Все в прошлом 4 часть

(продолжение повести «Я люблю тебя жизнь)

   Тяжелое детство, нелегкая юность, сложное начало самостоятельной жизни  – все в прошлом.


Выпускной  – это прекрасно

            – Валя, в Днестровске девочки видели белые туфли. Может подойдут тебе!  К твоему выпускному платью! – прокричали подруги из окошка проезжавшего мимо автобуса.
           – Спасибо, сейчас поеду, –  прокричала я в ответ и, загнав мысль о еде подальше, побежала на пригородный автобус.
          Наверное,  необходимо маленькое пояснение. Дело в том, что сегодня в 19 часов выпускной вечер в институте. Уже  четыре часа дня, а туфли в составе моего  праздничного комплекта отсутствуют начисто. Я оббежала все магазины,  побывала на всех барахолках. Но все напрасно. 1965 год. В магазинах можно многое купить, но не все, как и сегодня. Прекрасное платье из золотой парчи  (на которое я целый год копила  необходимую мне сумму) требовало  такой же прекрасной обуви.  Мои старые поношенные босоножки, хотя и приличные, туфли подруг – не подходили. Нужно было что-то необыкновенное – легкое, воздушное, на тоненьком каблучке. – Вот, как у той дамы, что я видела на прошлой неделе, в кинотеатре. Но, не везет. – Вздыхала я всю дорогу до Днестровска. И, о счастье – туфельки у меня в руках. Именно такие, как я искала.
          Под выпускной бал закупили большой  зал ресторана Днестр. Я была потрясающе хороша. Сама себе нравилась. А уж им (тем, что все эти годы видели во мне только нищенку …) вероятно и подавно.  Декан был очарован и, конечно, первый танец  с ним был мой. Он упросил меня выпить на брудершафт по малюсенькой рюмочке коньяка. Много ли мне  надо было, чтобы, находясь последнюю неделю на строго голодной диете, по причине полного отсутствия финансов на еду, мгновенно опьянеть. Последнее, что я помню – что бесконечно долго падала вниз, куда не знаю.
             Очнулась от стука. Барабанили в дверь. Посмотрела на часы. Половина пятого, утра или вечера – не разберу.  Какой-то стул, голова на малюсеньком столике. И стук в дверь, бесконечный барабанный бой по ушам.
          – Ну, какого черта, будите. Сегодня выходной. Какой выходной, – опомнившись  и медленно трезвея от стыда, подумала я. – Сейчас выхожу.
          – Ты уже с девяти часов вечера выходишь, милая девонька. Я устал и не могу попасть к  себе в «нумер». Давай выходи. Небось, выспалась.
           – Выспалась, выспалась! – ехидно добавил мужской голос.
           Я поправила прическу, ополоснула лицо, благо оно было без макияжа. С независимым видом я вышла из комнатушки швейцара и  пошла в зал. Он был полупустой. Кое-кто спал, уткнувшись носом в пустую тарелку, другие собирали остатки горячительного из полупустых бутылок и с радостным визгом  сообщали, что уже несут.
         Я вышла на улицу. Все готовились встречать рассвет. Собирались малыми группками идти на берег Днестра. Было довольно прохладно, как всегда перед рассветом.
         Ну, Валентина! Ты как огурчик! Вот, что значит не пить! – Встретили меня завистливыми голосами  девочки из нашей группы.
          – Она же с Ниркой  деканом пила, в отдельном кабинете, всю ночь! – подначил кто-то меня. Я независимо дернула плечиком – пусть  думают, как хотят. Главное, чтобы не узнали позорного отдыха на поломанном стуле в «будуарчике» швейцара. И сегодня, наверное, никто не знает, как, где и с кем я провела свой выпускной. То было мое первое знакомство с алкоголем, и оно мне очень не понравилось.
           Берега седого Днестра постепенно проступали на фоне светлеющего неба. Оно стало белесым, померкли звезды, тихий ветер колыхнул прибрежный ракитник, испуганно вскрикнула малая пичуга. Из-за горизонта, над деревьями появилась розовая полоска, стремительно увеличивающаяся в размерах. И тишина. Благоговейная. Перед ее Величеством природой.  Все замерли, наблюдая действо  рождения  нового Дня. 
         Вслед за розовой полоской, появился краешек солнца. Во все стороны брызнули его лучи, коснулись ракитника и как по команде  в густой листве  загомонили воробьи, стрижи острыми крыльями в стремительном полете разрезали тишину, где-то за рекой  гортанно  прокаркали вороны, сзывая  стаю на утреннюю кормежку. Легкий ветерок, словно пробуя свои силы, прошелся по верхушкам  грустных ив, распушил  ветви акации белой, качнул  листья кленов и …,  все заискрилось, засверкало, запело. Из зеленого массива на другом берегу Днестра неслась какофония звуков, восторженно приветствующих рождение  жизни. Хотелось петь, смеяться, прыгать, кричать – я люблю тебя жизнь. Но мы стояли завороженные, не в силах прервать великое счастье принадлежности к природе. Все расходились примолкшие, чуть-чуть растерянные  от прикосновения к Вечному, что есть и будет всегда.
         Праздники окончены. Я уезжаю на работу в Чимишлию. Заведующий кафедрой ботаники обещал год  держать место в институте за мной. Уезжаю на один год, чтобы окончательно оторваться от первого мужа, который и после развода не давал мне в городе прохода. При каждой встрече (специально поджидая меня) он пытался ударить, обозвать, всячески унизить. Нужно было уезжать. Уезжать из нелюбимого дома, от матери, оставляя брата и сестру. К этому времени брат уже учился в медицинском училище, а сестра все еще была в интернате.




Первые успехи, первые ошибки

           В школе меня ждало первое разочарование. Любимая ботаника только в пятых классах, а  в седьмых-одиннадцатых – химия. Боже, сколько бумажек. Журналы, конспекты уроков,  планы работы, классное руководство и опять планы, теперь уже воспитательной работы. Первый сорванный урок, первые слезы, первые радости, первые ошибки. Все в первый раз.
           Мне поручили руководство пятым и одиннадцатым классами. Чтобы лучше узнать ребят, подружиться с ними, убрать планку противостояния и недоверчивости решила провести несколько необычных экскурсий.
           С пятиклашками мы пошли смотреть закат солнца, признаки уходящего лета. Разобрались, почему опадают листья, послушали в моем переложении сказку о гречишном зернышке. Собрали букеты осенних листьев, из которых впоследствии  изготовили несколько панно. Повторяли такие походы несколько раз, даже один раз ходили слушать дождь. Класс был «куплен». Ботаника, в ущерб другим предметам, стала  главной.
          А вот с одиннадцатым классом. …  Мы решили встретить рассвет. Мне хотелось еще раз почувствовать и дать почувствовать ребятам Величие природы,  величие зарождения нового Дня. Дня жизни. Окунуть их в сказку. Кстати биологию им преподавали весьма скудно, а химию вел хороший в прошлом химик, но контуженный с войны. Болезнь его прогрессировала, как и ненависть учеников к такому непонятному и  сложному для них предмету, как химия.  Одиннадцатый класс выпускной. Поэтому  гордиев узел надо было разрубить, разрубить быстро и по возможности безболезненно. Но как. И я подумала, что наш поход на озеро с ночевкой, встречей рассвета, костром в темной загадочной ночи – будет той поворотной точкой, что позволит мне достучаться сначала до душ, а затем и мыслей учеников.
            Договорились с классом выступить в четыре часа дня, взяв сухой паек и необходимые для ухи продукты, удочки и подстилки. Палаток решено было не брать. Спать мы не собирались.  Я была молода и самонадеянна, поэтому никого из родителей не позвала в этот поход. Более того, мои ребята, возомнив себя взрослыми, не сказали родным, куда уходят, на ночь глядя.
           Озеро было недалеко. Но шли мы к нему часа два. Смотрели, как садится солнце. Вспоминали приметы. По приметам гадали: будет завтра дождь или  сухо, тепло или ветрено. Знакомились с  травами, кустарниками, их лечебными свойствами.
         Лишь в седьмом часу вечера с натруженных плеч в беспорядке полетели на землю рюкзаки, сумки, удочки. Галдящая дикая орда бросилась в  воду, беспорядочно захлопали руки и ноги по воде.  И вдруг меня пронзила мысль: я же не умею плавать. А они? Они все умеют? И, что делать, если …, мысль было страшно додумывать. Как их вытянуть из воды, не давая повода, что боюсь, что не умею плавать?
          – Так, Валентина! Соберись! Командирским голосом – старосту на берег и  … раздай задания всем! – успокаивала я себя.
          – Ребята! Все на берег, начинаем готовиться к ночи аборигенов. –Задания получили все. Задания выполняли все, но в меру своей «испорченности». Кто-то старательно, кто-то отлынивал.
     Зажгли костер, наловили рыбы. Уха кипит в большом походном казане. Стемнело. Стало прохладно. Глянули вверх и застыли в изумлении. Звезды, огромные, яркие, переливающиеся как бриллианты, висели так низко, что казалось, их можно потрогать рукой. Птицы смолкли. Утих ветерок.  Было так тихо, что звенел тишиной небосвод. Вот упала звезда, вздохнул, тронутый  налетевшим невидимым ветерком, камыш, плеснула рыба. Далеко, на окраине  городка гавкнула собака, за нею другая. Очарование наступившей ночи   постепенно уходило, дети возвращались  в земную жизнь.
          – Я никогда не видел такой красоты! – воскликнул Михаил, единственный в классе отличник по химии.
          – И я. – Добавил Юра, тщедушный мальчишка, отрада глаз и души своей матери,  – Валентина Ефимовна, а мы и не знали, что ночи бывают такими красивыми, как в волшебной  сказке.
          Все заговорили разом. Каждый старался высказать что-то свое, сокровенное, кто-то запел и вот уже песни тихие, напевные, чтобы не спугнуть ночь, поплыли над озером.
          Пятый час утра. Малые группки вокруг костра. Кто-то уже спит, кто-то еще шепчется. Я добилась своего. Они стали ближе друг другу, мне, природе, семье.
          Начинает  светлеть небо. Пора всех будить. И в это время раздался заполошенный крик.
          – Вот же они, вот! Кто Вам позволил уводить детей!  Как Вы посмели?! Я дойду до гороно!  Присылают тут всяких, детей наших соблазнять.
          – Тише! – Это Юра успокаивает свою маму. – Что ты орешь? Мы пришли посмотреть рассвет.
          К нему присоединились остальные ребята и девочки. – Помолчите! Давайте послушаем рассвет.
           Все примолкли. Замерла природа. Вот посветлел горизонт на востоке. Показалась розовая полоска зари. Краешек солнца  робко выглянул из-за далекой темной полоски  леса. Солнце   осмелело и стало быстро набирать высоту. Лучи его зажгли тысячи  росинок, что засияли драгоценными камнями. Приветствуя,  наступающий день  в высокой траве гортанно закричал лесной петух,  защебетали птицы, слетыши воробьиной семьи выпорхнули из кустарников и улетели на поле. Солнце! Солнце встало!  И ожила природа. Потрясенные родители стояли и заворожено смотрели на это чудо.
         – В такое же прекрасное утро, много лет назад встретились на  берегу озера два человека, – тихо начала я свою очередную легенду (на тему притчи Соломона). Один был дряхл и стар. Сквозь драную одежду просвечивало бледное тело,  босые ноги, казалось не чувствовали холода земли. В руке он бережно держал сердце, стараясь согреть его под лучами восходящего солнца. Сердце было старым, все в шрамах и заплатах, кое-где были даже дыры от  вырванных кусков, кое-где заплаты были меньше дыр и стягивали  края ран неровными стежками. Особенно большой была одна дыра справа внизу. Она кровоточила, и старик бережно прикрывал ее рукой.
         Второй человек был молодым и сильным.  Он уверенно стоял перед стариком и с презрением смотрел, как тот бережно охраняет кусок старого мяса, когда-то бывшего сердцем. Он раскрыл свою грудь и достал свое сердце.
          – Смотри, старик! Вот каким должно быть сердце. Молодым и сильным, без шрамов и заплат и тогда не будут дрожать ноги и голос, ты будешь сильным и молодым.
            Я был таким. И сердце мое было  без шрамов и заплат. Но, я прожил долгую жизнь и встречал многих людей, что нуждались в моей помощи. Вот этот шрам от потери матери моей, а этот появился, когда я потерял брата. Эта заплата на месте частицы сердца, которую  отдал раненому  на поле брани воину. Он остался жив. И в благодарность, что спас отца детям,  его жена отдала мне частицу сердца, чтобы закрыл я рану.  Каждый раз, отдавая людям частицу сердца, я получал взамен их признание и помощь и раны мои закрывались. Недавно я потерял друга. Чтобы он жил, я отдал ему часть своего сердца. Но он не выжил и кровоточит мое сердце, не закрывается рана, уходит жизнь.
         Ничего не ответил молодой человек на речь старика. Правой рукой он вырвал кусок своего сердца и приложил к ране старика. Сердце юноши потеряло свой нарядный вид, шрам появился на нем. А сердце старика, получив новую крепкую заплату, застучало сильнее и ровней.
           Теперь два сердца бились в унисон. Два сердца! –  Я замолчала. Молчали родители, молчали их дети.  Тихонько  вздохнула Юрина мама. Отвернулся отец Михаила.
           – Вы простите нас, Валентина Ефимовна. В следующий раз возьмите и нас в поход – тихо промолвил чей-то отец. Жизнь прожил, а такого не знал.
         Уже на второй день, получив за безалаберность (по заслугам) на орехи, наплакавшись вволю, поняв свои ошибки, отметив успех задуманного, я получила его подтверждение. – Мы будем помнить этот поход всю жизнь. Лет через двадцать, я встретила Юру в Тирасполе. Он работал в Кишиневе в каком-то клубе разговорником. Есть такой жанр (Задорнов, кстати, тоже разговорник).
         – Вы знаете, я всегда рассказываю Вашу легенду, ту, что Вы нам рассказали у озера. И всегда – успех сумасшедший.
         – А поступаешь ты тоже так, как в легенде?
         – Скорее нет, чем да. Как в жизни. Помогаю своим. Забываю о чужих. Но помню, помню то утро и боль в сердце и мысль свою – всегда, всегда помогать людям, как Данко. – Он засмеялся. – Чувствуется разговорник, да?
           Да, таким он мне запомнился с первого урока и таким остался на всю жизнь – разговорником.

