился его уволить.
    Андрей никогда не был банальным спекулянтом с их жадностью, мелочностью, и одновременным стремлением во что бы то ни стало сорвать крупный куш. Его влекла к себе поэзия барыша, и более того — он никак не мог понять, как можно за двести рублей в месяц целыми днями курить, шататься из угла в угол и рассказывать старые анекдоты в какой-нибудь конторе. Андрей имел диплом инженера, и еще будучи студентом приобщился к комиссионным за перепродажу пресловутых джинсов.
    В то время еще не вся Москва была заражена бациллой делячества и Андрей испытывал некоторое неудобство, перепродавая джинсы своим однокурсникам по двойной и тройной цене. Он наживался на разнице между рыночной ценой и ценой «для своих», которая устанавливалась между людьми «выездного сорта». Благодаря прирожденной интеллигентности и общительности он имел много знакомых среди студентов ИнЯза и МГИМО. Наиболее порядочные из них иногда предлагали Андрею иностранные шмотки за деньги, немногим превышавшие те, что они могли выручить на своем «внутреннем рынке».
    Когда Андрей начал работать по распределению, зарплата его сначала рассмешила, затем стала раздражать, и через четыре месяца он уволился по состоянию здоровья, поняв, что труд на благо Родины бесперспективен во всех отношениях (даже и в отношении этого самого блага).
    Андрею казалось, что когда-нибудь непременно он вновь займется инженерной деятельностью — вот только подвернется какая-нибудь подходящая выездная контора или в дачно-строительном тресте откроется прибыльная вакансия. С началом кооперативного движения он понял, что до сих пор не существовало социальной ниши для его мятущейся натуры. Он уже чувствовал себя кооператором — дело было за малым: не хватало средств для открытия кооператива.
    В один из солнечных майских дней Андрей впервые за последние четыре года вышел на работу в ЖЭК в качестве электромонтера.
    Главный инженер ЖЭКа сильно трусил и мечтал как-нибудь поскорее избавиться от Андрея. На это-то и рассчитывал новоявленный электромонтер: теперь его начальство не меньше него было заинтересовано в покупке автомашины. Только на собственном автомобиле соглашался оставить их богоугодное заведение разбогатевший наглец.
    Андрей дал, конечно, кому нужно и сколько нужно для того, чтобы его дело поскорее двигалось. И теперь, выходя на работу в грязный подвал, он ощущал в компании пьяниц и прогульщиков какой-то новый, неведомый ему ранее душевный подъем рабочего человека. Мир начинал казаться ему разумно и справедливо устроенным, он не пил водки и собирался баллотироваться в профком. Временами он искренне ругал кооператоров и смачно сплевывал на пол: «Дзержинского на них нет!»
    На майских улицах из зимних коконов вылуплялась женская плоть, а Андрей всем видам одежды предпочитал замасленную спецовку, и даже дома с неудовольствием переодевался в японские шлепанцы и дорогой персидский халат. Он чувствовал себя настоящим пролетарием, и, являясь по вызову в какую-нибудь богатую квартиру, испытывал неподдельное раздражение: «Вот буржуи — даже лампочку сами не могут завернуть!» Ему с трудом приходилось удерживать себя от того, чтобы походя не экспроприировать какую-нибудь дорогую безделушку у зазевавшихся хозяев, и иногда революционный подъем в его душе достигал таких высот, что он начинал бояться, что сам на себя донесет в соответствующие органы.
    Игра «в рабочего» кончилась в конце мая. Андрей получил новенькие жигули — мышиного цвета пикапчик и написал заявление об уходе. Он заранее договорился с одним из знакомых мошенников, ставшим теперь кооператором, что положит у него в заведении трудовую книжку и будет числиться, кажется, экспедитором.