Понимаешь, мама, я учитель

        Испытание преподаванием я выдержала. Учитель – почетная, сложная, невыносимо трудная профессия. Легко работать равнодушным, но большинство учителей преданны работе настолько, что забывают обо всем. Мой первый год в школе был для меня очень трудным. Для семьи – ни минуты. Ежедневно  пять-шесть уроков, классные часы, внеклассные мероприятия, педагогические советы, подготовка к различным инспекторским проверкам, посещение уроков и проведение открытых уроков. Никакой скидки на отсутствие опыта. Ночью –  бесконечные конспекты уроков основных и дополнительных. По химии начала с выпускниками с материала седьмого класса. Рассказать легко, а выучить за год материал   четырех-пяти лет почти невозможно. А тут еще все захотели в вузы с химическим уклоном. Дни и ночи на работе. Уже не до звезд, не до легенд. Учусь и учимся. На уроках, после уроков, в выходные, по вечерам, до поздней ночи.
           Самой сложной для меня оставалась воспитательная работа. Какой я для них воспитатель, если старше их на  три – пять лет. В моем одиннадцатом классе училась Зина Балалаева. Крепко сбитая, хорошо оформившаяся девочка, чьи мысли были заняты одной дилеммой: с кем раньше переспать – с Ваней или Колей. Училась отвратительно. И вот накануне экзамена прибегает ее мать ко мне с диким для меня известием, что Зина от какого-то водителя беременна. В школе шок. Собираем срочно педсовет. На все наши вопросы от  Зины никакого ответа. От ругани перешли на советы (их ведь давать легче).
         – Зина, если у вас такая любовь с Борисом, можно с ним поговорить, вы поженитесь, у ребеночка будет отец. Как ты на это смотришь? Нас-то он должен послушать, а то и до милиции можно дойти. Знаешь, что бывает за изнасилование малолетней? Скривив губы в двусмысленной,  какой-то кривой ухмылке, «изнасилованная» малолетка повергла нас в шок своим глубокомысленным ответом:
           – Я, что дура в одну морду всю жизнь плевать?! – Как говорится «финита ля комедия». Из школы она ушла. В  городке ее больше не видели. Кем она стала можно только предположить.
          Первые результаты моих бессонных ночей.  На уроках отвечают все. Нет равнодушных. И лишь один вопрос мучает девочек пятого класса:
          – Валентина Ефимовна, почему Вы все время в одной и той же  одежде приходите на занятия? – Это мои пятиклашки.
          Бесхитростный вопрос, застает меня врасплох. Что ответить им. Нищенство мое меня опять догнало и больно ударило под ребра, оставив на сердце еще один шрам.
          – Для того, чтобы смотрели на доску, а не на мои наряды. Переходим к уроку. – Денег катастрофически не хватало. Подрастала дочь, брат – студент, сестричка в очередной раз из вредности удрала из интерната. Сейчас где-то в Воркуте, просит помощи. И мама. Моя мама. Стыд мой, и позор мой,  и горе мое. Она живет со мной, присматривает за дочерью. Мы сдружились с Григорием Григорьевичем (директор школы) и его женой Тамарой Григорьевной. Мама у них убирала, готовила, я пользовалась их библиотекой. Наверное, не было в каталоге журнала, который бы они не выписывали. Их библиотека занимала все свободное пространство в немаленькой квартире.  И я могла читать, читать, читать.
          Зинаида Ивановна наш биолог, попросила помочь ей в разработке планов уроков по биологии в старших классах. Преподавателем она была посредственным. Не потому, что не знала материал, а потому, что домашнее хозяйство у нее было большим, а желание работать – маленьким.
          За оказанную помощь (так как я категорически отказалась от подарков) она решила отблагодарить меня через мою маму и пригласила ее к себе в гости. Жила она рядом с нашим городком Чимишлия. Село, кажется, называлось Катериновка.  Ее муж с друзьями для новогодних праздников зарезал свинью. Мама помогала ее разделать.
         По окончании трудов праведных сели выпить. В общем, «свинью» мне подложила (не ведая того) Зинаида Ивановна еще ту.  У мамы начался запой, а у меня ночные истерики. Чимишлия – городок маленький, бывшее село. Слухи, что у «учителки»  мама пьяница разошлись мгновенно. Посыпались вопросы и не только  коллег по работе, но и детей в школе.  Как ни сложно мне было оставаться одной, я была вынуждена отправить ее к брату в Тирасполь.
           Приближались выпускные экзамены. Не только для учащихся, но и для меня.
 Мой первый выпуск. Два десятых и один одиннадцатый класс. Десятиклассникам еще год учиться. У них есть время. А выпускникам одиннадцатого класса поступать.
           Все хотели связать свою жизнь с химией или биологией. Мне было лестно и страшно. А вдруг не поступят и завалят экзамен именно по химии или биологии. К моему счастью все выпускники успешно поступили. В Кишиневские вузы,  Тираспольский педагогический институт, в Одесский технологический, а Миша в Московский технологический институт (тонкой химии), как он мне сказал при встрече через несколько лет. Нюсик Медведь поступил в Одесский сельскохозяйственный институт, окончив который уехал на постоянное место жительства в Америку. Работает там (насколько мне известно) по специальности.
          Выпуск состоялся. В июне 1966 года я вернулась в Тирасполь. К работе на кафедре я могла приступить с сентября, а пока надо было искать временную работу.

 Детсадовские страдания

          Неделя поисков и я устроилась на три месяца воспитателем в детский садик.  Помог мой педагогический диплом. Помог устроиться на работу, но никак не в организации работы. Методику в институте мы изучали с точки зрения методологии преподавания и очень мало (примерно 32 часа)  с точки зрения воспитания подрастающего поколения, особенно в возрасте трех-четырех лет.
           Первый день работы. Катастрофическая безграмотность в области педагогики, детской психологии. Беспомощность. Я поняла, что любить свое дитя – это одно, а чужих по восемь часов в день? –  это пытка. Но, нужно работать.
          Плакали дети, плакала я, они не ели и я за первый день и воды напиться забыла. Пришел день второй, третий … Постепенно нащупала тон разговора с ними, поближе узнала плакс, балованных, нелюбимых и очень любимых своими мамами малышей. Повела с няней на прогулку, раскрылись души их маленькие мне навстречу и стали они для меня родными. Пишу эти строчки и думаю (не знаю, правильно ли):  чужих детей любить самозабвенно легче, чем своих. Почему? Есть возможность отдохнуть от них, перерыв в общении помогает осознать, что сделал правильно, что нет, наметить воспитательные приемы. А свои  дети – это постоянная забота, тревога (особенно, если ребенок болезненный или с диагнозом …). Что-то меня на философию потянуло. Те три месяца – мой «урок», как говорят монахи, получая задание, на всю жизнь.
         В августе Гороно прислало распоряжение  сделать август санаторным месяцем: усилить питание, с тем, чтобы дети прибавили в массе. Сказано – надо делать. Как мы их закармливали – картина, достойная кисти хорошего художника. Завтраки и обеды сопровождались криками, плачем истериками по очереди: сначала детей, а затем воспитателей, нянь, поваров и заведующей.
          Садик был маленький, располагался среди жилых домов. Поэтому на истерический групповой вопль из садика, над забором появлялись головы соседей с сочувствием и рекомендациями как их кормить, чтобы ели и не орали. Но так было первые три-четыре дня. Потом придумали.  Радио, чтобы включать Моцарта, как сегодня включают музыку на передовых фермах для коров, не было. Поэтому каждый день один из сотрудников  должен был давать «концерт» во время обеда, независимо от занимаемой должности.
          Я придумала, я и начала со сказки. Получилось чудесно. На второй день Мария, воспитатель второй группы спела несколько песенок. Дети таращили глаза на новшество и, видимо от растерянности, открывали ротики, а мы им вкладывали туда то, что называлось усиленным питанием. Примерно, как по рассказу  известного героя, в их селе откармливали индюшек орехами к праздничному столу. Настала очередь дяди Семена сторожа и по совместительству дворника. После первых же слов его военных частушек мы обомлели. Даже дети, открыв рот для очередной порции каши, закрыть их, не смогли.  Таких залихватских частушек с притопами и прихлопами,  помаргиваниями и цыганским трясением плечами из нас не видел никто, а дети тем более.  Съели все. Все были счастливы в этот день.  А на второй – забастовка. Забастовщики выдвинули только один лозунг: пусть поет дядя Семен. И он пел, пел почти месяц. Закончился санаторный месяц, закончились дяди Семеновы мучения. Мы заняли первое место. Мамы не могли нарадоваться на своих посвежевших чад и только одному удивлялись:  почему дома  ужин должен был сопровождаться концертом по радио.
          Последний день работы в садике. Слезы расставания. Вздох облегчения. Я возвращаюсь к родной биологии.

Возвращение

         Ассистент кафедры ботаники. Язык преподавания – русский. Со второй сессии добавляются молдавские группы.  Согласна, я согласна на любые условия. Передо мной студенты. Их глаза, их перешептывания, переглядывания. Я – в своей среде.
          В конце сентября подошла к расписанию посмотреть, нет ли перестановок,  и с ужасом увидела, что через два дня у меня лекция  (лекция!) в молдавской группе. Бегом к декану.
          – Владимир Владимирович! Вы же обещали со второго полугодия. Я же не владею молдавской  специальной терминологией.
          – Ну, вот и овладевай.
          – С Вашей стороны это просто подло. Когда я буду овладевать?
          – Кх-м! Ночью, конечно, а когда еще?! – Он улыбнулся. – Пиши, пока полные конспекты.  А перед лекцией я буду их просматривать. Ко второму полугодию перейдешь полностью на молдавский язык.
         Чуть не плача, пошла  в группу. Все время мучила мысль. – Он сделал это специально. Видно, кто-то накапал. Кому нужна нищенка в институте. Я по-прежнему была одета очень бедно. Все мои студенты имели современные нейлоновые кофточки с рюшечками – предмет моей непреходящей зависти. А я ходила в свитерочке с продранными локтями и юбочке, ежедневная глажка которой не скрывала ее древнего происхождения.
          Практические занятия в русских группах и лекции в молдавских по всем проверкам проходили хорошо. Старшие преподаватели молдавских групп хвалили лекции, говорили, что даже  нет акцента. Они же не знали, что я наполовину молдованка и молдавский знала с детства.
           – Пусть думают, что я такая талантливая, – думала я про себя. Теперь я уже была благодарна Владимиру Владимировичу, что он меня так авантюрно «кинул» осенью.
          Дела на работе у меня шли все лучше. Начала готовить кандидатский  минимум по философии. В Кишиневской академии получила работу: выполнить рисунки к  монографии И. Таргона (я неплохо рисовала).  По окончании работы он пригласил меня поступать к нему в аспирантуру. Мне доверили летние практики по ботанике со студентами. К этому времени я с  доцентом Ириной Николаевной Жилкиной занималась лекарственными растениями. Травы знала хорошо. Поэтому  вести летнюю практику согласилась с радостью. Да и от матери я могла отдохнуть.
         В 1968 году  меня со студентами отправили на полевую практику по ботанике в село Кодрянка Страшенского района. Часто, сидя по вечерам у костра, студенты любили слушать и рассказывать различные  интересные и необычные истории.
           – Расскажите что-нибудь интересное, –  попросила Алла, староста группы. Я рассказала им о полученном первом профессиональном  образовании, обучаться которому начинала в  бывшем мужском монастыре села Курки Оргеевского  района.
           –  Вы учились в монастыре?
           – Монастырь закрыли, а территорию использовали как учебное учреждение для детей  из детских домов или из  (как теперь говорят) неполных семей.
          Помолчали. Поежились от вечерней прохлады. Подкинули несколько веток в костер.
           – Хотите, я расскажу вам легенду об основании Куркинского монастыря. Легенд несколько, но наиболее правдоподобны две, которые по некоторым деталям  соответствуют реальным событиям тех лет. 
        – Это было в незапамятные времена, но в памятный день для шайки разбойников, особенно для  их главаря. Свет полной луны не мог преодолеть черной мглы старого густого леса. Ветер гнул кроны столетних дубов и буков, путался в их ветвях и с воем вырывался на свободу. Разбуженные  воем ветра птицы  вскрикивали во сне и, хлопнув несколько раз крыльями,  удобнее устраивались на ветках и затихали. В этих местах промышляла грабежами шайка разбойников. Редко решались жители этих мест  выходить в путь по ночам. Но в эту ночь пара припозднившихся путников вышла из-за поворота  на дорогу. А вдоль нее в густых кустах уже поджидали путников люди лихие, разбойники местные.  С гиканьем выскочили они на дорогу и напали на оторопевших путников. Самым лютым был  удалой главарь шайки Иордаке Куркь из расположенного неподалеку села Морозены. Он и нанес первым смертельные удары старикам. Быстро обшарили трупы, но добыча была мизерной. И тогда главарь шайки решил  глянуть,   кого же они прикончили, оставшись без добычи. Он перевернул тела мужчины и женщины. Душа его заледенела от ужаса:  перед ним, искаженные испугом, белели мертвые  лица его родителей. В великом горе он поклялся богу, что уйдет от разбоя, соберет «братьев лесных» и начнут они жизнь праведную. Услышал господь его «плач» искренний, молитву его, сотворенную с великой верой. Принял его раскаяние. Отвратил его и «товарищей» от душегубства. Вместе с частью шайки основал Иордаке Куркь скит, который позднее стал называться монастырем Курки. На месте убийства своих родителей построил деревянную церковь в честь великомученика Дмитрия. Куркь принял монашество под именем Иоанн. Со всех сторон потянулись к ним обиженные и одинокие, калики (калеки), больные. Всех привечали бывшие разбойники, всем помогали.
            Есть и другая легенда.  По одному варианту  этой легенды обитель основали в 1773 году братья Иорданий и Михаил (в иночестве Зосима и Манассия).  По другому варианту основателем обители был боярин Иорданий Курк, житель села Морозены. Он со своим братом Михаилом и семьей священника из села Бузешты бежал от нашествия татар. Через несколько лет решил Иорданий вернуться в родные места. Вдова священника упросила  Курка взять с собой в родные места ее детей. Исполнил просьбу вдовы Иорданий, но не уберег детей от татарского плена. Днем и ночью мучила его совесть, что не смог уберечь детей от татар. И через несколько лет на месте,  где потерял детей, поставил скит.  Позже  основал монастырь в честь святого великомученика Дмитрия и принял монашество под именем Иоанн.
           В виде справочного материала могу пояснить, что действовал монастырь  примерно до 1955-1956  годов и был закрыт по решению советских властей. С 1993 года началось его возрождение, вернулись монахи. Из материалов газетных статей: в 1993 году митрополит Владимир и священники обходили  храм и кропили его святой водой. В этот момент от стены отвалился  кусок извести, под которым  показалась часть фрески. Это был лик святого Дмитрия.  Свидетелями случившегося были не только служители культа, но и многочисленные прихожане. Фреску очистили. Она на удивление  хорошо сохранилась.  Сегодня монастырь в строительных лесах. Идут реставрационные работы.
          Как обычно, рядом с нами на вечерних посиделках безмолвной тенью присутствовал сторож (следил, чтобы студенты не оставили непотушенным костер). Молча, прослушав  легенды, он вдруг вмешался в разговор.
          – А вы знаете,  что при закрытии обители лики некоторых святых и в том числе Святого великомученика Дмитрия,  по приказу властей, были замазаны черной краской.  И вот рассказывают старые люди, побывавшие там, некоторые лики в церкви и лик святого мученика Дмитрия, написанный на внешней стороне храма в полный рост, постепенно проступают сквозь черную краску. И сколько раз маляры  ни  замазывали черной краской лики святых, они все равно проступают сквозь черную краску вновь и вновь.
          – Вот бы увидеть это чудо, – произнес кто-то из ребят крамольную фразу.
          Рассказанные легенды и описание красоты монастыря и старых Кодр (молдавские леса), окружающих монастырь, в глубине которых даже птицы не поют, добавление сторожа «о чуде»   зажгли  глаза студентов желанием побывать в Курках.         
          – А что и сходите ребята. Тут,  если через Кодры напрямую, то Курки рядом, рукой подать. Через гору и там. За день обернуться можно.
          – Дедуля, покажите нам дорогу! Ребята, давайте сходим в поход! Валентина Ефимовна, соглашайтесь! Давайте завтра с утра и пойдем.
           Под напором их просьб, умоляющих глаз, я не могла не согласиться. Но договорилась с группой  в поход идти не завтра, а в  воскресенье,  день свободный от практических занятий. Однако утром,  по здравому размышлению, не вся группа согласилась идти в  воскресный поход.
            В воскресенье одиннадцать человек из моей группы, я и мой брат Володя, вызванный для подкрепления и усиления охраны, в семь часов утра вышли на тропу «похода в неизвестное». Остальных студентов я оставила на попечение руководителя другой группы студентов. Договорились, что вернемся к ужину, то есть к семи часам вечера.
 Боже, как авантюрна молодость. Сама чуть старше своих студентов, не имея карты, усвоив из рассказа старика-сторожа лишь общее направление: – Ты иди прямо по дороге (колея хорошо видна)  километров десять. Там будет  развилка, бери вправо. И иди по этой дороге до болотистой низины.  Обойди ее  слева по холму. Внизу будет маленькое сельцо  и далее за ним  Цыганешты с мужским монастырем. От Цыганешт рукой подать до Курок.  Кстати, «рукой подать» составило два часа довольно сложного пути  из-за холмистой местности и  из-за большого количества развилок. На какую развилку сворачивать,  знал лишь господь, но не мы,  нет, не мы.
         Полные энтузиазма мы двинулись в путь. А что! Легко и просто: прямо–направо–обход–налево–сельцо–Цыганешты–Курки–и назад. Все! Маршрут известен.
           Центральные районы Молдавии довольно холмистые.   Холмы разделяются долинами.  Местность называлась Кодрянами, а леса Кодрами. Очень живописные леса, изобилующие  могучими дубами,  грабом, буком, липами. Идти нам предстояло по  значительно пересеченной местности, но, как говорят, «желание пуще неволи». Ноги сами приплясывали от желания быстрее «добежать»  до  сказочного  Куркинского монастыря.
         Выйдя из села, быстро одолели подъем к вершине холма, где начинался лес. Полакомились по дороге дикими черешнями.  Черные,  сладко-горьковатые они перекрасили губы и  зубы в синеватый оттенок, а  язык  –  в красно-синий цвет.
           Вошли в Кодры. Старые молдавские леса.  Тяжелые кроны огромных деревьев, смыкаясь вверху, пропускали лишь слабый свет. Кружевная тень листовой мозаики, легкая и светлая на опушке, в глубине леса стала тяжелее, темными пятнами покрыла накатанную телегами дорогу. Не стало слышно пения птиц. Слышнее стал шум лесного подроста. Притихли мои студенты.
           – Почему притихли? – спросила я.  – Устали? Давайте вернемся?
           – Нет-нет!  Просто, лес такой гордый, величественный. Он как будто от нас ждет уважения. Тут  неприлично кричать. Хочется слушать и слушать его. Угадывать, о чем  шепчутся кусты и травы.
          – О, наши девочки  стали поэтессами, – засмеялся Игорь Шубернецкий.  Но на его смешливое замечание никто не откликнулся.  Всех  покорил  лес  своей  величавостью.
          Вначале  группа шла быстро.  Даже разбрелась по кустарникам, заросли которых сопровождали дорожную колею. Потом сбились в две группки: одна впереди шла с Володей, вторая жалась ко мне. Это были девочки со своими  вечными проблемами и вопросами. Рассуждали о будущей специальности, о дружбе и «вечной» любви, описываемой  в книгах и встречающейся в жизни. Незаметно перевела разговор  на латынь. По очереди девочки на латыни называли деревья, кустарники  и травы, что встречались нам по пути.
          – Ну, вот и славно, – думала я,  так незаметно и латынь повторим и дружнее станем.  Глянула на часы. –  Ого! Дети мои, время обеда.
          Нашли полянку, приготовились умять дружно часть сухого пайка, запить водицей и потопать далее в поисках приключений на голову их  «неразумной учительницы». Мои шутливые  и пока радостные мысли перебил  Игорь Шубернецкий, ушедший вперед.
          –  Смотрите! Деревенька! Как и говорил сторож!
          Бросили подготовку к обеду и побежали на крик Игоря. Действительно, дорога вывела нас к крошечному поселению.  В долине расступившихся Кодр, на солнечной поляне виднелись пять-шесть домов. Беленькие, низенькие, крытые в основном соломой и камышом, они сверкали на солнце своими  маленькими, чисто вымытыми окошечками и казались издали пряничными, как будто шагнули из сказок братьев Гримм на эту поляну.
          Забыв об обеде, побежали в село. У крайнего дома, заслонив глаза от слепящего солнца ладошкой, на нас смотрела  пожилая женщина.
            – Чине сынтець?  (Кто вы?) –  спросила по-молдавски. С трудом объяснили ей, что мы студенты, на практике  (попутно объяснили, что такое практика и  чем на практике занимаются), идем в Куркинский монастырь.
         – Ел-й департе де аич. (Он далеко отсюда), – махнув рукой в      сторону  леса, ответила женщина.
Она пригласила нас во двор под тень огромной старой груши.
Вынесла  несколько литровых кувшинчиков с вкуснейшим домашним молоком, и ломти хлеба, завернутые в расшитое красным узором, полотенце. За обе щеки уплетали студенты мягкий душистый хлеб, запивая его холодным молоком. Пообедав, начали собирать деньги, чтобы оплатить молоко и хлеб.
           – Нет, нет! – замахала руками женщина и добавила по-молдавски: – Вы мои гости, а гости за обед не платят. – Вы принесли радость и счастье в мой дом. Будьте здоровы. Главное село у нас за горой, – показала на холм женщина. – А  мы живем уединенно. У нас в селе каждый новый человек – большая радость.      Она проводила нас до дороги, ведущей в Цыганешты.
           Урок бескорыстного добра и щедрости,  доброжелательного гостеприимства был преподан моим студентам. Помнят ли они его сейчас – не знаю.  Может в погоне за материальным благополучием, растеряли  чувство  радости и счастья от возможности поделиться с другим.  Но тогда, двинувшись далее в путь, мы долго обсуждали поступок женщины и ее заключительные слова:  «Вы принесли в мой дом радость и счастье».   Что хотела донести до наших сердец эта женщина, что подразумевали ее слова, так и осталось тайной.
          Следующая остановка была в Цыганештах.  Завораживающей красоты долина открылась перед нами.  В кронах старых дубов и лип  щебетали  птицы. За забором высоченные сосны качали на своих ветвях целые гроздья шишек. Долго стучали в высокие железные ворота.  Наконец, заскрипели ржавые петли на калитке. Показалась голова монаха в черном клобуке. Не очень дружелюбно на молдавском языке спросил,  кто мы и зачем пришли?  Ответили.
            Ушел. Долго отсутствовал. Вернулся, пропустил во двор. Сказал, что монастырь закрыт. Сейчас тут лечебница. Он может показать только некоторые здания. Кратко рассказать историю монастыря. Переводчиком  его рассказа была я.
           Вот что мы услышали из уст монаха.
           – Обитель основал боярин Лука (по другим источникам Михай) Деука в 1741 году для крестьян, которые укрывались в окрестных лесах от набегов татар.  Построил деревянную церковь. Каждый раз, заслышав топот татарских лошадей,  монахи обители вместе с крестьянами хватали церковные святыни, священные книги и убегали в Кодры. В 1846 году на месте сожженной татарами деревянной церквушки был заложен Успенский каменный храм, а в 1934 году  был открыт Цыганештский  мужской монастырь  в честь Успения Пресвятой Богородицы.
         Я читала несколько иной вариант основания обители:
          В 1725 году на деньги боярина Лупу Денку и  крестьян коммун Кобылка и Цыганешть  была заложена бревенчатая церковь, а в  1846 году был воздвигнут каменный храм в честь Успения Пресвятой Богородицы. Монастырь был очень богатым. Имел более 50 десятин земли, две мельницы, сады, виноградники. Обитатели монастыря занимались пчеловодством, гончарным делом. В монастыре была собрана богатейшая библиотека духовных произведений.
          – Сейчас тут лечебница для больных алкоголизмом, – продолжил монах. –  У нас ничего нет. Смотреть тут нечего.
           Действительно, двор производил удручающее впечатление. Заросшие кустарником и травой клумбы. За развесистыми лапами елей и сосен почти не видно жилых  строений. Везде следы запустения. Полное безлюдье. Даже больных не видно. Грустные покидали  мы монастырь, но у ворот нас ждал страшный сюрприз.
           Когда мы входили в монастырь, то почти никто из нас не обратил внимания на железную клетку у ворот внутри монастыря. Лишь тарелка, грязная от остатков еды да железная кружка на цепи, вызвали у меня минутный интерес. Отвлеченная чьим-то вопросом, я тут же забыла об увиденном.  А теперь в клетке ревел и бросался на ее прутья  то ли человек, то ли какой-то монстр. Грязный,  немытый, полураздетый, с заросшим шерстью торсом, свалявшимися волосами на голове и лице – он был страшен.
          – Кто это? –  невольно вскрикнула я, отшатнувшись от клетки.
          – Больной. Просит пить. Алкоголик. – Ответил монах и почти вытолкал нас за ворота.
           Почему этот монах такой злой, недружелюбный? –  загомонили девочки за воротами. – Даже дороги не показал.
           – Этот монастырь особенный, – ответила я. Рассказывают, что все монахи этого монастыря до пострига были женаты, а некоторые  даже имели детей. Но …. Не выдержав тягот  жизни (наверное,  семейной), ушли в монастырь и теперь мечтают только об одном: собрать денег, построить высокий каменный забор, чтобы отгородиться от женщин – прихожанок, туристок, в общем, от всех особ женского пола.
         Вот наконец-то Курки –  конечная цель нашего похода. Те же глухие железные ворота, что встретили меня в 1956 году,    та же высокая каменная ограда, с осыпавшейся штукатуркой. Из-за глухого забора гордо возносил ввысь свой  купол главный  монастырский храм.  На стук вышел  пожилой мужчина. Представился  завхозом. Спросил, что ищем в этих местах?
          Я попросила разрешения осмотреть монастырь или хотя бы главный храм и подворье.
          – Вообще-то нельзя. Тут лечебница для душевнобольных  и алкоголиков. Я спрошу у главврача.  Разрешит, пропущу. К нам вышел импозантный мужчина в белом халате.
           – И что хотят узнать студенты об этом прекрасном уголке? – доброжелательно спросил он.
           – Мы, студенты на практике в Кодрянке. Нам рассказали о монастыре. Мы пришли посмотреть. Можно? – загалдели, как воронята, мои ученики, уловив в доброжелательной интонации врача, что отказа не будет.
          – Ну, пошли. Хотя смотреть особенно нечего.
          Как настоящий гид, он  показал нам сначала наименее интересное: административные здания – столовую, где позже нас накормили неплохим обедом, вернее уже полдником.  Здание бывшей школы, переоборудованной под кабинеты врачей и лаборатории. А затем повел нас  в отделенный этими  зданиями  второй  двор. Душа моя замерла. Больно заколотилось сердце в груди. Перед глазами в одно мгновенье пронеслись лица дорогих мне учителей, Григория Григорьевича (классного руководителя), что незаметно, зная мой взрывной характер, потихоньку обтесывал непокорную уличную девчонку,  формируя, как плотник  из  обабка,  будущего Человека. Слезы навернулись на глаза. Воспоминания оглушили меня.
           Мы стоим  перед главной достопримечательностью монастыря – собора, возведенного в честь Рождества Пресвятой Богородицы. Его начали строить в 1862 году – журчал голос врача. – Предположительно автор проекта Бартоломео Растрелли.  Это косвенно  подтверждается  тем,  что храм – точная копия  Киевского собора  Андрея Первозванного, возведенного  по чертежам  великого архитектора.
          Напротив церкви, как и в те далекие годы, стояли  одноэтажные строения.  Но не было уже ажурных деревянных веранд, а сами здания выглядели заброшенными. Только высокие сосны по-прежнему качали на ветвях шишки, да потревоженные слепые совы  вертели головами. Показав нам подворье, врач отправил студентов в столовую, а меня пригласил в свой кабинет. Посмотреть на больных он нам не разрешил, но на вопрос о больном из Цыганешт ответил, что иногда есть необходимость контрольной проверки действия лекарств на людей. Возможно, в Цыганештах мы стали свидетелями именно этого действия.
           В обратный путь мы двинулись около четырех часов дня. Я понимала, что засветло мы не дойдем до Кодрянки.  Тревога  погасила улыбку, как только мы вошли под своды леса. Спряталось солнце. Сразу стало прохладно до дрожи.  Резко потемнело, так как заходящее солнце не могло пробиться сквозь мощные кроны деревьев.
          Половину пути мы прошли быстро, везде отмечая  признаки, нам знакомые по дневному переходу. Но на одном из перекрестков мы, вероятно, свернули не на ту развилку. Тут уже была не дорога, а еле заметная тропинка, и та вскоре пропала под пологом  трав. Подозвала брата.      
          – Наверное,  мы заблудились, как быть?  Уже далеко за девять часов. Сплошная темень. Нет фонариков. Под ногами чавкает. Ни одной сухой веточки. Костер не развести. Дети устали. Что делать?
          – Собираем совет, – решил брат.
          Когда все собрались вокруг нас, Володя сказал: – Наше приключение продолжается, только в менее комфортных условиях. Поэтому мальчики снимают ремни, девочки – пояса. Мальчики привязывают девочек к стволам деревьев и себя тоже. Спим стоя. Дорога неизвестна. Впереди может быть топкое  болото. Безопаснее  дождаться рассвета здесь.
           На Володину речь как в песне В. Высоцкого «А в ответ тишина», не было слышно всхлипываний (что было очень важно для поддержания моего духа),  даже послышался неуверенный смешок, и в этот момент раздался   крик Игоря. Наш бессменный Степан Разин опять принес нам радостную весть.
         –  Идите сюда, здесь свежий коровий навоз, и  дорога утоптанная чувствуется!
          Все сорвались с места, побежали на крик Игоря. Володя чиркнул последней спичкой. Беден мой язык, чтобы описать то ликование, что охватило нас. Мы кричали, пели, прыгали. Всем стало  жарко. Первый миг  безумной радости прошел, и вернулся старый вопрос: – Куда идти? Решили, надо идти в ту сторону, в какую коровьи лепешки уменьшаются (в общем-то, вывод был правильный). Через минут двадцать мы вышли на берег небольшого озера. На противоположном берегу горел костер. Были видны силуэты людей. Они даже не подозревали, как мы их любили в эту минуту. Особенно я. Ведь что им мешало лечь спать пораньше или коровам совершить свой туалет в кустах, а  не  на дороге.
          – Эге-гей, эге-гей!  –  приложив руки ко рту рупором, хором закричали мы. – Нам ответили. – Подгоните лодку, – попросили мы. – Лодки у нас нет. Обойдите озеро справа, тут недалеко.
          На всех парах (оставшихся от дневного перехода)  влетели мы на летнее  стойбище Кодрянского стада. Нас напоили молоком и вывели на опушку леса. Наш поход, как и приключения,  успешно заканчивался.  Шел двенадцатый час ночи. Внизу, у подножия холма, спала  родная  Кодрянка. Лишь кое-где слабо светились окна желтоватым светом. Ярче всех была освещена наша школа. Мы поняли: нас ждали. За нас волновались.         
          Объятья, смех, рассказы об увиденном, восхищение, завистливые вздохи. Холодный, но такой вкусный ужин.  Но… был и второй день. И радости  было намного меньше.
           Спустя много лет,  случайно встретила одного из студентов той группы.   Он бросился ко мне как к самому родному человеку. Я не узнала его и даже опешила немного от его объятий и «совсем уж приготовилась заплакать от неожиданно полученного,  просто так» поцелуя и только вопрос: – А Вы помните, Валентина Ефимовна, наш поход в Курки? – вернул меня от мыслей о заслуженности поцелуя в действительность. –  Это была лучшая практика за время учебы и лучшее путешествие в моей жизни. При встречах мы всегда вспоминаем Вас и тот день.
           И он убежал. А я еще долго стояла и размышляла: – А стоило ли меня тогда, так остервенело ругать и стращать. Может, то была зависть к этой сегодняшней встрече?!
          Счастье было на работе,  а дома был тот же ад, что и в детстве. Только намного хуже. В детстве мамина  пьянка, постоянная матерная ругань, побои – были для меня обычной средой обитания. Многие так жили. Сейчас  я была в другой среде, а она по-прежнему оставалась там в своем виртуальном мире. 
          Часто под окнами лекционного зала раздавался ее пьяный хриплый крик, сопровождаемый трех – четырехэтажным матом. От стыда и отчаяния, что ничего нельзя сделать, я практически теряла сознание. Однажды один из моих заочников, не выдержав, предложил мне:
          – Я работаю в милиции, позвольте выйти и усмирить эту «дамочку»?
          – Будет только хуже, – тихо ответила я. – Вы меня знаете, считайте это издержками производства.
         Студенты меня уважали. С той злополучной лекции и до конца сессии  заочников уже не было истеричных криков, типа – шлюха, про….дь. с…а отдай ключи, а то «пиймаю твою Лору и убью ии». Я и не знала, что студенты по очереди дежурили, отгоняя мать от окон института, охраняя мой покой на лекциях.
         Практически в конце сессии мне стало плохо на лекции. Я потеряла сознание. Пришла в себя от мертвой тишины. Кто-то  склонился надо мной. Мужчина. Белый халат. Шепот – это из-мамы.. …  Проводили домой.
            Дома попыталась поговорить с мамой. И она, чуть протрезвевшая, вполне вразумительно мне ответила, что она имеет право меня обзывать, проклинать и так далее, но, если кто-то чужой попробует – ему не сдобровать. Я у нее самая любимая дочка и мою дочь (свою внучку) она тоже безумно «любыть».
           В ее безумной любви я убедилась буквально на второй день, когда, возвращаясь с лекций, встретила ее с кирпичем в руке, догонявшей мою дочь «шоб провалыты ии голову».
           То тяжелое время не было для меня  обременительным. Молодая, сильная, не требующая излишеств, я оставалась наивной в житейских вопросах. Я очень нуждалась в ласке и внимании и была готова верить всем и всех считать друзьями, кто хоть однажды протягивал мне руку помощи или хотя бы не брезговал  знакомством с нищенкой. Кстати, этот  «таракан» так и остался в моей бедовой головушке до сегодняшнего дня. Давно не нищая, я не могу освободиться от детских ярлыков и стараюсь быть подальше от богатых и знаменитых. Когда мне начинают оказывать знаки повышенного внимания, восхищаться мной, выступлениями, лекциями – я страшно теряюсь. Мне все время кажется, что надо мной насмехаются. Надо быть с детьми очень осторожными в детстве. Приклеенный в детстве ярлык определяет всю жизнь ребенка.

 Осенняя любовь

         В те годы на  центральном стадионе каждую осень устраивали праздники урожая – театрализованное шоу, собирающее практически все население города. Не было торжественных речей. Все заменяли живые картины: импровизированная революция, гражданская война, успехи социализма, завоевание космоса. Основные участники и постановщики шоу – клубы предприятий под руководством, и при непосредственном, самом активном участии городского Дома культуры. Очень жаль, что сегодня такие праздники заменили коллективными пьянками в форме подворий. Украинское подворье, молдавское, русское, гагаузское и другие неизвестного происхождения …дворье с обязательным атрибутом: шашлык и выпивка. Гуляй народ.  Чем быстрее сопьешься, тем легче будет управлять быдлом и черпать из общественного корыта. И мы гуляем.  Назло всем и, в первую очередь, себе.
          «Активистка, комсомолка, спортсменка! И просто красавица». Разве могла я оставаться в стороне от театра, от участия в праздниках. Конечно, нет.
         В тот год я  на осеннем празднике изображала в живой картине «Космос», как сейчас думаю, неизвестно кого.  Юрия Гагарина – нет, я женщина, космонавтку – нет, тогда еще Валентина  Терешкова ходила по грешной земле. Но было красиво. Я на верхушке ракеты, в белом платье, в высоко поднятой руке горит звезда, а внизу на машине солдаты с автоматами охраняют ракету. И конечно заглядывают под платье, благо оно только до колена. Ничего не поделаешь, привычка. Я замерла на верхушке ракеты. Хочется сжать колени, но боюсь выйти «из образа» или свалиться на головы любопытных солдатиков. От волнения ужасно захотелось посетить богоугодное заведение в ближайших кустах, но машина едет очень медленно, чтобы я не сверзлась со своей вершины на грешные головы моей охраны.
          «Образ я дала», но по его окончании еле добежала до родных кустов, а там стоит высокое кареглазое чудо  в образе народного любимца Василия Чапаева и предлагает прокатить меня на его лошади. Дилемма буриданова осла налицо:  сяду на лошадь – обписяюсь, убегу в кусты – потеряю «Чапаева», а он мне глянулся. Решила рискнуть – еще пару минут могу потерпеть, зато парень хорош и видно на меня «запал».
          И села я на лошадь. И…, был день другой.   Как потом мне рассказал Саша, кто-то уколол лошадь, она понесла. Очнулась я в больнице с сотрясением остатков моего мозга в  «безмозглой» голове. Рядом Саша,  соседка тетя Шура, невропатолог. От стеснения  и предположения, что я могла уделаться при них – решила, что лучше умереть. С этой мыслью отвернулась к стене.
         Как привезла меня к себе домой тетя Шура, что проделывали они  со мной дома с дедушкой Николаем Николаевичем (ее отцом врачом военного госпиталя) – не знаю.  Пришла в себя оттого, что кто-то меня переворачивал. Это был доктор Нафталиев невропатолог. Вероятно, в больнице, прежде чем я решила умереть от стыда, я что-то сказала, ибо первые слова доктора, когда я открыла глаза, были:
          – Подумаешь, горе у нее. При любимом обписалась. Вот у меня горе настоящее. Смотри! – И он высунул язык. Страшный, синий, покрытый рытвинами и холмами, разрезанный какими-то  узкими ущельями. – Видашь? Это называется «географический язык» – вот это горе. Ни кислого съесть, ни горького выпить.
          От его слов и безысходности в голосе (хороший был актер и врач) я рассмеялась и с этой минуты пошла на поправку. Согласилась поесть и вкуснее того супчика  и  оладушка  с вишневым вареньем в своей жизни не помню.
          А потом пришел Саша. Он, оказывается все это время,  постоянно  дежурил на улице и все выспрашивал тетю Шуру, как я себя чувствую и скоро ли поправлюсь. Стали мы встречаться.
          Саша был с Урала. Шорец. Интересный малый.  Малый, потому что  только после замужества у меня появилась возможность заглянуть в его паспорт. С ужасом я узнала, что Саша на семь лет моложе меня. Малый и все.
         Дома у него случился пожар и по телеграмме отца он уехал в Карпинск.  По возвращении, с согласием родителей на наш брак, Саша сделал мне странное предложение.
        – Давай поженимся, мама с папой не против, но они просят, чтобы я взял твою фамилию.
        – Зачем? У тебя такая красивая фамилия – Майдуров. Не-ет, я не согласна. – Что-то  кольнуло мое сердечко, какая-то мысль пробежала, но я не смогла ее поймать – все было отдано ласкам, таким редким в моей жизни.
          Я забеременела. Решила, по  возвращении с практики, сказать ему, что жду ребенка и посмотреть на его реакцию. На практике стала постоянно терять сознание. Не было болей, просто на какое-то время уходила и все. Благо, что был конец практики, и  преподаватель второй группы отпустил меня на два-три дня раньше. С трудом, в сопровождении студентки, которая помогала нести чемодан,  я несла дочь на руках (!!!), мы добрались домой.
           Скорая.  Больница. Операция.  Внематочная с запущенным перитонитом. Осталась жива. Саша не стал отцом.
         Наша первая ссора произошла из-за пустяка. Я была на кухне, и вдруг Саша позвал меня в комнату. Я бросила все дела на кухне и побежала на зов любимого.
         – Ты меня звал? Тебе что-то надо? – Он вытаращил на меня глаза. Молчал минуты две, а потом начал орать. Я даже  не поняла, что он орет, какими словами. Почему так разнервничался из-за этого виртуального голоса, якобы приносящего в дом беду, если на него откликнуться.
          На второе утро в пять часов утра Сашу арестовали. Я прибежала в милицию. Там дежурил мой студент заочник. У него я и спросила, за что Сашу арестовали.
           Пришла в сознание оттого, что на меня лили воду. На дрожащих, подгибающихся ногах вышла из здания милиции. Вот и кончилась моя семейная жизнь, догнало мамино проклятие. Муж – убийца. Был во всесоюзном розыске, в связи с  нанесением ножевой раны, повлекшей смерть потерпевшего. И я вспомнила его странное предложение: – Мама с папой дают согласие на наш брак и просят  взять твою фамилию.
          – Почему, ну почему я не согласилась?! Его бы не нашли. И мы бы жили вместе. Это мама, мама с ее проклятиями виновата. Будь оно все проклято, – шептала я, походкой пьяного, возвращаясь,  домой.
        Почти год металась я между городами Тирасполь и Междуреченск.  Суд. Приговор. Обморок.
         Сашин образ постепенно таял, я стала забывать его и вдруг письмо с приглашением приехать к нему в город Топки Кемеровской области. Ночь на размышление. Итог моих размышлений – к черту аспирантуру, к черту науку. Уеду. У меня будет семья. Больше мне ничего не надо. Как всегда: сказано – сделано.
         Все! Расчетные на руках. Билеты куплены. В шестнадцать   часов с минутами уезжаю на новое место проживания в неведомую мне, южанке, Сибирь. До Москвы на поезде, затем на самолете до города Кемерово, а там и Топки рядом.
           Саша встретил меня в аэропорту. Продолговатые  глаза, прикрытые пушистыми ресницами, смотрели на меня ласково и  чуть смущенно. Я глядела на него во все глаза:
            – Это мой муж?!  Мы познакомились  более двух лет тому назад в моем родном городе  на празднике урожая. Он – В. Чапаев,  я – звезда, летящая на ракете в, пока неведомый человечеству,  космос. И вот я, «звезда», сижу в  междугородном автобусе рядом неведомо с кем (то ли уголовник, то ли честный малый), смотрю с любопытством на него и ловлю себя на мысли, что этот внешне красивый человек абсолютно мне незнаком. Все надо начинать сначала.
          От воспоминаний меня отвлек Сашин шепот:
          – Меня поселили в городе Топки.  Три года мы должны прожить в этом городе. Я не имею права выезда в течение этого времени в другой город. Но, по окончании срока, мы сразу уедем в Тирасполь. Я работаю  на цементном заводе инженером (к моменту ареста он имел два курса Новосибирского политехнического института) на щековой дробилке. Мы несколько дней поживем в общежитии,  пока я найду квартиру или снимем домик.
           – Да мы можем все эти годы жить в общежитии.  Три года пролетят незаметно.
           – Нет, там тебе жить нельзя.
           – Почему? Мне не нужны особые удобства. Главное, что мы опять вместе.  Ох, лукавила я, ох лукавила. Вместе–то  вместе, а вот сживемся ли – вопрос. Забыла я его. Отвыкла.
            – Речь идет не об удобствах, а о людях, что живут в общежитии.  В основном там живут зэки, то есть заключенные на поселении.  Их уровень развития, бытовые привычки, взаимоотношения, бесконечные  пьянки, драки, маты. Они, понимаешь, иные.  И я тебя прошу, не вступай с ними ни в какой контакт. Пока я буду на работе, не открывай никому дверь. Вообще, веди себя так,  будто в квартире никого нет.
          Он умолк. Каждый из нас погрузился в свои мысли. Я думала о будущей жизни с этим, сегодня для меня, чужим человеком. О чем думал Саша – не знаю.
           Стояла осень.  Отдельные березовые колки напоминали хороводы девчат в нарядных желтых сарафанах, яркими пятнами алели осины. Вдалеке виднелся лес, он как будто светился мягким золотисто-коричневым цветом снизу, а верхушки деревьев были неожиданно темными. Знаменитые сосновые боры – догадалась я. Вдоль придорожья росли в основном травы – овсяница, мятлик, ежа сборная. Седыми бородами выделялись отдельные куртины перистого ковыля.
           Сама дорога, по которой ковылял наш престарелый автобус, была просто укатанной грунтовкой, с положенными ей ямками и ямами, в которые автобус исправно нырял и с громкими стонами и воем вырывался из них, подбрасывая пассажиров до потолка. Тридцать километров, отделяющих нас от Топок, мы  преодолевали примерно около двух часов.
          Огромный одноэтажный барак встретил нас хмуро.  Повеяло заброшенностью и бедностью. Входная дверь нараспашку. Бесконечный  темный коридор и много  дверей напомнили мне мое первое замужество (см. рассказ «Крик души»). Тревожно забилось сердце. Кольнула неприятная мысль:  неужели опять возврат к старому? Как будто услышав мои мысли, Саша сжал мою ладошку:
          – Не волнуйся, это всего  несколько дней. Но помни, они иные и сегодняшняя тишина пусть не успокаивает тебя, она обманчива. Как будто в подтверждение его слов в конце коридора раздался крик, громкий многоэтажный мат, звон бьющегося стекла и истошный крик  – убивают. Мимо, цепляясь по пути за стены, тазики, половички, пролетела неряшливо одетая, дурно пахнущая давно немытым телом, женщина. Ее догонял босой, в широченных брюках с голым  торсом, мужчина. Тело его все было расписано татуировкой. От его взгляда, брошенного в нашу сторону, у меня подогнулись коленки, и мне захотелось стать муравьем или божьей коровкой и исчезнуть с его пути. Саша,  открыв дверь нашей комнаты, буквально втащил меня в наше временное пристанище. Тяжело вздохнув, прижал к себе и шепнул на ухо: – С крещением тебя. Страшно было?» 
           – Нет, я и не такое видела и слышала, храбро ответила я. 
          Моего прошлого он не знал, а я не торопилась посвящать его в  перипетии моего детства (см. повесть «Байстрюки»). Первая ночь, первые разговоры, первые ласки – все первое. Как будто и не было тех месяцев совместной жизни.
           Первые три дня я тихо сидела в ожидании Саши с работы. Слушала «концерты» в исполнении «иных»,  пополнила свой багаж новой матерщиной и словами явно не из словаря Даля. Пару раз порывалась вмешаться в слишком громкие разборки, в которых (мне так казалось) участвовало все общежитие, но разум победил, и я не вышла из комнаты. Более того, я не открывала, если раздавался    стук  в дверь или ломился неизвестный с обещанием сексуальных утех  с райским наслаждением.
 На четвертый день я обнаружила, что необходима стирка.  Воспользовавшись временной тишиной в коридоре, я  захватила постирушку, тазик, стиральный порошок и отправилась на кухню.  Вода пенилась, бельишко стиралось, я даже запела от удовольствия, что есть работа. Мне, непоседе, три дня сидения показались многолетней каторгой.
           – И не так уж и страшно и никого нет, – подумала я  и как сглазила. На кухне появился объект – женщина лет пятидесяти. Бесцеремонно запустив руку в тазик с пеной, зацепила и вытащила на свет божий мои плавки.
         – Эт-то чо? – поворачивая так и так миниатюрный треугольничек спросила она.
         – Плавки. – Ответила я, весьма удивленная ее вопросом.
         – Их на чо надеват-то? – Огорошила меня очередным вопросом представительница прекрасного пола неведомой мне «страны».
          – Ну, это трусики, – нашлась я с ответом, вспомнив Сашино предостережение, что они живут немного в другом мире и могут не знать некоторых слов.
          – Нюрка! – Заголосила вдруг баба дурным голосом, – подь сюды!
           Через минуту рядом нарисовалась вторая женщина. Помоложе. Изношенное лицо, украшенное синим фингалом,  неаккуратно накрашенные губы, нос растопыркой от вечных побоев. Отсутствие зубов и расплывшаяся фигура отнюдь не украшали ее.
          – Что орешь заполошенно? Чего привиделось?  Молодую увидела да захотелось? Гляди, ее придет, он тебе п…у на голову вывернет.
           – Нет, нет, ты гляди чего она надеват, а куда? У меня и на одну ногу не налезет, а она говорит, трусы это. Куды ж их надеват–то? –  беспомощно повторила свой вопрос первая женщина.
           К  этому времени вокруг меня уже собралась толпа примерно из десяти человек. Все вертели в руках мои плавки, поворачивая их так и этак, некоторые прикладывали их к своим интимным местам. Смех, сальные шутки, как в мой адрес, так и в адрес друг друга не умолкали. Я стояла огорошенная, вспоминала Сашино предостережение и   мысленно каялась, что ослушалась его.
           Из оцепенения меня вывел вопрос, – «А ты кто? Как сюда попала? За что сидит твой–то?
           – Он не сидит. Он работает. Это я пока сижу.
           – Чо ботаешь? Твой–то химик, я знаю. На цемзаводе видела его, на щековой. Привезли неделю назад.
           – Нееет. Саша не химик –  он инженер и скорее физик. Это я химик,  – пояснила я женщине.
           – И на сколько ж тебя захимичили? – Заинтересованно спросила одна из  зэчек.
          – Ну, наверное, на всю жизнь. Это ж теперь моя профессия.
          – Ни х…я себе, а с виду коза козой. Я обиделась на козу и собралась дать достойный отпор нахалке, вбив в ее неразвитую голову, что быть химиком всю жизнь почетно, и я не собираюсь менять профессию.
          Только я открыла рот, как из толпы протянулась рука, выдернула меня из круга, заинтересованно слушавших персоналий «другого мира», и поволокла в комнату.  Таким злым я Сашу не знала. Буквально бросив меня на кровать, он разъяренно  спросил: – «Ты,  почему вышла из комнаты? О чем ты с ними говорила? Я же тебя предупреждал!»
         – Саша, они меня не обижали. Они спросили, где ты работаешь и сказали, что ты химик на щековой. А я им объяснила, что ты физик, а я химик и на всю оставшуюся жизнь.
         – Кто? – Спросил Саша и вдруг залился диким смехом. С ним началась истерика. От дикого хохота из глаз лились слезы, лицо покраснело, он буквально начал задыхаться.
          Отсмеявшись, утирая слезы, он спросил меня – «Поняла ли ты смысл вопроса, заданного тебе  зэчками?»
           – Что я совсем дубина, – обиделась я.
           – Наверное, да. – Безапелляционно ответил он. На их языке химиками называют заключенных, отправленных на поселение с отработкой на  государственных объектах. Поэтому они и вытаращили глаза, когда узнали, что ты пожизненный «химик». Теперь я хохотала до слез.
          В тот же день мы с Сашей  в поисках жилища впервые пошли в город.

Сибирь – любовь моя

          Топки оказался маленьким городком, разделенным железной дорогой на две неравные части. В центре  располагались Дом пионеров, гороно, пару магазинов, здание горсовета, небольшой парк, несколько двух – трехэтажных домов,  в которых жила элита города. Чуть дальше по центральной улице располагалась лучшая (как я потом узнала) школа города, а в конце – худшая.
          Как только мы отошли от первого домика, в котором  спросили о возможности снять жилье, нам его искали жители половины Топок. Нас передавали из рук  в руки. К вечеру мы уже перебрались в  небольшой домик без хозяина, но с полным набором всей необходимой кухонной и  бытовой мебели, огородом  и хозяином, страстно желавшим с нами выпить. Мы очень хотели поддержать хозяина, но ни я, ни Саша – не пили. Разобиженный хозяин ушел, а к нам началось настоящее паломничество.
          Нужно сказать, что на юге народ другой. Не то, чтобы  более жадный, а скорее – более одинокий.  Высмеять, обидеть, даже унизить, не от злобы, а просто так – это запросто, а вот помочь, поддержать – тут надо подумать, и лезет рука  под чуб намозоленного затылка, н-да-а. Прожив  весь этот период на юге, я не представляла, что могут быть другие соседи, знакомые и незнакомые, которые кинуться в ущерб себе, помогать чужим людям, не спросив, кто они, откуда, что ищут в этом городке, добрая половина которого «химики» бывшие и настоящие.
          Все несли нам поесть: суп (вот только–только сварила), борщ (мой–то лучший в Топках), куски жареного мяса, котлеты и уже поздно вечером, по темноте,  какая-то бабушка принесла кастрюльку киселя. На дне кастрюльки я обнаружила крышку от заварного чайничка и, конечно, выбросила ее. На другой день бабулечка пришла за кастрюлькой и спросила, –  а где крышечка?  Я сделала  удивленное лицо и ответила, что не было никакой крышечки. Вздохнув, с непонятным выражением лица бабуля сказала, что она ее специально на дно кастрюльки кладет, чтобы кисель не пригорал. Я то выбросила эту крышечку, посчитав, что  по недосмотру она попала в кастрюльку и, возможно, была даже грязной. Я не сказала бабулечке, что и кисель из-за этого вылила. Пить мы его не стали.  Я  думала как южанка и поступила соответственно Боже, как мне было стыдно. И сегодня стыжусь своего поступка, но я так и не призналась старой заботливой женщине, что поступила как неблагодарная свинья, выбросив крышечку и вылив кисель, специально для нас сваренный и принесенный чуть ли не с другого конца городка. Почти неделю нас закармливали соседи, пока мы не взмолились, что у нас все есть. Но, еще долгое время приходили чужие люди и спрашивали, есть ли у нас еда, ведь в городе ничего нет: магазины пусты, на рынке только картофель.
          Впоследствии, работая в гороно, я часто затемно возвращалась домой, и всегда  находился   абсолютно  незнакомый мне человек, что подсвечивал  дорогу фонариком до самого дома, даже, если идти от развилки ему было в другую сторону. Сибиряки, независимо от национальности, это совсем другой особенный народ.   Оторвать от себя и отдать другому для них в радость.      
          Работу мне нашел Саша, после того, как я объявила, что пойду в школу химиком.
          – В школу, этих бандитов учить, никогда. –  Категорически заявил он мне.
На второй день я была принята в гороно заведующей методическим кабинетом. Весь коллектив гороно составлял не более двенадцати человек. В нашем подчинении были тридцать шесть школ, расположенных в Топках и Топкинском районе.
           Осень прекрасна в Сибири. Я, живя на благословенном юге, не видела такого буйства красок. Беден мой язык, чтобы описать золотом горящие березовые колки,  гордые ели до самой земли, укрытые темно-зеленой хвоей,  огромные сосны, раскинувшие для объятий свои руки ветви. А как богат красками подлесок, разнотравьем  вырубки и отдельные поляны. Увидев впервые, как мужик косил  опята на поляне – я обалдела. О таком я только читала, но чтобы увидеть самой и не мечтала. На следующий год, проезжая через такую же поляну, увидела как мужик, наверное, подранил какого-то лесного зверька или птицу, так как коса его была вся в крови.
         – Осторожнее, закричала я, Вы кого–то  подрезали! Мужик в ответ засмеялся. – Да тут этих зверей тьма тьмущая, гляди? –  И он раздвинул  косой траву. Под высокой травой  повислые  ягоды  лесной клубники устилали все подтравье. Ягоды были крупные, душистые, сладкие. Я с трудом оторвалась от сбора урожая.
          Как–то зимой, возвращаясь из Шушенского, мы попали в метель и свалились вместе с газиком в овраг, скорее овражек. Машина на боку, мы друг на друге. Смеемся и плачем. За парусиной газика ночь.  Я в шелковых чулочках и ботиночках.  До утра замерзнем. Водитель исчез, и я решила, что он нас бросил. Заплакала еще горше.
           – Не реви! – Прикрикнула на меня Клавдия Севостьяновна. – Сейчас Васька приволочет трактор. Действительно, послышался натужный гул, зазвенела цепь, нас буквально на руках (оцепеневших от холода) подняли наверх и следом вытащили машину.  В селе уже топили баню, в которой отогревали нас, распарив до цвета красной свеклы. Так я впервые познакомилась с настоящее сибирской баней. После бани мы  с Клавдией Севостьяновной пили душистый лесной чай на травах, а мужики местный самогон. Домой вернулись на третий день. Два дня мела пурга. Незаметно пролетели три года. Отступила  ежегодная тоска по  весеннему раннему теплу – на юге все загорают в мае, а мы в шубах бегаем.
          Однажды я очень поздно вернулась из очередной  инспекторской проверки по району.  О состоянии сибирских дорог, особенно между далеко отстоящими друг от друга деревнями, можно не писать. Добравшись домой, я буквально повалилась  на кровать и уснула. Благо дома никого не было. Дочь (от первого брака) на каникулах у свекрови, Саша на ночной смене. Мне приснился странный и страшный сон.
          Тирасполь. Магазин. Небольшая очередь за мясом. Впереди меня в очереди осталась одна женщина, и я стала прикидывать, что же мне купить. В это время продавщица окликает меня и спрашивает, возьму ли я язык. Остался один и впереди стоящей женщине еще рано его покупать.
          – Конечно, возьму! – ответила я. Язык был синеватый, а от гортани мясо на нем висело кусками, и было все в крови. Только я его положила в сумку, как появилась моя мама и стала выдирать у меня из рук сумку, а я по–привычке начала убегать от нее. Я так быстро бежала, что взлетела и летела над  Уральскими горами, лесами Сибири, успела влететь в комнату и наглухо закрыть окно и двери. Мать осталась снаружи. Билась всем телом о раму и кричала, что все равно догонит меня и ….  Тут я проснулась от страшного стука в окно. Саша  готовился высадить раму, так как решил, что я умерла. Ничего не понимая, одурелая со сна и от страшного сновидения, я как потерянная сидела на кровати. Саша обнял меня и сказал, чтобы я никому не верила и никуда не ходила.
          – Да я и не собираюсь, – удивленная его странными речами, – ответила я, и в это время раздался стук в дверь. На пороге стояла Клавдия Севостьяновна. В руках она держала телеграмму.
          – Саша, я не могу молчать. Это все-таки ее мама. – И уже обращаясь ко мне, пояснила: – Мама твоя умерла, а Саша велел не говорить тебе, так как ты еще слаба после операции.
          Меня прооперировали в очередной третий раз. Саша еще не знал, что уже со мной никогда не станет отцом родного ребенка. Он был неплохим отчимом, но страстно желал иметь своего родного малыша.
          Саша накричал на Клавдию Севостьяновну, но она сунула мне в руки деньги и билет на самолет, сказала, что внизу ждет газик, который довезет до аэропорта в Кемерово.
        Мама умерла внезапно. По словам брата, наклонилась растопить печь и упала головой, чуть ли не в топку. Так он и застал ее, когда прибежал с курсов. Еще теплую.  Но уже  по дороге в вечность.
         На похоронах все вспоминали, какой она была: смешливая, работящая, проказница не только в детстве, но и уже в девичестве, всегдашняя заводила. Я слушала родичей, подруг, что в свое время обокрали нас, а теперь заявились на поминки, и думала: – Как же так, я ее почти не помню доброй заботливой, смешливой, а только пьяной и злой. Наверное,  и я была в чем-то виновата, что ненависть встала между нами стеной. С одной стороны я со своим максимализмом (всю жизнь  я различаю только черное и белое, середины и оттенков не существует), с другой она – со своим неизбывным, не понятым нами, детьми, горем. Сиротой прожила,  сиротой умерла, в момент, когда никого рядом не было, и  когда уже никому не была нужна. Земля ей пухом. Пусть простит меня за жестокость. Я желала ей только доброго, доброго в своем понимании.

Странная семейная жизнь

            На работу я летела на крыльях, особенно, если были инспекционные поездки по школам района: встречи с педагогами, школьниками, их родителями, обеспечение  школьного процесса необходимыми учебниками и наглядными пособиями, бытовые условия в интернатах и отдельных  семьях.  Я любила мою работу. А вот домой возвращалась как на каторгу.
          Последний раз, вздохнув свободно перед закрытой дверью, я нацепила на губы любящую улыбку и толкнула дверь. На пороге кухни, в фартуке, вытирая очередную тарелку, появился Саша:
          – Устала? – Заботливо спросил  он, – сейчас будем ужинать. Кстати, ты не забыла, завтра тебе в парикмахерскую.
           – Чтоб ты провалился со своей парикмахерской, что я тебе кукла,  что ли?! – Думала я про себя –  Нет, Сашенька, я уже отпросилась у  Анны Николаевны и завтра не поеду по районам. Обычный разговор.  Два раза в неделю я обязана была посещать парикмахерскую.  Саша все время твердил, что я должна быть в форме. Я на виду у города и власти. Ужин. Сон. Утро. Работа.
           Я не понимала его дикой заботы обо мне. Я не могла понять,  почему я всегда должна была выглядеть как новая нарядная кукла. По хозяйству дома я ничего не делала. Золотой муж. Но что-то было не так. Отдельные поступки  загоняли меня в тупик.
          Саша всегда пытался выглядеть значительным, представителем элиты города. Он даже заказал себе очки с простыми стеклами в дорогой оправе и всегда в магазине, рассматривая ту или иную вещь, пакеты с продуктами, вынимал царственным движением очки из верхнего или внутреннего кармана пиджака, открывал дужки, подносил очки к глазам и, прищурившись, рассматривал швы, покрой,  ценники. Эта нарочитость выводила меня из равновесия. Она напоминала мне детскую игру.
          При первой нашей встрече в аэропорту Кемерово я подумала, что чужие мы люди, а теперь убедилась, что прожитые вместе годы не сблизили нас. Он был непонятен мне. При всей своей внешней заботе, что-то было не так. И посоветоваться не с кем. Коллеги мне завидовали и не могли понять, какого дьявола я нос ворочу, поймав золотого мужика, да еще такого молодого, красивого, а главное непьющего.
          Сегодня такие мероприятия  называются «корпоративные вечеринки». Они и в то время устраивались сильными мира сего и  примерно с той же целью.
Саша меня на них всегда отправлял одну, всегда сам отслеживал, что я одеваю, вплоть до нижнего белья. Однажды я настояла и взяла его с собой. Он часа два простоял перед зеркалом, перемерил пять или шесть рубашек, чуть не забыл свои знаменитые очки, и за ними пришлось вернуться. В результате мы явились на «закрытый» прием с опозданием.  Весь вечер все было, как сейчас говорят, «путем», а меня грызли черные мысли.
          – Ну, почему мы не танцуем вместе, почему Саша демонстрирует полное ко мне равнодушие, почему не хочет увидеть приставаний ко мне первого лица этой вечеринки, делает вид, что не замечает его настойчивых ухаживаний, имеющих одну цель. Все выяснилось в конце вечера, когда все стали расходиться по домам. На улице первый, схватил меня за руку:
          – Поехали ко мне. – Предложил он.
          – Я замужем. Вон в сторонке стоит мой муж, он ждет меня.
          На все уговоры первого, был один ответ – нет. Он отвез нас с Сашей домой и уехал.  С его отъездом началась вторая половина  вечеринки. И я прозрела.
          – Ты, что, охерела?  Я второй год выслеживаю его. Ты могла этой ночью  сделать то, что я и за десять лет не сделаю. Я тоже хочу принадлежать к этой элите, ездить в машине, управлять этим безграмотным быдлом, такими придурками как ты. Что жалко было дать?!  Думаешь,  мне легко с зэками на той щековой. Ты попробуй. Я, что даром тебя как куклу содержу?!
           – Ну, вот, все и стало на свои места. Никогда не было любви. Ни  тогда в Тирасполе, ни сейчас в Топках. Один голый расчет, в котором мне отводилась роль приманки. Память услужливо подсунула еще несколько подобных ситуаций, которые я,  «придурок» не могла понять. Конечно, придурок, а кто еще. Нищенка и байстрючка вздумала любви искать.
          –  Ага, выкуси! – Глотала я горькие слезы. А потом беспомощно спросила:
          – Так ты меня специально вызвал сюда, чтобы подложить под кого-нибудь? И тебе не противно?
           – А когда меня на зоне петушили, тебе не было противно, а когда нас отобрали на эксперимент, зомбировали и заставляли дерьмо свое жрать,  тебе не было противно?! Я не человек, ты понимаешь? Я зомби. И мне надо вырваться в то общество. Только так я могу стать, стать тем, к чему стремлюсь с детства.
            Что дальше кричал Саша, я не помню. Опомнилась от боли в руке. Врач делал укол. Рядом стоял Саша с виноватым видом, вернее с маской виноватого мужа на лице.
           Саша был неплохим отчимом. К дочери он относился строго, но справедливо. С этой злополучной вечеринки все изменилось и однажды, не выдержав, я сказала ему:
           – Перестань издеваться над моей дочерью. – Он в очередной раз учил ее правильно застилать свою коечку. Девочка устала и была близка к истерике, что при ее состоянии здоровья было чревато плохими последствиями.
          – Это не твоя, а наша дочь. И она не будет придурком как ты.
          – У тебя со мной никогда не будет общих детей, и моего ребенка не смей мучить, зомби.
          Я дала телеграмму брату. На второй день, напугав меня до смерти быстрым прилетом, я  начала увольнительную эпопею и сборы к отъезду. Брат сказал, что наш старый дом разрушили и всем жильцам дали квартиры, в том числе и мне.  Неожиданно Саша объявил, что едет со мной, что все будет хорошо. Больше таких выступлений я от него не услышу. Я кивнула головой в знак согласия.  Разговаривать с ним я не могла.
         Возвращались в купейном вагоне. В  Свердловске Саша объявил, что дальше с нами не поедет,  вернется к родителям в Карпинск.
    В Тирасполь я вернулась холостой. Прижавшись ко мне, дочь сказала:
    –  Мам, давай жить без мужчин. Ну, их. Они все недобрые.
          Выбор был сделан. С недобрыми нам не по пути.  А добрые? Добрых разбирают еще в детском садике  – отшучивалась я на все вопросы подруг, почему не пытаюсь создать новую семью. В последующие годы у меня были две встречи с Сашей и даже односторонняя переписка.  Особенно памятна вторая. Внуку было уже шесть лет, когда, открыв дверь на звонок, я увидела перед собой типичного представителя зэковской элиты. Лысоватый, в очках, с золотыми фиксами, в полугалифе и туфлях (комбинация черного с белым), с маленьким чемоданчиком в руке, передо мной стоял Саша.
          Он отсидел десять лет – от звонка до звонка, взяв на себя всю вину за угон в Китай составов с углем и лесом из Новосибирска. Спросил, чего я добилась за эти врозь прожитые года. Ответила, что стала кандидатом наук, что работаю в НИИ, что дочь учится в Одесской консерватории, что у меня все хорошо.
           – А ты одна дома? –  Был его следующий вопрос.  Ответом ему был ужас в моих глазах и,  поняв, его верно, Саша заторопился в гостиницу. Попросил пару статей или одну из копий диссертации на память и  ушел. Договорились, что утром свяжемся, и он скажет зачем приезжал в Тирасполь и какая помощь ему от меня нужна.
          Больше мы не встречались. Но некоторое время спустя я стала получать от него  бандероли с газетами. Газета называлась «Зомбированные», главным редактором был он. В газетах указывались адреса, фамилии  людей, якобы зомбированных, описывались издевательства над ними, обращения к  Л.И.Брежневу и т.д. Я не отвечала, а дочь собрала  все бандероли и отослала ему на Новосибирский адрес. Все! Закончился большой кусок моей странной семейной жизни. Кто из нас был прав, как должна была я поступить, что сохранить – семью или …,  до сих пор  членораздельно ответить себе не могу.

На краю пропасти

           Пройдя все круги Советского ада, я наконец-то нашла работу. Работа,  как таковая, не была лимитированной. С первого предъявления документов мне предлагали писать заявление о приеме,  но после вопроса о прописке заявление возвращали не подписанным. Советский замкнутый круг: без прописки – нет работы, без работы – нет прописки. То, что у меня был ордер на руках,  ни о чем не говорило. Ордер – право на вселение. Основной документ – лицевой счет, свидетельствующий о прописке  (нужной для учета в паспортном столе и т.д.). Мне не выдавали лицевой  счет, так как не было полной семьи при прописке. Саша так и не вернулся из Карпинска и согласия на мою с дочерью прописку в полученной квартире не давал. Более того, он пожелал полученную малогабаритную двушку (21 кв. метр) разделить пополам. Только через год по решению суда я была прописана в своей квартире.
          Более полугода проходила я в поисках руководителя предприятия, который бы поверил мне, что я не буду просить у него квартиру, что она у меня есть.
         Устроилась я на завод Молдавизолит в ЦЗЛ  (центральная заводская лаборатория) инженером-химиком.  После школы, института, чиновничьей работы в гороно – производство было для меня абсолютно незнакомой территорией. Пол дня анализы, пол дня контроль по цехам – лаковарка, чтобы не сварили козла, пропитка, чтобы спирт (даже разбавленный толуолом) не воровали и не пили, очищая от яда, пропусканием через ломоть хлеба. «Как слеза, чистый» – уговаривали меня  выпить «знатоки»,  которых через год-два увозили в вечность.
           В первый день я попала на  экспериментальное действо сотрудников лаборатории.  В одиннадцать часов  дверь лаборатории была закрыта на ключ, быстро накрыт столик за стеллажами с химикатами и выставлен на его середину пузырек грамм на двести с бесцветной жидкостью.
          –  Итак,  – начала Людмила, – сегодня пробуем без воды. Поехали. Из маленьких мензурочек девчонки опрокинули в рот бесцветную жидкость. Кашель, слезы,  махание ладошкой перед ртом,  в который в следующую минуту полетели соленые огурчики, кружочки колбасы, квадратики тонко нарезанного сыра, перья молодого лука, редис целиком. Я сидела за столом, вытаращив глаза.
         – Что вы выпили? –  ошарашенно спросила я. – Как что? Спирт, конечно. Не воду же нам пить, – был резонный  ответ на мой не слишком умный вопрос. – О! А ты что отстаешь?  Давай, опрокидывай.
          На мои уверения, что я не пью, полупьяной, к этому времени, компанией был вынесен вердикт:  – будешь, через пару месяцев.
          Сопротивлялась я  месяца три-четыре, а потом на Новый Год уступила, выпив всего-ничего, может грамм двадцать-тридцать. Но и этого хватило.
          Раньше поход в ресторан мог обойтись в три-четыре рубля, а если принести выпивку потихоньку с собой, то и два-три. Чаще всего мы с девчонками по  субботам, прихватив пол-литра спирта, бегали в ресторан за Днестром. Я не помню его названия.  Он был расположен под открытым небом и собирал до сотни человек нашего  возраста или чуть старше.  Нас знали, и тут же  мы обменивали спирт на две-три  (а то и больше) бутылки вина, которые мы за вечер и  «уговаривали» или «приговаривали».  Постепенно я втянулась в ежедневные попойки. Нет! Я не заглядывала с ужасом по утрам в зеркало, чтобы понять: я уже опухаю  как все пьяницы или еще нет.  Я не считала себя пьяницей. Просто было так легко и весело жить. Дни катились сплошными праздниками. Ни о чем не надо думать, ни о чем не надо беспокоиться.
         Первый звоночек прозвенел, когда меня вызвали в школу и сказали, что дочь  систематически пропускает занятия. Директор школы спросила, где я работаю, и  мой ответ вызвал у нее усмешку с полупрезрительным хмыканьем. А затем последовал совет: бросить завод и пойти дворником, чтобы оставалось время на воспитание дочери. И лучше бросить пьянство сейчас, потом будет поздно.
          Я бежала домой, заливаясь пьяными слезами.
          – Сама, сама ты пьянь, а я не пью! Ты не видела пьяных. А я с такой пьянью всю жизнь прожила. – Шептала я. Дома плюхнулась в кровать и уснула пьяным сном, а  «пробудившись ото сна», запила по-настоящему, благо спирта и дома и на заводе было хоть залейся.
         Второй звоночек бил набатом. Мы по-прежнему с подружками бегали на танцы. По-прежнему имели там большой, хоть и сомнительный,  успех.  Я познакомилась с военным в чине капитана. Он напросился проводить меня. Я согласилась. Весь вечер мне казалось, что я себя контролирую, что практически трезвая.
          Мой путь домой напоминал борьбу за выживаемость  знаменитого путешественника на канале «Дискавери». В нормальном состоянии переход от дома до ресторана занимал пятнадцать-двадцать минут.  В тот вечер я  попала домой в три часа ночи.  Я пыталась подняться  и идти. Но  вертикальное положение тело принимало только до коленей, а дальше падало  в траву, которую я кусала, чтобы не мешала мне жить интересной и полноценной жизнью. Большую часть пути я ползла, а рядом со мной полз мой провожатый.  Он меня в моей беде не бросил. Я все удивлялась:
          – Ну почему трава такая высокая? И как по ней люди ходят или они не ходят? Ага! Они летают! Та-а-ак! И мы полетим. И в очередной раз я полетела … с коленей лицом в  дурнишник. Все колючки, как у того волка из мультика, остались на моих щеках, губах, подбородке. Как я пришла домой,  не помню.
           Отрезвление пришло на второй день. Распухшая физиономия, вывернутые губы, исцарапанные щеки и шея. Дикая головная боль и, как молния мысль, такой же приходила  домой мама. Дочь смотрела на меня с  молчаливым укором, но я-то в свое время не с молчаливым  укором смотрела на мать.  Я ее все время ругала, доказывала, что пьют беспросветно только свиньи, а человек может бросить пить. – А ты не хочешь, тебе нравиться жить свиньей. – Кричала я  на нее в приступах ярости. –  Из-за тебя пьяни нам выйти на улицу стыдно.
           А,  я! Как же я! Я такая же пьянь. И дочери моей стыдно ходить в школу. Боже, что я делаю, что я наделала со своей жизнью, почему я ломаю судьбу своей дочери, как сломала мою моя мать. Все! Больше ни капли, моральный урод.
          Я сдержала слово. Больше ни капли. Несколько лет я не притрагивалась к  рюмке. Сейчас я могу выпить в компании, попеть, подурачиться, хоть и лет мне немало. Но, никогда больше я не позволяла алкоголю взять над собой верх. И не верю, когда говорят, что алкоголизм неизлечимая болезнь, что его невозможно побороть.  Алкоголизм – это моральная распущенность, моральная лень. Да, эти два качества приходят  со временем. От них трудно избавиться. Но это не рак, не наследственные формы шизофрении,  не астма – от которых практически невозможно самому избавиться и лечение доверяешь другим.  Алкоголизм – это то заболевание, которое ты прививаешь себе сам, а лечить его оставляешь другим.

Там, за поворотом

         В мае 1973 года я перешла на работу в НИИ сельского хозяйства в лабораторию агрохимии старшим лаборантом. Слово старший мне нравилось, а вот лаборант немного коробило. А когда меня перевели в МНС – опять беда: теперь мне не нравилось слово младший, а научный сотрудник нравилось. CНC мне вообще не нравилось. Сочетание букв неблагозвучно, а полностью долго выговаривать. В очередной раз пребывала в шкуре буриданова осла, но на сей раз молча. Понимала, если пойдут навстречу моим крамольным (читай идиотским) мыслям, рост в науке зависнет, как мой компьютер при включении  сайта «Одноклассники».
         Я опять  начинала с нуля. Никто нам в институте основ научной работы не читал  (введение, обоснование,  установка границ опытного участка, чтобы не потерять варианты при ежегодной вспашке всего поля),  закладка опыта, повторности, система проведения наблюдений, ведение дневников, отборы проб, закрытие  нарядов  на выполненные рабочими работы и многое другое.
          Первая неделя моей научной деятельности началась с прополки сорняков, а закончилась скандалом. Тетя Нина,  массой под сто  тридцать, а то и сто пятьдесят килограммов и тетя  Мария, чуть худее, увидев, что я им закрыла  наряд за неделю по пятьдесят четыре копейки, от возмущения «выпали в осадок». 
         Они были правы, прожить,  получая за месяц чуть более двух рублей невозможно, но и выписать им больше я не могла. Они  столько заработали.      Работа была очень тяжелой. Вернее, не столько физически тяжелой, сколько сложной.  Необходимо было выполоть  высочайшие сорняки, поднявшиеся после весенних дождей, и оставить слабенькие всходы посевных томатов. Обманывать государство  я  еще не научилась, вот и получила в конце недели «выволочку» по заслугам.
           В общем, в конце недели состоялся  мой первый учебный семинар, на котором я постигала азы науки по закрытию нарядов. Было достигнуто перемирие, на котором со смехом все узнали, что тетя Нина младше меня на год, а тетя Мария старше на полгода. Я была высокой, но худенькой и в свои тридцать с небольшим  лет  тянула примерно на двадцать. Впоследствии, до самой смерти Нины и отъезда Марии из Тирасполя  все,  независимо от возраста,  называли  их  в лаборатории  «тетями».
         Вести полевые опыты мне нравилось. Главное, я открывала для себя каждый день, что-то новое.  Ночи напролет я читала, читала, читала теперь специальную литературу, не связанную с педагогикой, но близкую  к биологии и химии. Агрохимия – светлая полоса моей жизни, бальзам моей израненной души.
         Полевые работы закончились.  Всех сотрудников послали на уборку картофеля. Сотрудники лаборатории в день выполняли по полторы-две нормы, а я и одной не дотягивала. Позор. На третий день решила «дать рекорд», опомнилась в больнице с радикулитом (на всю оставшуюся жизнь).
          Самое неприятное был не радикулит и не больница, а приговор моего руководителя Надежды Васильевны Гонтаревой  (как говорили, она была из рода баронов Фон Мек и поэтому держала себя с коллегами по работе несколько отстраненно).
           – Вы меня подло обманули. Сказали, что здоровы и сразу в больницу, я за Вас работать не собираюсь. Подавайте заявление и увольняйтесь, я не собираюсь с Вами работать.
          Ни слова не смогла я вставить в ее речь. Слова о том, что полевой период я провела успешно, только подлил масла в огонь. Мы практически одновременно вбежали в кабинет заведующей лабораторией.  Надежда Васильевна требовала моего  немедленного увольнения, я просила разобраться,  в чем моя вина, ведь я заболела, выполняя работу по приказу генерального директора института.
          В слезах я выбежала из кабинета, стояла в весовой и горько плакала, приговаривая, что слезы сироты на землю не падают, и она за подлое ко мне отношение свое получит. Сотрудники, как могли утешали меня. Кто-то высказал предположение (впоследствии оказавшееся верным), что Надежда Васильевна увидела во мне будущую соперницу, тем более, что я по наивности своей сказала, что хочу защититься.
          В весовую вошел наш парторг НиколЯй  Иванович, аспирант, приехавший со стажировки в Болгарии. Прикрыв плотно дверь, он  обратился ко мне:
          – Послушай, Валентина, мне тут надо выдвинуться. Ты напиши в партгруппу на мое имя заявление, а я его разверну в кампанию. Ты останешься на работе, ну, а я свое получу. Давай – это верняк и для тебя и для меня.
         В начале я даже не поняла, о чем он мне говорит, что будет наверняка, кому и что я должна писать? – Доносчицей не была и не буду.
          Послав его недвусмысленно на х..р с приложениями, я выбежала из весовой и помчалась к заместителю генерального директора Филлипову Николаю. Выслушав меня, он спокойно предложил мне вытереть слезы, не горячиться и, если все именно так, как я рассказала, то нас уволят вместе, так как и он давно уже болеет и радикулитом в том числе.
          – Пригласите ко мне Евгению Ивановну Тукалову и Гонтареву Надежду Васильевну.
           О чем был разговор в кабинете Николая Ивановича, я не знаю, но через час меня вызвала заведующая лабораторией и сказала:
          – Идите, Валечка и спокойно работайте. Я осталась работать и приобрела странного врага  на весь период совместной работы   в лице Гонтаревой Н.В.
          Слезы сироты не падают на землю. Через день на тракторе,  тянувшем тяжелый  прицеп, лопнул трос и ударил по ногам  Надежды Васильевны, проходившей рядом.  Она слегла на год с переломами обеих ног. Я практически через день бывала у нее в больнице, а потом и дома. Внешне  у нас было перемирие, но только внешне.  Она честно мне сказала, что ненавидит меня, так как я причина ее беды. Но, никогда Надежда Васильевна не отказывала мне в помощи по работе: будь то проведение анализа, его интерпретация или выполнение каких-либо расчетов. Настоящий ученый. Она и мысли не могла допустить, что можно смешать личное с государственным.
         Как говорят в народе – не было бы счастья, да несчастье помогло. Так получилось и у меня.  Я стала младшим научным сотрудником, мне поручили вести  полевой опыт, что стал  яблоком раздора между мной и  Надеждой Васильевной. Моим научным руководителем назначили заведующую  лабораторией Евгению Ивановну.
          Прошел год. Первый отчет – отлично, второй год – отлично. Замаячил свет в конце туннеля. Начала готовить кандидатский минимум по философии (см. «Приключение с философией») и немецкому языку.
          Евгения Ивановна часто повторяла:
          – Мой метод подготовки подрастающей смены  не новый, но верный. Бросить в воду (в науку) как щенка, выплывет, значит, достоин, а нет, ну что ж не по нему наука. Из четырех соискателей,  получивших  научные темы в тот год, только я выплыла сразу и через десять лет после меня  защитилась еще одна соискательница, но уже работая в  лаборатории защищенного грунта и по другой теме.
          Свершилось. Назначен день защиты в далеком Кубанском сельскохозяйственном институте.
           Я защищаюсь вторая. Шестой час вечера. Кружится голова. Вспомнила почему. Я же сегодня еще не ела. На день рассчитано двадцать копеек. Вчера не выдержала, купила две булочки. Получился перерасход. Надо экономить. Здесь еще после защиты надо прожить несколько дней, если защита пройдет успешно.
          Вхожу. Развешиваю таблицы. Докладываю. Мертвая тишина.  – Почему? Не интересно?!  Не верят? Слишком много материала. Евгения Ивановна говорила: на две полноценные диссертации. Все, завалила. Ну и пусть. Байстрючке не бывать кандидатом.  Вот только работу придется искать. Стыдно вернуться с провалом. – Закончила. Стою. Молчу.
          Как сквозь вату доносятся слова председателя. – Начнем обсуждение доложенной диссертационной работы, товарищи.  У кого есть вопросы к диссертанту. 
         По телу поднимается горячая волна.  – Вопросы! Значит,  нет провала?! Так, соберись …Валентина.
          Вопросы тянулись добрых два часа. Коллега, что со мной защищалась (первой) насчитала пятьдесят два. Я настолько устала, что уже не соблюдая ритуала, стояла за  трибуной и говорила…, говорила …, говорила. Отвечала. Доказывала.
          – Все. Хватит. Замучили девочку. – Опять как сквозь вату, доносится голос председателя. – Дайте ей воды.
          – Лучше хлеба. – Шепчу я про себя.
          – Так, интересно же с коллегой поговорить. Дайте мне слово. – Голос из зала.
         От мыслей своих очнулась только после результатов голосования.  Один черный шар. У Раисы (коллеги  по защите) все белые. Кто же был против и за что? Подошел председатель.
          – Валюша, не сердись. Это я бросил черный шар. К счастью. Ты блестяще защитилась. У меня к тебе разговор.  Как ты смотришь на возможность заняться чаем? Лаборатория. Квартира. Зарплата. А?!  Нам нужны агрохимики. Подумай.
         Подумав, я решила ехать домой. И в свете сегодняшних событий, считаю, что поступила правильно. Дома и стены помогают.
          А в  тот вечер я была заторможенной. Сказались и  напряжение  последнего года исследований, и ночные бдения над диссертацией, и голодная неделя перед защитой и сегодняшний «экзамен».
         Рая от своего имени раздала членам комиссии букеты цветов и кое-что в пакетах – в знак благодарности. Защитилась она только на следующий год.  По результатам черной рецензии ее работа была отклонена  с предложением о доработке.
 А я?! Я была, наверное, единственной в Советском Союзе соискательницей, которая не подарила членам Совета после защиты ни цветочка. Не потому, что не хотела, а потому, что не было денег. Определенная сумма на билет домой и на печатание  документов ГАК.
         Молча шли мы с Раисой через поле в общежитие. Навалилась неимоверная усталость,  хотелось плакать, плакать навзрыд.  Что мы и проделали, переступив порог своей комнаты в общежитии.
         Я сумела сэкономить и побаловала себя.  Купила билет на открытие цирка в Краснодаре. Впервые за тридцать восемь лет, я попала в настоящий цирк. Восторженно пела душа.  Не артисты, я порхала под куполом цирка, поражая всех своей виртуозностью. Всю дорогу до аэропорта и в самолете и из Кишинева домой – я улыбалась и подводила все обращения ко мне к разговору о защите и сообщала, что я защитилась – И кем же Вы будете? – Отвечала с гордостью: – Я кандидат с-х наук, агрохимик.  Гордости моей не было предела.  Нет! Не догадывались окружающие,  почему меня распирала гордость. Они не знали причины моей гордости: – Я состоялась! Я состоялась! – Хотелось кричать во весь голос, чтобы услышала та Родина, которой я клялась в вечной любви за заботу обо мне байстрючке.  И которой обещала  сделать все, что она ни попросит.
       Черный шар на защите  действительно  принес мне счастье. Через три месяца я получила карточку, что мне присвоена степень кандидата сельскохозяйственных наук по специальности агрохимия.
          Все мои беды остались в прошлом.  Там, за поворотом   ждала новая счастливая жизнь, которая продлилась до 1989 года. Начался передел  СССР.


Революция  глазами  обывателя

          Пролог
 
          В одной из рецензий меня спросили, а как расшифровать ПМР? Расшифровала: Приднестровская Молдавская Республика и добавила –  пока не признанная. Но, надеемся, что состоимся.
         Решила, напишу, как помню, как восприняли ее  не политики, а обыватели, обычные люди, чьи мысли связаны с каждодневной борьбой за выживаемость.
         Приднестровский конфликт - это в первую очередь конфликт ориентационно-цивилизационный,  культурный  и  языковый.
         Поэтому начну с исторической справки сравнительно далекого прошлого.
              * * *
На протяжении обозримого прошлого территория Левобережного Днестра никогда не являлось частью Румынии (за исключением 2,5 лет фашистской оккупации) и  не входила в состав Молдавского княжества, восточные пределы которого ограничивались рекой  Днестр.
В середине Х века нашей эры территория нынешнего Приднестровья принадлежала Киевской Руси.
Со второй половины XIV века она  входила в состав Великого княжества Литовского,  Русского и Жемайтского, а с 1569 года, соответственно - в состав Речи Посполитой.  При втором разделе Польши в 1793 году эта территория отошла к России.
  В 1791 году к Российской империи была присоединена южная часть Днестрово-Бугских земель.
 В 1792 великий русский полководец граф Суворов основал крепость Тирасполь, которая являлась противовесом турецкой крепости Бендеры, расположенной на другом берегу Днестра, и с тех пор Тирасполь считался русским городом.
 После 1917 года река Днестр превратилась во временную пограничную линию между СССР и Румынией.
В 1924 году левобережное Приднестровье получает государственность в качестве Молдавской АССР в составе Украинской СССР.
В 1940 году  была создана Молдавская ССР, куда волюнтаристским путем была присоединена и часть районов бывшей МАСССР.
В июне 1990 года парламент Молдовы объявил о самоликвидации  Молдавской ССР. 
Из документов:
* * *
Отправной точкой возникновения конфликта между Кишиневом и Тирасполем явилась разработка в начале 1989 года Верховным Советом Молдавской ССР законопроектов «О государственном языке» и «О функционировании языков на территории Молдавской ССР».

Единственным государственным языком признавался румынский с переходом на латинскую графику. Русскому была отведена лишь роль языка межнационального общения. Решение сопровождалось шумной кампанией румынизации общественно-политической и культурной жизни. В результате резко обострился национальный вопрос, что вызвало рост межэтнических противоречий в республике.

В итоге 31 августа 1989 года эти два документа все же были приняты, а сама дата провозглашена национальным праздником — Днем языка. Действия Кишинева Приднестровье расценило как законодательное ущемление равенства граждан всех национальностей, проживающих в МССР.

          2 сентября 1990 года на  II Чрезвычайном Съезде депутатов всех уровней Приднестровья, состоявшемся в Тирасполе была провозглашена на территории левобережного Днестра Приднестровская Молдавская Республика  в составе СССР  (ПМССР)

Так возникла Приднестровская Молдавская Республика (ПМР)

25 августа 1991 года Верховный Совет ПМССР принял «Декларацию о независимости ПМССР».

Конфликт привёл к вооружённому противостоянию, начавшемуся 2 марта 1992 года. Его следствием стали многочисленные жертвы с обеих сторон весной и летом этого года. Вооружённые действия удалось прекратить благодаря вмешательству России. Российские войска под командованием генерала Александра Лебедя вмешались в конфликт на стороне Приднестровья, атаковали молдавские части и заставили их отступить, а затем подписать мирное соглашение.

В настоящее время безопасность в зоне конфликта обеспечивают Совместные миротворческие силы России, Молдовы, Приднестровья и военные наблюдатели от Украины. В ходе многочисленных переговоров при посредничестве России, Украины и ОБСЕ достигнуть соглашения по поводу статуса Приднестровья не удалось. Молдавская сторона неоднократно высказывалась за вывод российских войск из региона. Отношения между сторонами конфликта остаются напряжёнными.

Приднестровская Молдавская Республика состоялась. Нам уже 20 лет.

Каждому поколению своя  война – говорила моя мама, вспоминая по вечерам ужасы пережитой войны 1941-1945 гг. И тут же добавляла – Вам не придется  видеть войну, вы ее уже пережили. Как она была не права.
В тот далекий день я опаздывала на работу и, чтобы скрыть нарушение дисциплины заскочила в кабинет к Фариде снять верхнюю одежду.  За столом сидела и плакала Валентина. Наша третья подруга.
– О чем слезы льешь подружка? Муж не долюбил или дети в садик не хотят идти?
– Оставь ее, – вмешалась Фарида. – Опять ее Христофор достал со своими лозунгами: Молдавия для молдован. А если живешь тут, то обязан знать молдавский и т.д.
Горько всхлипывая, Валентина добавила: – Ну, что ему надо? Разве я виновата, что меня сюда распределили после окончания Киевской Академии и муж здесь служит. Я, что против изучения молдавского? Организуйте изучение, введите экзамен, пожалуйста, что вы нас доедаете?
Христофор, сотрудник нашей лаборатории. Человек, влюбленный в свой край, знающий  молдавский язык в совершенстве,  культуру народа, его историю. Добрый товарищ Хороший специалист. Влюблен в Ольгу, кстати, немку по национальности, тоже работающую в нашей лаборатории старшим лаборантом. Влюблен по-своему, то есть по традициям своего (нашего) народа. Мог ее избить, не разрешал  родить, помогал по хозяйству, имел золотые руки и светлую голову. Светлую голову замутили  происходящие события. Он потерялся в трех соснах. С одной стороны – надо ненавидеть все другие национальности, с другой – он любит Ольгу. Что делать? На фоне всех событий Ольга с семьей уехала в Германию на постоянное место жительства. И наш ценитель Молдовы, влюбленный в свой край, легко разрубил гордиев узел, уехав вслед за ней в Германию.  Все понятно: любовь – морковь, но, где же  твой патриотизм? Ответ до сих пор не пришел из Германии.
Я успокоила Валентину и предложила: – Давайте, девчонки, создадим кружок и  начнем изучать язык (насколько я его знаю),  хотя бы бытовой для общения.
С этого дня начали заниматься. А вскоре и официально было объявлено о необходимости изучения  языка республики, в которой живешь, что, в общем-то, было правильно. Знать язык и культуру народа, с которым живешь – необходимо.
Чем дальше в лес – тем больше дров. Каждый вдруг понял – времена изменились, теперь только «злые» выживут. И каждый начал выживать в меру своей порядочности. Кто был политически грамотнее – полез в различные политические и народные организации управлять «народом», кто порядочнее – затаился, может пронесет над головой эту бурю (ждали возврата  палок дешевой колбасы и сыра).
К сожалению, старые времена не возвращались. Исчезла колбаса,  «бесплатный сыр», сахар и конфеты. Но, самое главное, исчезли деньги, те самые рубли, на которые можно было все купить. Появились фантики, на которые мы наклеивали марки республики – мы их называли приднестрофики-дистрофики.
Нас прикрепили к магазинам, где через день можно было купить хлеб, цена которого доходила до нескольких тысяч и продолжала расти с каждым днем. Начался натуральный голод.  Даже собаки от голода научились просить подаяние.
Как-то я возвращалась домой с работы голодная и злая. Уже второй день нигде не могла купить хлеб, а дома дочь и двое внучат, младшему два года. Впереди шла женщина и несла в руке хлеб. За ней бежала собака. Время от времени она забегала вперед и жалобно смотрела на руку женщины, в которой был зажат хлеб. Та шла, не обращая внимания на собаку, видно не очень радостные мысли обуревали ее.
         Не выдержав, собака в очередной раз забежала вперед, села перед женщиной и начала гавкать. На своем языке она высказывала ей все, что она думает о некоторых с хлебом, которые не могут или не хотят поделиться. Оторвавшись от мыслей, женщина с минуту оторопело смотрела и слушала этот не агрессивный, а укоряющий лай. Вздохнула, отломила малюсенький кусочек хлеба и кинула собаке. Она поймала его на лету и, поняв, что больше не дадут, побежала прочь, оглядываясь через каждые два-три метра, а вдруг передумают и кинут ей еще кусочек такого вкусного хлеба. Не кинули.
Мы стали миллионерами, горько шутили в своем кругу.  Зарплаты наши подскочили за миллион рублей. Если не ошибаюсь, это была стоимость двухсотграммовой пачки масла, если удавалось его достать. В тот период все доставали, купить ничего нельзя было.  Мужикам бы напиться, да репу почесать – как дошли до жизни такой, но нельзя. Ввели сухой закон.
Какой-то праздник встречали без  алкоголя.  Купили на лабораторию пять трехлитровых баллонов абрикосового сока. Пили с тостами, шутками, пытались петь пьяными  счастливыми голосами, уверяли друг друга, что и так нам тоже весело.
         А на второй день из всего коллектива в шестнадцать человек лишь четверо вышли на работу, остальные с отравлением остались дома, пошли в поликлинику.
         Наивные. Мы не читали, что написано на этикетках, и предположить не могли, что качество продукции определялось не гарантией государства, а количеством консервантов в ней. Наша с Валентиной подруга Фарида всегда говорила: – Пусть меня травит мое родное государство, чем частный рынок. Смысл слов сводился к тому, что государственное, значит качественное.
          В 1988 году нам выделили дачные участки, которые мы, с легкой руки нашумевшего мыльного сериала, называли фазенда.  Заброшенный карьер, кое-где засыпанный черноземом и кое-как сглаженный грейдерами, нам предстояло превратить в цветущий сад. И, мы «пахали»,  мы превратили этот кусочек заброшенной земли в свой рай. После восьмичасовой работы под палящими лучами солнца (в отдельные дни и недели под 30-35 градусов в тени), бежали на участок: копать, высаживать рассаду, поливать, заглядывая каждому кустику в глаза, приговаривая над  каждой ягодкой клубники, малины, срывая веточки укропа для голого супа.  Мы обожали свои участки.  Начали обустраиваться. Загорелась и я. Маленький домик, свой, чтобы ночью пить чай, слушать цикад и считать звезды, как «Ежик в тумане».  Я строю его до сих пор.       
         Автоматные очереди из-за Днестра со стороны Бендер пугали, ужасали  новости местных СМИ. Первые раненые, первые убитые. Крытые грузовики с мертвыми возле  морга и тени под брезентом кузова, где родные с безумными глазами искали своих детей, отцов, братьев.  Палаты, забитые ранеными, крики из операционных, соленый мат из уст  безусых ребятишек  – безногих, безруких, с забинтованными головами, с белыми от боли глазами. Ах, война, что ж ты сделала, подлая.
          Правильно в народе говорят: чужую беду, рукой отведу, а свою … Настоящий ужас войны я познала, когда над головой начали рваться ракеты, обстреливая в очередной войне Кицканский плацдарм. Мне казалось, что ракеты разрывались ( шло отделение ступени ракеты, как говорили мужики) над моим домиком. От ужаса я присела посередине улицы на корточки и начала кричать. Я ничего не соображала, пришла в себя только от толчка брата.
         – Не ори, иди во двор. Будь в огороде.
         – В каком огороде, надо в дом, надо в город, смотри все уже уехали?!
        Подошел второй сосед. Спокойный. Тихо сказал, – пошли ко мне, вместе пересидим. А в город дураки поехали. Ведь в случае чего, будут бомбить не фазенды, а город, его промышленные объекты.
          Вытирая слезы, ощупывая себя, не мокрая ли,  на подгибающихся дрожащих ногах, вместе с братом пошли к Николаю.  У ворот своей дачи стояла Валентина Леонтьевна, старенькая доктор наук, потерявшая слух и, приложив ладонь к бровям,  удивленно смотрела на  чистое ярко-синее без единого облачка, небо.
         – Это что, гром? Дождик будет? А на небе ни облачка. – Обратилась  она к нам.
        – Нет! – кричим ей. – Это обстрел. Ракеты стреляют.
       – А-а-а-а!  То-то я смотрю, на небе ни облачка! Все  ракетами разогнали, и полива нет. Плохо. – Вздохнув, она ушла в домик.
          Мы глянули друг на друга и  одновременно расхохотались. Смех был немного визгливым, отдавал начинающейся истерикой. Ракетный обстрел прекратился так же внезапно, как и начался.
          Военные действия продолжались. Гибла молодежь в окопах. Теряли матери кормильцев, малые дети отцов.  Начались переговоры, жесткие заявления  генерала Лебедя.
         Те часы войны я буду помнить всю жизнь, как и тех мальчиков на костылях, в колясках, что  мелькали перед открытыми дверями  палаты, в которой я лежала после очередной операции. Ах, война, что ж ты сделала, подлая.
           Эта война высветила «всэ нутро людськэ»,  как говорила моя мама. Страх быть сокращенным, а сокращение шло повсеместно, так как предприятия останавливали свое производство, раскрывало истинное  внутреннее содержание иных коллег по работе. Началось подсиживание, доносительство, необоснованные увольнения.  После очередной несправедливой выходки своего непосредственного начальника, не добившись правды, решила уйти из института.  Что ж, прощай сельское хозяйство, коему отдала я двадцать лет жизни, в котором познала взлеты и падения, который окончательно сформировал из байстрючки Человека.  Меня пригласили в институт повышения квалификации.  Я вернулась  на стезю педагогики.  Твоя непокорная дочь вернулась к тебе.

ВЗЛЕТЫ  И  ПАДЕНИЯ

          Отпраздновав женский праздник, я девятого марта 1993 года приступила к выполнению своих обязанностей на новом месте работы.
          Двадцать лет, отданные сельскому хозяйству еще колоколом обиды стучали в голове,  болезненным колесом в бессонные ночи проворачивались горькие мысли об увольнении за двадцать минут без передачи материальных ценностей, даже без обычного, ни к чему не обязывающего, вопроса: – Почему Вы решили уволиться? Ведь уходил из института ветеран труда, имеющий государственные и республиканские награды, кандидат наук, ведущий научный сотрудник, заведующий аспирантурой.  Подписывал ей заявление  вчерашний аспирант с единственным напутствием: – Если человек решил уволиться, он все равно уйдет и держать его ни к чему.
         Слезы сироты не падают на землю. Еще  не раз пересекутся наши пути: и в дни его взлета  и в дни  его горького падения. Но это будет потом.
         Разговор с директором института повышения квалификации был более чем коротким.
         – А Вы справитесь с работой методиста? Знаете, это же не ученики, это учителя с опытом, большим опытом работы?
          Противный холодок страха в очередной раз кольнул сердечко. Все начиналось сначала. Мой страх и его недоверие. Все опять повторилось сначала.
          Ответ был более чем убедительным: – Я пока не буду читать лекций, а  с организационной частью работы  справлюсь.
          Шли первые дни становления республики. Был принят Закон о трех государственных языках – русском, молдавском, украинском. Школам нужны были учебники.
          Начальные и средние профессиональные учебные заведения  в России переходили на государственные образовательные  стандарты. С чем это едят, у нас пока не знал никто. 
         И меня отправили в первую командировку в Москву за  образовательными стандартами для начальной и средней профессиональной школы. Как было всегда, так было и в этот раз. Методический центр ССУЗов  города Москвы снабдил меня, чем мог. Это были и стандарты по отдельным специальностям, и учебные планы и методические пособия, и другие методические разработки. Я везла два бумажных мешка бумаг.
          Уже была таможня. Никак не могли понять новоявленные таможенники, зачем я везу макулатуру. Старлей сказал помощнику: –  Что не видишь, больная, оставь ее.
          В последующие два месяца,  мы с помощником опять ездили просить, договариваться, подписывать договора на поставку учебников для школ с русским языком обучения.
         Для школ с украинским языком обучения  мой сотрудник Светлана Борисовна поехала по школам Украины собирать учебники на украинском языке (советского выпуска). Ей министерство народного образования выделило автобус. На обратном пути он изволил сломаться посреди степи. Под дождем учебники выгружали  вместе с водителем прямо в болото. Ремонтировали машину и опять загружали  учебники и учебные  пособия внутрь.
          Намного хуже было  с обеспеченностью учебниками школ с молдавским языком обучения.
          Так как мы приняли решение на референдуме отделиться от Молдовы, сформировать свое государство, остаться на кириллической графике – в министерстве решили убрать латиницу из школ. И пошел гулять очередной «Красный террор».  Работает и сегодня в министерстве просвещения  Ольга Захаровна, которая «вчера» проверяла  во всех ли школах перешли на латиницу, а «сегодня» лично ездила и на глазах у учащихся и студентов срывала плакаты и другие наглядные пособия со стен, изготовленные на латинице. Ничего не понимали учащиеся. Плакали в голос женщины – руководители учебных учреждений, перекатывали желваки  мужчины. Но … шла перестройка. Времени на раскачивание не было. Хуже было другое – ничего не стоило заработать «врага народа» со всеми вытекающими отсюда последствиями.
            Помню, в тот год  в министерстве,  тогда, народного образования культуры и культов, было принято решение августовские совещания провести в городе Каменка. Для подготовки совещания меня послали в командировку за неделю до  его проведения. Остальные  сотрудники института, как помощники, должны были приехать в день совещания, но приехала только методист  Запольская Виктория.  На вопрос: – Где остальные? – Тихо ответила, – Начальник управления профессионального образования  сказала, что не доверяет им. Они все враги молодой республики.  Будучи уволенной с занимаемой должности  этот определитель врагов тут же уехала на ПМЖ в Германию, ибо не могла далее работать с врагами (какими уточнить забыла).
            В ногу с перестройкой шла и моя карьера. Методистом я побыла несколько дней.   Назначили проректором по научной работе. Основной заботой стало обеспечение общеобразовательных и профессиональных школ новой республики учебниками, методическими пособиями,  (даже элементарно – тетрадями) на кириллической графике. В учебниках должны были исчезнуть галстуки, пионеры, комсомол, Ленин, Сталин,  даже, безоговорочно, необходимо было убрать (особенно из учебников начальной школы) и биографию Володи Ульянова. Доходило до идиотства. Где можно было за  два месяца до начала занятий найти или издать такие учебники?  Но приказ есть приказ, соответственно поговорке: ты начальник  …
          И пошла работа. Собрала группу энтузиастов,  в которую вошли наряду с сотрудниками института мои подруги, родственники, их дети. Целые дни на работе, ночами дома мы закрашивали галстуки, переводя их в бантики, галстуки-бабочки. Заменяли в учебниках русского языка фамилии известных деятелей коммунистов, комсомольцев на другие. Большие тексты (на один-два абзаца) заклеивали чистыми листами, расчерчивали продольными линиями и писали: работа с учебником.
          До меня, проректор по научной работе подписала ряд договоров с учителями молдавских школ,  с преподавателями педагогического института и отдельными коллегами по педагогической деятельности  Молдовы о переводе  учебников физики, математики, геометрии и др. изданных на русском языке либо на латинице  на молдавский язык на кириллической графике.
          Срочно нужны были учебники для начальных школ, ведущих обучение на молдавском языке. Опять создавались группы, подписывались договора. Во главе этих групп стояла Дорина Афанасьевна Габужа. Благодаря ее самоотверженному труду молдавские школы сегодня имеют полный набор учебников по языку и литературе.
          Темп работы был такой, что не оставалось времени обдумать, что мы делаем правильно, а в чем ошибаемся.  Специалисты по прежнему месту работы, еще вчера добрые товарищи, сегодня  на митингах перед тысячами  граждан кричали, брызгая слюной во все стороны, русских за Днестр, евреев в   Днестр.
         Создавалось впечатление, что народ сошел с ума, не выдержав испытания свободой.  Исчезли продукты, везде очереди. Слово  «купить» было забыто,  и вместо него в речи слышалось одно – «где ты достала?».  Деньги обесценились настолько, что булка хлеба стоила несколько сотен тысяч рублей.  Своих денег еще не было. Просто на советские рубли наклеивали  местные марки (выдавали на руки рубли и марки и мы должны были их сами наклеивать). Стало невмочь целыми ночами клеить марки, и мы их просто прикладывали к деньгам.  Вскоре все (как мы шутили) стали миллионерами, получая  зарплату по несколько миллионов рублей, на которые можно было купить булку хлеба и пакет  маргарино-масла или  килограмм полированных костей, называющихся суповым набором.
          Был сформирован новый  состав министерства, которое было переименовано в министерство просвещения.  Во главе министерства  стал кандидат педагогических наук Гайдаржи Георгий Харлампиевич. Сформировал свой кабинет. Меня пригласили начальником управления профессиональной школы министерства просвещения. В управлении нас было  четыре человека. В дополнение к своим обязанностям я по-прежнему, теперь уже на уровне министерства, занималась обеспечением школ республики  необходимыми учебниками и другой учебной, учебно-нормативной и учебно-методической литературой.
          Это был самый сложный период работы в молодой республике. Не было издательства, наши типографии из-за отсутствия бумаги не были готовы к печатанию и тиражированию учебной литературы. Элементарно не было денег (наши приднестрофики никому не были нужны) на закупку бумаги, ее доставку, на заключение  договоров с авторами на создание и перевод учебников на молдавский язык с кириллической графикой. На помощь пришла Русская община, центр которой находился в Кишиневе. Община взяла на себя  подготовку рукописей к изданию на молдавском языке, заключила договора с нашими типографиями, обеспечив последних бумагой и  другими необходимыми материалами, частично обеспечила наши школы с русским языком обучения  бесплатными учебниками.
          Стал налаживаться быт населения,  общеобразовательные школы,  пусть и неполностью обеспеченные учебниками, начали учебный процесс. В профессиональных школах, через курсы повышения квалификации,  педагоги и администрация ознакомились с  требованиями государственных образовательных стандартов. Перешли к разработке своих собственных, действующих на территории республики,  образовательных стандартов для рабочих профессий. Разработали типовые планы на шестьдесят пять рабочих профессий  по государственным образовательным стандартам России.
           Все стало входить в нормальную рабочую колею.


Приказано выжить

           Изменилась жизнь  в республике. Появилось огромное количество  лотошников, торгующих, чем Бог пошлет.  Продавали ластики, карандаши, тетради,  ручки, портфели. И тут же рядом  лежали жвачки, сникерсы, кока-кола,  в маленьких пакетиках порошок, который назывался "юпи". Его разводили в воде и получали (как говорили сами лотошницы)  краску для волос, которую дети пили с упоением.  Появились в продаже и другие прелести капиталистического мира в виде тампаксов, прокладок и различных "возбудителей" для мужчин.  Появились первые частные, вначале микроскопические фирмочки, различные ООО, которые вскоре стали быстро разрастаться и съедать одно другого. В общем,  все как в большой стране.
     Некоторых товарищей заинтересовала проблема с учебниками в республике, и посыпались предложения от наших писак, писателей-фантастов и других около издательских дел мастеров.  Началась критика действий министерства просвещения, что не приглашают к сотрудничеству своих коллег по перу, то бишь писателей и издателей, вернее, «товарищей», что считают себя таковыми. По совету министра я встретилась с таким издателем,  по  словам  последнего – директором молдавского филиала Московского издательства «Молодая Гвардия» Пищенко В. Цена за подготовку к изданию учебников была настолько смехотворно «мала», что всех денег республики не хватило бы на издание части учебников, не говоря о полном перечне для начальной и основной школы. И требование было соответствующее -  100% предоплаты.
           Диалога не получилось, так как,  хищно зубы в недоброжелательной улыбке, зам. Пищенко В. по всем скандальным вопросам  Муссуров  В. объяснил, что надо дать заработать и ребятам из России. Ребята из России – был художник из Новосибирска, их друг.
            Буквально, несколько  дней  спустя, пожелал со мной поговорить тет-а-тет некий дальновидный издатель, Крисько И.  Предложение было простым:
           – Мне сказала теща, что самая умная в этом министерстве  ты и с тобой можно иметь дело.
           – А в чем дело? –  не поняла я «лестного комплимента», с довольно неприятным душком.
           – Передай  нам молдавские учебники,  и будем работать вместе.
           –  А что, – довольно глупо улыбаясь, ничего не поняв из краткого  диалога, – Георгий Харлампиевич подписал с Вами договор?
           – Какой договор? Ты отдаешь мне  рукописи,  и мы начинаем  работать.
           – Послушай! –  Возьми русские учебники, там Россия поможет, возьми украинские,  там Украина не откажет в помощи. Но зачем тебе молдавские учебники. Их нужно мизер. Языка  вы не знаете. Налаживать производство, да и издательство, сегодня неподъемно для нас. Оставь молдавские учебники в покое.
          –  Да, на  х… р эти учебники. Там любая  х…я сойдет. Кому они нужны?!
          – Нет! Молдавские  учебники я вам не отдам. Хотите заработать, берите русские или украинские. Или, идите к министру и только официально, я передам их производство вам. Понятно?
          – Ну, что ж, ты еще об этом пожалеешь.
          – Это ты пожалеешь, –  ответила я и вернулась в кабинет.  Какая я была наивная. Я думала: – отбрила негодяя, спасла молдавские  учебники. Я и подумать не могла, что, самое легкое для меня было бы, если бы меня они просто убили сразу. Нет! Меня убивали три года. Постепенно!  Постоянно!  И не только меня и не только они.
         Пищенко, Муссуров и Крисько  развернули травлю по всем правилам детектива. Были подключены вице-президент, председатель ОСТК,  средства СМИ. Шли письма Президенту. На знаменитой Коллегии министерства просвещения из уст Пищенко В. прозвучало  (когда проходил мимо моего стула) – ее надо уничтожить, она ж не заткнется. На этой Коллегии   Пищенко и Муссуров договорились до того, что обвинили меня и Габужу Дорину Афанасьевну в румынизации молдавских школ. Я стала врагом Республики.
         Я даже предположить  не могла, какое змеиное гнездо я разворошила.   Дорину Афанасьевну назвали серым кардиналом при Майдуровой. Сегодня нет такой награды, которой бы не была награждена эта женщина за свой гражданский подвиг. Именно, благодаря ее самоотверженному труду сегодня молдавские школы имеют полный набор учебников по молдавскому языку и литературе. И не только учебники, но и все полагающиеся к ним учебные пособия для учителей и   учащихся.
          Коллектив  энтузиастов продолжал работу над подготовкой учебников. Выпущены первые учебники для начальной школы с молдавским языком обучения. На имя  министра были посланы благодарственные письма учителей молдавских школ,  такие же письма были направлены вице-президенту и Президенту.
           Но меня уже ничто не могло спасти от этой троицы.  Они не верили, что я не имела к деньгам  никакого отношения. Перечислением денег,  формированием цен выпускаемых учебников, оплатой авторам, занимались другие лица в министерстве. К травле были подключены ОСТК  (председатель В. Емельянов),  СМИ в лице журналиста Д. Кондратовича, даже  церковь в лице архиепископа  Юстиниана.    Сумели господа  подключить  и МВД и другие органы. Пошли вызовы на допросы.  Три раза в неделю, как на работу я приходила к следователю в кабинет, и начинался разговор:
         – Куда делись государственные деньги? Сколько взяла себе? – На мои документы никто не смотрел. Да, они их и не интересовали.  Допросы продолжались с восьми утра до четырех-пяти вечера. Мне нахально дымили в лицо двадцатидолларовыми сигаретами, я смотрела на их двухсотдолларовые туфли и думала:
          – Откуда у этих вчерашних выпускников  при их мизерной зарплате столько денег, чтобы носить такие дорогие туфли и курить такие дорогие сигареты?  Откуда у них это свинское  отношение к женщине, которая годится им в матери?
          В первые дни преследования  склад с учебниками был опечатан.  Через день приехали из русской общины и, вскрыв склад, увезли учебники. И до сегодняшнего дня никто о них не вспомнил. Значит, все было подстроено. На меня не открывали уголовного дела, хотя состоялся суд, на котором давал показания и вице-президент, как, по его словам, законопослушный гражданин своей республики.
          Министерством  просвещения было предложено издательству (филиалу Российского) взять  программу в свои руки, ведь они этого добивались. Даже был подписан  соответствующий договор.  Он так и не вступил в силу. Издательство, в лице своего директора Пищенко В., запросил в министерстве  оплату за выполнение работ в долларах, Российских рублях, молдавских леях, но ни в коем случае не в рублях Приднестровья.  И это в период  жесточайшей экономической разрухи. Много обещали и некоторые депутаты Верховного Совета Республики. Депутат Ликий В. договорился до того, что пообещал учебник по географии написать за три ночи, правда не уточнил северных или южных.
          В мою защиту выступили  учителя  молдавских школ, администрация  и преподаватели учреждений профессионального образования, сотрудники НИИ, где я раньше работала.    
         Из-за шумихи в СМИ, бесконечных  писем к Президенту, был приглашен на беседу министр просвещения. Георгий Харлампиевич доложил Президенту выполнение программы «Учебник». Ведь несмотря ни на что  министерство продолжало работу по  созданию, переводу и изданию учебников для  школ с молдавским языком обучения. В результате  встречи Президент предложил  уволить меня, чтобы все успокоились. Так меня отблагодарили за все бессонные ночи, за отданное неизвестно зачем, здоровье. Я осталась без работы. Вовсю начало работать телефонное право. Меня боялись  принять на работу простым преподавателем. Ату ее, ату. В моей семье из одиннадцати человек работала я одна. Теперь и я без работы.
          Падение мое было таким же стремительным, как и мой взлет. Семь месяцев безработицы. Одиннадцать голодных душ. В глазах у старших один вопрос, чем накормить детей. Решили с братом заняться бизнесом. Закупали в Кишиневе товар и продавали  здесь в городе.  Из-за этой книжной  катавасии  подал в отставку и Георгий Харлампиевич.
          Новым министром  стала кандидат химических  наук Бомешко Елена Васильевна.  Отчаявшись, пошла  к ней на прием. Она была очень удивлена создавшейся вокруг меня ситуацией. Через два часа после приема  у меня была работа.  Я вернулась в институт повышения квалификации рядовым методистом на одну ставку. Это было особо оговорено исполняющим обязанности  ректора. Мне оставили время, чтобы и дальше румынизировать наши школы – как горько шутила я в то время.  В 1999 году я уже была заведующей лабораторией стандартизации профессиональных школ республики.  Через год – проректором по научно-методической работе. В 2000 году последний раз меня вызвали на допрос и закрыли дело в связи с отсутствием места преступления. Справку  я ношу всегда при себе (еще один таракан в моей бедовой головушке).
           В должности  проректора по научно-методической работе  я проработала до 2007 года.  Была награждена медалью «За трудовую доблесть» и получила почетное звание «Заслуженный работник народного образования ПМР».
          Была приглашена  на работу в Приднестровский  государственный университет, где работаю и сейчас.  Продолжаю заниматься теми же вопросами, что и в институте повышения квалификации –  государственными образовательными стандартами. Сейчас коллектив  университета переходит на образовательный процесс по  образовательным стандартам третьего поколения. Работа очень интересная, нужная. Сгинули в неизвестности мои «доброжелатели», состоялась республиканская программа «Учебник», общеобразовательные и профессиональные школы республики обеспечены учебниками. Республика твердо стала на ноги. Нам уже двадцать лет. Как и моя Республика я выжила.